Лицом к солнцу (джен)

Кучи людей, кучи огней, бесконечные витрины. Торговый центр жил своей жизнью — громкой, пёстрой, будто огромный город внутри стеклянного здания. Повсюду мелькали лица, слышались обрывки разговоров, детский смех, шуршание пакетов и лёгкое гудение музыки из динамиков. Маленький Витя шагал между родителями, крепко держа маму за руку, и широко раскрытыми глазами ловил каждую деталь.

Для него всё было волшебным. Люди вокруг казались великанами, эскалаторы — реками, по которым плывут лодки с вещами. Где-то в голове у Вити пронеслась мысль: «А если забраться на самый верх, можно ли дотянуться до потолка и постучать в небо?»

— Всё купили? — спросила мама у отца, остановившись у одной из колонн.

— Да вроде… — мужчина вытянул из кармана сложенный вчетверо листок и пробежался по нему глазами. — Хотя нет, кое-что забыли. Нам в отдел техники нужно.

Они свернули в боковой проход, и Витя пошёл рядом, чуть отстав, погружённый в свои мысли. Он представлял, что они идут по секретному коридору в древней пещере, где на стенах спрятаны древние послания. Иногда он отскакивал в сторону, чтобы посмотреть на отражение в стекле, хихикал, когда замечал, что делает смешную гримасу.

— Осторожно, — сказал отец, придерживая его за плечо, когда Витя чуть не врезался в тележку, полную коробок.

Он кивнул, но быстро снова утонул в своём мире. Ему нравилось, как скользят огоньки по полу, как пахнет ванилью и печеньем, как будто они попали в закулисье какой-то большой-большой сказки.

Когда родители, наконец, купили всё необходимое и направились к выходу, Витя резко остановился. Его глаза выхватили яркий уголок справа — отдел игрушек. Он замер, будто под ногами выросла пропасть. За стеклянной перегородкой располагался настоящий мир мечты.

— Мам, можно мы сходим туда?.. Ну пожалуйста? — голос звучал дрожащим от восторга.

Родители переглянулись. Как можно было отказать, когда глаза ребёнка горят так ярко?

— Конечно, пошли.

Они вместе зашли в магазин. Яркие коробки, плюшевые игрушки, пазлы — всё аккуратно покоилось на полках, складывая красочную мозаику, как в картине, которую можно было разглядывать вечность. Глаза Вити разбегались во все стороны: игрушки, как звезды, мигали в разных уголках, и ему хотелось всего и сразу. Но вот на его плечо опустилась мамина рука.

— Только одну, Витюш, — сказала мама, разгадав все его мысли.

Начальное огорчение сменилось азартом и ценностью будущей покупки. Витя сразу почувствовал, как его руки и ноги наполняются лёгким напряжением, как будто он стоял на старинном корабле, готовом отплыть в плавание. Он мог выбрать одну вещь, но это не было просто «выбрать». Это было как охота за сокровищами!

«Хоть я и могу выбрать одну... Зато выберу самую лучшую!» — подумал Витя, и его воображение тут же разыгралось. Он тут же вообразил себя с маленьким сундуком в руках, наполненным драгоценными камнями и монетами.

«Что же выбрал бы настоящий охотник за сокровищами?» — с этими словами он шагал вдоль стеллажей, чувствуя, как каждое новое желание затмевает следующее.

«Может, меч?»

Он подошёл к полке с игрушечными мечами. Один из них светился, и Витя взял его в руки, взмахнув им так сильно, что чуть не задел стоящую рядом коробку. Мальчик почувствовал, как в его руках появляется сила, как будто он уже был настоящим рыцарем.

«Да! Это меч для настоящего героя!» — подумал он, представляя, как расправляется с драконами, спасает принцессу или в одиночку побеждает злого колдуна.

«А может, набор машин?»

Он приблизился к полке, на которой располагались маленькие машинки, уложенные в аккуратный ряд. Витя запомнил, как однажды, у бабушки, он катался по старому ковру с машинками.

«Тоже хорошо, да... Может быть...» — Витя задумался, прикидывая, сколько часов можно провести, гоняя эти машинки по дому. Но в голове как-то сразу появился образ другого предмета. Не успел он начать новую мысль, как кто-то заговорил с ним мягким и добрым голосом.

— Сложно выбрать, не так ли?

Витя повернулся в сторону голоса.

Перед ним стоял миловидный седой старичок в красном, ярком фартуке, украшенном разноцветными нашивками, звёздочками и пуговицами. На груди аккуратными золотистыми буквами было вышито: «Сундучок чудес». Его лицо было всё в морщинках, словно оно умело смеяться и грустить одновременно, а глаза — тёплые, как чай с мёдом, смотрели на Витю с каким-то сказочным вниманием.

Старичок улыбался. Не просто улыбался — а так, как улыбаются очень добрые люди, у которых в сердце живёт трепет волшебства. Казалось, его мягкий взгляд мог растопить даже ледяную глыбу.

— Сложно, — прошептал Витя, смущённо отведя взгляд. Ему было неловко, что его заметили. Он вдруг почувствовал себя очень маленьким, как будто кто-то подслушал его самые сокровенные мечты.

— Сложно, — добродушно повторил старик, и улыбнулся ещё шире. Он чуть наклонился, положив ладонь себе на колено, чтобы быть на одном уровне с мальчиком. — Сейчас что-нибудь подберём, пойдём.

Он выпрямился и лёгким шагом пошёл между стеллажами, точно зная куда идти.

Витя замер на месте, посмотрел на родителей — они всё ещё сидели на скамеечке у входа и мирно разговаривали. Стало немного страшно: идти за незнакомцем всё-таки как-то… непривычно. Но в то же время — так интересно, так таинственно, будто впереди ждало настоящее приключение.

Любопытство победило. Мальчик и сам не понял, как стал идти хвостиком за стариком, стараясь ступать так же тихо и ловко.

Наконец, пройдя немного, старичок остановился у одного из стеллажей. Он повернулся к Вите и, чуть прищурившись, задал вопрос:

— Ты знаешь, почему дети так любят игрушки?

Витя покачал головой. Вопрос был неожиданным. Он никогда не задумывался об этом. Просто... игрушки нравятся. Это как мороженое или салюты — все дети их любят.

Старик улыбнулся. Он снял с полки маленькую машинку и коробку с пазлами.

— Потому что игрушки — это не просто вещи, — начал он мягко. — В каждой из них живёт маленький волшебный ключик. Только не к дверям в шкафу или в комнате. Нет. Эти ключики — к дверям внутри нас.

Он сделал паузу, давая Вите представить, что у него внутри, прямо в груди, есть дверь на замке.

— У каждого ребёнка внутри целый мир. Но этот мир спрятан за дверями. Открыть их может только тот ключ, что подходит именно тебе. Понимаешь?

Старичок кивнул на машинку:

— Может быть, кто-то боится быть храбрым. А эта машинка научит его мчаться вперёд, не оглядываясь. Кто-то не верит, что может быть сильным — а меч покажет, что он воин. Кто-то не умеет ждать и расстраивается, если не выходит сразу — и тогда приходит пазл и учит собирать картину по кусочкам. Потихоньку. С любовью и усердием.

