Viara species

Ты неудачница. Руки мерзнут, под ногами скрипит лед, а ты идешь прочь от солнечного дома: греть других.
Дзынь - снежной звездочкой расцветает предчувствие.
Жаль, тебя не видит тот, кого ты пытаешься согреть всю жизнь.
Дзынь - Он уходит не попрощавшись. Что-то застывает.
Стало слишком холодно: значит ты на месте. Открывай врата преисподней.
Дзынь - скрипит тяжелый засов.
Не смотри в тусклые глаза мальчишки-проводника: не он просит тебя о помощи.
Дзынь - звенят монеты в толстом кошельке чревоугодника.
Грей, лечи, уходи, не смотря по сторонам - мальчишка-проводник не просит тебя...
Дзынь - смертельная змея-болезнь скалится ртами нищих детей.
Чего стоишь? У тебя есть пациент, а мальчишка-проводник не просит...
Дзынь - если не можешь, то и не решай: мир все решил за тебя, просто возьми деньги и уходи, уходи...
Твой пациент-толстосум живет своей фабрикой. А его фабрика живет больными детьми. И эти дети не...
Дзынь - что ты натворила?.. Эти дети не просили тебя о помощи!
Еще шаг - и спасенный разорвет тебе горло. Иди, беги, не смотри по сторонам... Не спасай тех, кто не хочет спасения.
Дзынь, дзынь, дзынь...
Когда-нибудь Он вернется, и пусть Он боится обжечься - ты Его отогреешь.
Не желающие спасения швыряют в спину проклятия - ничего, твоего желания хватит на всех. А обида привычно застынет.
Ты врач.
И ничего еще не закончено.

Чтобы освободиться, нужно услышать свой "Шум".
Не зажимать уши, когда в них просится чужой крик, не цепляться за подушки, когда тянет в небо.
А "шум" бывает разный.
Кто-то должен позволить себе взлететь.
Кто-то - услышать.
А кто-то - просто увидеть. Не глазами - глазами многого не увидишь.

Летать, видеть, слышать...
А если и целого мира - мало?
Если тебя тянет вверх, а ты хочешь еще хоть чуть-чуть походить по земле?
Если тебе для свободы нужны оковы?

Чтобы освободить ветер, нужно его поймать. И выпустить обратно.
Зачем?
Чтобы он просто не забыл, что ему есть к кому вернуться.

Но все это потом, потом... А пока - просто выпусти птицу, когда она попросится на волю.

Эй, милая! Здесь кое-что о Герте -
Она одна. С ней не играет ветер.

А кто она? Прочти здесь пару слов о гноме -
И множество - о том, как жить девицей в доме:
Кивать старейшим чинно на собраньях,
Как кварц на нить нанизывать мечтанья.
Жених не мил? Зато жених достойный.
Живи и радуйся. Пусть брак будет спокойный.

(Ну вот скажи: зачем тебе свобода?
Забудь: тебе она опасней непогоды.)


Эй, путник, слушай! Кое-что о Герте -
Она уже ловить умеет в поле ветер.

Постой еще... Вот кое-что о друге -
С которым просто - жить. На севере ль, на юге...
С ним кочевать от скал к лесам высоким,
От леса - в степь, к ветрам и травам горьким...
С ним ночевать - не уследить за днями.
Ему что день? Смерть не к нему идет - к тебе. Оврагами и пнями.

(Тебя пугает время? Непогода?
А как же ветер? Как же друг? Твоя свобода?)

Послушай: весть последняя о Герте -
С ней вместе друг, земля, река и ветер.
А без седла из дома прочь - не страшно!
Друг рядом. А свобода - жаль, наверное, - бесшабашна.

Эта история совершенно точно на любителя.
Потому что здесь настолько неистребимо желание любить и быть любимым, что оно превратилось в зависимость и болезнь.
В этой истории - изорванная, растоптанная, обнажённая душа.
В этой истории человека привязывают к себе так крепко, что ломают.
Но однажды сломанное ещё можно склеить...
Но если протянуть сломанному человеку руку, позволить ухватить, а потом отпустить - спасение уже невозможно.
Люди, к которым привязан главный герой, разные, но оба слишком погружены в себя.
Они не замечают. Они повенчаны со смертью. Они повенчаны с морем.
Они отучили жить в одиночестве и ушли, не приучив обратно.
Здесь нет имён, только острые грани расколотой души.
Только одиночество.
А в конце остается только море.

