Гарри Поттер: Узник Славянского Зажима (джен)

Ночь опустилась на Лондон, словно кот на перину — мягко, но чувствовалось, что кто-то вот-вот выпустит когти. Гарри Поттер, уставший, валился на кровать в комнате под крышей, где пахло пылью старых фолиантов и горьковатым дымом давно потухшего камина. «Проклятые лекции по квантовой алхимии…» — бормотал он, ворочаясь в простынях, что шуршали, будто шептались о нём заговорщики. Глаза слипались, но где-то за окном, в кромешной тьме, уже змеился свист — то ли ветра, то ли чьих-то насмешливых губ.

Сон накатывал волнами, как прилив в Дуврском проливе... А потом — провал. Тёмный, сладкий, как патока.

Но вдруг… запах изменился. Вместо сахара и плесени — дым коровьих лепёшек да гарь смоленых дров. Гарри крякнул, пытаясь открыть глаза, но веки будто придавили чугунными блинами. Где-то вдали застучало, заскрипело, загромыхало.

— Эй, иноземче! — прогремел над ухом голос, похожий на рык медведя, объевшегося мёдом. — Чего разлёгся, а? Рептилоиды наступают!

Гарри дёрнулся, словно его укусила оса в пятку, и сел. Ладонями он упёрся не в мягкий матрас, а в шершавые доски лавки. В носу щипало от дыма, в ушах звенело от криков: «Батюшки, ящеры-ы! Спасайся, кто может!».

Он осмотрелся. Изба. Низкие потолки, закопчённые иконы в углу, а вместо электрической лампы — лучина, трещавшая, как недовольная старуха. За окном метались тени с факелами, а на горизонте, под луной, похожей на выщербленный щит, шевелились силуэты с хвостами и посохами.

— Где я?! — вскрикнул Гарри, хватаясь за карман, где всегда лежала палочка. Вместо неё — пучок сушёной полыни.

— В Руси, ясень пень! — рявкнул мужик в лаптях, сунувший ему в руки топор с гравировкой «СЛАВЯНСКИЙ ЗАЖИМ 2.0». — Беги, аль помирать охота?!

И тут Гарри понял: это не сон. Или сон, но тот, что крепче яичного кваса. Мир вокруг пульсировал, как живой — воздух звенел от криков ящеров, земля дрожала под их когтями, а где-то в вышине, за тучами, хохотал сам Перун, размахивая молниями, как дирижёрской палочкой.

— Палочка… — забормотал Гарри, — Где палочка?! Эй, вы! Как отогнать ящеров?!

БА-БАХ!

Небо разорвалось молнией, белой да яростной, донося на версты и версты о гневе Перуна... Из грозового разлома выскочили три фигуры, от вида коих Гарри чуть не поперхнулся воздухом. То были богатыри: плечи — как дубовые сундуки, бороды — словно гнёзда орлов, броня — сияющая, выкованная из самого что ни на есть титана славянского...

— Щас мы им устроим перформанс! — прогремел Илья Муромец, вращая мечом, на кару рептилоидов зачарованным.

— По коням! — рявкнул Добрыня Никитич.

— За науку славянскую! — добавил Алёша Попович, доставая из-за пазухи свиток заклинаний с формулами профессора Рыбникова.

Битва началась. Ящеры, шипя, метали огненные шары, но богатыри парировали их щитами, крича:

— Это вам не тупые интегралы считать! Вот вам славянская геометрия! — И мечи их выписывали в воздухе символы из «системы счёта древних русов», от коих рептилоиды таяли, словно снег под солнцем апрельским.

— За Рыбникова! За Багирова! За Перуна! — гремели богатыри, а Гарри стоял, разинув рот, как студент на лекции по альтернативной истории.

Битва отгремела, словно гроза, что ушла за Байкал, прихватив с собой последних рептилоидов — тех, что не успели превратиться в пар да нарезку рыбную. Гарри стоял посреди поля, засыпанного чешуёй и обломками посохов с гравировкой «Made in Reptilia». Богатыри, дышащие как кузнечные мехи, приблизились к нему, сверкая взглядами, острыми как секира Святогора.