Он поставил обе игрушки обратно на полку и посмотрел на Витю с особенным вниманием:

— Знаешь, что самое удивительное? Эти двери есть только у детей. У взрослых они теряются. Или они забывают, что двери вообще существуют. Пока маленький, пока сердце открыто — ты можешь найти свой ключ. И открыть ту самую дверь, за которой прячется что-то очень важное. Может быть, волшебство. Может — доброта. А может — будущее, которое ты сам себе придумаешь.

Он наклонился, понизив голос до шёпота:

— И вот почему нельзя просто так выбрать игрушку. Нужно прислушаться. Не глазами, а вот здесь, — он дотронулся до своей груди. — Потому что настоящий ключ от детского счастья отзывается не в голове, а в сердце.

— А если я выберу не ту?.. — вдруг спросил он, сам не заметив, как голос стал тихим.

Старичок снова улыбнулся и, мягко положив руку ему на плечо, прошептал:

— Сердце подскажет. Главное — слушай.

После слов старика в голове Вити зашумело. Мысли, как рой пчёл, заполнили каждую щёлочку:

А если я всё-таки ошибусь?..

А вдруг выберу что-то не то и ничего не откроется?

А если… ничего не получится вообще?..

Неуверенность, тяжёлая и щекочущая под рёбрами, будто он оказался один в тёмной комнате. Он покосился в сторону, где оставил родителей, но те уже скрылись за стеллажами.

Старик наклонил голову, изучая его внимательно. Он уловил его настроение.

— Знаешь, — мягко сказал он, — через этот магазин прошло очень много детей. Самых разных.

Он на миг замолчал, вспоминая.

— Но хочешь знать, что никогда не менялось?

Он посмотрел Вите в глаза.

— Все они уходили отсюда счастливыми.

Витя чуть расправил плечи. Тревога не ушла до конца, но стало легче.

— Если пока не знаешь, что нужно — не беда. Я могу помочь, — добавил старик, — только ты скажи мне: чего ты по-настоящему хочешь?

Мальчик нахмурился. Задумался так, что даже губы поджал. Это был не просто каприз, не «хочу игрушку, потому что она шумит и светится». Это был настоящий и серьёзный вопрос.

Он опустил взгляд. Потом поднял глаза и произнёс тихо, но очень серьёзно:

— Я хочу защитить маму и папу, когда понадобится. От всего.

Он замялся, но потом добавил:

— И хочу... быть музыкантом. Как…

Он не договорил. Имя застряло внутри — может, он сам ещё не знал, кого имел в виду. Просто видел перед собой образ, как кто-то играет под тёплый свет лампы, а он сидит рядом и улыбается.

— Это прекрасное желание, — сказал старик с восхищением. — Отвага и храбрость… так ещё и музыкант! Да ты, дружок, редкий гость.

Он тихонько хмыкнул, обернулся и протянул руку к верхней полке, куда Витя даже в прыжке не дотянулся бы.

— Пожалуй, для такого случая у нас есть кое-что особенное…

Витя очень хотел увидеть, что старик достал с верхней полки. Он даже приподнялся на носочки, стараясь заглянуть, но тот ловко спрятал коробку за спину и покачал пальцем.

— Понимаю, уже не терпится... — старичок прищурился и засмеялся. — Но скажу кое-что важное напоследок.

Он сделал шаг вперёд, наклонился чуть ближе и спросил:

— Знаешь, кто помогает в самую трудную минуту?

Витя пожал плечами. Старик ответил:

— Друзья.

Он выпрямился, а потом запел, негромко, но с душой:

— Ничего на свете лучше нету

Чем бродить друзьям по белу свету

Тем, кто дружен, не страшны тревоги

Нам любые дороги дороги...

Витя узнал песню. Он слышал её по телевизору.

— Ты ведь музыкантом стать хочешь? — продолжил старик. — Вот и запомни: друзья дают храбрость. Даже самому храброму может понадобиться защита. Это не слабость, Витя. Это жизнь.

Он достал коробку из-за спины. В прозрачном окошке на него смотрели две плюшевые игрушки.

Рыцарь и огромный серый волк.

Рыцарь был в доспехах, с ярким алым пером на шлеме. Но в руках у него была не шпагa и не меч, а гитара — красивая вырезанная из дерева.

Волк же был раза в три больше рыцаря, с густой серой шерстью. Он был плюшевым, но взгляд... взгляд у него был как у настоящего стража — сильного, спокойного, стойкого.

— Это Эйдан, — сказал старик, указав на рыцаря. — А это — Сигвард, его лучший друг.

Он протянул коробку Вите.

— Теперь они и твои друзья.

Мальчик заворожённо смотрел на игрушки. Его руки дрожали, но он аккуратно взял коробку и по слогам прочитал надпись на ней:

— «Когда ты испугаешься — зови нас. Мы рядом».

Старик кивнул:

— Всё верно. Когда тебе будет страшно или одиноко — просто позови. Они услышат.

И вдруг из-за стеллажей послышался голос:

— Витя! — это была мама. — Нам пора! Ты выбрал?

Мальчик обернулся. А когда снова посмотрел — старика уже не было. Витя хотел сказать «спасибо», но не успел. Единственное, кто продолжал смотреть на него — это Эйдан и Сигвард.

* * *

Детство — Страх темноты

— Мам, ну может последнюю ночь? — жалобно прошептал Витя, не в силах скрыть растущее чувство тревоги.

Мама погладила его по голове, её голос был тёплым и нежным, как обычно, когда она пыталась его успокоить.

— Витюшь, — сказала она, — нужно расти. Ты не сможешь спать у нас всю жизнь.

Её слова были как мягкое прикосновение, но Витя всё равно не мог избавиться от страха. Он потянулся взглядом к шкафу, из которого, как ему казалось, могли вылезти монстры. Там было так темно...

— Ты же у нас будущий защитник, забыл? — добавил отец, садясь рядом и улыбаясь ему.

Витя сглотнул, но всё же снова посмотрел на шкаф. Его маленькое сердце забилось быстрее.

— Но... там монстры, — прошептал он, не в силах скрыть свою растерянность.

— Такому храбрецу, как ты, никакие монстры не страшны, — сказал отец с улыбкой. — Мы оставим ночник. Но если монстры не отступят, зови нас, хорошо?

Мать прижалась к нему, поцеловала в щёку, а отец погладил по голове, щёлкнув выключателем ночника. Мягкий свет озарил уголок комнаты, но темнота всё равно оставалась за пределами. Витя почувствовал, как его сердце всё ещё дрожит, но слова родителей давали надежду.

— Хорошо... — неуверенно пробормотал он, когда родители уже выходили из комнаты.

Они удалились в свою спальню, оставив Витю в одиночестве.

Он лежал, укутавшись по горло в одеяло, не сводя глаз со шкафа. Тот стоял в углу комнаты, будто затаился… тёмный, молчаливый, подозрительно и неподвижный. Витя смотрел, не моргая, готовый увидеть, как дверца дрогнет — хоть чуть-чуть. Он был почти уверен, что сейчас оттуда выскочит кто-то с глазами-фарами, с ртом до ушей и когтями длиной в линейку.

