Кукла (джен)

Все до банального обыкновенно. Коридоры, башни, картины и лестницы. Дождь за окном, словно все было описано давно. В каждой романической книге есть это описание. В каждой книге есть герой и героиня, которые проходят сквозь трудности и либо будут вместе, либо кто-то из них умирает. Такая трагедия.

А что если они понимают, что быть вместе это не для них, что, если отношения — это слишком просто и вас что им нужно сейчас это страсть и стремление забираться по выше.

* * *

Хогвартс — это замок где-то в горах Шотландии, недалеко от него находится деревенька Хогсмит и струится железная дорога. Никто из учеников никогда не задумывался, а куда дальше она ведёт. Ведь, наверное, Хогвартс — экспресс не единственный поезд, который по ней ездит. И вообще зачем волшебникам поезда, если есть трансгрессия, камины и порталы? Мало кто вообще интересует историй. Если бы кто-то все же задался вопросом, то узнал, что железная дорога из Лондона до Хогвартс и далее на север в город Инверсс прямо к холодному Северному морю. Постройка этой железной дороги была продиктована нуждой в способе транспортировки молодых волшебников в Школу Магии после принятия статуса секретности в 1689 году. Пока в Министерстве вынашивали идею волшебной железной дороги и придавали ей тот облик, который мы знаем сегодня, студенты добирались до школы всеми возможными способами — и далеко не всегда безопасными или удобными. Перевозка детей со всей Великобритании ежегодно стоила магическому сообществу немалых средств. А как известно, деньги и время решают многое.

Итак, однажды в голове магглолюбки Отталин Гэмбл родилась простая, но гениальная мысль — адаптировать маггловское изобретение под нужды волшебников. Все гениальное — просто. А всё простое может оказаться гениальным

Несмотря на ворчание старых родов и консервативных членов Визенгамота, строительство началось.

Сколько семей на этом разбогатели — уже не счесть. Каждый успел урвать свой геллион. Поттеры поставляли кирпичи со своих заводов (да-да, был у них один предприимчивый кузен с заводом в Йоркшире). Блэки — как всегда влиятельные и циничные — обеспечивали рабочую силу: эльфов, поверенных, а местами и наёмных магглов. Малфои, конечно, купили паровоз только для того, чтобы с выгодой перепродать его Министерству. Блэквуды занимались зачарованием — от рельсов до оконных стёкол в вагонах.

Всё это говорит об одном: железная дорога — не просто транспорт, а масштабный экономико-политический проект.

Но больше всего, помимо всех этих интриг и галеонов, мне нравится вот что: как род Гэмблов, всего лишь боковая ветвь Краучей, стал самостоятельной силой — благодаря идее одной женщины. Она не ждала чьего-то позволения. Она вершила свою судьбу сама.

—Элли! Элли! Элисон, Мерлиновы панталоны, ты вообще с нами?! — раздался возмущённый голос, сдобренный щепоткой паники.

Четыре пары глаз уставились на неё — с беспокойством, раздражением, снисхождением и, конечно, с той особой смесью притворной нежности, которой обычно говорили с Элисон Блэквуд.

Она сидела, будто заколдованная, глядя в окно, где мимо проносились зелёные холмы и редкие облака. Рядом с ней, оттеснив половину сиденья, развалился её жених — Арчебальт Селвин, громоздкий, русоволосый, самодовольный, словно павлин распушивший свой хвост в период ухаживаний.

— Ох, простите, — сладко пропела она, повернувшись с кукольной улыбкой. — Я задумалась. Просто... это облако было очень похоже на пикси, которую я однажды видела в снах после зелья от головы .

— Ты всё ещё принимаешь то зелье? — хмыкнула Матильда Перси, студентка 7 курса Когтеврана, поправляя значок старосты.

— Только если меня мучают тревожные сны о моем будущем, — невинно пробормотала Элисон, бросив быстрый взгляд на своего жениха и тут же добавив, хлопая ресницами: — То есть, какие-то чуднЫе сны!

Арчебальт что-то самодовольно буркнул, поглаживая ладонью свой герб на мантии. Его совершенно не волновала тема разговора. Он был слишком занят собой, как обычно.

— Ты странная сегодня, Элли, — заметила подруга. — Обычно ты хотя бы притворяешься, что слушаешь.

— Я и слушаю, и притворяюсь. Просто у меня сегодня двойная нагрузка, — с показной усталостью Элисон опустила голову на плечо Арчебальта, при этом почти незаметно закатив глаза. — Представьте, как трудно быть такой красивой и очаровательной одновременно . Это почти как читать "Историю магии" и понимать её.

— Ты же не читаешь "Историю магии", — напомнили ей.

— Вот поэтому и сохраняю загадочность.

Купе снова заполнилось густым гомоном. Обсуждением прошедших летних каникул, последних сплетен и новостей.

Элисон снова обратила свой потерянный взгляд к окну. Всё это она слышала уже раза три — сначала от Даяны, потом от Аделины, потом снова от Даяны, но громче и с новыми интонациями.

Иногда она чувствовала себя птицей Говорон: на короткий промежуток времени запоминать весь тот словесный мусор и давать какой-то глупый ответ невпопад. Только зачем?

Время от времени её внимание возвращалось к Даяне, которая с пеной у рта пересказывала нечто о вульгарном платье то ли Саманты, то ли Сары Розье — детали смазывались в голове Элисон, как если бы она пыталась запомнить все сорта слизней, которых профессор Кеттлберн когда-то притащил на занятия.

— …и оно было с таким вырезом, что мой дядя, клянусь Мерлином, он чуть не подавился устрицей, — восторженно воскликнула Даяна, всплеснув руками.

— Устрицей? — тихо переспросила Элисон, не отрывая взгляда от окна. — Надеюсь, не сырой. А то её так жалко …"никому не пожелала бы умереть в его желудке"

Арчебальт фыркнул, даже не расслышав смысла. Он уже начал рассказывать о своей летней дуэли с каким-то французским юнцом. Его голос был низкий, уверенный, и раздражающе монотонный. Он произносил "честь" и "семейное имя" так, будто это были личные талисманы, которые он хранил в шкатулке на прикроватной тумбочке.

Элисон усмехнулась про себя.

"Честь… семейное имя… и ни капли воображения. Даже мандрагора в горшке выдаёт более оригинальные заявления, чем он."

— Элли, ты совсем тихая, — обернулся к ней Джонатан Мунг , ещё один представитель сильного пола в их купе . — Ты всё лето читала свои дурацкие книжки?

— О, только те, где мало букв и много картинок. Но... картинки были такие откровенные, — мечтательно протянула Элисон, — одна ведьма даже носила то самое платье с бала в Монро. Или ничего не носила. Уже не помню.

Гомон в купе взорвался новым залпом хихиканья.

Мир за стеклом мелькал зелёной рябью.

Кроны деревьев, обочины дорог, редкие волшебные огоньки вдоль путей — всё сливалось в ровное, гипнотизирующее движение. Элисон сидела почти недвижимо, будто часть антуража вагона, будто фарфоровая кукла, случайно оказавшаяся в шумном балагане.

Ей казалось, что диалог вокруг неё вновь вернулся к исходной точке. Кружево на платье Леди Блэк, переглядки между какой-то очередной парой, который никогда не быть вместе — все это трагедия вселенского масштаба.

Обсуждалось это так яростно и пылко, что казалось от участников, обсуждения вот-вот полетят искры.

Иногда её взгляд задерживался на Даяне, которая с ужасом в голосе пересказывала очередную историю, и Элисон чувствовала, как в её душе поднимается тоска.

"Зачем я тут?" — думала она. — Зачем всем нам Хогвартс-экспресс, если мы давно знаем, кто мы, кто с кем, и кто во что одет?

Она медленно моргнула и вдруг вслух сказала:

— А как думаете, зачем нам ехать на поезде восемь часов до Хогвартса, если было бы куда проще трансгрессировать прямо ко входу в школу?

Все замолчали. Даже Даяна прикусила язык, не договорив про кружево на подоле. Арчебальт повернул голову на свою невесту и чуть поднял бровь на столь неожиданный вопрос.

-Эл, ты чего? Это же очевидно? — начал он говорить медленно, как будто объяснял аксиомы троллю. — Это же тра-ди-ци-я.Он подчеркнул каждую букву, будто она не поняла с первого раза.

Элисон внутренне закатила глаза, но внешне — игриво прищурилась, чуть задрала палец к потолку, и, хихикнув, выдала с фальшивым восторгом: — Традиция! Ах, как интересно! Арчи, ты такой умный! — Она звонко рассмеялась, прижавшись к его плечу, устроилась поудобнее в его объятиях, как будто вовсе не замечала, что только что обесценила его глубокомысленный пассаж. — Особенно — когда молчишь, — добавила она тише, уже для себя.

А вслух, чуть громче, уже с детской непосредственностью, словно он открыл ей какой-то сверхважный секрет, добавила :

— Как я сама не догадалась!

Её непосредственность вызвала у Арчебальта волну умиления. Он поцеловал её в висок и по-хозяйски притянул ближе, словно делая всем в купе немой жест: моя

Элисон улыбнулась своей отражённой в стекле версии. Та выглядела мило и глупо — идеально.

"Пусть думают, что я сахарная, — подумала она. — Пока не тресну им по зубам, как карамельная палочка с начинкой из яда."

Спустя мучительные часы перемалывания всех событий, произошедших за последние 2 месяца дверь купе приоткрылась с осторожностью, как будто в ней пряталась сама тайна, и в проёме возник староста Гриффиндора. Высокий, курносый, с добродушно-растерянным лицом. Эдгар Боунс. Удивительно — фамилия внушительная, род древний, а сам выглядит так, будто всю жизнь прятался за шторой и читал книжки про магических барсуков.

— Привет. Извините, что перебиваю, — начал он, оглядывая всех с порога. — Никто не видел полосатую кошку? Её потерял один первокурсник, совсем мальчишка… Ужасно переживает. Говорит, она боится громких звуков и, кажется, убежала в сторону хвоста поезда.