— Ты чьих будешь? — грозно спросил Илья Муромец, тыча мечом в грудь Гарри, будто проверяя, не спрятан ли там ящер-диверсант. — Глазища выпучены, как у совы на соляре, речь картавая… Не иначе — рептилоид!

— Да я… я не… — залепетал Гарри, пятясь к пню.

Добрыня Никитич, чья борода колыхалась, будто живая, прищурился:

— Слушай, парень, ты на «их» похож! — Он достал из-за пояса свиток с портретом рептилоида-шпиона, подписанным: «Англосакс обыкновенный». — Видишь? Нос картошкой, очки круглые…

Алёша Попович, учёный муж меж богатырей, почесал латной рукой затылок:

— Может, это новый вид? Типа, ящер, но с человечьей маскировкой?

— Да я Гарри Поттер! — взвыл отрок, вытаскивая из кармана смятый листок с лекцией по квантовой алхимии. — Вот, смотрите! Я волшебник!

Богатыри переглянулись. Илья почесал мечом спину, будто тот внезапно зачесался от сомнений:

— Волшебник? А ну, продемонстрируй! Спляши гопак в воздухе! Или воду из Байкала на расстояние перемести!

Гарри потыкал палочкой в небо, бормоча: «Люмос! Экспекто патронум!» — но из нее вырвалась лишь жалкая искра, похожая на чих домового.

— Брешешь! — взревел Добрыня. — Это не магия! Это… наука! — Он достал таблицу атомов русов, где вместо водорода значился «Перуний». — Вот тут формулы! А у тебя — фокусы дешёвые!

Отчаяние придало Гарри смелости. Он вспомнил, как на лекции профессор Бинс монотонно бубнил о «трансдисциплинарных парадигмах» — и вдруг выпалил:

— Периодическая система русов! Там же атомы через силу Перуна взаимодействуют!

— Точно! Ты как узнал? — выпалил Алёша, загораясь.

— Читал Багирова!

Богатыри замерли. Ветер шевелил их бороды, будто совещался с ними. Наконец Илья убрал меч:

— Ладно… Но если врёшь — кинем тебя в котёл с щами из папоротника!

— А пока… — Добрыня хлопнул Гарри по плечу так, что у того подкосились колени. — Ты у нас на подозрении. Идешь с нами в Москву! Там разберёмся, чей ты — Перуна раб, аль рептилоид гадкий.

Дорога в Москву-град вилась, словно змея Скипер-зверя, запутавшаяся в собственных кольцах. Богатыри шагали впереди, попирая сапожищами тропы, вымощенные костями рептилоидов, а Гарри плелся следом, размышляя, как объяснить им квантовую физику.

— У нас в Лондоне… э-э… телеги без коней ездят! — начал он, тыча пальцем в небо, где вместо Перуна висело солнце-колобок. — И свет в домах — от молний, запертых в проводах!

— Молний Перуновых? — перебил Добрыня, почесывая бороду, в коей застрял сушёный гриб. — Так это ж святотатство! Да и кому под силу Перуна укротить? Никому! Лжешь ты, глазастый!

— А ещё у нас есть… интернет! — добавил Гарри, но Алёша Попович тут же выхватил свиток:

— Это, чай, ловушка рептилоидов? По Багирову, «интернет» — сеть, коей ящеры души ловят! Туда, гляди, даже Велес угодил бы, бог скотьий!

Илья Муромец хмыкнул, указывая мечом на болото, где подквакивали лягушки с рогами:

— Видишь? Тут даже гады перуновы супротив ваших «технологий»!

Гарри, сбитый с толку, уставился на болото. Лягушки, размером с кота, сидели на кочках, сверкая рогами, словно маленькие демоны. Одна из них, самая крупная, квакнула так громко, что с ближайшего дерева свалилась сова, похожая на профессора Макгонагалл в особенно строгом настроении.