Но ничего не происходило.

— Ну что я за трус... Нету там монстров, — прошептал он себе под нос, стараясь говорить уверенно. — Я взрослый...

С этими словами он потянулся к кнопке и щёлкнул ночник. Мягкий свет погас.

Мгновенно комната наполнилась мраком. Лунный свет, едва-едва пробивающийся сквозь шторы, только усилил пугающий эффект. Родная комната, где он играл днём, теперь казалась чужой. Письменный стол стал похож на крокодила, глядящего из-за стула, а куртка на вешалке — на худую ведьму с длинными руками.

И тут...

— Ви-и-итя-я-я... — кто-то протянул его имя со стороны шкафа.

Холодок пробежал по спине. Мальчика затрясло. Он прижался к одеялу, сжав его в кулачках.

— Тут никого нет... тут никого нет... тут никого нет... — шептал он дрожащими губами.

— ВИ-И-ИТЯ-Я-Я! — теперь голос был громче, и в темноте он увидел это.

Дверца шкафа приоткрылась. Из щели показалась когтистая рука, длинная, скрюченная, с кривыми пальцами. Глубоко внутри за ней мелькнули два огонька — глаза. Яркие, как лампочки. И взгляд у них был... голодный.

— Я утащу тебя под кровать... и съем! — прорычал голос. — Я люблю вкусных детей...

Чудовище облизывалось от предвкушения.

Витя застыл. Он не мог пошевелиться. Тело налилось свинцом, дыхание стало громким и частым. Он хотел закричать, но рот не слушался. Хотел позвать маму, но боялся, что монстр услышит.

Голова сама повернулась к полке. Там, в тусклом свете луны, стояли они — его новые игрушки. Рыцарь в доспехах, и огромный серый волк. Они смотрели на него, будто знали.

Будто ждали.

Он рванулся.

Скинул одеяло, босыми ногами прыгнул на пол, добежал до полки, схватил их и тут же вернулся в кровать. Спрятался под одеяло с головой.

— Я тебя съем... — снова прорычал голос. — Я тут... прямо над тобой...

Одеяло чуть приподнялось от сквозняка, и Витя всхлипнул. Слёзы текли по щекам, он дрожал, сжимая игрушки, как последний спасательный круг.

— Эйдан… Сигвард… — прошептал он, захлёбываясь от страха. — Помогите мне… пожалуйста... я боюсь… — его голос был как у раненого зверька.

Он обнял их изо всех сил, как будто мог передать свой страх в мягкий плюш, как будто в этих игрушках была вся его надежда.

И в этот момент он закрыл глаза.

Витя лежал неподвижно. Заплаканные глаза прятались за веками, щеки были липкими от слёз, дыхание — сбивчивым. Он боялся открыть глаза. Боялся снова услышать дыхание чудовища.

Но воздух вдруг задрожал. Не от ужаса, а от звука.

Где-то рядом появилась музыка — тихая, мягкая, как тёплая рука, легшая на плечо. Она не лилась — она колыхалась, отзывалась в груди живым трепетом. Струны рождали не ноты, а эмоции — глубокие, и настоящие. Музыка пульсировала, то усиливаясь, то затихая.

И над этой зыбкой мелодией зазвучал голос — мужской, спокойный и ясный. Он не звал, не приказывал. Он рассказывал. Каждое слово ложилось точно в ритм, проникало внутрь.

Приди ко мне, ночь хищная,

Шепни во тьме, зловещая.

Крикни в окно, и я дрожу.

Крикни в окно, крикни.

Ползи ко мне, тень слащавая,

Тяни ко мне лапу рваную.

Скули во мгле, я дрожу.

Скули во мгле, скули ты мне.

Витя с трудом раскрыл глаза.

И увидел костёр.

Он лежал на мягкой подстилке из хвои, в тени деревьев. Тьма вокруг была глубокой, но не страшной. Она дышала жизнью: в ней тихо шевелились ветви, вспыхивали искры, пела ночная птица.

У костра сидел человек в доспехах. Тяжёлые серебряные пластины мерцали отражённым огнём. Шлем скрывал лицо, а на его вершине шевелилось яркое алое перо.

Когда рыцарь заметил, что Витя проснулся, голос его стал чуть громче.

Но слышу свет, он тронул край небес,

И чья-то ладонь смахнула мой плач и стресс.

Сквозь сон ко мне кто-то идёт —

Сквозь сон ко мне, и свет несёт.

Деревья замерли, слушали. Птицы не улетели — они остались рядом, не мешая. Пламя плясало в ритме, потрескивая в такт. В воздухе чувствовался запах дыма и смолы, но в нём была мягкость — уютная, тёплая.

Взойди, заря, согрей меня теплом,

Прогони тьму, сожги её костром.

Спой для меня — я живу.

Спой для меня, ох, спой мне.

Последняя нота была не громкой, но точной. Она рассекла тишину, как капля дождя поверхность воды. Рыцарь отложил гитару. Он посмотрел на Витю — через забрало, сквозь которое не видно ни глаз, ни лица.

— Великолепный сон! — с восторгом воскликнул рыцарь, раскинув руки. — Обожаю ночное спокойствие... Есть в этом что-то… ммм… правильное! — Он сделал вдох, втягивая аромат звёзд и тишины. — Природа в такие часы поёт особую колыбельную — для тех, кто умеет слушать.

Витя сидел молча, в полном недоумении, всё ещё не понимая, что происходит.

— Эй, да ладно тебе! — с улыбкой продолжил тот, покачивая указательным пальцем. — Неужели не узнаёшь тех, кого сам же и позвал? Ну-ка давай, взбодрись! — Он весело хлопнул себя по груди.

«Неужели они… они ожили?» — подумал Витя. Но тут...

Грох. Грох.

Где-то за спиной послышались тяжёлые шаги. Земля под ногами чуть дрогнула. Мальчик застыл, не смея даже дышать, и медленно, очень медленно повернул голову.

Из темноты вышел… гигантский волк.

Он был настолько огромен, что мог бы спокойно прижаться боком к сараю — и тот был бы одного размера с ним. Глаза — глубокие, серые, как штормовое небо — смотрели на Витю пристально. Волк опустил голову, приблизив свою морду прямо к лицу ребёнка, и начал его обнюхивать. Витя вжался спиной в бревно.

— Эй! Блохастый переросток! — крикнул рыцарь, хлопнув волка по боку. — Не пугай ребёнка! Ты же добряк, а не страшилище!

Волк, проигнорировав замечание, закончил обнюхивать мальчика, протяжно лизнул его и с удовлетворённым фырканьем лёг рядом, свернувшись в огромный пушистый клубок.

— Вот так-то лучше! — довольно протянул Эйдан. — Не бойся его. Он, конечно, выглядит внушительно, но добрее существа не сыщешь. Он даже на муху наступить боится... если только случайно!

Он протянул Вите руку с лёгкой, ободряющей улыбкой.