Наступила пауза. Даяна закатила глаза, Джонатан лишь хмыкнул и приподнял бровь, а Арчебальт уставился на свои ногти, как будто ему нужно срочно вспомнить, не пора ли на маникюр.

Элисон подняла взгляд. Глаза у неё были удивлённо-беспокойные — как у фарфоровой куклы, которой вдруг рассказали, что мыши плачут, когда их обижают.

— Бедная киса… — проговорила она с лёгкой грустью в голосе. — Может, нам стоит помочь? Я ведь, кажется, умею мяукать довольно убедительно, — добавила она с полуулыбкой.

— Эл, ты серьёзно? — Арчебальт даже не скрывал раздражения. — Это вообще не твоя проблема. Пусть первокурсник сам учиться обращаться со своим домашним животным, не маленький ведь уже .

Он обвёл взглядом остальных. — И потом… Полосатых кошек, как и девиц в кружеве, в этом поезде чересчур много.

Матильда, всё это время молча сидевшая с книгой на коленях, громко выдохнула, словно на неё легла обязанность спасти всех котов Хогвартса, а заодно — честь факультета. Она с характерным для когтевранцев утомлением от чужой глупости встала, одёрнула мантию и кивнула Эдгару.

— Пошли. Если мы не найдём кошку, кто-то обязательно наступит на неё.

— Особенно Арчи, — довольно громко добавила Элисон, повернувшись к окну. — Он вечно наступает на чьи-то чувства.

Арчебальт рассмеялся, не распознав укола. А Элисон снова опёрлась на подлокотник, разглядывая своё отражение в стекле.

* * *

Кошка, конечно, найдётся. Вот бы с людьми было так же просто.

Матильда, услышав последнюю реплику, обернулась. Её взгляд скользнул по Элисон с тем же выражением, с каким смотрят на восставшего Гриндевальда, пойманного с поличным за чашкой какао. В этот миг блондинка перестала быть просто белокурой однокурсницей с шелковыми бантами — перед ней, казалось, стояло что-то давно потерянное, словно та самая заколка, что упала за кровать и нашлась в темном углу, где поиски велись уже не раз.

Но, к её чести, Матильда быстро вернулась к изначальной цели — спасению кошки и, будто бы избавившись от наваждения, через секунду скрылась за дверцей купе.

Наступила тишина. Притворная, липкая, почти сценическая.

Даяна, словно заведённая кукла, сразу вышла на бис — разразилась тирадой о невоспитанных первокурсниках, бездарных гриффиндорцах и о том, что «вот раньше Хогвартс был совсем другим». Она говорила, кажется, исключительно ради звука собственного голоса — не замечая ни вежливого молчания Джонатана, ни того, как в глазах Арчебальта застывало пустое отражение собственного профиля, ни того, как Элисон, делая вид, что слушала, в то же время изучала стену где-то за её спиной. Лишь изредка, когда тирада затихала, она вставляла глубокомысленные:

— Ага.

— Не может быть.

Чтобы не разрушать иллюзию белого шума.

Матильда вернулась спустя десять минут, будто успела не просто пройтись по вагону, а заглянуть в другую реальность. Она прикрыла за собой дверь, и купе вновь отрезалось от остального мира. Мантия на ней пахла свежестью и недосказанностью.

— Там… напряжённо, — сказала она, присаживаясь на своё место и чуть склоняясь вперёд, как будто рассказывала тайну. — В воздухе что-то… давящее. Все ведут себя странно. Никто не шумит, не спорит. Шестикурсники пугают перваков одними взглядами, а старосты проходят мимо, будто патрулируют границу с Ирландией.

Пауза.

— Я видела Тома Реддла. И Аркадиуса Блэка, — добавила она тише. — Они были вместе. Реддл шёл впереди. Все расступались, как перед профессором Слагхорном. Или хуже. Как перед комиссией из Министерства.

Это имя будто включило пружины. Джонатан резко выпрямился, глаза у него загорелись — восторг, перемешанный с ревностью.

— Реддл? Здесь? Сегодня?

Арчебальт наклонился вперёд, подбородок опирался на сцепленные пальцы.

— Том Реддл — это не ученик. Это явление. Когда он входит в вагон — температура падает. Все молчат. Даже преподаватели с ним церемонятся. Он... — он замолчал, подбирая слово, — он почти как наследник.

— Наследник чего? — хмыкнула Даяна, не отрываясь от зеркальца. — Личного погреба Салазара?

— Наследник силы, — спокойно сказал Джонатан. — Ты видела, как он участвует в дуэлях ? Он не двигается лишний раз. Всё — предельно точно. Ни одного заклинания зря. Это... это как смотреть на закат, который может тебя сжечь.

Матильда скептически скосила глаза, но промолчала. Очевидно, подобные сравнения вызывали у неё легкий когтевранский зуд.

Только Элисон оставалась непроницаемой. Она всё так же сидела, глядя в окно. Наконец, лениво, будто раздумывая, проговорила:

— Староста Слизерина и правда красив. Восхитительно холоден.

И больше ни слова.

Это прозвучало почти как приговор.

Арчебальт откинулся назад, Джонатан что-то пробормотал себе под нос. В купе снова стало тише, будто сама атмосфера зажала пальцы на горле.

Поезд нёсся сквозь туман. До Хогвартса оставалось сорок минут.

Сентябрь в этом году был не похож на начало осени. Он не радовал яркими красками листвы и не грел последними тёплыми лучами солнца. Он чувствовал. Чувствовал страх и боль, которые ученики принесли с собой в школу, и отдавал им взамен то, что было нужно: тягучую, безнадежную грусть. Серые тучи. Безжизненные листья, что не дарили эмоций, а будто прятали от боли и потерь, что ощущались даже спустя время и расстояние.

В Большом зале было слишком тихо. Лишь изредка где-то раздавались сдавленные, неловкие голоса подростков, но даже они тонули в гнетущей тишине. Так было и раньше, сколько себя помнила Элисон. Сентябрь в Хогвартсе — это всегда было тяжело. Каждый год кто-то не возвращался. Кто-то уезжал. Кто-то исчезал. А их призраки продолжали сидеть за длинными столами, к ним по привычке обращались соседи, бросали фразы, но в ответ звучала только пустота.

Со временем это проходило. Но не в сентябре. В сентябре казалось, будто дыхание застревало в горле, будто безопасность — лишь иллюзия.

Шумнее всего был стол Слизерина. Там грусть звучала иначе — сдержанно, изысканно, с оттенком светской утончённости. Словно звон серебра на балу. У аристократов война всегда была тенью: в новостях, в письмах, в затянутых улыбках на раутах. Все делали вид, что это их не касается — но мужчины появлялись на приёмах всё реже, седины в висках множились, и боль проступала сквозь безупречно выглаженные мантии. Мне это было знакомо до боли. Дома всё звучало так же: голос отца, доносящийся из кабинета сквозь дубовые двери, споры, тяжёлые, как пыль в воздухе. Побледневшая мать — будто тень женщины, какой она была когда-то — стояла у камина с бокалом вина, неподвижная, как картина. У аристократов война всегда была тенью — и в моём доме тоже. Только мы, дети, учились различать ужас не по крикам, а по тому, сколько вина осталось в её бокале. Стол Слизерирна и немного стол Когтеврана звучал, как осенний шелест листвы, так же тихо и тревожно.

Элисон сидела, словно античная статуя: прямая спина, идеально уложенные косы, затянутые ещё утром рукой домовой эльфийки Мими и зафиксированные косметическим заклинанием. Всё — как должно быть. И, возможно, заклинание действовало и на неё саму, превращая живого человека в куклу. Такую, какую хотели видеть её родители, общество, жених. Безупречную, красивую, пустую. Её можно было поставить на каминную полку и гордо показывать гостям — не опасаясь, что она заговорит.

Да, она выглядела именно так. Дома, в школе, на балах, за чаепитиями, рядом с Арчибальтом, даже с друзьями. Но внутри она была живой. Очень живой. Только никто не должен был этого знать. Аристократы не любят живых. Чтобы иметь душу, нужно иметь на это право. Право по рождению. У неё такого права не было.

Элисон вырвалась из своих размышлений, услышав рядом какое-то копошение. Это была Матильда Шафик — староста факультета Когтевран и по совместительству соседка и подруга девушки.  Она опустилась рядом. Знакомый запах мяты и библиотечной пыли, ставшей за 6 лет уже совсем родным, ударил в нос .

— Устала? — прошептала Матильда Шафик, поправляя значок старосты, который слегка съехал на мантии. Она только что вернулась от первокурсников и была заметно утомлена.

— Не то слово, — выдохнула Элисон, мельком взглянув на неё. — В этом году они особенно испуганы. Почти не говорят.

— Да. Многие из них... — Матильда понизила голос. — Потеряли кого-то. Или приехали сюда не по своей воле. Родители боялись отпускать, а некоторые, наоборот, рассматривали школу, как единственный вариант для спасения. Знаешь большинство из них полукровки, магглорожденных  в этом году на факультете совсем нет, но даже родители маги не могут их защитить.

Они обе замолчали.

Матильда склонилась ближе, её голос стал почти неслышным:

— А ты как? Всё в порядке?

Элисон чуть дольше, чем стоило, смотрела вперёд, туда, где на столе между золотых подносов отражался огонь.

— Конечно, — ответила она с той самой улыбкой, которую Матильда знала почти наизусть. — У меня всё всегда в порядке.

Матильда не поверила. Но ничего не сказала. Просто положила на стол рядом кусок тыквенного пирога — как жест, как знак того, что она здесь.

Они молча смотрели в одну точку, не замечая, как в небе над ними сгущались зачарованные облака.

Ужин длился не очень долго. Несколько раз Элисон слышала тихие голоса со стола Слизерина и вроде бы даже чей-то смех, как будто бы даже Арчи. Какой же он глупец. Нельзя потерять лицо. Сперва от нее в тарелке с тихим звяканьем что-то ела Матильда, слева какие-то пятикурсницы пытались отвлечься от гнетущей атмосферы и пересказывали, накопившиеся за лето сплетни. Такое ощущение, что каки-то из них Элисон даже слышала сегодня в купе. Несколько раз он краем ухо слышала знакомые имена и фамилии.