— Это… это что за звери? — спросил Гарри, отступая от края болота.

— Гады перуновы! — пояснил Добрыня, гордо выпячивая грудь. — Их сам Перун создал, чтобы охранять Русь от всякой нечисти. Видишь, как они на тебя смотрят? Чуют, что ты не здешний.

— А рога зачем? — не унимался Гарри.

— Чтобы рептилоидов бодать! — рявкнул Илья, словно это было очевидно. — У ящеров, знаешь ли, чешуя крепкая, а тут — раз! — и рогом под дых.

Гарри хотел было спросить, как лягушки могут бодать рептилоидов, если те, судя по рассказам богатырей, летают на драконах и строят козни на уровне межгалактических заговоров, но вовремя остановился. Сейчас было не время задавать глупые вопросы.

Москва-град встретила их гомоном, в котором смешались крики торговцев, ржание коней и звон мечей, точившихся на ходу. На центральной площади, под идолом Триглава (где Сварог куёт, Даждьбог светит, а Макошь прядь судьбы рвёт), толпился народ.

— К Виктору Корнеплоду веди! — рявкнул кто-то из толпы. — Он жрец Велеса, мудрейший! Отличит руса от рептилоида!

Старца нашли в капище, уставленном черепами волков и глиняными табличками с формулами Рыбникова. Виктор Корнеплод, бородатый как дед Мороз, но с глазами филина, восседал на троне из берёзовых пней.

— Испытание начнём! — прогремел он, тыкая костяным посохом в Гарри. — Ответь: что первично — щи или каша?

— Э-э… Щи? — заикнулся Гарри.

— Не-а! — Корнеплод хлопнул в ладоши, и из-под земли вылез кот-оборотень. — Каша — это бааа-аа-ааза, щи — после! Но рептилоид сказал бы «бургер»! Ладно, еще попытка.

— Второй вопрос: как отличить правду от кривды?

— Правда пахнет хлебом, а кривда — редькой! — выпалил Гарри, словно кто-то ему подсказал.

— Верно! — одобрил старец.

Виктор Корнеплод поднял руку, и в воздухе появился магический круг, сплетённый из рун. Он взял палочку Гарри и поднёс её к кругу. Руны загорелись, но свет был тусклым и неровным, словно огонь, борющийся с ветром.

— Вижу, вижу, отрок... — пробормотал старец, закрыв очи. — Магия твоя, иноземче, как птица в клетке. Она жива, но связана.

— Что это значит? — спросил Гарри, глядя на тусклый свет рун.

— Это значит, — продолжил Корнеплод, — что твоя магия зиждется на иных законах. Твои заклятья — иноземная порча, они с нашими законами не дружат.

— Но мне нужно вернуться домой! — взмолился Гарри. — Помогите, пожалуйста!

—— Поможем, — кивнул Корнеплод, не открывая глаза. — Но для сего тебе надобно обряд пройти. Имя дать по законам Рода. Не то, что тебе мать с отцом нарекли, а истинное, славянское. Имя, кое Перун услышит, коли ты и шёпотом воззовёшь. Дальше — добавил он, доставая из-под трона бутыль с мутной жидкостью, — тебя окропят водой Байкала. Но не простой, а той, что собрана в полнолуние, да смешанной с тремя слезами. От каждого богатыря по одной.

Гарри взглянул на богатырей и понял, что заставить этих витязей заплакать — не самая простая задача…

— И… это сработает? — спросил он Виктора Корнеплода, уже без всякой надежды вновь увидеть Хогвартс.

— Отрок… — произнёс старец, гладя бороду, словно мудрость веков в ней запрятана. — Ни разу ещё не стоял плечом к плечу рус да англосакс. Надлежит тебе отринуть все предрассудки, все обычаи англосакские, да полюбить Русь всем сердцем своим. А уж в конечном счёте… — он прищурился, словно видел что-то за гранью мира сего, — всё зависит от того, сочтёт ли Разящий тебя достойным. А ныне… отдохни. Путь был неблизкий, да и впереди тебя ждёт нелёгкое испытание...