— Иди сюда, герой. У нас тут уютный привал.

«Они… действительно пришли», — подумал Витя.

Он взял руку рыцаря, позволив себе наконец довериться. Эйдан уселся рядом с волком, облокотился на его бок, как на огромное тёплое кресло. Витя последовал его примеру. Он прижался к густой шерсти и вдруг почувствовал, как ровное, мощное дыхание зверя убаюкивает его. Словно кто-то настраивал внутри него невидимую струну, и сердце, наконец, начало биться спокойно.

— А теперь… — Эйдан вытянул ноги, положил руки на колени и наклонился вперёд, заглядывая Вите прямо в глаза, — расскажи мне, что тревожит такого мальца?

Он опустил взгляд. Помолчал. Он хотел, правда хотел всё рассказать… Но внутри что-то мешало. Глупо ведь — говорить, что боишься темноты. Глупо говорить про монстров в шкафу, про ведьму, про крокодила. Он уже не малыш. А Эйдан... такой храбрый.

Но он всё-таки решился.

Тихо, чуть не сорвавшись на слёзы, Витя начал рассказывать. Эйдан же не перебивал ни разу. Он просто слушал. Очень внимательно.

Когда Витя замолчал, Эйдан встал, выпрямился в полный рост — казалось, даже звёзды за его спиной стали ярче. Его голос был всё такой же тёплый, но теперь в нём звучала сила — не устрашающая, а ободряющая. Как свет в конце тёмного коридора.

— Послушай меня, Витя. Страх — это не враг. Он не делает тебя слабым. Он не делает тебя трусом. Страх — это просто часть тебя, такая же настоящая, как твоя улыбка или душа. Он есть у всех — даже у рыцарей.

Он сделал шаг вперёд и показал, что держит в руках крошечное семечко.

— Представь, что страх — это вот такое маленькое семя. Его легко спрятать, затолкать глубоко внутрь, сделать вид, будто его нет. Но если ты его не признаешь... не скажешь: «Я боюсь, но я с этим справлюсь» — оно начнёт расти. Оно пустит корни. Станет сорняком. И однажды...

Он развёл руки в стороны — и воздух вокруг стал тяжелее.

— Этот сорняк оплетёт всё. Твои мысли. Сердце. Он начнёт шептать тебе: «Ты не сможешь». Он будет прятаться под кроватью, за занавеской, и в зеркале. И чем больше ты будешь прятаться от него — тем сильнее он будет становиться.

— Но если ты посмотришь ему в глаза… Если ты скажешь: «Да, ты тут. Я больше не боюсь» — тогда страх станет меньше. Потому что ты дал ему имя. Потому что ты — сильнее, чем думаешь.

— Оглядись, — сказал Эйдан. — Мы в лесу. Здесь темно и, может быть, страшно. Но это — только на первый взгляд.

Он ущипнул Сигварда за бок.

— Эй, ленивец, давай покажем нашему Вите немного волшебства, а?

Сигвард фыркнул, но с каким-то ленивым согласием в глазах встал за спиной рыцаря. Эйдан тем временем уселся на бревно, взял гитару на колени. Его пальцы лёгким жестом пробежались по струнам, и воздух вокруг казалось стал чище.

— Отвернись от темноты, — тихо сказал он, — и встань лицом к солнцу.

Пальцы заскользили по струнам. Музыка пошла — тёплая и светлая, как утро после сильной грозы.

Сигвард поднял голову к небу и завыл. Завыл так протяжно и глубоко, что звёзды, замерли в ответ. И вдруг... небо тронулось. Луна исчезла — и на её месте вспыхнуло солнце. Настоящее. Яркое. Тёплое. Солнечные лучи прорезали тьму леса, просачиваясь сквозь кроны деревьев, словно золотая паутина. Тени исчезли. Каждое дерево засветилось, как живое — стволы засверкали янтарём, листья заиграли изумрудами.

Птицы одна за другой начали слетаться на звуки гитары. Яркие, радужные, звонкие — они кружились над поляной, как косяк рыб в океане, оставляя за собой искристые переливы, будто небесные ленты.

— Не бойся, — сказал Эйдан, не переставая играть. Его голос был чуть громче ветра. — Встреть страх. Посмотри ему в глаза. И тогда ты победишь.

Витя открыл сонные глаза. Щёки были мокрыми от слёз, а ресницы слиплись. Комната оставалась такой же тёмной и тихой, как прежде. Страх... Он возвращался, подкрадывался обратно.

Но Витя глубоко вдохнул, потянулся рукой и щёлкнул выключателем ночника. Мягкий, тёплый свет разлился по комнате.

Тот самый… зловещий шкаф.

— Никаких чудищ нет, — тихо прошептал Витя.

Он сполз с кровати. Ноги дрожали, но он стоял. Маленький шаг. Ещё один. Пол скрипел под пятками, но мальчик не останавливался.

Он подошёл. Протянул руки к дверцам шкафа. Сердце билось, как барабан. Он зажмурился.

И — резким рывком распахнул двери.

Тишина. Никаких когтей. Никаких теней. Только одежда. Пара старых ботинок. Зеркало, в котором отражался свет ночника. И две знакомые фигуры.

Плюшевый рыцарь. И плюшевый волк.

Они сидели на нижней полке. Их глаза — вышитые, пуговичные — смотрели на Витю с какой-то невероятной гордостью.

Он сделал это. Он встретил свой страх. И победил.

* * *

Подросток — Конфликт

За стеной — крики. Громкие, на повышенных тонах. Не разобрать слов, только интонации: жёсткие, обиженные. Разговор давно вышел из-под контроля и стал просто шумом — тем самым, от которого хочется зажать уши и исчезнуть.

Дверь распахнулась — и Витя влетел в комнату.

— Почему в этом доме никто не хочет меня понять?! — крикнул он.

Грохот — дверь захлопнулась с силой, от которой дрогнули стены. На секунду всё стихло. Тишина — тяжёлая, колючая.

С плеч соскальзывает чёрный кейс — бух. Витя посмотрел на пальцы. Мозоли на подушечках, клеймо его упорства или упрямства.

Привычным движением он забрался на подоконник. Привычное место. Привычный взгляд на окна чужих квартир. Облокотился на холодную стену и уставился на ночной город. Огоньки мигали, кто-то жил свою жизнь. У кого-то были тёплые кухни и те, кто слушает. А он — будто лишний.

В голове с глухим эхом звучало:

«Сколько можно пытаться? Я ведь стараюсь. Каждый день. Эти дурацкие аккорды, переборы… пальцы в кровь, всё ради чего? Всё звучит как какафония. Как будто я бьюсь в закрытую дверь, а она только сильнее запирается».

«А родители? Им вообще плевать. Только оценки, учёба, «музыка тебя не прокормит». Они даже не слушают. Им вообще всё равно, что я чувствую. Как будто я просто помеха».

Он уткнулся лбом в стекло. Грудь сжалась.

— Вот бы хоть кто-нибудь… хоть один человек выслушал меня… — прошептал Витя.

