Меч рассудит (гет)

Никогда прежде не знал Инвар столь долгих дней и столь долгого путешествия. Казалось, дорога вечно будет развертываться впереди и никогда не кончится, как волшебное полотно, дар чародея бедной вдове из сказки. Всякий раз, когда повозка подпрыгивала, а лежащая в ней Кодара вздрагивала или стонала в беспамятстве, все тело Инвара пронзала, как наяву, боль. Словно он терпел вместо нее — и рад был бы потерпеть во сто крат больше. Лишь бы только она не страдала!

Несмотря на помощь лекарки и оставленное ею снадобье, девушке сделалось хуже. Лицо ее пылало от жара, она металась, едва не сбрасывая с себя плащ, которым была укрыта. Порой она приоткрывала глаза — блестящие, невидящие, пустые, — будто не понимала, где она и что с нею. Быть может, ей казалось, что она грезит, а на самом деле — по-прежнему в темном сыром погребе крепости Паталар.

Изредка с распухших губ Кодары срывались тихие хриплые стоны, но ни разу не произнесла она ни единого слова, ни единого имени — будто некого ей было позвать, не у кого искать утешения, будто одна она во всей необъятной Дейне. «Не одна ты, я с тобой, — говорил ей мысленно Инвар, словно знал, что она слышит его. — Что бы я ни отдал за то, чтобы ты позвала меня! Но пусть даже ты не зовешь — я все равно рядом и не оставлю тебя».

Порой этих безмолвных речей было мало, и тогда Инвар спешивался и шел рядом с повозкой, сжимая сухую, горячую ладонь Кодары, будто надеялся прикосновением облегчить ее муки и отдать ей собственные силы. Всю кровь бы выпустил из жил, лишь бы увидеть ее здоровой и счастливой, поймать один лишь взгляд — добрый, ласковый, услышать голос, что слаще пения самой Телады-мастерицы.

Поиски правых и виноватых остались позади, как и казненный Веллор. Гнев ушел, только жгла душу невыносимая горечь, а глаза жгли непролитые слезы. Даже по отцу и матери князь Инвар не проливал слез, ибо это недостойно мужчины. Но кто остался бы равнодушен к напрасным страданиям ни в чем не повинной девушки?

Инвар старался не думать о худшем, поскольку его занимали теперь иные загадки. Разумеется, Кодара поправится — и что потом? Как ему держаться с нею, как повести разговор? Оревин с Тирватом и прочие воины говорили, что она дерзка, предана своей госпоже-княжне, да и смелости отчаянной ей не занимать — недаром она пыталась бежать, хоть и понимала наверняка, что далеко не уйдет. А главное — нет ли у нее любимого там, в Туиме?

«Даже если ты будешь равнодушна, даже если скажешь, что ненавидишь меня, я не разлюблю тебя, — говорил мысленно Инвар, глядя на писаные дуги темных бровей Кодары и на сомкнутые, слегка дрожащие голубоватые веки. — Но как тогда быть с тобою? Отпустить не смогу, удерживать силой не хочу. Боги святые, если бы я знал! Но теперь поздно. Теперь мне одному решать».

И вновь искал он решения, и не находил. И не найдет — пока она не очнется.

Когда впереди показались тесовые крыши и резные коньки, потянуло дымом из печных труб, зазвенели на все лады голоса в пригороде, сердце Инвара затрепетало еще пуще. Дорога здесь была ровная, и он приказал подстегнуть коней. Сам он по-прежнему ехал обок с повозкой, не сводя глаз с пылающего лица Кодары, и словно не видел ни светлых стен своего города, ни домов, теремов и лавок, ни толп людей на улицах — день был в разгаре. Изумленно-любопытный гул, ржание коней, собачий лай, скрип повозок, запахи дыма, навоза и стряпни — лишь малая часть дыхания столицы — тоже проплыли мимо него. Мысленно он уже был во дворце, по-прежнему рядом с Кодарой. Все должно было быть готово к встрече — он загодя отправил в Вирилад гонца с приказами.

— Покои матушки на женской половине убраны? — сразу спросил Инвар слуг, едва въехал во двор и спешился.

Слуги и служанки молча поклонились, подоспевший конюх увел коня. За всех ответила Найва, пожилая начальница над всей женской прислугой:

— Все исполнено, государь, как ты велел. Гонец еще вчера прибыл…

Инвар кивком оборвал ее — сейчас не до пустой болтовни — и осторожно поднял на руки Кодару, все еще бесчувственную, поднял так, словно она была из горного хрусталя, который порой находят в горах Йарра.

— Позвать туда Валусу, немедля! — приказал Инвар, уже поднимаясь по широким, блестящим ступеням.

Найва тотчас умчалась, махнув нескольким девкам. Прочая челядь лишь покосились на девушку, которую Инвар сам нес вверх по лестнице к покоям давно умершей княгини. Там вправду все было готово, как должно: свежо, чисто выметено, всюду новые ткани и ковры, застелена постель с толстой периной и шелковым одеялом. Лишь только Инвар уложил бесценную свою ношу, как дверь вновь скрипнула — явилась Валуса.