Какая глупость.

Кажется, что сегодняшний день будет длиться бесконечно, но нет. Ученики постепенно начали разбредаться по своим гостиным. Матильда, так не доев половины блюд в тарелке, вскочила и быстрым шагом устремилась к первокурсникам. Кажется там уже стоял Майкал -второй староста Когтеврана. Или мне показалось. Неважно.

Нужно уходить подальше отсюда, тут слишком гнетущая атмосфера. Все завтра. Улыбка однокурсникам. Небрежное взмахивание рукой в сторону стола Слизерина — пусть считают, что это им. Увидел ли Арчебальд? А мне уже и всё равно. Пусть увидит. Или не увидит. Пусть ревнует. Или флиртует с той рыжеволосой девочкой с Гриффиндора, на которую пялился весь ужин. Проблема не во мне. Проблема в том, что он глуп, как заколдованный чайник.

 И вот уже я толкаю дверь из большого зала и выхожу в коридор.

Прохлада. Запах сырости. Камень под ногами слегка скользит. Воздух чист, и, что самое приятное, — ничем не пахнет. Ни специями, ни жареным мясом, ни свечами. Я вдыхаю так, будто впервые за день.

Еще немного — и я буду в башне. Еще немного — и можно будет снять тугие косы, отложить улыбку и перестать играть в безупречность.

Но нет-нет. Нет

Сначала я слышу быстрые тяжелые шаги за своей спиной. Потом это до боли в зубах надоевшее:

-Элли! Стой! Подожди!

Пожалуйста. С меня на сегодня хватит. Я надеваю счастливую улыбку и поворачиваюсь к, мерин его бы попрал, Арчи.

— Милый! — восклицаю я с преувеличенным восторгом, как будто он привёз мне медовый пудинг с юга Франции, а не просто решил испортить остаток вечера.

— Я думала, ты уже ушел!Он останавливается передо мной, немного задыхаясь, как будто бежал за мной из чувства. Как мило.

Арчебальд Селвин: высокий, уверенный, с идеально уложенными волосами и самодовольным выражением лица, которое, я уверена, он тренировал перед зеркалом. И которое, увы, работает на большинство девушек в радиусе двух метров.

— Как я могу уйти, не попрощавшись? — Он улыбается. Играет глазами. Опирается о стену, как будто мы в какой-то дешевой драме.

— Ты так быстро убежала. Я даже подумал, что обидел тебя.

— Обидел? — я поднимаю брови, наигранно удивлённая. — Боже, Арчи, да что ты. Разве ты когда-нибудь мог меня обидеть?

Он чуть склоняет голову, не понимая, смеюсь я или нет. Уловить тон у меня — искусство отдельное.

— Ну, я просто хотел… — начинает он и запинается. Видимо, сам не уверен, что именно хотел.Или, возможно, не привык, что кто-то не рвётся услышать его до конца.

— Я устала, Арчи, — перебиваю мягко, почти нежно. — Первая ночь. Столько эмоций. Первокурсники. Староста Матильда чуть не сожгла салфетку заклинанием, представляешь? Всё как всегда.Я делаю шаг назад, чтобы разорвать дистанцию.

Он замечает, но не комментирует. Просто кивает.— Завтра поговорим? — спрашивает он, уже не так уверенно.— Завтра, — повторяю я. — После занятий. Или перед. — Или никогда.-так и хочется добавить, но вместо этого говорю :

-а что вообще случилось ?-Улыбка. Мгновение. Пауза.Потом

-Арчи, я так устала! — тяну я жалобно и обнимаю его за плечи и целую в губы, совсем невесомо. Я точно знаю, что после этого слов больше не нужно.

я разворачиваюсь — и иду прочь, позволяя шагам стихать в коридоре. И лишь на пращание кидаю:

-сладких снов! — и не заметно даже для себя ускоряю шаг.

Позволяя себе выдохнуть. Позволяя больше не играть.Сегодня — слишком длинный день.

.

В следующий раз возвращаюсь, словно в сознание, где-то в середине третьей недели. До этого жизнь была похожа на бесконечную карусель: начало учебы, бесконечные встречи в коридорах, улыбки, слова, домашние задания, факультативы — всё проходило сквозь меня, не касаясь по-настоящему. Я двигалась, как автомат, отвечала, кивала, смеялась — не помня, зачем и кому.

И вот я открываю глаза в Большом зале.

Школа начала расцветать и оживать, как лес после долгой зимы.

Воздух пропитался запахами поджаренного хлеба, сладкого варенья и мёда. Вокруг, словно пение вернувшихся с юга соловьёв, начинает разливаться смех школьников. Всё громче, всё звонче — будто очнувшийся ото сна улий начинает гудеть Большой зал.

Шум, мелькание мантии, перескакивающие взгляды, перешёптывания, ленивое колыхание знамен над столами факультетов.

И в этом шуме — я. Сижу на своём обычном месте, как будто не было этих двух с лишним недель тумана в голове.

Передо мной опустились сразу три издания.

«Ежедневный пророк», «Ведьмополитен», и новый выпуск «Рунической мысли», где в прошлый раз была статья, так возмутившая преподавателя Бэйнса.

Никто не заметил.

Никому, кроме меня, это было неинтересно.

Каждый видит только то, что хочет. Это — старая истина. Я сделала глоток тыквенного сока и медленно перелистнула «Пророк». Слова прыгали по строчкам, как ужаленные. Письма с фронта, статистика маггловских жертв, тревожные комментарии от анонимных источников в Министерстве. Всё как всегда. Всё слишком настоящее,но такое далекое. Это все так далеко,где-то в другрм мире, который существет паралельно с Хогвартсом.

— Элли! — голос, звучащий как растянутая улыбка.

Я не поднимаю глаз. Узнаю по тону.

Арчибальд.

И через пару секунд — тяжёлые, шаги, скрип скамьи.

Рядом с ним появляется Джонатан, как всегда сонный и почему-то в слегка мятой мантии. Он даже не смотрит на меня, просто налегает на хлеб с джемом. Кажется, он живёт по инерции и питается только сахаром и цинизмом.

— Ты выглядишь…прекрасно, — говорит Арчи и присаживается напротив, улыбаясь своим коронным, уверенным в себе способом.

— Я выгляжу всегда прекрасно, — отвечаю я, поднимая взгляд. — Это ты ,мой дорогой, должен знать лучше всех.

Он смеётся. Джонатан качает головой, будто всё это — глупая пьеса, которую он уже видел. Но тоже здоровается -кивком.

Где-то на заднем плане звучат не по-утреннему бодрые крики Матильды, кружащей вокруг своих птенцов-первокурсников:

— Смит, не трогай тыквенный пирог руками! Миссис Норрис не одобрит!

— Гаррис, ты как попал за стол Гриффиндора?! Вернись немедленно, ты когтевранец!

Она мечется между столами, растрёпанная, с бумагами в руках и распухшим от ответственности взглядом. Волосы взъерошены, мантия перекошена — воплощение контролируемого хаоса.

А немного поодаль, у стены, стоит Майкл — второй староста. Он засыпает на ходу, подобно коню в стойле, которого начали готовить к скачкам, а он даже не понял, что гонка уже объявлена. Его глаза полузакрыты, движения медленные, как будто каждое усилие — подвиг. В одной руке он зачем-то держит бутерброд, который так и не начал есть. В другой — список первокурсников, уже изрядно помятый.

Смотря на ещё не оперившихся воронят-первокурсников, Элисон вдруг подумала о своём младшем брате — Викторе. Сколько ему сейчас? Пять? Шесть? Время летит так быстро. Казалось, только вчера он едва держался на ножках, а скоро уже будет стоять в этом зале, крутить головой, широко раскрытыми глазами глядя на потолок, и — как маленький птенец — привыкать к этому странному, опасному, притягательному миру.Виктор… Её малёк Вик. Всё ещё похожий на тех крылатых ангелочков с картин: светловолосый, розовощёкий, с ямочками на щеках и голосом, звенящим, как колокольчик. Он ещё не запылился напускной важностью и аристократическим снобизмом, которым так одержим их отец. Он всё ещё — живой. Ещё может бегать по коридорам, громко смеяться за столом, улыбаться — по-настоящему, не как мы.Иногда мне кажется, что в его возрасте меня уже натаскивали по всем нормам этикета, учили правильному наклону головы и идеальной улыбке. Может, дело в том, что я — девочка. А может, в том, что я никогда не была тем ребёнком, которого ждали.

И лишь голос со стороны заставляет оторваться от воспоминаний о брате :

— Каждый год, — фыркает Джонатан, усаживаясь рядом. — Осенняя комедия с элементами трагедии.

— Ммм, — поддакиваю я, прихлёбывая кофе. — А ведь дальше — только хуже. До Рождества ещё три месяца.

Только ночью замок снова засыпает. Его как будто одеялом накрывает тишина. 

Каменные коридоры, освещённые редкими факелами, выдыхали тепло дня. Матильда спала — утомлённая своими вечными маршами и куриным беспокойством. Где-то за стенкой тихо похрапывала одна из первокурсниц. Всё как надо.

Я откинула полог своей кровати и сползла вниз. Камин в гостиной догорал, бросая красноватые отблески на стены. Волшебная доска в углу мягко мерцала — новые объявления появлялись и исчезали, как сны.

«Написать сочинение по истории магии до четверга. Срочно. Оплата в шоколадках или галеонах.»

«Помочь с зачарованием пергамента. Гарантирую тишину.»

«Собрать букет из мандрагоровых листьев. Лучше не спрашивать зачем.»

Я усмехнулась и выбрала пару задач. Сегодня — история магии. Завтра — эссе по астрономии. Через два дня — что угодно, лишь бы сохранить свою независимость.

Я снова забралась под полог, но уже не для сна. Книги сложились вокруг меня, как стена — кирпич за кирпичом. Я обложилась ими, как бастионом от шума, чужих ожиданий и от самой себя.