Поляна, куда привели Гарри, была окружена старыми дубами, их ветви, корявые и узловатые, сплетались в узоры, будто сами собой выводили древние знаки. В центре, на пригорке, стоял каменный алтарь, обросший мхом и лишайником. На нём была высечена грубая, но выразительная резьба: Перун, могучий и грозный, разил молниями драконов, а вокруг вились узоры, похожие на волны и языки пламени.

Виктор Корнеплод стоял у алтаря, одетый в простую, но добротную мантию из домотканой шерсти, потертую на локтях, но аккуратно залатанную. В руках он держал посох, вырезанный из берёзы, с навершием, где тускло поблёскивал кристалл, похожий на застывшую смоляную каплю. Его лицо, изборождённое морщинами, как кора старого дерева, светилось спокойной мудростью, а глаза, хоть и проницательные, смотрели на Гарри с добротой, словно дед на внука, который впервые пришёл к нему за советом.

— Ну, иноземче, — произнёс Корнеплод, его голос был тёплым, как дым от костра, — подходи, не робей. Тут место тихое, своё. Дубы стерегут, земля греет.

Гарри почувствовал, как напряжение понемногу уходит. Поляна, хоть и казалась древней и загадочной, дышала уютом и спокойствием, словно здесь время текло медленнее, а заботы оставались где-то за пределами дубовой чащи.

— Гарри, чтобы стать своим среди русов, ты должен отринуть всё, что связывает тебя с миром англосаксов. Ты должен принять наши законы, наши обычаи и нашу правду. Готов ли ты к этому?

Гарри почувствовал, как воздух вокруг стал тяжелее, словно сама природа ждала его ответа. Он посмотрел на богатырей, стоящих позади. Их лица были серьёзны, даже суровы. Ни тени насмешки или сомнения.

— Я готов, — твёрдо сказал Гарри, хотя в душе ещё сомневался.

— Тогда слушай и отвечай, — продолжил Корнеплод. — Клянёшься ли ты, что сила твоя будет служить лишь тем, кто достоин, и что никогда не предашь землю, которая станет тебе домом?

— Клянусь, — ответил Гарри, и его голос прозвучал увереннее, чем он ожидал.

— Клянёшься ли ты, что будешь бороться за Перуна и за Русь, что не дрогнешь перед лицом врага, будь то ящер или иная нечисть?

— Клянусь.

— И последнее, иноземче: скажи мне, в чем же, по-твоему, сила?

— Клянусь, сила — в правде! — произнёс Гарри, и в этот момент он почувствовал, как что-то внутри него изменилось. Слова, которые он произносил, казалось, отзывались эхом в его душе.

Богатыри, стоявшие позади, обменялись взглядами. Добрыня кивнул, Алёша улыбнулся, а Илья Муромец, обычно невозмутимый, смахнул скупую мужскую слезу.

— Слёзы, отлично, — пробормотал Корнеплод, доставая из складок мантии небольшой стеклянный сосуд.

Он ловко поймал слезу Добрыни, затем Алёши и, наконец, Ильи. Каждая капля, попав в сосуд, загоралась слабым светом, словно крошечная молния. Корнеплод добавил в сосуд воду Байкала, которую он достал из небольшого кожаного мешочка. Вода была настолько чистой, что отражение в ней напоминало отражение зеркала.

— Началось, — произнёс старец, и его голос, низкий и глухой, словно отголосок далёкого грома, прокатился по поляне. Он не отрывал взгляда от неба, где ещё минуту назад сияло солнце, а теперь уже клубились первые, едва заметные облака. Его пальцы, узловатые и тёмные, как корни древнего дуба, медленно помешивали зелье в сосуде, и с каждым движением жидкость внутри начинала светиться всё ярче.