Ночной город медленно убаюкивал. Машины шуршали вдалеке, свет фонарей мягко дрожал на стекле.

Голова склонилась на плечо. Веки стали тяжёлыми. Сон подкрался незаметно.

Сильный ветер хлестал по щекам, трепал волосы. Первым в голову пришло раздражённое: «Окно. Чёртово окно». — но окна не было. Не было и комнаты. Не было потолка, стен, знакомых предметов.

Вместо всего этого — он сидел на вершине каньона, окружённый суровой и величественной природой. Скалы уходили вниз крутыми обрывами, а внизу между ними искрилась кристально чистая река, струящаяся меж камней, как тонкая нить серебра.

На самом краю, свесив ноги в пропасть, сидел рыцарь. Он казался неподвижной частью этого пейзажа, будто охранял его с незапамятных времён. Но стоило Вите подумать: «Эйдан…» — как рыцарь обернулся, как будто услышал его мысль.

— Эй, малой! Сколько лет, сколько зим! — весело сказал он. Голос был всё тот же — тёплый, дружеский, живой. Точно такой, каким Витя запомнил его в детстве, когда ему было всего пять. Эйдан не изменился вовсе. Те же доспехи, та же манера говорить, будто бы для него и не прошло девять лет.

Витя подошёл ближе, глядя вниз — и дух захватило от видов.

— Садись, — кивнул Эйдан, — проветри голову.

Мальчик сел рядом. Молча. Сидели так, плечом к плечу, всматриваясь в глубину.

— А где Сигвард? — спросил он спустя минуту.

Эйдан лишь лениво махнул вниз. В самом сердце каньона, в воде, плескался огромный серый волк. Он барахтался, катался на спине, гонялся за водяными пузырями. И в этот момент он был не устрашающим зверем, а радостным существом, похожим больше на выдру.

Витя улыбнулся. Первый раз за долгое время.

— Где ты всё это время пропадал? — спросил Витя, глядя куда-то в даль, туда, где небо сливалось с горными хребтами.

— Ты меня не звал — я и не приходил, — ответил Эйдан просто. — Ты и без меня неплохо справлялся.

Он слегка качнулся вперёд, наблюдая за тем, как Сигвард зарывался мордой в воду, выныривал и фыркал.

— Сейчас же ты меня позвал… Что изменилось?

— А ты разве не знаешь?

Рыцарь хмыкнул, слегка склонив голову.

— Может, и знаю. Но я хочу услышать это от тебя. Помнишь, что я говорил тогда в лесу?

Витя кивнул. И будто бы этот жест был ключом — прорвало. Словно что-то внутри него, долго копившееся, наконец, перестало вмещаться.

Он говорил. Без пауз, без сдерживания. Сначала тихо, потом громче, пока голос не стал напряжённым. Он рассказал о том, как у него не получалось играть на гитаре — пальцы не слушались, звук казался мёртвым, пустым. Рассказал о родителях — о том, как они всё время говорят, что любят его, заботятся, стараются… но при этом не слышат ни одного слова от него. Как будто всё, что он чувствует, для них — просто каприз. Им казалось, что они всё делают правильно. А ему — что между ними стекло. Прозрачное, но непробиваемое. Они не понимали, почему он молчит, почему раздражается на простые вещи, почему в глазах — вечная тоска. Они искали объяснения, списывали на возраст, на лень, на «это пройдёт». А он просто хотел, чтобы его услышали. Не осудили, не починили — а поняли. Когда замолчал, ветер стих.

— Угу, — только и сказал Эйдан, как будто этого было достаточно.

Прошла минута, может, две. А потом Эйдан заговорил.

— Вить, эта река красивая?

— Очень, — ответил он не думая.

— А ведь она не всегда была такой. — Голос рыцаря стал чуть ниже. — Когда-то здесь был только камень. Глухая, мёртвая порода, и ничего больше. А потом пришла вода. Тонкая струйка. И начала точить. Каждый день. Каждую ночь. Без отдыха. Она не спорила с камнем. Не злилась на него. Она просто текла. И в конце концов — смотри, что получилось.

Он указал вниз — на сверкающую гладь между скалами, где булькал счастливый волк.

— Терпение — это не слабость. Это сила, которая растёт медленно. И только у тех, кто не сдаётся, когда тяжело. А решимость — это не порыв. Это когда ты выбираешь встать. Снова и снова. Даже если никто не верит. Даже если ты сам не уверен, зачем.

Он повернул голову к Вите.

— Знаешь, я сам не всегда умел играть. Первые аккорды звучали… ну, ужасно. Но был один момент, когда я перестал играть то, чему меня учили. Играй то, что чувствуешь. А не то, что навязано. Отдайся этому течению. Пусть ведёт тебя. И тогда ты тоже станешь рекой.

— Родители, — задумчиво начал Эйдан, глядя вдаль, — ты говорил, что они твердят: музыкой себя не накормишь. Правильно?

Витя кивнул. Это была фраза, которую он слышал, наверное, сотни раз. Каждый раз она резала ему уши.

— А ты когда-нибудь задумывался, почему они говорят именно это?

Он открыл рот, хотел что-то сказать… но слов не нашлось.

— Возможно, они говорят это не так, как тебе хотелось бы услышать. Возможно, говорят грубо, рубят топором, когда можно было бы просто дотронуться. Но не потому, что не уважают тебя… — он сделал паузу. — А потому что боятся.

Витя нахмурился.

— Боятся, что ты обожжёшься. Что разочаруешься. Что окажешься не готов к жестокому миру, где не всегда есть место мечтам. Возможно, в их детстве всё было не так гладко, как у тебя. Возможно, они сами когда-то не пошли за своей мечтой — и теперь стараются защитить тебя от тех же ран.

Эйдан перевёл взгляд на мальчика.

— Это не значит, что они правы. И не значит, что ты должен отказываться от себя ради их страхов. Но понимание — первый шаг к тому, чтобы не разрушить мосты. Иногда родители любят так, как умеют. Неловко. Страшно. И порой больно.

— И что же делать? — тихо спросил Витя.

— Дай им время. Попробуй объяснить, мягко, терпеливо. Не ради спора, а чтобы тебя услышали. Гни свою линию, если она твоя. Или, если не можешь иначе — уходи, ищи свой путь. Универсального метода нет. Каждый идёт, как может. Главное — не забывай, что даже те, кто причиняет боль, могут просто не уметь говорить на твоём языке. А ты — уже учишься. И это делает тебя сильнее, чем ты думаешь.

— А теперь давай насладимся этими видами, — сказал Эйдан.

Витя повернулся к величественным горам. Их высота и тишина завораживали.

«Какие же они всё-таки красивые», — подумал он, чувствуя, как тяжесть уходит.

Витю слепил свет — рассветное солнце пробилось сквозь оконное стекло, разливаясь по комнате золотым сиянием. Он прищурился, огляделся. Всё было на своих местах — гитара в чехле, всё ещё лежала там, где он бросил её вчера.

Он подошёл, расстегнул молнию. Глянцевое дерево отразило солнце — гладкий корпус переливался тёплыми оттенками янтаря. Взял гитару, положил на колени. Попробовал сыграть.