— Займись ею, старуха, — велел Инвар. — Она ранена, у нее сильный жар. Да смотри, чтобы ни единого следа на теле не осталось. Я знаю, ты это умеешь.

— Как не уметь, государь. — Валуса отвернула плащ со спины Кодары, острым ножом срезала повязки, наложенные нынче утром. — Оллад, воин из твоей стражи, и жена его подтвердят. У них ведь доченька меньшая кипятком обварилась — и ничего, ни единого следочка на белом теле. Все сделаю, как прикажешь. Пусть сороки эти болтливые, — она кивнула на стоящих у двери глазастых служанок, — вскипятят мне воды да принесут тонкого полотна, прочее-то у меня при себе. — Она похлопала по бесчисленным мешочкам у пояса.

Инвар махнул служанкам, и те умчались быстрее нишанских кобылиц. Валуса тем временем принялась раскладывать на покрытой полотном лавке у постели травы, коренья и кривые бурые комочки, от которых на весь покой пошел резкий, но приятный запах. Вскоре подоспел слуга с горшочками, ступками и мисками — видно, старуха загодя велела ему принести их. Она неспешно принялась за работу и вдруг оглянулась на Инвара.

— А ты чего стоишь, государь? — сказала она, почти проворчала. — Не на что тут смотреть.

— Не тебе указывать мне, — нахмурился Инвар. — Я останусь здесь, пока она не очнется.

Он догадывался, что старуха непременно выставит его прочь, и отчасти желал этого, чтобы настоять на своем. Однако гневаться на Валусу было бессмысленно, слишком она ценна. И к тому же сама это знает.

— Ты, конечно, князь, — не повела бровью Валуса, — да только покуда я кого лечу, я сама себе и всем княгиня, вот так-то. Поэтому ступай-ка, государь, да наберись терпения, дело будет нескорое. Да и неужто зря меня колдуньей зовут? В чары не мешайся, государь, особенно в те, что творит женщина. — Старуха усмехнулась — не ехидно, как всегда, а с пониманием. — Не тревожься, я позову тебя, как будет можно.

Инвар вновь нахмурился, но заставил себя выйти. Перед тем он остановился у ложа Кодары и долго смотрел на нее, побледневшую и будто притихшую — жар сменился тяжким забытьем. «Не о чем тревожиться, — сказал он себе, унимая вновь пустившееся в бег сердце. — Старуха не обманет, она и не таких поднимала, чуть ли не из могилы вытаскивала». Рассказ Валусы про обварившуюся девочку, дочь дворцового стража, был истинной правдой и до сих пор не сошел с уст вириладцев. Не глядя на старуху, Инвар коснулся волос Кодары и прошептал: «Поправляйся скорее».

Будто назло, день у него выдался нелегкий — дворец наводнили просители, местные и приезжие, что явились искать княжеской справедливости. Верша суд, разбирая чужие споры, порой казавшиеся ему такими пустыми и глупыми, Инвар заставил себя отбросить тревоги и все ждал, не прибежит ли слуга или служанка от Валусы. Но и к вечеру, когда дела остались позади и последний жалобщик покинул дворец, старуха никого не прислала, а когда Инвар пришел сам, не пустила.

— Лечение на пользу пошло, государь, огневица ушла, — только и сказала она. — Коли хочешь, чтобы все следы сошли с тела твоей красы, не тревожь нас нынче ночью. Буду чары творить — ночь ведь самая пора для чар. Завтра тоже не тревожь, а на третье утро приходи. Тогда и очнется.

Если князь Инвар и не любил чего, так это ждать. Однако ни единым словом он не возразил Валусе, а ушел, с тайной усмешкой размышляя о том, что боги, видно, вздумали научить его терпению. Сам он в ту ночь так и не сомкнул глаз, обращаясь то к пресветлым небесным супругам, то к покойным отцу и матери, но чаще — к душе Кодары, дремлющей в израненном теле.

Вспоминая лицо девушки и все то, что он знал о ней, он не мог поверить, что душа ее может быть полна ненависти.

* * *

— А я говорю тебе, отец, что это они. Кто же еще способен на такую гнусность? Не удивлюсь, если сам Инвар, чтоб его Хидег заживо растерзал на кусочки, приказал своим прихвостням нарочно осквернить священное место — и заодно похитить мою сестру.

Князь Кеван пожал плечами, глядя на сына, который по привычке бешено расхаживал по палате туда-сюда и топал так, словно желал проломить пол.

— Не обязательно, — сказал Кеван. — И почему ты думаешь, что им была нужна именно Атауна?

Тойво замер на месте и с досадой хлопнул себя по лбу.

— А разве он не сватался недавно к ней? С него станется отнять у жениха невесту, лишь бы оскорбить нас. Но они ошиблись, — Тойво помрачнел, отвел взор, — и я сам не знаю, к добру или к худу.