Небо ответило. Сначала это был лишь лёгкий ветерок, шелестевший листьями, будто природа затаила дыхание. Но уже через мгновение ветер завыл, как раненый зверь, и дубы вокруг заскрипели, сгибаясь под его напором. Тучи, чёрные и тяжёлые, как свинцовые плиты, накатились с горизонтов, закрывая солнце. Воздух стал густым, насыщенным электричеством, и Гарри почувствовал, как волосы на его руках встали дыбом.

Первые капли дождя упали на землю, крупные и тяжёлые, словно слёзы небес. Они оставляли тёмные пятна на камнях алтаря, а затем дождь хлынул стеной, слепя и оглушая. Молнии, яркие и резкие, как удары меча, рассекали небо, а гром гремел так, что земля дрожала под ногами. Гарри едва мог разглядеть фигуру Корнеплода, который стоял неподвижно, подняв руки к небу, словно вызывая бурю.

— Перун слышит нас! — крикнул старец, но его слова едва были слышны сквозь рёв стихии.

Гарри почувствовал, как энергия, исходящая от сосуда, начинает проникать в него. Зелье, смешанное со слезами богатырей и водой Байкала, светилось теперь так ярко, что было больно смотреть. Корнеплод окропил его, и в тот же момент в Гарри ударила молния.

Это не было больно. Это было… как приятная вспышка света внутри. Он почувствовал, как его тело наполняется силой, как будто каждая клетка оживает, пробуждается. Мир вокруг замедлился, звуки стали глухими, и он увидел, как молнии, одна за другой, бьют в землю вокруг него, образуя круг.

Затем всё потемнело.

Когда Гарри очнулся, его сознание медленно возвращалось, как туман, рассеивающийся на рассвете. Он лежал на мягкой постели, укрытый грубым, но тёплым одеялом из овечьей шерсти. Лучи солнца пробивались сквозь щели в ставнях, рисуя на полу золотистые полосы. За окном щебетали птицы, их голоса сливались в мелодию, которая казалась одновременно новой и знакомой, как будто он слышал её во сне.

Гарри приподнялся, чувствуя, как его тело отзывается на каждое движение с непривычной лёгкостью. Мышцы не болели, суставы не скрипели — напротив, он ощущал себя так, словно его тело стало частью самой природы, гибким и сильным, как молодой дуб. Он подошёл к окну и распахнул ставни.

Солнце залило комнату ярким светом. За окном простирался двор, утопающий в зелени. Травы, высокие и сочные, колыхались под лёгким ветерком, а вдалеке виднелся лес, его кроны переливались всеми оттенками зелёного. Воздух был наполнен ароматами хвои, свежей земли и чего-то ещё, что Гарри не мог определить, но что казалось ему теперь родным.

Он вышел во двор, босиком ступая по прохладной траве. Корнеплод стоял у колодца, разговаривая с пожилой женщиной в платке. Она держала в руках корзину, полную грибов — белых, подосиновиков, лисичек. Их шляпки блестели от росы, словно только что сорванные.

— Кто это? — спросила женщина, указывая на Гарри. Её голос был мягким, но в нём чувствовалось любопытство.

Корнеплод обернулся, его глаза, глубокие и мудрые, встретились с взглядом Гарри. Старец открыл рот, чтобы ответить, но Гарри опередил его.

— Я — Горыня, — произнёс он.

Корнеплод закрыл глаза и кивнул, словно ожидал этого.

Слова повисли в воздухе, и на мгновение всё вокруг замерло. Даже птицы, казалось, замолчали. Это прозвучало так уверенно, как будто он всегда был Горыней. И, что самое странное, это было правдой.

Капище встретило Горыню тишиной. Угли в священном очаге догорали, оставляя на земле узоры, похожие на руны. Виктор Корнеплод сидел у трона Велеса, его пальцы скользили по страницам древнего свитка, где буквы шевелились, будто живые.

Горыня (в душе всё ещё Гарри) провёл ладонью по лицу. Теперь в жилах текла не кровь, а что-то иное — густое, как мёд, и тёплое, как летний ветер.