Из холода в жар.
Из боли в ласку.
Так закалялась сталь.
Человеческое сердце - не сталь.

Это тяжёлый текст.
Он не взрезает вены - он тянет ко дну душу.
Это тёмный колодец, в который даже не проникает свет.
Это карминно-алый кошмар, растекающийся ртутью по горлу.
Это побег.
Если не можешь выбраться на свет - представь, что твоя тьма и есть свет.
Если не можешь жить в реальности, подмени понятия.
Если вина тяжела, преврати её в наслаждение.
Мягким рокотом по связкам, сухим хрипом виниловой пластинки...
Это освобождение без катарсиса.
Это путь во тьму.
Но нет тьмы.
Нет света.
Нет реальности.
Нет тебя.
Ты растворяешься, исчезаешь в другом, чтобы раствориться в себе.
Это мастерски написанный психологический триллер и загадка, ответ на которую находишь сразу.
И все равно каждая деталь - до удушья.
И все равно развязка - лопнувшая гитарная струна.

Элисон МакГоверн не любит яичницу и любит животных.
Элисон МакГоверн побаивается Майка Айнселя.
Элисон МакГоверн с любопытством смотрит в умные глаза будто умоляющей о чем-то лани и мечтает о будущем.
Элисон МакГоверн улыбается добродушному старичку Хильцману и собирается домой.
Читавшие "Американских Богов" знают, что будет дальше.
Жизнь Элисон МакГоверн стремительно катится под откос вместе с уходящим под воду грузовиком.
Элисон МакГоверн - разменная монетка в играх Богов.
Монетка переворачивается в воздухе и приземляется на раскрытую ладонь другой стороной.
Элисон МакГоверн - маленький призрак.
Элисон МакГоверн, кажется, замечает только Майк Айнсель.
Старик Хильцман зло смеется.
Всё переворачивается с ног на голову, и просто хочется справедливости.
Прекрасная пропущенная сцена из "Американских Богов", показывающая один из самых горьких эпизодов с совершенно другой стороны.
Кроссовер - не сюжет, но форма.
Стиль ясен, как гладь августовского озера.
Для знающих канон - это новая грань.
Для незнающих - просто хорошая, грустная история.

Широкой лентой бросается под колеса шоссе. Мимо проплывают разноцветные огни, мелькающие за стеклом деревья, машины и линии электропередач выстраиваются в бесконечный усыпляющий киноряд.
Острые глаза водителя неусыпно следят за дорогой, руки надёжно и крепко обхватили руль.
Нечего бояться.
Но в висках неугомонной сиреной завывает тревога.
Потому что это попутка.
Потому что ты ничего не знаешь о своих спутниках.
Потому что ты ничего не знаешь о том, кто твой водитель.
И возможно все.
Но неуклонно летит под колеса дорога, и только впереди беспокойным сном маячит Дильмун - край меж двух рек, где цветут яблони.
Прекрасно написанный триллер.
Катарсис.
И только звезды...

Это шум прибоя и весёлый гомон деревушки, где много стариков. А сожалений - мало.
Это излечение от усталости.
Это отдых после долгого трудового дня.
Это мятежный поиск себя, когда долги отданы и твоя жизнь уже только твоя.
Это тихая гавань для утомленного путника.
Это порт для отдающего швартовы корабля.
Это встреча с прошлым, чтобы остаться в настоящем.
Это смерть.
Это возрождение.
Это романс старости.

