Много тысяч дней и ночей (гет)

Ночь, прекрасная и ужасная, время любовников и разбойников, распростёрла свои крылья над Персеполем, погружая и город, и народ, да что там — всю страну, в благословенный мрак. Необходимый мрак, дающий возможность передохнуть от утомительного, хоть и привычного зноя, дарованного дневным светилом. Лишь робкая луна ликом своим осветила чуть-чуть путь, по которому неторопливо передвигались две фигурки. Одна шла чуть впереди, закутанная в тёмное покрывало, которое, впрочем, ничуть не скрывало статной осанки и изящности фигуры. Вторая же, так же скрытая плотным одеянием, выглядела более нервной: постоянно оглядывалась, вздрагивала от любого шороха.

Любопытное светило преодолело свою робость, опустившись пониже. Как раз вовремя, чтобы услышать обрывок певучей речи:

— Гулзаар, не бойся, посмотри, как нам благоволит Небо! Оно послало нам Светлую Деву — Луну. Всё говорит, что путь наш успешен будет, да и недалеко тут, всё окружено крепкими стенами, не пробраться сюда нехорошим людям, — тихо проговорила первая фигура. Голос её, хоть и мелодичным был, однако был словно чуть надтреснутым. Словно красивая статуэтка с неловкой болезненной трещиной прямо в сердцевине — так могла бы она звучать.

— Моя Госпожа! — звенел ручейком молодым голос второй. — Я нисколько не сомневаюсь, не смею сомневаться в праведности вашего замысла, но темнота, признаться, сильно меня смущает и печалит.

— Ты ещё юна, милая Гулзаар, — кажется, шедшая впереди усмехнулась, — но пройдёт время — и ты полюбишь и ночь, и дары, приносимые ею.

— Как вы, Госпожа?

— Да, — в голос добавилась трепетная нотка грусти, не заметить её было невозможно.

— Вы и сейчас любите? И ночь тоже? — немного помедлив, спросила Гулзаар. — Несмотря ни на что? Даже сейчас, когда...

Она умолкла недоговорив.

Её госпожа не прервала нить своих неторопливых шагов, лишь на мгновение чуть опустились плечи, да тяжёлым стал шаг. И ответила она далеко не сразу:

— Да, Гулзаар. Я ценю каждый день, что мы провели с повелителем, моим возлюбленным, хозяином сердца моего, неустанно трудясь на благо и процветание страны нашей, и благодарна каждой ночи прошедшей за все подаренные минуты отдыха и счастья. И я смотрю с надеждой в будущее, потому что у меня осталась моя любовь, а каждая новая ночь не только дарит мне тёплые воспоминания, но и приближает долгожданную встречу.

Некоторое время они шли в молчании. Луна подумала, что спутнице той, которую назвали Госпожа, вероятно, очень хочется продолжить разговор, но она по какой-то причине не может решиться. Самому же небесному светилу стало интересно, куда же держат путь сквозь ночь две путницы. Разгадка не заставила себя долго ждать — вскоре впереди выросли стены небольшого дворца. Тёмные, создающие ощущение покинутости, они и оказались целью ночного путешествия двух женщин.

Однако Госпожа не пошла к центральным воротам, она свернула к левой стене. Неловко пробираясь, осторожно отодвигая ветви разросшихся деревьев, почти обошла вместе с Гулзаар дворец, пока не остановилась у едва заметной небольшой дверцы. Золотисто и тяжело блеснул ключ, вытащенный откуда-то из одеяния.

— Гулзаар, мне понадобится твоя помощь, — упрямая железяка, очевидно, не хотела поворачиваться в замке, или же у его владелицы просто не хватало сил.

Естественно, Гулзаар тут же пришла на помощь своей Госпоже. Затратив немало сил, они всё же сумели справиться с дверью и, отворив её, юркнуть внутрь. От усилий с головы Госпожи слетел капюшон накидки, и луна тотчас же узнала свою старую знакомую. Признаться, давно она не видела её лика, не слышала прекрасного голоса. Немудрено, что не узнала эту мелодичность речи. А Госпожа — Самира — уже осторожно ступала по гулко отдававшимся от её шагов плитам. Луна с грустью отметила, как постарела Самира. Морщинки прорезали некогда гладкую кожу, седые пряди выступали то тут, то там, выбиваясь из простой причёски. Время не может замедлиться даже ради повелительницы слов, напоминая, что жизнь её стремится к закату. Впрочем, все эти изменения не могли убить до конца былую красоту и величие. Хоть во времена цветения вишни, хоть сейчас, когда время ласково, но неумолимо погладило её, Самира по-прежнему выглядела истинной Госпожой, удивительной и прекрасной.