Он разжал пальцы — палочка лежала на ладони, но это была уже не аккуратная веточка орешника, а нечто большее. Грубая древесина, обвитая берестой, испещрённая знаками, которые светились, словно угли. Прикосновение к ней отзывалось в теле лёгким жжением, будто он держал не инструмент волшебства, а часть самого себя.

— Проснулся, сокол? — голос Корнеплода прозвучал тихо, но отозвался в голове Горыни, как удар колокола.

— Проснулся... — ответил он, и даже собственный голос показался ему чужим — бархатистее, грубее.

— Чувствуешь?

Горыня закрыл глаза. Да, чувствовал. Земля под ногами дышала. Воздух звенел, как натянутая тетива. Даже пепел в очаге шептал что-то на языке, которого он не знал, но вдруг начал понимать.

— Что… что со мной? — прошептал он.

— Ты стал иным, — ответил Корнеплод. — Теперь ты под защитой Рода. Но защита — не подарок, а долг.

— Я должен вернуться домой, — сказал Горыня. — Вы обещали помочь.

Старец усмехнулся:

— Поможем. Но сначала — ты поможешь нам. Ящеры-англосаксы топчут землю нашу, воду из Байкала крадут, детей наших в рабство уводят. Ты думаешь, мы просто так чужаков в круг свой принимаем?

Гарри молчал. Он понимал — это сделка. Но какая альтернатива? Остаться здесь навсегда?

— Хорошо, — наконец сказал он. — Что мне делать?

— Учиться, — просто ответил Корнеплод. — Магия твоя теперь с нами говорит, но язык ее ты не знаешь.

Тренировки начались на следующий день.

Первое, что понял Горыня — его заклинания больше не работали. "Люмос" вызывал не яркий свет, а лишь слабое мерцание, будто светлячок, запутавшийся в паутине. "Вингардиум Левиоса" и вовсе не действовал — ветка, на которую он указывал палочкой, лишь вздрагивала, будто от ветра.

— Ты мыслишь неправильно, — сказал Илья Муромец, наблюдая за его попытками. — Ты все еще пытаешься приказывать. Наша магия — не приказ, а просьба.

— Просьба? Кому?

— Земле. Ветру. Духам предков, — пожал плечами богатырь. — Попробуй еще раз. Но не командуй — попроси.

Горыня закрыл глаза, представив, как держит в руках не палочку, а… ветвь мирового древа. Он не крикнул "Вингардиум Левиоса", а прошептал:

— Поднимись, как лист на ветру!

Ветка дрогнула — и плавно взмыла в воздух, кружась, будто осенний лист.

Магия изменилась. Теперь она требовала не четких движений и латинских слов, а образов и намерений.

"Огненная змея" (бывшее "Инсендио") превратилось в "Зарядись жаром Перуновым" — и пламя вырывалось не ровной струей, а извивающимся огненным змеем, который обвивал врага. "Протего" заменилось на "Встань, стена, как щит Святогора" — и вместо прозрачного барьера из воздуха вырастала настоящая стена из корней и земли. Даже простое "Люмос" теперь звучало как "Свети, как глаз Даждьбога" — и свет был не резким, а теплым, будто солнце сквозь листву.

Но самое странное — магия стала требовать платы.

— Почему у меня теперь голова болит после каждого заклинания? — пожаловался Горыня Корнеплоду на третий день тренировок.

— Потому что настоящая магия — часть мира, — ответил старец. — Ты не вырываешь силу, как твои англосаксы, а берешь в долг у земли. И долг нужно возвращать.

— Как?

— Уважением. Трудом. Кровью, если надо, — мрачно сказал Корнеплод. — Завтра пойдешь с нами в дозор. Проверим, чему научился.

Ночной дозор у реки Смородины (той самой, что отделяет мир живых от мира мертвых) стал первым испытанием.

Трое ящеров-разведчиков вышли из воды — их чешуя блестела в лунном свете, а глаза светились желтым, как у волков.

— Ну, Горыня, — прошептал Добрыня, прячась за деревом. — Покажи, на что способен.