— В приграничных областях всегда полно лихих людей, которым не указ ни людские, ни божьи законы, — заметил Кеван. — Те, что напали на мою дочь и ее свиту в Апи-Мей, не носили никаких знаков…

— Еще бы, — перебил сын, — Инвар же не дурак. Велел своим переодеться или вообще взял сторонних — тех самых лихих людей, о которых ты говоришь…

— Больше я не желаю об этом говорить, — оборвал Кеван и указал на ближайшую лавку. — А ты сядь и не мельтеши у меня перед глазами. Хвала богам, твоя сестра жива и на свободе. И, думаю, будет лучше отправить ее в Цериб как можно скорее. Обойдемся без пышных празднеств, свадебный поезд тронется в путь тайно. Приданое давно готово, так что можно хоть сегодня слать гонца к Зимару: пусть встречает невесту.

— Слышал бы ты себя, отец! — Едва усевшийся Тойво вскочил, сжал кулаки. — Тайно! Без празднеств! Позор-то какой! Будто моя сестра — простая беднячка, а не дочь князя! — Он перевел дух, лицо пестрело алыми пятнами гнева. — Неужто ты не видишь, какое это бесчестье — и для нас, и для Туимы, и для Атауны…

— Зато она будет в безопасности, — отрезал князь. — Как только свадебный поезд пересечет границу с Церибом, Атауну встретят посланцы жениха и воины. Вот пусть они и стерегут ее. А ты успокойся и радуйся, что те разбойники — неважно, кто они и откуда, — ошиблись.

— Вот как? — Тойво и не думал успокаиваться и вновь забегал по палате. — Стало быть, радоваться мне? Ты трясешься за жизнь Атауны, которая не стоит и мизинца Кодары! А до нее тебе дела нет!

— Кодара исполнила свой долг, — слегка нахмурился Кеван. — Именно для этого она была нужна при дворе. Мне жаль ее, но…

— Но выручать ее ты не собираешься, так? Да, конечно, не собираешься. И до меня тебе тоже нет дела! Тебе все равно, что я с ума схожу от мыслей, где она и что с нею сейчас!

Вот теперь князь явно разгневался. Он поднялся — вернее, вскочил с престола и вмиг очутился лицом к лицу с сыном, пальцы стиснули резной посох.

— Ты опять за свое? — процедил князь. — Может, прикажешь еще войну развязать из-за своей зазнобы — из-за какой-то худородной девки? Нет, я еще не сошел с ума. Повторяю, Кодара сделала свое дело, а что с нею будет дальше… — Кеван задумался на миг. — Быть может, все вышло к лучшему…

— Что к лучшему? — рявкнул Тойво. — Что она погибнет — или уже погибла? Я не допущу этого! Перерою всю Сиерану, всю Дейну, но отыщу ее. И горе тогда тем, кто посмел ее тронуть!

Кеван с усмешкой качнул головой и неспешно вернулся на престол.

— Дурак, — бросил он. — Бегаешь за нею, как глупый щенок, а она тебя знать не желает.

— Придет срок, и пожелает, — скрежетнул зубами Тойво.

— И зачем? По тебе сохнет столько девок, выбирай любую, тебе же не жениться на них. Да и на Кодаре ты бы не женился.

— Поглядим. — Тойво сверкнул глазами из-под нависших на лоб волос. — Неизвестно еще, кто из нас дурак. Говоришь, выбирай любую? Да на что мне любая, если я хочу эту! Хочу и получу, не добром, так силой! Если этот Хидегов ублюдок хоть пальцем ее тронул…

— Скажи мне, Тойво, зачем это Инвару? — попытался Кеван в последний раз. — Он желал взять мою дочь, а не какую-то служанку-телохранительницу. Если даже ты прав и нападение устроил Инвар: как ты думаешь, что бы он сделал, когда увидел, что похитили не ту девку?

— Вот именно. — Тойво тяжело упал на лавку, смяв ковер, закрыл лицо руками. — Он бы велел убить ее, а перед тем опозорил бы.

Князь Кеван тяжко вздохнул, утомленный спором. Нет, сына не переубедить, он сейчас не способен слышать голос разума — если вообще способен. С детства таким был, все делал наперекор — коли взбредет ему в голову идти, скажем, направо, то даже упряжка из десятка лошадей не развернет его налево. Свет ему клином сошелся на этой Кодаре. Будто впрямь наваждение какое: уж не приворожила ли его эта девица?

Кеван тотчас усмехнулся своим мыслям. На самом-то деле все проще: никогда прежде Тойво не знал отказа у девок — и вдруг напоролся на неприступную. Никакой приворот, никакая ворожба не разжигает так страсть юноши, как упорство девки. А значит, все обернулось к лучшему.

Воистину здесь не обошлось без мудрой помощи небесных супругов. С глаз долой — из сердца вон. Атауна скоро уедет к жениху, во дворце вмиг станет меньше девок и баб, а Тойво забудет и образумится. Пускай он горяч, как норовистый жеребец, и дела ему милее дум, да кто в молодости не был таким? Перебесится — и поумнеет. Да и жениться ему давно пора.