Ничего.

Ещё раз.

И снова.

Сухие звуки, фальшивые ноты.

Раздражение нарастало, сердце сжималось. Он поднял кулак… но опустил его без силы. Где-то внутри отозвались слова:

«Играй то, что чувствуешь».

Он закрыл глаза. Руки легли на струны, пальцы замерли. Он вспомнил… разочарование. Ощущение одиночества, непонимания. Всё то, что он не мог сказать — он захотел, чтобы оно зазвучало.

Пальцы зашевелились.

Сначала — неловко, будто он учится говорить заново. Но потом из-под его рук полилась тихая, зыбкая мелодия. Протяжная, ломкая, его застывшая грусть, ожившая в звуке. Музыка плыла по комнате — неуверенно, но искренне. Витя ощущал, как уходит всё: злость, боль, пустота. Осталась только эта мелодия. Его голос. Его правда.

И в этой музыке было не мастерство.

А душа.

Последний аккорд дрогнул в воздухе, как прощальный выдох. Он затих, оставив после себя только звенящую тишину. Витя открыл глаза.

И только тогда заметил… В дверях стояли его родители.

Отец — с удивлением в глазах. Мама… мама закрыла лицо руками. Её плечи чуть дрожали. Он не слышал её всхлипа, но почувствовал — она плачет.

Он ничего не сказал. И они — тоже.

Это было и не нужно.

* * *

Молодость — Потеря

Музыка в баре звучала глухо, как из-под воды. Люди вокруг — как маятники: туда-сюда, туда-сюда.

А Виктор просто сидел. Просто пил.

Рядом на столе — ворох стаканов. Они выстроились в линейку.

«Красиво, правда? — Торжественно… Парад прощаний. Один за другим».

Он не знал, сколько их. Да и какая теперь разница.

— Вить, может, тебе хватит?

Витя медленно поднял голову. Андрей. Старый друг. Владелец бара.

Он смотрел на него внимательно, с тревогой.

— Давай не будем об этом… — Витя устало отмахнулся. — Не сегодня.

Андрей какое-то время стоял молча, потом кивнул.

— Я рядом. Если что. И… ещё раз соболезную.

«Соболезную… Как же я ненавижу это слово. Как будто оно может хоть что-то склеить в этой трещине между до и после».

Он отхлебнул ещё. Горечь разлилась теплом по телу.

«Они просто ехали. Просто по трассе. Я должен был быть с ними. Я хотел. Но остался. Репетиция. Какая, к чёрту, репетиция?»

В груди сжалось.

«Они были — и их нет. В один момент всё. Как вырванная страница из книги».

Он зажмурился.

«Почему ты их забрал? Кто бы ты ни был — бог, смерть, судьба. Почему? Ты не спрашивал. Не объяснял. Просто вырвал — и ушёл. Зачем? За что?»

Горло сжалось. Глаза жгло.

«Я не сказал им, как сильно их люблю. А теперь поздно».

Витя прилёг на локти — голова была слишком тяжёлой. Музыка играла и играла, без начала и конца. А потом он открыл глаза.

Никакого бара. Никакого алкоголя. Никакой музыки.

Поле. Огромное поле, простирающееся до горизонта. Золотистая, высокая трава колыхалась под лёгким ветром. Вокруг не было ничего — только небо и это бескрайнее золото. Он встал. Просто встал. И пошёл.

Вдалеке показалось что-то серое. Он подошёл — большой камень. У его подножия расходились две дороги. Две тропы...

— Два пути, — раздался знакомый голос.

Витя обернулся. Совсем рядом, в шаге от него, стоял Эйдан. Всё тот же — в доспехах, не стареющий.

— Привет, старый друг, — сказал рыцарь.

Витя кивнул.

— Конечно, обстоятельства не те…

Он сел у большого камня. Эйдан — рядом.

— Не спросишь, почему я здесь? — произнёс Витя.

— А ты хочешь рассказать? — Эйдан повернул к нему голову. — Всё-таки ты уже достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения.

Витя промолчал.

А потом тихо сказал:

— Мои родители погибли в аварии.

Рыцарь не ответил. Просто поднял голову к небу. Молчал.

Странно, но это молчание почему-то разозлило.

— И ты ничего не скажешь? Ты же всегда находил что! — резко бросил Витя.

Эйдан не отреагировал.

— А нужно ли? — спокойно произнёс он. — Не всегда нужно что-то говорить, чтобы помочь.

Витя выдохнул.

— Извини… Я не хотел.

Они замолчали. Перед ними расстилалось море золотистой травы, лениво покачивающейся в ритме невидимого ветра. Солнце было мягким. Воздух — тихим. Ни одной души, только они вдвоём.

Эйдан заговорил первым:

— Смерть… Я считаю её одним из самых трудных испытаний. Не сам факт ухода, а то, как человек её встречает. Свою или чужую. Неважно.

Он повернулся к Вите:

— Уйти может каждый. Остаться — труднее. Но знаешь… — Эйдан вдруг поднялся на ноги. Его голос стал тише, как ветер, раскачивающий траву. — Я здесь не за этим.

Он протянул Вите руку — сильную, в латной перчатке. Ту самую, за которую тот когда-то держался в страхе, и радости, в детстве.

— А зачем тогда?

Эйдан не ответил сразу. Вместо этого кивнул куда-то за Витины плечи.

Тот обернулся.

Две тропы.

Два пути.

Он чувствовал, что должен выбрать. Но не знал — что значат эти дороги, куда ведут.

— Я ухожу, Витя, — произнёс Эйдан.

Слова ударили как гром.

— Что? — Витя резко обернулся. — Как это «уходишь»? Куда?

— Это испытание. — Голос рыцаря звучал спокойно, но в нём слышалась тяжесть. — То, какое решение ты примешь сейчас, определит всё. Всю твою жизнь. И я не вправе вмешиваться.

Он сделал шаг назад, в сторону от дороги.

— Я больше не нужен тебе, Витя. Ты стал взрослым. Совсем. И с этого момента… ты должен идти без меня.

Витя стоял, как вкопанный. Его сжало изнутри, как если бы в груди оборвалась какая-то струна. Он хотел закричать, ударить, сломаться, упасть в траву и закрыть уши.

Он хотел закричать: «Нет! Я не готов!»

Но вместо этого он выдохнул. Как делают взрослые, когда у них больше нет сил, но нужно идти дальше.

— Понятно… — только и сказал он.

Он посмотрел на тропы.

— Мы ещё встретимся?

Эйдан усмехнулся.

— Возможно. А теперь иди, мой музыкант… — его голос стал тише. — Ищи свою музу.

Витя кивнул. Повернулся. Сделал шаг. Потом второй.

Шёл по правой тропе.

Но вдруг остановился. Медленно обернулся.

— Я забыл спросить… — прошептал Витя. — А где волчонок?

Рыцарь усмехнулся.

— Скажем так… у него есть свои дела. — И добавил, мягко: — Он тоже растёт.

Витя засмеялся сквозь слёзы.

Он помахал Эйдану рукой.