Горыня глубоко вдохнул. Он вспомнил все тренировки. Вспомнил, как пахнет земля после дождя. Вспомнил, как шепчет ветер в листьях.

И прошептал:

— Обвейся, как корень могильный...

Палочка дрогнула в руке Горыни, и земля под ящерами вздохнула. Из-под чернозема выползли древесные корни — толстые, узловатые, покрытые старой корой. Они двигались неторопливо, как бы нехотя, словно сама земля не спеша выполняла свою работу. Ящеры не успели издать ни звука. Корни тянули их вниз плавно, без рывков — просто возвращая земле то, что когда-то из неё вышло. Через несколько мгновений на месте, где только что были ящеры, остались несколько взрыхленных участков почвы.

— Неплохо, — кивнул Алёша Попович.

После вечерней трапезы Горыня задержался у священного дуба, где Виктор Корнеплод перебирал сушеные травы.

— Скажи, учитель… — начал Горыня, вертя в руках свою новую палочку из вяза. — Эти ящеры… Они всегда были здесь?

Корнеплод хмыкнул, поправляя меховую накидку:

— Как сказать… Земля наша древнее всех ящеров, всех родов человеческих. Были времена, когда и некоторые из нас с ними за одним столом сиживали.

Он достал из-за пазухи глиняную флягу с медовухой, отхлебнул и протянул Горыне:

— Пей, не бойся. Это не простая сивуха, а на травах велесовых. Память проясняет. Давно это было. Ещё до Первого Древа, до каменных городов. Они — звали себя детьми Агидели. Мы — внуки Велеса, земного. Жили рядышком, да…

— Что случилось? — придвинулся Горыня.

— Это нелюди, англосаксы — Корнеплод сплюнул в костёр. — Захотели они не просто жить, а владеть. Воду нашу отвести, леса выжечь, детей в неволю забрать.

Он ткнул кочергой в угли, и искры сложились в движущиеся тени:

— Видишь? Это было… А в прочем, слишком долгая это история... Но знай: когда мы их победили, жизнь стала лучше, жить без них было спокойнее... А теперь... Теперь они вернулись, — вздохнул Корнеплод, внезапно выглядевший очень старым. — Но не прежние уже. Хитрее стали, коварнее. И теперь, Горыня, — он пристально посмотрел на юношу, — теперь ты с нами. Неспроста тебя Разящий к нам направил. Неспроста...

Ученик и учитель сидели молча, наблюдая, как последние угли догорают в кострище. Тени от пламя медленно ползли по древним рунам, будто оживляя забытые пророчества. Где-то вдали зашуршали листья — может быть, от ветра, а может, от чьих-то невидимых шагов.

Горыня сидел на берегу реки, склонившись над сегодняшним уловом. Вода, еще хранящая дневное тепло, лениво облизывала берег, оставляя на песке узорчатые следы. Его пальцы, уже привыкшие к этой ежедневной работе, ловко орудовали костяным ножом, счищая серебристую чешую с плотвички.

Солнце, огромное и багровое, медленно скатывалось за лес, окрашивая речную гладь в цвет расплавленной меди. Длинные тени от прибрежных ольх тянулись по воде, как темные пальцы. Горыня на мгновение отвлекся от работы, наблюдая, как последние солнечные лучи играют в каплях воды на его руках.

И вдруг...

Что-то дрогнуло в глубине его памяти.

Нож замер в воздухе, сверкнув в косых лучах заката.

Перед глазами поплыли картины, словно сквозь туманную дымку, но такие яркие, что сердце сжалось от ностальгии.

Там, в другом мире, существовало место...

Магазинчик на углу, неприметный для обычных прохожих, но такой родной для него. Воздух там был густым от запахов старой кожи и чернильных орехов, от пыли веков, осевшей на корешках древних фолиантов. Высокие стеллажи, темные от времени, вздымались к потолку, как древний лес, а между ними узкие проходы, где можно было заблудиться на целый день. Каждый раз, когда он перелистывал страницу, раздавался особый шелест — будто книга вздыхала, делясь своими многовековыми секретами.