Париж. Венеция. Лондон.
Костёр сарабанды. Встать чуть ближе, чем нужно, задеть не рукав, а ладонь, отступить на два длинных шага назад. Там, где Она, вездесущий запах яблок. Когда Она уходит, запах яблок остаётся.
Потому что сквозь миры возвышается до небес старое яблоневое дерево. Он мирно спит под шумной кроной, а Она охраняет его сон.
Наяву - между ними запах яблок. Не разойтись в танце - не миновать трагедии. Мир слишком важен, чтобы его разрушить, и выход только один: выдернуть руку из тёплой хватки и отступить на два длинных шага. И ждать нового круга сарабанды...
Круговорот встреч и разлук. Из жизни в жизнь.
Круг никогда не разомкнется, а они из раза в раз будут смыкать руки.
Города сменяют города, солнце садится и снова восходит, и все, что вечно, - только запах яблок.
И Они.
Это не средневековая баллада, перенесенная в современную реальность, это человеческая песнь, баллада, которой никогда не суждено стать прошлым, пока в человеке остается хоть искра волшебства.

Погребальные костры вздымаются до небес.
Дым прожигает глаза и забивается в ноздри.
Кожа слезает с лица и с рук - спрятать, скрыть под похоронной маской...
Бату-хан вопрошает мертвеца.
Игральные кости белеют в трясущихся старческих руках вовсе не старика - проклятого хана.
Мертвец не отвечает.
Учитель молчит.
По земле ходит живой покойник.
Вопрошающий смерть да обретёт её.
Смерть нельзя обмануть, от неё нельзя убежать.
Мертвец придёт...
Потрясающая история - завораживающая монгольскими верованиями, смешавшимися с суровой кочевой жизнью так тесно, что не разберешь, где проклятие, где болезнь, где горячечный бред.
Это красиво. Это чуждо, это непонятно...
Но глина застывает на щеках, горячий степной ветер бросает в лицо горсть пепла, и кости - игральные ли, человеческие ли - белеют на черной - от воды? смолы? крови? - земле.
Кости не дают ответа.

Все вы помните миф про отважного Тесея, убившего Минотавра.
Но если все не так...
... если рожденный вывести из лабиринта сам давно потерян...
... если сны путаются с явью, и внутри - глухая, бесслезная тоска...
... если надежда боится того, что суждено, но не находит сил вырваться из круга...
... тогда путеводная нить обернётся чьей-то гибелью, свет для кого-то сменится тьмой. И кинжал возьмет другая рука.
Герои не боятся своих снов.

Кто-то посмеется, кто-то увидит в этой истории дарк и череду парадоксов.
Но одно неизменно: вотэтоповорот выше всяких похвал.
И переводчик - мастер.

Повзрослевший Драко Малфой — не раскаявшийся принц на белом коне.
Он всё та же трусоватая сволочь, что и раньше.
И это что-то фантастическое.
Это человек, прекрасно знающий — понимающий — правду и упрямо продолжающий себе лгать.
«Да, я трус — но ты просто слишком мала, Викки, чтобы понять, что есть вещи поважнее любви.
Я подлец — но у меня не было выбора.
Я впервые за годы поймал птицу счастья, да только она клюётся — и я разжал руки. Оно того не стоит.
Я виноват. Я трус, подлец и просто сволочь.
И всё-таки вина не не мне, а на той жалкой твари, что отчаянно пытается воскреснуть под рубашкой».
Но вини своевольных птиц ли, глупое сердце ли — зря ты принижаешь то единственное, что делало тебе честь.
Ты можешь быть сколько угодно побитым жизнью, «мёртвым внутри» и озлобленным на мир кусачим зверьком, но пока ты не перестанешь себя жалеть — твой мир не сдвинется с места, Драко Малфой.
Ни на пёрышко.

Вовка Жвакин - будущий генЕальный писатель.
Вовка Жвакин, годами спустя только обменивающийся длинными письмами с мамой, расскажет нам, как к нему давным-давно впервые пришло вдохновение.
Но в этой истории вы почти не заметите само первое творение Вовки.
Хотя, конечно, с удовольствием потопчетесь по "фабулам, коллизиям" и прочим прелестями ремесла.
Даже по Иванам со световыми мечами.
Но действительно заметите вы только маму с носками, папу, выглядывающего из гаража, язвительного Сашку, восторженную Аленку, Люду в очках, а ещё Мишку и Лизу, лучших друзей Вовки.
Вспомните Носова и Драгунского: куда же без Мишки?
Тёплая, душевная, чуть иронично рассказанная история из далёкого, но все же близкого-близкого детства.