Гусиное перо скользнуло по пергаменту. Магия слов оживала в темноте. И лишь часы, где-то на лестничной площадке, отсчитывали секунды моей свободы.

А завтра снова утро. Снова косы, глянец на губах и улыбка, в которую никто не заглядывает. Потому что куклы не думают. Куклы не пишут эссе за деньги.

Куклы просто улыбаются.

Жизнь в Хогвартсе текла по заранее выверенному расписанию: уроки, перемены, трапезы в Большом зале, домашние задания… и снова по кругу. Но в этом водовороте быта Элисон оставалась собой: собранной, спокойной и сосредоточенной. Только Матильда знала, сколько сил ей стоило каждое утро превратиться в «идеальную куклу» — и лишь ей одной были видны мельчайшие трещины в этой безупречной маске.

Понедельник начался, как всегда, со сдвоенных пар Когтеврана и Слизерина: сначала зелья профессора Слизнорт, потом трансфигурация у профессора Дамболдора. По коридорам носились разноцветные мантии — спешащие, болтающие, смеющиеся. Элисон шла рядом с Матильдой, легко поддерживая разговор о только что пройденных формулах, но взгляд её был чуть более отстранённым, чем обычно.

Когда они вышли из аудиторий, за их спинами послышался знакомый смех. Дейзи Вайт, прихорашиваясь и поглаживая складки новой мантии, уже направлялась к ним вместе со своей подругой. Казалось, в её глазах горел только один вопрос: «Кто сегодня будет нашей мишенью?»

Элисон остановилась, даже не изменившись в лице, позволила Матильде сделать шаг назад ей за спину.

Она знала, что намечается нечто интересное.

Дейзи Вайт была полукровкой — достаточно знатного происхождения, чтобы претендовать на место среди «лучших», но недостаточно, чтобы это место получить без усилий. Она носила мантии с вышивкой, говорила с выученной грацией и смеялась чуть звонче, чем требовалось. Все её существование было попыткой убедить окружающих (и, пожалуй, саму себя), что она уже одна из них.

А потому неудивительно, что она вознамерилась соблазнить Арчибальта. Молодой, красивый, из уважаемого рода, наследник... и, к тому же, с репутацией любителя пофлиртовать. Конечно же он не мог пройти мимо такой возможности развлечься — симпатичная, настойчивая, льстивая. Дейзи была для него не более чем игрой. Но для неё — он был шансом. Шансом выбиться выше. И кто был для нее главным врагом в этой битве?

Конечно же, Элисон. Невеста. Хрупкая, холодная, безупречная. В глазах Дейзи — глупая кукла, удерживающая мужчину, который давно заслуживает лучшего. Или, по крайней мере, свободного. Вот и теперь, когда они встретились в коридоре, Дейзи склонила голову, изогнула губы в вежливо-ядовитой улыбке и бросила:

— Элисон, — сказала Дейзи с наигранной дружелюбностью, — слышала, ты провела лето с этим французом. Неужели тебе так интересно быть в центре внимания какого-то незнакомца? Ты же идеальная, так почему бы не остаться такой? Но, наверное, ты ведь не понимаешь, что ты всего лишь кукла на витрине. Селвин совсем перестал обращать на тебя внимание и ты сдалась?

Элисон лишь глупо похлопала глазами на это заявление — так, словно её не пытались задеть, а предложили кусок пирога на обеде. — Дэйзи, — начала она с мягкой улыбкой, в которой не было ни капли злости, — мне так тебя жалко. Ты такая взрослая, а всё ещё веришь в сказки о прекрасном принце. Но я не понимаю одного: почему ты ищешь принцев там, где их нет?

Она сделала шаг ближе, голос остался всё таким же мягким, но в глазах промелькнула сталь:

— Он просто развлекается с такими, как ты. Но я — его невеста. И, боюсь, в этой сказке мне достанется замок, имя и… дети. А тебе — всего лишь пыль от его сапог.

И снова улыбка. Беззлобная, светская. Почти добрая.

Дейзи замерла на секунду, будто её хлестнули розгой по самолюбию. Щёки залились краской, глаза сощурились. Она выдавила ядовитую усмешку:

— А ты правда думаешь, что тебе достанется что-то большее, кроме кольца на пальце и пустого взгляда через стол на ужине? — прошипела она. — Он с тобой только потому, что так надо. Потому что ты — фасад, Элисон. Красивая обёртка, за которой пусто. Ты сама в это веришь? Что он будет с тобой по любви?

Она шагнула ближе, почти впритык:

— Я хотя бы получаю от него настоящее. А ты — расписание встреч и имя на приглашении. Не завидуй, если ты не умеешь быть желанной.

Элисон моргнула несколько раз, как будто не справляясь с нахлынувшими эмоциями, а затем театрально всплеснула руками и зарыдала — звонко, красиво, будто на репетиции школьного спектакля.

— Как ты могла… — всхлипнула она, пряча лицо в ладонях, — Я… я даже не знаю, что сказать… Это так ужасно…

Матильда уже было шагнула вперёд, чтобы вмешаться, но остановилась, заметив лёгкую дрожь плеч Элисон — ту самую, которую она всегда делала, когда притворялась. И через пару секунд, всё ещё всхлипывая, Блэквуд резко выпрямилась, вытирая слезу уголком шелкового платочка, и с надрывом произнесла:

— Тот «француз», о котором ты говоришь… это мой дядя по материнской линии, Дейзи. Дорогой, старенький мсье Дюран, который привозит мне шоколад с Лазурного берега. Она поджала губы, делая паузу.

— А я, в отличие от тебя, не вешаюсь на чужих женихов. И снова — кукольная улыбка, чуть влажные ресницы, идеально отрепетированное выражение глубокой обиды.

Игра началась.

Элисон с достоинством развернулась на каблуках, короткая мантия хлестнула воздух, будто подчеркивая финальность момента. Она изящно подхватила Матильду под руку — как будто Дейзи и ее подружки были лишь ненужной декорацией, не заслуживающей даже взгляда через плечо.

— Пошли, Тильди, — тихо произнесла она, и голос её был почти ласковым, но в нём звенела сталь. — Мне надо срочно в библиотеку… проверить что-нибудь про врожденную глупость.

Матильда едва сдержала смешок, пока они удалялись по коридору.

Позади Дейзи стояла, сжав кулаки, лицо у неё горело — то ли от злости, то ли от стыда.

— Сама она пустышка! — выкрикнула она напоследок, больше себе, чем кому-то ещё. — Пусть только попадётся мне ещё раз…

И, как всегда, интересные события начинались с конфликта.

Прошло всего несколько дней. Элисон как обычно сидела за письменным столом у окна, что выходило на северную башню, методично перебирая пергаменты с домашними заданиями. Всё шло по плану, всё было тихо. Именно в такую тишину идеально вписывался драматичный вход Матильды: дверь распахнулась с грохотом, и в комнату влетела её подруга, раскрасневшаяся, с дрожащей нижней губой и покрасневшими глазами.

— Элисон! Это... это просто нечестно! — голос у неё дрожал. — Дейзи... она... она прокляла мои вещи! Представляешь? Я пришла на астрономию, и моя карта не открывается, звёзды перемешаны, а профессор Райтер накричал на меня, как будто я просто ленивая идиотка! — Матильда тяжело опустилась на кровать, уткнувшись лицом в ладони. Элисон отложила перо, медленно поднялась и подошла к ней. Наклонилась чуть вперёд, аккуратно, как будто боялась смять юбку.

— Спокойно, Тильди, — мягко проговорила она, — так и должно быть.

— Что?! — Матильда резко вскинула голову. Элисон села рядом, пригладила складку на своей мантии.

— Она обидела не только меня. Она осмелилась тронуть тебя. Это… была ошибка. — Элисон чуть улыбнулась, будто пробовала на вкус слово «ошибка».

— И теперь она заплатит. Потому что, если кто-то думает, что я просто улыбаюсь и ухожу — он, увы, плохо читал волшебные сказки.

Матильда уставилась на неё с недоумением, в котором уже начинала проглядывать плохо скрытое восхищение.

Элисон поправила локон за ухо и вновь взяла перо.

— И запомни, Тильди. Справедливость — не когда зло наказано. А когда оно наказано *внезапно*

На самом деле все началось не с конфликта в коридоре, а с того, что кто-то решил влезть в замыслы Блэквуд.

Неделей ранее:

Она видела их.

В уютной тишине библиотеки, где шёпот был громче крика, а взгляды значили больше слов, Элисон остановилась у полки с книгами по древним рунам. За её спиной, в нескольких рядах, Дейзи Вайт и Арчибальт сидели бок о бок — как в дешёвой пьесе, поставленной в деревенском театре.

Дейзи хихикала, то касаясь локтем руки Арчи, то наклоняясь слишком близко, чтобы показать что-то в книге. А он… он, как всегда, не возражал. Даже подыгрывал.Конечно. Разве он когда-либо упускал возможность быть центром женского внимания?

Элисон не ревновала.

Арчибальт — не человек, а актив. Будущий муж, фамильный титул, союз между семьями. Удобный щит от подозрений, от вопросов, от… одиночества.Он — не её любовь. Он — её страховка.

Но вот что раздражало: когда кто-то лезет в её схему.Когда кто-то думает, что может перетасовать её фигуры на доске, не спросив.

Дейзи не просто флиртовала.Она

пыталась влезть в то, что уже распределено, утверждено и подписано. Пусть и не пером на бумаге, но кровью на фамильных перстнях. Это уже не про Арчи. Это про

контроль.

И именно поэтому Элисон улыбнулась.

Та самая мягкая, безмятежная кукольная улыбка, от которой у профессоров теплеет сердце, а у девчонок вроде Дейзи — подгибаются колени.Она вытащила книгу. Не ту, что собиралась взять — ту, что ближе.

И в её голове начал складываться план.

Конфликт, переплетение нитей и запутывания следов и вот наконец-то реальное действия. и подписано, пусть и не чернилами, а молчаливыми договорённостями старших. А такие вещи не прощаются.