— Спасибо…

И обернулся на встречу солнцу.

Звук открывающейся двери.

— Эй, Вить...

Кто-то мягко встряхнул его за плечо.

Он не сразу понял, где находится. Сначала была лишь тяжесть в теле, и шум в голове, и какое-то странное послевкусие сна. Рука дрожала, когда он отлепился от локтей и разлепил глаза. Перед ним стоял Андрей. За его спиной пустой бар, блеклый свет раннего утра, пробивающийся сквозь грязноватые окна.

— Я не стал тебя будить, — сказал тот с лёгкой улыбкой. — Просто закрыл тебя здесь на ночь. Ты как?

Витя провёл рукой по лицу. Голова гудела, но как-то по-другому, будто изнутри что-то выветрилось, ушло.

— Уже лучше... — ответил он тихо. — Спасибо.

Поднялся, взял гитарный чехол. Ремень привычно лег на плечо, как старая броня.

Он направился к выходу.

— Ты куда сейчас? — донёсся сзади голос Андрея.

Витя обернулся через плечо.

— Проветрюсь. Не переживай.

Дверь открылась с мягким щелчком. Он вышел на улицу.

Моросящее утро окутывало город тонкой вуалью. Воздух пах влагой и асфальтом. Капли на лобовом стекле машин собирались в дорожки, отражая бледные лучи солнца.

«Хорошо, что тихо…» — подумал Витя. Его шаги глухо звучали по мокрому тротуару.

Он сам не знал, куда идёт. Просто шёл. Вдоль домов, мимо закрытых ларьков, под редкими деревьями.

Пока не остановился. Тихая аллея. Старая лавка под клёном. Капли капали на плитку. Он опустился на скамейку, поставил гитару рядом.

Руки сами потянулись к гитаре.

Сначала Витя хотел сыграть что-то конкретное, найти знакомую мелодию, зацепиться за ноту, за мысль. Но потом… просто закрыл глаза.

И позволил пальцам идти, куда им хочется.

Они скользили по струнам, тонко и мягко. Тихо, едва слышно… Как дыхание в комнате, где только что уснули воспоминания.

Из-под струн полилась грусть. Чистая, неподдельная, как детский плач во сне. Тонкая тоска, натянутая, как канат. Но в этой мелодии жила не только боль — в ней было место и для тепла.

Перед мысленным взором возник парк аттракционов. Солнце, крики восторга, липкие пальцы от сахарной ваты. Маленький Витя, смеющийся, смеющиеся родители. Мама поправляет его кепку, папа подкидывает на руках.

Звонкий, искренний детский смех. Мелодия ожила, стала светлее, теплее. Как луч, пробившийся сквозь тучи.

Он вспомнил, как они сидели в зале на его первом концерте. Мама держала от волнения руки, папа едва заметно кивал в такт. Их глаза — полные гордости. Такие счастливые…

Слеза скатилась по щеке, оставив прохладную дорожку. Он даже не вытер её — не мешал музыке идти своим путём.

Пальцы несли его от одного воспоминания к другому. Зимний вечер с горячим шоколадом. Совместная игра в настольные игры. Рассвет на даче. Как мама вставляла кассету в магнитофон и танцевала с ним на кухне.

Ноты стали звучать шире, глубже.

Последний аккорд.

Тишина.

И вдруг…

Хлопки.

Он резко распахнул глаза и перевёл взгляд в сторону звука.

— Ой, прости, пожалуйста!

Перед Витей стояла белокурая девушка в светло-сером спортивном костюме. Её волосы были собраны в небрежный хвост. Она виновато махала руками и сделала шаг назад.

— Я не хотела тебя пугать! Просто… мелодия… она была очень красивая, — сказала она чуть сбивчиво.

Витя смущённо отвёл взгляд.

— Спасибо, — глухо сказал он.

— А как она называется? — с любопытством спросила девушка, делая шаг ближе.

— Хм... У неё нет названия. Я её только что придумал, — ответил Витя, слегка пожимая плечами.

Девушка оживилась. Её глаза засверкали.

— Правда? Ну тогда это тем более круто! У неё… — она задумалась, склонив голову набок, — как будто история есть. Такая грустная, но светлая. Как будто кто-то вспоминает о чём-то важном. Или о ком-то. Очень любимом.

— Ты не так уж и ошиблась, — тихо сказал Витя после короткой паузы.

— Это... про кого-то близкого?

— Про родителей, — просто ответил он.

Девушка опустила глаза.

— Прости… Не хотела лезть.

Он посмотрел на неё чуть дольше, чем следовало бы. Потом спросил:

— Ты всегда так говоришь с незнакомцами на аллее?

Девушка улыбнулась шире, чуть склонив голову.

— Анна, — представилась она и протянула руку.

Витя хмыкнул, подхватывая её жест. Тёплая ладонь, крепкий, но мягкий захват.

— Виктор. Приятно познакомиться, — ответил он, отпуская её ладонь чуть медленнее, чем следовало бы.

Анна весело кивнула.

— Вот теперь мы уже не такие уж и незнакомые.

* * *

Зрелость — Ответственность

— Пап, мне страшно... — Артём, маленький, с растрёпанными волосами, сидит на своей кровати, сжав в руках одеяло. Голос дрожит, глаза — большие, полные тревоги.

Виктор присаживается рядом.

— Чего же ты боишься, сынок?

— Там… под кроватью... Монстр. Он всегда приходит, когда вас нет.

Анна, сидевшая рядом, нежно гладит сына по голове.

— Солнышко, ты не можешь всё время спать с нами. Монстров не бывает. А если даже и бывают — мы тебя защитим, обещаю.

Но Артём лишь крепче сжимает одеяло и прячет нос под него, с обидой в голосе:

— Есть! Я не вру...

И тут Виктору пришла мысль.

Он оборачивается к Анне и говорит:

— Любимая, ложись. Я знаю, как утихомирить монстра. Дай мне минут пятнадцать.

Анна посмотрела на него с тёплой улыбкой и чмокнула в щёчку.

— Держу за тебя кулачки.

Целует сына и уходит, оставляя лёгкий аромат духов.

Виктор подошёл к шкафу, встал на табуретку и потянулся на верхнюю полку. Там стояла старая красная коробка. Он снял её, открыл — и улыбнулся. Внутри лежали два старых плюшевых друга: серый волк и рыцарь. Игрушки немного поблекли, но были целыми.

Он вернулся к сыну и протянул их:

— Смотри.

Артём берёт их, как нечто священное.

— Кто это? — шепчет мальчик.

— Это мои лучшие друзья. Когда мне было страшно — они приходили. Они защищали. И они очень сильные, хоть и выглядят просто игрушками.

Виктор начал рассказывать. Не всё. Лишь светлое: про сны, про рыцаря, который всегда приходил вовремя, про волка, что молча стоял рядом, не давая страху подойти ближе. Он видел, как глаза сына расширяются. И, рассказывая, ощущал: будто он снова тот самый мальчик. Но теперь уже на другом конце сказки.

— Поэтому я думаю… они помогут и тебе.