В этой сказке Пигмалион - самую чуточку растерянный, вечно встрепанный юноша, в одном носке выбегающий из теплого дома, чтобы снова кому-нибудь помочь.
В этой сказке Галатея яркая, язвительная и вовсе не каменная. И совсем не холодная: она потихоньку закипает от досады, что олимпийские боги никак не дадут Пигмалиону времени обратить на нее, Галатею, внимание.
А еще в этой сказке есть Он. Трус.
Трус все смотрел и смотрел на свою Галатею и мечтал, как подарит ей шарф.
Его Галатея вовсе не его Галатея, а рыжая и самую чуточку уставшая от своего Пигмалиона ведьма, вовсе не желающая вести с Трусом пустые разговоры.
Но разговоры не пустые. Галатея слушает - не Труса, а повзрослевшего мальчишку, ошибавшегося и простоватого.
Грубоватого и забавного.
Наконец-то честного с собой и выводящего на честность с собой и Галатею.
В этой сказке Взрослому мальчишке дают еще один шанс сделать выбор.
В этой сказке Галатея понимает, что всегда будет ждать своего Пигмалиона, каким бы забавным чудаком он ни был.
В этой сказке Пигмалион не знает точно, как объясняться в чувствах, но он дарит своей Галатее шарф. Не думайте: он знает, как ему повезло.
А Повзрослевший мальчишка улыбается им вслед.
Пусть это и не его Галатея...
Кажется, он выбрал что-то правильное.
И когда-нибудь подарит правильному человеку свой шарф.

Виноградный воздух октября - холодный и терпкий. Вязкий и одинокий. Красиво, правда?
А потом - зима. Тоже очень красивая.
Сожмешь ладони - и покажется, что самый воздух разлетится на миллионы ледяных осколков. Вот-вот осыпется мир, а ты приникаешь к растрескавшемуся стеклу и смотришь в застышие зеленые, серые и карие глаза, с мерзлым любопытством пытаясь найти в них людей.
А находишь огонек.
В теплом свете фонарей зыбко дрожит воздух, мир расплывается всеми оттенками фиолетового, размываются трещины на стекле.
Ты и сам не замечаешь, как ледяная зима сменяется зимой снежной.
Огонек греется рядом, и завтра мир может расплыться хоть до сиреневого тумана.
Да пусть хоть осыпется осколками.
Сегодня - Рождество.

Это шедевр на грани провала, кроссовер на грани ямы.
На этой выставке вы найдёте целую коллекцию снарри (посмотрите справа, сверху, ещё под микроскопом, а теперь загляните в глаза цвета Авады...), снейджер, драмиону, в уголке спрячется родомагия, коварные уизлигады выглянут из тёмной галереи с Амортенцией, а хитроумный интриган в очках-половинках захрустит лимонными дольками на груде выкраденного золота.
В запыленном углу в скорбной позе роженицы застынет юноша с именем из медицинского справочника (красиво же!) - на долгие годы вопреки биологии и во славу авторского произвола.
Жутковатенько, правда?
Так же решил и Перси Уизли. А внимания тоже хочется...
И стоило Перси совсем уж испугаться и расстроиться, как вдруг...
Автор прокатил валик по всем штампам и пострелял в юных авторов - только пистолетик водяной.
Какая бы вакханалия ни творилась вокруг - на каждого обязательно найдётся чудаковатый японец-наставник, немного меланхоличный и забавный, готовый поделиться житейской мудростью.
И древней: не можешь остановить - возглавь.
Занырнув в пучину безобразия, Перси понял, что все не так уж и плохо.
Так и мы здесь и вообще: неопытные, наивные, смешные, чего только не творящие... Но классно же, правда?
И взаимовыручка, помощь знающих легкомысленным новичкам и многое-многое другое делают наш дурацкий, аляповатый вернисаж чуднЫм, но чУдным местом.
Феерически смешной стеб - и неожиданно потрясающе добрый.

Гвеног Джонс не умеет в романтику.
Гвеног Джонс не умеет во все эти сопли. И не хочет уметь. Вот совсем.
Гвеног Джонс не любит слащавых слов - она человек действия.
Гвеног Джонс не подарок, и она знает это.
Гвеног Джонс вообще знает жизнь и себя, и она не привыкла врать. Ни себе. Ни кому другому.