Потому что Элисон Блэквуд не просто играла в эти игры — она их придумывала.

В библиотеке она не стала подходить, не стала устраивать сцену. Её лицо осталось пустым, как идеально вычищенная доска для записей. Только пальцы сжались чуть крепче на корешке книги, и взгляд задержался на Дейзи чуть дольше, чем прилично. Этого было достаточно.

С того момента всё и началось.

Каждый шаг, каждое слово, каждый жест — отточены, вымерены. Как в шахматной партии, где важен не только мат, но и как ты ведёшь к нему. Красиво. Хладнокровно. С огоньком за вуалью равнодушия.

Элисон вернулась в свою башню, улыбаясь, когда Матильда болтала о чем-то наивном и честном. Она сидела в кресле у окна, закусив кончик пера, и писала план — не в блокноте, не в дневнике, а прямо в голове. Словно формулу, изящную и безошибочную.

1. Подтолкнуть.2. Разоблачить.

3. Унизить.

4. Сделать это так, чтобы она ещё и сама поверила, что виновата.

Она знала слабости Дейзи:— тщеславие,

— склонность к флирту,

— зависимость от чужого мнения.

И, конечно, глупость. Та самая, врождённая.

А потом были разговоры в коридоре — тонкие иглы вежливых фраз, почти дружеские замечания, театральные слёзы. Элисон играла свою роль так, как её когда-то учили — с улыбкой, за которой не видно ни капли крови. Но в редкие минуты тишины внутри всё гудело: как бы всё обернулось, если бы кто-то действительно встал на её сторону раньше? (Кто-то кроме Матильды, просто потому что ОНА слишком ценна. С ней нужно быть аккуратной)

Матильда... Тильда была до ужаса добрая. Но не глупая. Слишком умная, чтобы не замечать мелочи. Отличница не просто так — она выстраивала свою репутацию годами, тщательно, почти одержимо. Каждый шаг, каждое слово — в рамках образа, который сам по себе стал защитой и оружием. Иногда Элисон ловила её взгляд — пронизывающий, сдержанный. В нём было слишком много понимания. Будто Тильда всё видела, но молчала. Не из равнодушия — из расчёта.

Она всё равно оставалась родной. Единственной, рядом с кем маска спадала, хотя бы на пару вдохов. С ней можно было молчать и знать — тебя не осудят. Не сразу.

Элисон не хотела её впутывать. Правда не хотела. Это казалось… неправильным. Грязным. Но другого выхода не было. И Тильда поймёт. Поворчит, может, закатит глаза. А потом поможет — не ради Элисон, а потому что слишком хорошо знала цену публичного позора. Потому что сама, пусть и не в открытую, осталась в этой истории "той, которая не доглядела". А Тильда терпеть не могла выглядеть глупо.

Элисон знала: для Матильды это тоже личное. Не из-за любви. Из-за имиджа. Из-за того, как легко может рухнуть выстроенный годами фасад — если дать себя втянуть в чужую драму и не выйти из неё победителем.

Иногда Элисон думала, что самая опасная из них — не она. Самая опасная — это Матильда. Потому что, в отличие от Элисон, Тильда верила, что порядок можно восстановить. И восстанавливала — хладнокровно, методично, без лишних слов.

Действие 3.

Месть нужно вершить чужими руками.

Дейзи была глупа, а её подруга Алисия Филт — ещё глупее, хоть и чистокровная. Дейзи мечтала об аристократическом титуле, забывая, что титулы не раздают за красивые глазки и демонстративные вздохи возле банкетного стола.

Они назвали меня приложением. Марионеткой. Куклой на ниточке, привязанной к будущему мужу. Забавно, конечно. Особенно если учесть, что Алисия — такая же, как я. Та же кровь, те же фамильные притязания, тот же возможный жених, которого подобрали за ужином где-то между салатом и вином.

Разница только в том, что я знаю, какова моя роль. Я сама выбрала свой театр. А они… они даже не поняли, что давно уже на сцене. Только текст забыли выучить.

* * *

Во время обеда в большом зале жизнь кипела и искрила, как зелье от жёлтой лихорадки на сильном огне. Шумные разговоры, смех, сверкание ложек и вилок, крики и шутки — всё это вплеталось в атмосферу общего веселья, за которым, как всегда, пряталась неуловимая напряжённость. Даже у стола Когтеврана, где обычно царили порядок и умеренность, сегодня ощущалось странное затишье.

Элисон следовала плану. Спокойная поза, холодное выражение лица, чуть склонившаяся голова — всё было выверено. Внутри же пульс рвался наружу, мысли мелькали, как кометы, и всё, что удерживало их в узде, — это железная дисциплина. Цель была чёткой. Слизерин. И первым — Арчибальд.

Он был как всегда — самодовольный, нарочито небрежный, с той самой ухмылкой, которую Элисон когда-то почти полюбила. Он не заметил, как его окружение начало меняться — не потому, что изменился сам, а потому что его перестали предупреждать. Это был его первый промах.

— Арчи! Я не видела тебя утром! И знаешь, так соскучилась! — её голос был тягучим, обволакивающим, как зелье сна, слишком сладкий, чтобы быть настоящим. Она обняла его, вложив в объятие ту самую неуклюжую страсть влюблённой дурочки, которой он её всегда считал. Пара глупых вопросов — про ужин, про квиддич, про то, как он спал. Она даже не слушала ответы, только смотрела, как его рука привычно ложится ей на талию, словно он всё ещё владел ею. Как смешно. И как удобно.

— Милый, а ты не видел Даяну? Я слышала, ей прислали новые серьги... мне так не терпится взглянуть! — голос был весёлым, наивным. Ни капли подозрения, ни грамма яда.

Арчибальд нехотя кивает на левый край стола — ровно туда, где, по её расчётам, должна сидеть Даяна. Элисон вскакивает, целует жениха в губы театрально, чуть затянуто — чтобы привлекло внимание. Несколько голов оборачиваются. Отлично. Пусть смотрят.

Она идёт через зал — шаги лёгкие, как у танцовщицы, взгляд скользит по лицам, будто выбирает следующую жертву. Всё выглядит непринуждённо. Естественно. Случайно.

И как удачно, как совершенно неожиданно — по правую руку от неё оказывается он. Эдгар Хол. Потомственный аристократ, будущий глава старинного рода, распутник, охотник за юбками и по совместительству — жених Алисии Филт. Той самой Алисии, что обнимается с Дейзи перед каждым уроком. Той самой, что верит в женскую дружбу до гроба.

Разговор с Даяной шёл легко — пара фраз о серьгах, пара фальшивых комплиментов, пара взмахов руками — и вот, капли афродизиака, незаметно капнувшие в бокал Эдгара, растворяются в соке. Элисон даже не моргнула.

До этого, конечно, "совершенно случайно", он получил отработку по зельям. С кем? С Дейзи, разумеется — у неё ведь уже была, совпадение. Отработка — сразу после обеда. В уютной тишине подземелий, под бдительным, но равнодушным взглядом профессора.

Элисон склонилась к Даяне, дотронулась до её плеча, что-то прошептала, рассмеялась. Даяна хихикнула в ответ, не заметив ничего.

А Элисон отвернулась. С довольной улыбкой. Партия началась.

Оставалось всего пару деталей. Пара невидимых, но смертоносных ходов. Таких, что сами по себе ничего не значат, но складываются в симфонию краха.

Первым был профессор, дежуривший на отработке. Старый, усталый, с глазами, знавшими слишком многое, чтобы верить ученикам на слово. Он не пропустил бы ни одного лишнего вздоха — если бы не одна маленькая особенность. Его слабость. Архивы.

Матильда, не задавая лишних вопросов, «случайно» обронила во время перерыва в коридоре:— У вас, кажется, пропал один из чертежей к теме про нестабильные зелья. Я видела его в библиотеке, под папками четвёртого курса.

Этого было достаточно. У профессора всегда дёргался глаз, если бумаги лежали не на своих местах. Через десять минут после начала отработки он встал, бормоча что-то про порядок и архивный хаос. Оставил студентов — на пять минут. Но этого более чем хватало.

Теперь — Алисия.

Слухи были старой валютой Хогвартса. Они начинались не с громких заявлений, а с мягкого перешёптывания.— Я слышала, Даяна вчера долго задержалась после зельеварения… с ним.

— Какая?

— Та самая.

Хол. Эдгар Хол.

Элисон не говорила ничего лично. Её голос нигде не звучал. Но была одна девочка с Рейвенкло, вечно жаждущая новостей. Был один хихикающий слизеринец, всегда готовый подлить масла в огонь. И была Дейзи, которой всего лишь намекнули, что «Алисия иногда слишком уверена в себе».

Кусочки пазла срастались. Один за другим.

И кульминация.

Профессор вышел. Кабинет зельеварения наполнился тишиной и чем-то зыбким — настороженным, как перед бурей. На первый взгляд — всё обыденно: тетради на партах, пыльные склянки, слабый запах настойки хвоща. Но под этим — предвкушение.

Эдгар Хол, как всегда, лениво-аристократичен, подался вперёд, его голос стал ниже, а взгляд — тягучим.— Ты сегодня особенно… чарующая, — сказал он Дейзи, не подозревая, что каждое его движение — часть чужой пьесы.

Рука на её спине. Её улыбка — в тон. Всё шло именно так, как и было задумано. Тетрадь сдвинулась с парты и мягко упала на пол.

И тут — грохот.

И в следующую секунду — как на театральной репетиции, где главная актриса наконец вышла на сцену, — дверь кабинета распахнулась.

На пороге стояла Алисия. Щёки пылают, пальцы дрожат от ярости, за спиной — свита зрителей: подружки, любопытствующие старшекурсники, даже парочка пуффендуйцев, которых заманили обещанием драмы века.

— Ах вот ты где, распу… — но фраза умирает, как оборванное заклинание.

Перед ней — не безликая девчонка, не мифическая Даяна.А Дейзи. Её

лучшая подруга.Та, с кем она делилась письмами. Платьями. Тайнами.