Глаза её блестели, пока она оглядывалась по сторонам, ласково проводила рукой по стенам, улыбалась, словно видела что-то своё, другое. Не старые остывшие стены опустевшего дворца уж точно проносились перед её взором.

— Ну здравствуй, — непонятно кому прошептала, оказавшись в одной из комнат с выходом на широкую террасу. Она медленно обошла комнату, верная Гулзаар, нерешительно остановившаяся в дверном проёме, следила за своей Госпожой увлажнившимся взглядом.

— О, Госпожа, — негромко прошептала, словно боясь кого-то потревожить, — значит, это и есть то место, где зарождалась ваша история, давшая надежду и создавшая чудесные истории.

— Так и есть, Гулзаар, — ничуть не рассердившись, ответила Самира. — Именно здесь мы были счастливы с повелителем. Знаешь, когда я впервые молоденькой девочкой вошла сюда, первое, что я почувствовала — аромат цветущей вишни. Закрой глаза, Гулзаар, почувствуй: вишня продолжает цвести, хотя столько раз сменило сияющее солнце хрустальную луну, столько раз пришла осень вслед за весной, чтобы потом снова уступить место своей вечно юной сестре! Истории... Сколько из них, тех, что, должно быть, хорошо знаешь и ты, впервые были записаны именно здесь, окружённые любовью... Сколько раз они вызывали сияние глаз моих драгоценных детей, которые слушали их снова и снова. Сам повелитель когда-то повелел, чтобы они были записаны, чтобы как можно больше людей узнали о них. Но родились все эти сказания не здесь. И вовсе не в моём воображении. О нет, вовсе нет! Это истории нашего народа, многие из них рассказали мне мама, наша верная прислужница и другие обитатели дома моего отца. Некоторые принесли мне уже в этом дворце странники, заезжие торговцы и другие люди, не сидящие на одном месте.

Она помолчала, закрыв глаза. Ноздри её легонько трепетали, вбирая терпкий и сладкий аромат ночи:

— Ты ещё так молода, не застала величия и расцвета этого места. Но я помню шум, движение, милые образы обитавших здесь. Со многими мы прошли длинный путь, стали верными друзьями. Отпечаток теплоты их душ навеки благословил эти стены. Однако, когда я в первый раз попала сюда, мне было страшно. Великий Падишах был яростен и скор на расправу с неугодными. Любая мелочь могла обратить на себя его гнев. Мне казалось, что не было дня горестней, когда по его приказу меня оторвали от семьи и привезли сюда. Игрушкой для юного наследника, будущего Мансура Мудрого.

— А правда, что каждую девушку, что не сумела развлечь больного наследника, казнили? И что их была целая тысяча? — Гулзаар, видимо, так разбирало любопытство, что она вошла в комнату, приблизившись вплотную к своей госпоже. Капюшон накидки слетел, явив совсем еще невинное и молодое, почти детское лицо. Её госпожа открыла глаза, с лёгкой улыбкой оглядела девушку: та выросла на её глазах, всегда завороженно слушала истории, что напевно представляла своим слушателям Самира. «Надо бы подыскать ей доброго мужа, — подумалось Самире, — пусть и её ночи и дни станут волшебными».

Луна подумала, что стоит дать подобающий уют ночной темноты своей старой знакомой — так, кажется, легче вспоминать будет. А воспоминания не будут столь болезненными, приобретут необходимую приятность. Поэтому она позволила соседней туче закрыть свой светлый лик, оставляя женщин в сгустившейся полутьме, пронизанной пением цикад.

— Домыслы, Гулзаар, — Самира снова улыбнулась, правда, уже как-то грустно. — Повелитель был тогда ещё очень молод, он не имел права на такое количество жён. Никто и пальцем их не тронул, однако каждая не справившаяся была отправлена в дальние земли. Там и проживали они весь остаток своей жизни — в одиночестве, без любви, мужа и детей. Знаешь, пожалуй, это была казнь. Не тела, но духа. Мансур Мудрый потом отменил приказ отца, повелел устроить судьбу несчастных, но для многих из них было уже слишком поздно. Трудные условия жизни и тоска сделали своё дело — многие из них зачахли в тех краях.