Гвеног Джонс не умеет в романтику.
Гвеног Джонс стоит среди предвкушающих праздник, глупо смеющихся людей и, идиотски улыбаясь, выбирает самый сопливый подарок из всех.
Гвеног Джонс не боится признаться - так, что слащавее некуда.
Гвеног Джонс - настоящий подарок для Джинни Уизли.
Гвеног Джонс не привыкла врать ни себе, ни другим. Так что...

Гарри, без обид, но ты герой мира, а не нашего романа.
Джинни, ты сносишь крышу покруче забитого мяча.
Гвен, Гвен... Ты просто запала.

Шумеро-аккадская мифология - это Тигр и Евфрат.
Это горькие полынные степи и высокие звезды.
Это жестокие боги и странствующие люди.
Люди любят легенды о коварстве и предательстве, о наказании и воздаянии, о мести и бесчестии.
Но истинные истории затерялись в горьких степях, прахом развеялись по всей земле Междуречья.
Всё было не так.
Был молодой пастух с горячим сердцем. Была дева, что прекрасней самой ночи.
Была любовь - жгучая и горькая, глупая и жертвенная, безрассудная и печальная.
Был костёр, огненным столпом вознесший её к звездам.
Остались лишь следы в горькой пыли да полынь, поющая о верности.

Попробуй поймать воду в ладони. Запереть ветер в доме. Заставить огонь ластиться к рукам.
Стань для воды гаванью. Очагом для огня. Полем для ветра.
Прорасти травой и лесом и стань домом вечному страннику.
Огненный ветер мой, Марко...
... на другом конце света, где на Рождество не выпадает снег, лишь ласковые волны плещутся о берег...
... в свободном крае, где каждый день - битва со стихией...
... я стану твоим якорем.
В кого бы люди ни верили, на каком бы языке ни говорили - они люди. Мудрые и тёплые, живые и вспыльчивые, робкие и смелые. Отчаянно храбрые в море и боящиеся слов...
Снег или песок - люди тянутся к чуду.
Случайная встреча, близкое расставание и свобода, живая, своенравная и такая красивая.
И бухта Аслана - удивительный мир удивительных людей.

Жизнь - как на картинке.
Хризантемы на тонкой бумаге - линии не слишком толстые и не слишком яркие. Такие, какие должны быть.
Рука старого художника дрожит - и цветок вспыхивает цветом. Надо закрасить белым, спрятать: этого не было. Партия не одобрит.
А яркая линия продолжается в знакомые лица, картинки, как на параде.
Вот он, ещё молодой, гордо плюёт в лицо изменнику под одобрительный гул партии.
А у изменника глаза яркие. Другие.
"А он изменник?" - хрипит так долго молчавший голос.
Вот он с женой - улыбаются во славу партии. Вежливо, не слишком счастливо, но и не недостаточно - в меру, так, как надо.
"Помнишь, что чувствовал после её смерти? Как груз сбросил. А у изменника так было бы, как думаешь?"
Партия улыбается. Он улыбается.
Он тянется к огню - яркому, красно-рыжему, озорному.
Партия презрительно отворачивается - и он отворачивается с ней. Огонь грязный, вонючий, ненужный.
"А может, не станешь прятать линию? Хочешь, сделаем её красной? Вместе?"
Рука старого художника дрожит от жадности, от желания...
Партия выбрала белый цвет.
Она - знает, как правильно и как нужно.
Он - всего лишь человек.
Зачем ему думать, решать, выбирать, когда правильный ответ уже давно известен?
Яркая линия исчезает под белым мазком.
Хризантемы на тонкой бумаге такие, как нужно. Линии не толстые и не тонкие, одинаковые. Как сотни глаз вокруг.
Партия улыбается.
За окном белый, как бумага, падает снег. Укрывает слишком зелёную траву и слишком синюю воду, скрипит под сапогом партии.
Этот скрип заглушает предсмертный хрип.
Плюньте этому хрипу вслед. Это умирает человеческая совесть - главный изменник. Враг народа со слишком яркими глазами.