Теперь — и женихом.

У Дейзи — губы всё ещё влажны от поцелуя.У Эдгара — рука всё ещё на талии.

У Алисии — мир рушится прямо под каблуками.

За спиной — восхищённые шёпоты.Внутри — разрыв.

А где-то в коридоре, за углом, тихо замирает Элисон

Блэквуд.

Словно мимо проходила. Словно совершенно случайно обернулась.И только её глаза, едва заметно, улыбаются.

Пока Эдгар пялится в пол, а Дейзи выглядит так, будто хочет испариться, вся школа буквально замирает в предвкушении театра.Ведь Алисия умеет страдать

красиво и громко.

Уже вечером у камина старосты обсуждают: — Ты слышал? Она в него метнула кубком с патоки!— Нет, не кубком — флаконом с духами, — поправляет кто-то. — У неё был подарок от бабушки.

А утром слухи множатся, как грибы после дождя:— Они расстались. Насовсем.

— А ты слышал? Дейзи забрали родители. Сказали, что школа плохо влияет на её моральные устои.

— Её видели плачущей у поезда, с чемоданом и без палочки.

— Бедная. Или… нет?

Алисия?Алисия носит траурный бантик на косе, но при этом выходит на прогулку под руку с каким-то старшекурсником с факультета

Когтеврана.

"Жизнь продолжается", — говорит она с лёгкой улыбкой, и ученики хлопают глазами: она же только вчера рыдала?

А Элисон?

Элисон пишет домашку по трансфигурации.Пьёт тыквенный сок.

Шепчет что-то Даяне, и обе смеются.

А потом подмигивает Матильде.

Едва заметно.Так, что никто не поймёт.

Но если бы вы знали, сколько тонкой работы было в этой "несчастной случайности"…

Ах, если бы вы только знали.

* * *

В камине гостиной Слизерина потрескивает пламя, отбрасывая отблески на зелёно-серые стены. В углу, откинувшись в кресле с книгой на коленях, сидит Том Марволо Реддл — безупречно собранный, как всегда.Он не читает — слушает. В комнате царит полушёпот, как перед грозой.

— …семья Хол понесла убытки, — докладывает сухим тоном Эван Розье. — Отец Эдгара уже отправил письмо директору, обвиняя школу в "моральной распущенности".

— А помолвка? — не поднимая взгляда от шахматной доски, бросает Берк. — Расторгнута?

— С позором. Официально. Объявлено в "Ежедневном Пророке". Алисия устроила сцену в кабинете профессора зельеварения, есть очевидцы.

Корнелий Берк усмехается и, вытянувшись в кресле, произносит:— Знаешь, мне всё это напоминает один старый скандальчик. С той же Дейзи. Только тогда она посмела тявкнуть на

Блэквуд. Элисон просто посмотрела и сказала: "Шлюха остаётся шлюхой, даже в мантии с вышивкой".— Грубо, но метко, — добавляет кто-то.

— А теперь вот, — продолжает Берк, отхлёбывая чай, — решила подцепить жениха подруги.Не угадала с жертвой.

Слишком жадно рванула зубами.

И тут поднимает взгляд Том.

Глаза его — спокойные, почти ленивые. Но в них тень… нет, не насмешки. Скорее — интереса. Тонкий, хищный.

— Жертвы, — говорит он медленно, как будто пробует слово на вкус, — выбирают не тех, кто слаб…А тех, кто глуп.

Он делает паузу.Наклоняется ближе к пламени.

— И Дейзи, к сожалению, не поняла разницу между Элисон

Блэквуд и Алисией Филт. Одной лучше не переходить дорогу. А на другой — можно оставить след от каблука.Но уж если путаешь — готовься стать посмешищем.

Слизеринцы переглядываются. Кто-то нервно хихикает.

— Знаешь, Том, — тянет Берк, — иногда мне кажется, ты слишком хорошо разбираешься в этих интригах.

— Я просто умею слушать, — мягко говорит он. — А в Хогвартсе слишком многие любят кричать.

Пауза.

— Но вот кто умеет играть — это мисс Блэквуд, — добавляет он после секунды молчания, — и, кажется, пора понаблюдать, в какую сторону она сделает следующий ход.

Пламя трепещет. Шахматная фигура медленно падает.

Конец октября подкрадывался к Хогвартсу на мягких лапах сырого ветра. В воздухе витал запах мокрой листвы, прелой травы и надвигающейся темноты. Солнце ещё появлялось над озером, но больше светило, чем грело — словно забыв, как это делается.

День не задерживался здесь надолго: сумерки, как и положено, брали своё.

Хэллоуин приближался. И вместе с ним — Сайман, древний и неуютный. Но ученики больше тревожились не из-за призраков. И пугало нечто более осязаемое. Призраки уже мертвы, они же бояться за живых. Утром совы разносят чуть влажные газеты и ученики, чуть дрожащими руками листают страницы, заныривая в новости с фронта. Магглорожденные вечерами слушали зачарованное радио — в пол-уха, сжав пальцы на пледе, лишь бы не услышать знакомых имён, улиц, городов.

И всё же — жизнь не останавливалась. Она упорно продолжала идти своим непредсказуемым маршрутом, уводя в неведомые повороты, за крутые подъёмы и опасные спуски.

И в этот раз её тропинка вела к кому-то очень конкретному. К тем, кто считал себя игроками. И к тем, кто пока лишь казался пешкой

Где-то в глубине подземелий, за старой каменной дверью с вытертым латинским изречением, собирались они. Неформальный круг. Те, чьи имена пока не звучали на школьных собраниях, но уже записаны чернилами страха в тетрадках будущих историков магии. Том Реддл сидел во главе стола. В его лице не было обычной для семиклассников нервозности или спеси. Он выглядел так, будто давно перерос стены школы и просто ждал, когда остальные это заметят. Пальцы тонко постукивали по деревянной поверхности. Его голос, когда он заговорил, был спокоен, почти ленив.

— У нас есть брошь, — начал он, не глядя на собравшихся. — Экземпляр ранний. Слишком много побочных эффектов, чтобы держать при себе. Но... слишком ценный, чтобы просто выбросить. — Мы можем передать её через Берка. Пусть кто-то другой примет на себя последствия. — вокруг поднялся шепот. Том поднял руку, и тишина вновь накрыла комнату:

— Это будет Селвин. Он как раз заинтересован в нас. Будет для него проверка, а также проследим за реакцией еще одной персоны. — Реддл не успел закончить, но его почти перебил голос из угла:

— И при чём тут Блэквуд? — хмыкнул Авери, откинувшись на спинку кресла. — Ты сам говорил, она головная боль только для Селвина.

— А вот и нет, — Том поднял палец. — Именно потому, что она не вызывает подозрений.

Он достал тонкую папку и положил её на стол. В помещении стало тише. Он открыл первую страницу.

— Элисон Блэквуд. Шестой курс, Когтевран. Известна как «аристократическая кукла». Учится средне, поведение безупречное. Дополнительные курсы — руны и магическое право.

Он перевернул лист.

— Лучшая подруга — Матильда Перси, та, что с больной совестью староста Когтеврана, так просто такие должности не занимются.

— Второй ребёнок в аристократическом роду Блэквуд. Глава семьи — Георг Блэквуд, один из председателей Ложи консерваторов, специализация — пространственные чары.

— Мать — Аннет Дюпен, французская аристократка, выпускница Бобатона, ныне — светская дама в Лондоне.

— Брат — Артур Блэквуд, 24 года, обучался в США, специалист по артефактам. Временно в Англии.

— Младший брат — Виктор, 6 лет. Особой роли не играет.

Том сделал паузу.

— Семья нейтральна. Пока.

Он закрыл папку.

— И наконец: Арчебальт Селвин. Седьмой курс, наследник, потомственный слизеринец. Заинтересован в моей персоне.

— Он скучный, — отозвался кто-то с другого края стола. — слишком предсказуемый.

Том чуть улыбнулся.

— А предсказуемыми легче управлять. Мы внушим одному наивному пуффендуйцу, что брошь передал Селвин. А дальше посмотрим, кто за кого готов рвать когтями. Особенно — Блэквуд.

Он встал и подошёл к магическому окну, где отображалось, как сумерки ложились на башни Хогвартса.

— Если она действительно кукла — сломается. Если нет — тогда она нам нужна.

Том замер у окна, но не оборачивался. Его голос звучал спокойно, почти лениво:

— Нам нужен кто-то податливый. Доверчивый. Желательно — с амбициями и недостатком внимания.

— У меня есть кандидат, — отозвался Трэверс и перебросил взгляд на Авери. — Освальд Фэрроу. Седьмой курс, Пуффендуй. Магглорожденный, но мечтает заслужить признание. Часто тусуется в библиотеке, интересуется магическими артефактами, особенно теми, что "не совсем легальны".

— Он слишком разговорчивый, — фыркнул Авери. — Всё испортит.

— Зато и легко внушаемый, — заметил Том, наконец поворачиваясь. — Подкиньте ему пару фраз в коридоре, дайте намёк, что Селвин — посредник, и пусть думает, что сделал великое открытие. Он сам убежит к преподавателям, чтобы заработать себе орден "За особое рвение".

— А если Селвин взбунтуется? — спросил Розье.

— Не взбунтуется, — отрезал Том. — Он сейчас в подвешенном состоянии. Думает, что я — его шанс на что-то большее. А если нет… — Том пожал плечами, — мы всегда найдём другого Селвина.

— А Блэквуд? — осторожно спросил Авери. — Ты уверен, что она что-то из себя представляет?

— Пока нет, — Том вновь сел за стол, складывая пальцы в замок. — Но именно это я и хочу выяснить. Если она начнёт бороться — значит, она не просто дура. Значит, она умеет думать. А если нет… ну, у Селвина будет урок на всю жизнь.

Том усмехнулся и добавил:

— К тому же… никто не мешает пригласить его на наш Хэллоуинский вечер, если все как-то выгорит. Пусть почувствует себя «выбранным». А заодно приведёт с собой даму. Я бы хотел взглянуть на неё поближе.