Расспросы вызвали у Самиры череду воспоминаний, дополнительно усиленную общей атмосферой и памятью каменных стен. Она внезапно словно очутилась в том дне, когда её привели во дворец. Тогда здесь действительно царила жизнь, но Самира не обманула юную Гулзаар: ей было невыносимо страшно. Свою участь она знала, воли Великого Падишаха не смела ослушаться, свадебным церемониям не противилась. Однако свободолюбивая натура не могла примириться с таким концом своей жизни — а именно это и ждало её после ночи с наследником. Мансур не прослыл жестоким или гневливым, как его отец. Наследник почти не появлялся в диване и на людях из-за тяжёлой болезни — он был слеп. Поговаривали, что это проклятие, наложенное одним из старых врагов Великого Падишаха. Оттого его никто и не знал хорошо. Великий Падишах, вероятно, разочаровался в собственном сыне и отправил его жить в отдельный дворец, где, собственно, она сейчас и находилась. Надо сказать, что эти обстоятельства делали всё происходящее ещё страшнее для Самиры. Как плакала она, только лишь услышав, что взгляд Падишаха остановился на ней, что придётся уехать из дома в совершенно незнакомый, окутанный мрачной славой Дворец Молодого Наследника.

И всё то время, пока её готовили как и положено к ночи — каждую девушку так собирали, Великий Падишах очень мечтал о наследнике, видящем, все это знали, Самира всё думала, как спастись. Нет, она не боялась того, что должно было произойти между мужчиной и женщиной — мама всё ей объяснила. Другое волновало и туманило разум. Как сделать так, чтобы после этой ночи не отправили в далёкие земли. И лучше бы наследник заинтересовался ей как женщиной, иначе не видать ей больше милых сердцу родных и дома родного. Пусть даже принц неприятен или со скверным характером. Она сможет справиться с этим. Зато будет рядом с домом, сможет видеть хоть изредка свою семью. И, поглядывая в красивое зеркало, где отражалась испуганная, но решительная девушка, была готова сделать всё возможное и невозможное. Луна за окном, кажется, сочувствовала ей, посылая холодные лучи в знак поддержки.

Эта решимость сохранялась ровно до входа в покои. Наследник стоял, прислонившись к колонне. И смотрел на луну. Смотрел — и не видел. Глаза его скрывала плотная повязка из шёлковой ткани. Широкая спина была чуть ссутулена, словно вся тяжесть мира легла на его плечи.

Самира, не решаясь тревожить его, неслышно скользнула и остановилась в двух шагах.

— Ты можешь сесть там, — произнёс Мансур, чуть повернув голову. — Там... Там должны быть фрукты и сладости. Мне жаль.

Он умолк, а Самире внезапно стало очень жалко его. Эти слова многое открыли для неё. Да, она была здесь не по своей воле, но Наследник, вероятно, был пленником с рождения. Сначала его готовили со временем принять власть в свои руки, затем, когда случилась беда и проклятие ли, болезнь ли настигла, навязали ещё большую ответственность — подарить нового наследника.

И прежние думы рассеялись как дым: Мансур, очевидно, был не в том состоянии и настроении, чтобы быть с женщиной. А она — что ж, она была ещё совсем чиста и неопытна, не понимала, как разжечь в мужчине огонь желания. Она смущённо отошла к небольшой тахте, рядом с которой действительно стоял заставленный разными яствами столик. Нерешительно взяла немного рахат-лукума, но съесть так и не смогла.

— О чём ваши думы, господин? — робко спросила, проклиная себя за неуёмное любопытство. Сейчас она, видимо, приблизила ещё больше свою горькую участь и лишилась даже призрачных шансов на спасение — ведь наследник ясно дал понять, что не хочет её общества.

Но Мансур, помолчав, внезапно ответил:

— Думаю о том, какая сегодня луна — мне сказали, что сегодня ночью сад залит её светом. Пытаюсь вспомнить, как она выглядела. Я нечасто обращал на неё внимание, пока мог это делать. Теперь жалею.

— Она прекрасна, если мне будет позволено заметить, — Самира встала и посмотрела на ночное светило, — её лик сегодня спокоен и будто бы улыбчив. Мне кажется, что даже самых страшных демонов ночи она могла бы сегодня успокоить одним своим видом. Мама рассказывала, что лунные принц и принцесса, живущие там, в такие дни выращивают розы из лунного света и отправляют их всем людям, жаждущим любви. Они отправляют всем частичку собственного счастья, желая, чтобы все-все люди обрели своё счастье, нашлись в этом огромном мире.

Самира внезапно запнулась, собственные слова стали казаться ей неуместной глупостью.

— Простите, господин, — почти шёпотом выдавила из себя.

Мансур промолчал, а потом поманил её к себе.

— Подойди,расскажи мне что-нибудь ещё об этих розах. Думаешь, одна из них могла добраться до этого места?

— Я думаю, — Самира подошла ближе, — вполне могла. А если и нет — можно попросить лунного принца и его принцессу, и они пошлют розу не просто всем людям, а кому-то одному.