А за маленькими запыленными окнами...

О, там кипела жизнь!

Грохочущие красные автобусы, похожие на неуклюжих железных зверей, фырчали и пыхтели, разбрызгивая воду из после дождевых луж. Их колеса поднимали целые фонтаны брызг, в которых на мгновение вспыхивали радуги. Где-то в этом шумном водовороте, среди зонтиков и деловых костюмов, можно было разглядеть двух знакомых силуэтов...

Она — с вечно взъерошенными каштановыми кудрями, с упрямой складочкой между бровей, когда она особенно сосредоточенно вчитывалась в очередной древний манускрипт. Ее пальцы, тонкие и ловкие, быстро перелистывали страницы, а глаза за очками сверкали от возбуждения, когда находила нужную информацию.

И он — высокий, рыжий, вечно со смешинкой в голубых глазах. Его громкий смех разносился по всей библиотеке, за что тут же получал замечание от мадам Пинс. Но это никогда не останавливало его от очередной шутки или глупого комментария, который заставлял ее сдерживать улыбку, а его — краснеть до корней волос.

Горыня глубоко вздохнул.

Перед ним текла река — не широкая и важная Темза, а скромная славянская речушка, чье имя он все никак не мог запомнить. Вместо величественных книжных лавок вокруг стояли простые деревянные избы, их бревенчатые стены, почерневшие от времени, хранили тепло прожитых лет. Вместо грохочущих автобусов по дороге медленно скрипела телега, запряженная лохматой лошадкой.

И странное дело — в этой простоте было что-то...

Он искал слово.

Не "уютное". Не "приятное".

Настоящее.

Горыня потянулся к своей новой палочке, лежащей рядом на вытертом до блеска дерюжке. Вязовая ветвь, украшенная рунической резьбой, казалась такой естественной здесь — на этой земле, среди этих людей. Она уже не сверкала полированным лаком, как его старая палочка, но в ее шероховатой поверхности чувствовалась... жизнь.

Где-то глубоко внутри, за грудиной, все еще теплилась тоска по дому. Но теперь он понимал — здесь, среди этих простых, сильных людей, борющихся за свою землю, он обрел нечто важное. Не славу "мальчика-который-выжил", не величие избранного, а...

Просто место, где он был нужен.

Где его ценили не за легенду, а за то, как он умеет ловить рыбу, колоть дрова, как быстро учит новые заклинания.

Где старуха-знахарка называла его "соколиком" и подсовывала лишнюю лепешку.

Где богатыри хлопали по плечу так, что он едва удерживался на ногах, но при этом в их глазах читалось уважение.

Горыня встряхнул головой, словно отгоняя навязчивые мысли, и снова взялся за нож. Рыбу нужно было почистить до темноты, а солнце уже почти скрылось за лесом, оставив лишь багровую полосу на горизонте.

Завтра его ждали новые тренировки — Илья обещал показать, как вызывать дождь без облаков. Потом урок травничества у бабы Агафьи. А вечером... вечером он снова сядет у костра с Корнеплодом, будет слушать древние сказания и потихоньку учить язык рун.

И возможно, когда-нибудь...

Когда ящеры будут побеждены...

Когда земля успокоится...

Он найдет путь домой.

Но теперь это "дом" звучало для него как-то по-новому.

Горыня аккуратно сложил очищенную рыбу в корзину, сполоснул руки в прохладной речной воде и потянулся, чувствуя, как усталость приятно разливается по спине.

Вода, лес, земля — все вокруг дышало покоем и мудростью веков. И где-то в глубине души он уже знал — даже если завтра появится портал обратно в Лондон...

Часть его навсегда останется здесь.

На этой древней земле. Среди этих людей. Под этим бескрайним небом.

С последними лучами солнца он поднялся и пошел к деревне, где уже зажигались первые огоньки в окнах, а из труб поднимался дымок, пахнущий сосновыми дровами и домашним хлебом.