После последней фразы лидера Берк продолжил доклад о самых важных новостях и разработку иных, более важных планов. На Хогвартс опускалась ночь.

Следящий вечер. Библиотека.

Освальд сидел за дальним столом, укрывшись грудой книг. Он всегда казался немного не в своей тарелке — слишком остроносый, слишком жадный до знаний, слишком маггловский даже в мантии. Над очками скользил пот, а глаза цеплялись за строки о чарующих артефактах.

— Ты ведь в курсе про брошку? — голос, как будто возникший из воздуха, заставил Освальда вздрогнуть.

Рядом появился Эйвери, лениво листая том по темной артефактологии.

— Брошку? — Освальд моргнул.

— Не притворяйся. Та, что недавно всплыла. Я слышал, ты интересовался древними чарами притяжения. Она как раз из таких. Очень редкая. Говорят, её… передал Селвин. Ну, ты понял.

— Селвин? Арчебальт Селвин?

— Тсс, — Эйвери оглянулся, театрально изобразив испуг. — Я бы не повторял этого. Слишком много ушей. Но тебе ведь интересно, да? Если кто и мог её достать — то только кто-то вроде него.

— Почему ты мне это рассказываешь? — Освальд всё ещё не мог понять, подвох ли это или шанс.

— Считай… акт доброй воли. — Эйвери ухмыльнулся. — Ты ведь всегда мечтал блеснуть. В Министерстве такие вещи любят. Особенно если они "вовремя раскрыты".

Он ушёл, оставив Освальда с дрожащими руками и загоревшимися глазами. А тот даже не заметил, как образ информатора размылся, а в голове осталось лишь лицо русоволосого Арчебальта и тянущая карман брошь в форме змеи.

А на следующее утро Хогвартс гудел, как потревоженный улей.

Слухи ползли по лестницам, просачивались в классы, рождались в библиотеках и умирали в спальнях, чтобы возродиться вновь у каминов. Про Селвина говорили всё: что он продавал артефакты, что он — шпион, что он под Империусом, что брошь была проклята и он хотел проклясть какого-то соперника.К обеду Селвина уже временно отстранили от занятий. Его фамилия звучала на каждом шагу. Освальда тоже вызвали до выяснения обстоятельств. Толпа жаждала информации и зрелищ.

* * *

Коридоры Хогвартса гудели. Не громко — нет. Гудели тихо, липко, как осиное жужжание где-то за спиной. Слова, взгляды, шепоты — все тянулось за ней невидимым шлейфом.

Элисон Блэквуд шла с высоко поднятой головой. На лице — кукольная улыбка: чуть растянута губами, чуть приподнята бровями. Глуповатая, как всегда. Ровно такая, какой от неё ждали.

— Правда, это ты сказала ему? — Элисон, ты ведь с ним говорила? — О, ты не знала? На каждый вопрос — ответ, будто случайный: — Ой, а вы про кого вообще? — Это ужасно, конечно... Что у нас сегодня завтрак? — Какой у тебя красивый воротничок!

Взмах ресниц.

Улыбка.

Элисон не знала ничего. Ей было страшно, но нужно было играть.

Кажется, мантия сшита из свинца. Шаги отдаются в голове. Слишком ярко, слишком громко. "Всё нормально. Всё, как всегда. Просто дойти до уединённого места."

Вздох.

"Ничего не происходит. Я глупая. У меня нет паники."

Шаг.

Лестница.

Поворот.

Заброшенный кабинет, бывшая аудитория по астрономии. Здесь давно не проводят занятия. Здесь тихо. Здесь никого.

Дверь.

Щелчок замка.

Пальцы срывают застёжки на мантии. Грудь тяжело вздымается. Пустой взгляд упирается в пыльное окно, где осенний свет теряет всю свою теплоту.

Немой крик.

Маска трескается. Она оседает на пол, будто у неё отрезали нити. Слёзы капают, как кусочки фарфора, невидимые, но колкие. Каждый вдох — как глоток ледяного воздуха. Крик рвётся наружу, но горло будто зашито. Уже совсем забыла, как это — кричать. Слёзы обжигают, как кипяток.

В груди — стеклянная паутина, что царапает изнутри.

Именно сейчас, в этой тишине, где нет никого, ни лжи, ни взглядов, — она может себе признаться. Сейчас ей страшно. Она не знает, что происходит.

Больно.

"Это просто усталость. Просто сегодня было слишком шумно. Завтра всё забудут. Завтра будет легче. Обязательно будет легче…"

Трясущиеся пальцы сжимают край мантии.

"Я умная. Я всё рассчитала. Я знала, что начнут говорить. Я знала, что не могу доверять. Я знала, на что иду. Я…"

Пауза.

Щёки горят от слёз, но внутри — только пустота.

"А если не знала? А если я действительно глупая? Все эти взгляды, все эти вопросы… Что, если они правы?"

Она тяжело дышит, вытирает лицо рукавом, будто это поможет стереть всё — и грим, и маску, и ожидания.

"Нельзя сломаться. Нельзя плакать. Плакать — только в одиночку. Только тогда, когда никто не видит. Слёзы — это оружие, а не слабость. Так говорила мама. Но у меня нет сил даже держать это оружие."

В глазах плывёт. Горло сжато.

"Я так устала быть глупой. Так устала быть красивой. Так устала быть удобной."

Словно заклинание, она повторяет:

"Я справлюсь. Я должна. Я всегда справлялась."

И всё же тело дрожит, как у ребёнка. Плечи подрагивают. Слёзы катятся вновь.

"Если я упаду — никто не подхватит. Никто даже не подойдёт. Потому что я же кукла. У куклы нет души. Только улыбка и шелест платья."

Тишина. Её собственное дыхание кажется чужим. Но в этой тишине вдруг становится понятно:

Она не одна.

Тень под дверью. Голос: — Элисон?.. Это ты?

Матильда. Сначала она пытается открыть дверь. Потом — тихий стук. — Пожалуйста, впусти меня. Элисон не двигается. Не может. Её пальцы сжаты в пучки мантии, лицо залито слезами, а внутри — только пустота и стыд. Но Матильда не уходит. Проходит минута. Две. Потом ключ поворачивается. Матильда, храня чужие секреты, использует алахоморе. — Эли… — Не сейчас, — сипит Элисон, — я… я не могу…

Матильда не говорит ни слова. Просто садится рядом и молча обнимает её. Две маленькие фигуры на холодном полу заброшенного кабинета.

Одна — с треснувшей маской

Другая — с безусловной любовью.

Матильда сидела рядом, не говоря ни слова. Просто присутствие. Просто тепло.

— Я не знаю, как это остановить, — прошептала Элисон, уткнувшись в плечо подруги. Голос звучал глухо, будто из-под воды. — Всё рассыпается. Всё, чего я добивалась. Я боюсь, Матильда... Я правда боюсь. Я влезла туда куда не надо. Я не знаю что мне делать

Матильда молчала, только чуть крепче обняла.

— Я ведь не глупая, ты знаешь. Но... если начну бороться в открытую, они сожрут меня заживо.

Вдруг она замолчала. Элисон просто начала тихо медленно дышать ,стараясь не всхлипывать и вдруг разорвала своим хриплым голосом, образовавшуюся тишину:

_ Поэтому... — она подняла голову. Глаза красные, щеки влажные, но в глубине взгляда уже вспыхивало что-то новое — холодный, разумный огонь. — Я сыграю.

Матильда нахмурилась:

— Что ты задумала?

— То, что все от меня и ждут, — Элисон усмехнулась, не весело, а будто со вкусом яда. — Буду глупой. Беззащитной. Девочкой, потерявшейся в чужих интригах. У меня есть идея.

Она встала, отряхивая одежду, движения всё ещё дрожащие, но уже собранные.

— Я притворюсь такой, какой они хотят меня видеть. А потом посмотрим, может мне и поверят.

— Эли... — начала Матильда, но та уже повернулась к двери.

— Знаешь, — прошептала она, окинув подругу насмешливым, почти светлым взглядом, — иногда быть беспомощной — самое сильное, что можно сделать.

Блэквуд понимала, что ее втянули в игру, которая ей не по зубам, но что мешает ей проиграть с наименьшими потерями. Это будет сложно. Мерзко до скрежета зубов. От себя же. Но необходимо.

Выйдя из кабинета, она была готова.

* * *

Элисон в эти дни напоминала сломанную куклу. Прическа сбивалась, макияж тускнел, взгляд блуждал где-то в пустоте, голос звучал едва слышно, как эхо чужой жизни. Иногда в коридорах, в библиотеке, даже в Большом зале казалось — слышен её сдавленный плач. Но это была не Элисон Блэквуд. Это была её тень. Обломки образа, трещины фарфора.

Это было тяжело. Невыносимо тяжело. Терпеть жалостливые взгляды. Эти косые переглядывания, эти шепоты за спиной. До слёз. До настоящих, необходимых, выставленных напоказ слёз. И она — по-настоящему — безобразно рыдала. В голос, с хлюпающим носом, с текущей тушью, с заломленными руками — именно так, как мать всегда запрещала. Так, чтобы люди начинали жалеть. Чтобы оборачивались.

Она делала громкие вдохи и произносила всё, что полагалось: — Как мне одиноко… — Где мой милый Арчи… — Бедный, доверчивый котёнок, он и сочинение сам написать не мог…

До тошноты. До злости на саму себя.

Элисон срывалась на пустом месте. На Гербологии уронила горшок с растением и так и осталась сидеть на полу, в земле, не шелохнувшись. На ЗОТИ шепнула, что заклинания — слишком сложны и «не для таких, как она». Даже на её глупейшие вопросы больше не отвечали с усмешкой — лишь с неловкой жалостью. Милая, ранимая девочка. Идеальная кукла с разбитым лицом.

Она устраивала маленькие сцены, тонкие, как шёлк. Подходила к преподавателям с покрасневшими глазами и дрожащим голосом. Говорила о доверии. О страхах. О кошмарах. И слушала. Внимательно. Слёзы открывали двери, куда логика не пробивалась.