— Ты правда так думаешь? — судя по голосу, Мансур был сильно удивлён. И тут только Самира поняла, насколько молод её муж. Она представляла себе уже человека в возрасте — ведь и Великий Падишах был достаточно стар.

— Я уверена в этом, господин! — Самире почему-то очень захотелось сделать что-то хорошее для Мансура, дать ему если не лунную розу, то хотя бы видение её. — А ещё я знаю, что если цветок луны долго никто не находит, там рождается маленький дух и по ночам вылетает из цветка и приносит радость и спокойствие всем встречным.

Она несмело сделала маленький шаг, став почти вровень с Мансуром, что, конечно, было совершенно недопустимо. Но тот неожиданно подвинулся, давая ей место:

— Расскажи мне ещё! — попросил он. И Самира услышала в его голосе первый намёк на улыбку. Она не была уверена, что это не показалось ей, однако в любом случае даже призрак надежды окрылял её.

— В ту ночь мы проговорили до рассвета! — пояснила Самира внимательно слушающей Гулзаар. — И когда взошло солнце и ярко осветило и сад, и покои, я поняла, что участь моя стала ещё более горькой — теперь мне отчаянно не хотелось расставаться с моим мужем. Он оказался удивительно чутким и возвышенным человеком, необыкновенно интересным собеседником и прекрасным слушателем.

— Но ведь вы и не уехали, Госпожа! — воскликнула, волнуясь, Гулзаар.

— Да, милая, ты права: Мансур Мудрый не позволил. Впервые в жизни он воспротивился Великому Падишаху. Сказал, что ему не нужна другая госпожа его сердца, что если меня вышлют, он отправится за мной в дальние земли. Страшен был гнев его отца. Великий Падишах при всей своей мудрости никогда не считал, что женщина достойна чего-то большего, нежели подарить наследника. Конечно, он не мог понять Мансура Мудрого. Они долго спорили и... И он послушался своего непокорного сына, чем удивил всех советников. Меня оставили во дворце и пригласили в покои и на следующую ночь, и на следующую... Так прошло много ночей — в разговорах, а иногда и в молчании. Днём я впитывала все оттенки света, чтобы порадовать своего мужественного мужа. Мне хотелось подарить ему все краски мира, передать их хотя бы своими словами. Поначалу мы виделись лишь при лунном свете, с рассветом я уходила в свои покои. Но вскоре так привязались друг к другу, что не захотели расставаться ни на минуту. Я стала другом, советником, глазами своего мужа.

— А как Господин снова прозрел? — нетерпеливая Гулзаар сгорала от любопытства и восторга. О молодость, молодость...

— Это было чудом, — улыбнулась Самира, ласково взглянув на прислужницу, к которой давно уже относилась почти как к дочери. — Ни один лекарь не мог объяснить возвращения ясности его очам. Мансур всегда говорил, что его спасла любовь. Я же думаю, что лунная роза однажды прилетела прямо к нему и своим светом возвратила утерянное.

Воспоминания снова захватили Самиру. Но о них она предпочла промолчать. Это было только её, личное. Её и Мансура. И дружеское участие, перешедшее в любовь, и первая настоящая ночь, подарившая им первенца. И любовь в глазах Мансура, в чьём взоре она всегда читала, что сумела подарить и показать ему настоящую сказку. Сказку, которая началась здесь, продолжилась в Большом Дворце, когда Мансур принял власть от отца. Продолжалась и по сей день, хотя её доброго мужа не было на этом свете уже три года. Три слишком долгих года.

— Вы не скучаете, Госпожа? — тихо-тихо спросила Гулзаар.

В этот момент луна, наконец, вышла из-за тучи, наполнив комнату призрачным светом. Самире на минутку показалось, что невесомые руки обнимают её сзади, тепло охватывая душу. Поэтому легко было дать ответ затаившей дыхание Гулзаар:

— Каждый день и каждую ночь моё сердце грустит. — Самира не колебалась ни минуты. — Но я точно знаю, что дух его все ещё рядом, защищает и оберегает. Наши близкие остаются с нами, пока мы их помним. А я помню... И буду помнить ещё много тысяч дней и ночей, сколько пошлют мне Небеса! А однажды мы встретимся вновь. В жизни ли в садах райских, или же в другом воплощении — мы будем вместе, я уверена.

Она замолчала, прикрыв глаза и погружаясь дальше в воспоминания, нахлынувшие волной. Луна светло улыбнулась, словно подтверждая эти слова. В конце концов, Самира всегда была той, кто верит. И вера ее сильнее судьбы и расстояний, ведь именно она принесла свет в очи Мансура и освободила любовь в его сердце.