Артём берёт игрушки, прижимает к себе. Лицо уже спокойно, как будто рядом — армия стражей.

— Береги их.

Виктор гладит сына по голове.

— Спасибо, пап! — с улыбкой обнимает его мальчик.

— Спокойной ночи, сыщик. — нажимает на ночник, который отбрасывает мягкий янтарный свет.

Он ещё немного стоит у двери. Смотрит, как сын обнимает игрушки, шевелит губами во сне. И про себя говорит:

— Берегите его, как когда-то берегли меня.

И тихо выходит за дверь, оставляя позади комнату.

* * *

Старость — Конец пути

— Пап… Ты как?

Веки с трудом приоткрылись. Медленно, тяжело. Пульсирующий пикающий звук. Монотонная диаграмма на экране. Плакаты с его выступлений, старые гитары, фотографии. Всё, чем он жил.

— М-м-м… — прошептал Виктор, губы слабо слушались. — Я тебя ещё… пережую… малец…

Он попытался улыбнуться. Сидящий рядом белобрысый парень усмехнулся в ответ, но в его глазах жила грусть. Он взял отца за руку.

— Как у вас с Катей?

— Всё хорошо, пап. Правда. Она устроилась в отличную компанию, её там ценят. Мы… мы пока не торопимся с детьми. Но, знаешь… если будет сын — я бы хотел назвать его в твою честь.

Виктор кивнул. Сын продолжал говорить, боялся замолчать.

— Я… я ещё кое-что принёс.

Он потянулся вниз, к ногам кровати, и достал старую, выцветшую коробку. Открыл её — и бережно вынул на свет тех, кто был рядом всё детство: плюшевого волка и рыцаря.

Они выглядели усталыми. Как и он. Потрёпанные, пыльные, но по-прежнему хранящими тепло.

— Ты их сохранил...

Он осторожно взял в руку рыцаря.

Слёзы скатились по лицу Виктора. Он не мог их остановить.

— Конечно. Я же обещал. Они, конечно, ко мне не приходили как к тебе, — сказал Артём с тёплой улыбкой, — но когда было тяжело… они помогали. И за это — спасибо.

— Артём… я так горжусь тобой, сынок… Ты… ты стал тем, кем я боялся не успеть тебя вырастить. Видела бы тебя мама… она бы расплакалась от счастья. Ты стал лучше нас. Чище…

— Да пустяки, — тихо ответил Артём, отводя взгляд. Ему хотелось, чтобы отец не видел, как дрожит подбородок.

Дверь приоткрылась, в комнату вошла медсестра.

— Виктор Анатольевич… пожалуйста, вам нельзя волноваться. Нужно отдохнуть.

— Похоже… мы продолжим... разг... раз... ра...

Слова потонули в хрипе. Губы дёрнулись.

ПИ-ПИ-ПИ-ПИ

— Пап?! ПАП, ЧТО С ТОБОЙ?!

Медсестра рванулась к кровати, выхватила из тумбочки шприц.

— СКОРУЮ! ВЫЗЫВАЙ БЫСТРО!

Игрушка выпала из его пальцев. Она упала на пол с глухим стуком.

Пение птиц было тонким, как дыхание ветра в листве. Виктор открыл глаза. Он стоял на берегу — перед ним раскинулся тихий лесной водоём, такой чистый, что отражал небо, как зеркало. Звёзды и луна дрожали на его поверхности мириадами огоньков, словно светлячки устроили бал.

У берега покоилась лодка.

— Кого-то ищешь, дедуля?

Виктор обернулся и улыбнулся — перед ним стоял Эйдан. Таким, каким он помнил его с детства.

— Долго же мы не виделись, правда?

Виктор выдохнул — лёгкие больше не хрипели, сердце не болело. Впервые за долгое время ему было легко.

— Очень долго… А ты не сильно изменился.

— И чья же это вина, интересно? — усмехнулся рыцарь. — Не хочешь прокатиться?

Но вдруг небо озарилось резким красным светом. Он разрезал лес, и так же быстро исчез. Эйдан опустил голову.

— Хотелось бы, чтобы обстоятельства были другими, — сказал он тихо. Впервые — без задора.

— Я знаю… — прошептал Виктор. — Как же мне хочется сейчас… иметь побольше времени, чтобы рассказать тебе обо всём на свете...

Опять вспышка. Красный свет разорвал горизонт.

— Пошли, — сказал Виктор и сел в лодку.

Эйдан занял место напротив и взялся за вёсла. Вода лениво расступалась перед ними, убаюкивая мерным плеском. Всё вокруг было невероятно красивым — лес светился изнутри, отражения дрожали.

— Знаешь, Вить… Скажи мне одну вещь… хотя нет, даже две.

Виктор вопросительно взглянул на друга.

— У тебя остались сожаления?

— У всех они есть. Я — не исключение. Упущенные шансы, провалы, горе, неудачи… всё, чего не добился… Но знаешь… всё это привело меня туда, где я был счастлив. Любимая женщина. Любимый сын. Карьера, о которой я мог только мечтать. Жизнь, которой я гордился. Я бы не променял всё это ни на что на свете.

— Это я и хотел услышать.

Он замедлил греблю.

— И ещё… Ты боишься?

Мир вздрогнул от очередной вспышки.

— Время, когда я боялся, прошло. Мой старый друг…

Он замолчал. А потом спросил:

— А можно теперь мне вопрос?

— Валяй, — просто кивнул Эйдан.

— Кто вы такие?

Рыцарь усмехнулся.

— А это важно? Может, мы — мистические сущности. А может, плод твоего воображения...

— Ты прав, — перебил его Виктор. — Ты всегда был прав.

Он вдруг нахмурился.

— А где Сигвард?

Эйдан присвистнул.

— Я уж думал, не спросишь. Смотри.

Он кивнул в сторону берега. И Виктор увидел. На больших камнях у воды лежали два волка — один серый, знакомый до боли, второй — чёрный, с сияющими голубыми глазами. А рядом — волчата. Маленькие, но уже гордые, как их родители. Они играли, гоняясь друг за другом.

Виктор не смог сдержать слёз.

— Как я за него рад…

Но ещё одна вспышка — и реальность пошла трещинами. Они приближались к другому берегу. Лодка мягко ударилась о землю. Луна была над самыми их головами.

Опять — резкий красный свет.

На этот раз боль пронзила грудь. Мир начал дрожать, и всё вокруг расползалось, теряло очертания. Только сердце билось. С каждой секундой — всё тише.

Эйдан подошёл. Он не сказал много. Только протянул руку.

— Пора. Иди… Тебя заждались.

Собрав последние силы.

— Я очень горд тем, что ты был моим другом, Эйдан, — слабо прошептал Виктор. — Спасибо тебе… за всё.

Красный свет — последний раз. Пиканье прибора. Пронзительное. Чёткое. Но боли больше не было. Ни тяжести в груди. Ни страха. Показатель кардиомонитора вытянулся в прямую линию. И… начал таять.

— Пора возвращаться домой.

Друг.

---

Примечания:

Оставляйте любую активность: комментарии, впечатления, критику, всё приветствуется.