Абрахам Ронен, профессор Чар, даже однажды отвёл её в сторону и мягко сказал:

— Мисс Блэквуд, если кто-то запугивает вас — вы должны сказать.

Каждый день — новый монолог. Искренний, надрывный, с точной режиссурой.

— Почему всё на меня навалилось?!

— Почему Арчи? Он не способен даже сочинение без ошибок написать!

— Я просто хотела быть счастливой!

Она написала родителям. Целую трагедию в письмах:

Прощай, мама. Я не справляюсь. Забери меня домой, если я тебе не безразлична.

В ответ — сухая, ровная строчка. Без сочувствия. Без тепла. Она прочитала письмо вслух — сдавленным голосом, со всхлипами, со взглядом в пол. Даже слизеринцы начали шептаться, что «бедняжка, может, и правда была просто игрушкой».

Но за всем этим театром, за слезами, дрожащими ресницами и мокрыми ладонями скрывалось главное:

Элисон не делала ничего.

Не защищала Арчи.

Не искала виновных.

Не строила обороны.

Она просто страдала. На показ. Громко. Талантливо. До дрожи в чужих голосах.

Она это ненавидела.

Но именно так и надо было.

* * *

На третий день ее комедии она сидела в углу библиотеки, обняв колени, с растрёпанными волосами и книгой, в которую давно не смотрела. Просто для вида. На странице уже несколько минут расплывались буквы — от настоящих слёз или поддельных, она уже не различала.

— Элисон? — тихо, почти шёпотом, заговорила Марианна Клэр, девочка с Хаффлпаффа. Та самая, что обычно молчит, но помнит дни рождения каждого.

Элисон медленно подняла голову. Взгляд — как у побитой собаки.

— Я… — Марианна колебалась. — Я не верю, что Арчи мог быть таким. И… я не верю, что ты ничего не знала. Ты ведь не глупая. Совсем.

Тишина повисла между ними, плотная, как зимняя мантия.

Элисон всхлипнула. Затем ещё раз — тише, надломленнее.

— Ты думаешь… я это допустила нарочно? — прошептала она. — Что я позволила опозорить себя, свою семью, своё имя?

Марианна сжала губы.

— Я думаю, ты слишком умна, чтобы быть просто жертвой.

— Тогда… может, я устала быть умной? — тихо, почти мечтательно. — Может, я хотела, чтобы обо мне позаботились. Просто раз в жизни.

Она уткнулась лицом в колени и зашлась в беззвучной, но тщательно откалиброванной истерике.

Марианна постояла, смущённая, не зная, как реагировать. В конце концов, лишь выдохнула:

— Если передумаешь… если захочешь поговорить — я рядом.

Когда её шаги стихли, Элисон приоткрыла глаза, медленно вытерла щёки и тихо произнесла — в воздух, в пустоту, в сторону уходящей доверчивости:

— Похоже все работает.

* * *

Спустя неделю всё разрешилось. Так же внезапно, как и началось.

Арчибальт снова появился в Большом зале — уверенный, подтянутый, будто и не исчезал. Рядом — Освальд, но теперь их воспринимали иначе. Арчи стал героем, жертвой обстоятельств, человеком, сумевшим выстоять. А Освальд... Освальд выглядел, как мальчик, которого сломали и выжали. Жалкий. Бледный. Со взглядом, застывшим где-то в пустоте.

Во время расследования выяснилось: Арчибальт не виновен. Его семья задействовала все оставшиеся связи, долги, старые обязательства. Его вытащили. Вычистили. Оправдали. А ещё — Авроры начали поиски «настоящих виновных».

А вот Освальду повезло меньше. На допросе выяснилось, что на него было наложено комплексное внушение — изощрённое и тонкое. Он не врал. Он действительно верил в то, что говорил. Мракоборцы сочли его полезным, но пустым. С него взяли Обет молчания — на случай, если вдруг начнёт вспоминать — и отпустили.

Но на выходе его уже поджидала семья Селвин. Леди Селвин — бледная, как смерть, с серебряной змеёй на трости — выдвинула обвинение в лжесвидетельстве и затребовала сто галеонов компенсации «за подорванную честь и страдания сыночка». Говорили, что Освальд не понял смысла слов до тех пор, пока не получил официальное письмо через совиную почту. Тогда он впервые за всё это время по-настоящему заплакал.

* * *

Когда двери Большого зала распахнулись, всё замерло. Голоса стихли, ложки остановились на полпути ко рту. На пороге стоял Арчибальт — живой, невредимый, даже чересчур опрятный. Его мантия была выглажена, волосы аккуратно уложены, лицо — без тени страха. За ним, словно тень, плёлся Освальд — сгорбленный, серый, с лицом, на котором читалась только усталость.

Но на всех этих мелочах никто не заострил внимания — потому что в следующее мгновение от стола Когтеврана поднялась Элисон.

Она вскрикнула — пронзительно, звонко, как в мелодраме.

— Арчи! — и побежала.

Ленты в волосах, распущенная юбка, рыдающий голос — всё идеально соответствовало образу отчаявшейся, но безмерно преданной невесты.

Она вцепилась ему в шею, повисла, как плющ, и расплакалась прямо у всех на глазах.

— Я *знала*! Знала, что ты не мог! Что ты не виновен! Я молилась за тебя! — всхлипы были звонкими, голос дрожал. Тушь на глазах уже не текла, но казалась потускневшей — эффект был безупречным.

Арчибальт приобнял её — неуклюже, как всегда. Он что-то бубнил о справедливости, о том, что "всё обошлось", но никто его не слушал — все смотрели на неё.

Кто-то из слизеринцев сдавленно фыркнул. Пожиратель сладостей из Пуффендуя вытер слезу. Даже профессор Спраут согласно кивнула кому-то за столом. Потому что всё выглядело так, как должно было быть. Так, как в сказке.

И только Матильда, сидящая в дальнем углу, сжимала в пальцах носовой платок, на котором уже не было места для новых пятен от чернил и слёз. Она смотрела на Элисон не как на бедную девочку, а как на актрису, которая вышла на бис.

* * *

Крик Элисон пронёсся по Большому залу, как набат. В этот момент в Слизерине кто-то с грохотом уронил вилку, кто-то перестал жевать, а кто-то закатил глаза.

Бёрк сидел, потирая переносицу, словно голова у него болела не первый день.

— Мерлин, только не снова, — пробормотал он себе под нос.

За последнюю неделю от этой девчонки было столько воплей, слёз, писем, речей и рыданий, что даже у змеи могла бы развиться мигрень.

Он посмотрел, как Элисон повисает на шее Арчи, и в голове прозвучала одна чёткая мысль:

"Так вот о чём все шептались. Всё правда. Абсолютно."

Он покосился на Тома.

— И «это» тебе интересно? — шепнул он, почти беззлобно, с усталостью человека, которому надоело удивляться.

Но Том не ответил.

Он сидел на самом краю стола, откинувшись чуть назад, с выразительно сложенными пальцами. Его взгляд не скользил по залу, не следил за Арчи. Он смотрел *только* на Элисон. Спокойно, сосредоточенно, как если бы проверял работу — или наблюдал за чем-то давно предсказанным.

Лёгкая усмешка скользнула по губам, почти невидимая.

«Проверка пройдена», — мелькнуло у него в голове. Никаких слёз наедине. Никаких жалоб. Только шоу. Только нужные слова. И ни одной попытки *исправить* ситуацию.

Он взмахнул пальцами. Маленькое послание, сложенное вчетверо, исчезло со стола и через секунду возникло у остальных — у Бёрка, Росьера, Эйвери и других, кто сидел достаточно близко.

Короткое, как приказ:

«Готовьте приглашение».

Уголки губ Тома чуть приподнялись.

Он нашел себе новую забаву, интересно как быстро она сломается.

* * *

Когда Арчибальт развёртывал письмо, его глаза заблестели от волнения. Он воскликнул с нескрываемым восторгом:

— Это же невероятно! Я… я не ожидал! Том Реддл, *Том Реддл* лично пригласил меня! Мы с тобой — «избранные»!

Его голос звучал почти эксцентрично от радости, и Элисон, наблюдая за ним, поняла: всё это время он был лишь пешкой в чьей-то игре. Он не понимал, что это приглашение — не просто награда за успех, а проверка. Проверка, которую она сама теперь должна была пройти.

Её лицо слегка побледнело, а взгляд стал более внимательным. Арчибальт с восторгом продолжал говорить, но Элисон уже не слушала его. Она думала о том, как вовремя начались эти события. О том, как она стала частью игры, не осознавая этого до конца. Всё это время, вся её боль, вся её жалобная игра с окружающими, все её истерики — всё это было частью большого плана. И теперь, когда дверь в мир Реддла открыта, она поняла, что вляпалась.

— Ты… ты представляешь, как много для нас значит это приглашение? — продолжал Арчибальт, в его голосе всё ещё звучала гордость.

Элисон только кивнула, её взгляд стал отрешённым. Она пыталась скрыть растущее чувство тревоги, которое вдавливало её в кресло, но в её душе словно сжалась тяжёлая каменная хватка. Вся эта игра, вся её роль, которую она так тщательно строила, вдруг оказалась лишь шагом на пути к чему-то гораздо большему, гораздо опаснее, чем она предполагала.

— Да, конечно, это… это всё очень важно для нас, — сказала она, пряча в голосе нотку холодного расчёта.

Но внутри неё бушевали волнения, страх и растерянность. Она ещё не знала, что делать, но прекрасно понимала: если она хочет быть частью этого мира, ей нужно играть по его правилам. И вот теперь она стояла на пороге самого трудного этапа.

Арчибальт так и не заметил перемен в её настроении. Он продолжал радоваться, мечтая о маске и предвкушая славу. А Элисон, уже внутри себя, начала готовиться к тому, что ей предстоит сделать. Впереди был не просто бал. А испытание по итогом которого станет понятно: останется ли она вершителем собственной судьбы или же она снова станет чьей-то пешкой.