Меч рассудит (гет)

Веллор махнул двум ближайшим воинам. Едва те шагнули вперед, как Оревин заступил им дорогу, а Тирват крепче прижал к себе девушку, словно защищая.

— Не троньте ее! — сказали они в один голос, а Оревин прибавил: — Коли кто здесь и заслужил плетей, так это мы. Ее-то за что драть? Будь ты сам в плену, воевода, неужто не улучил бы миг да не решился сбежать?

— Ты верно сказал: вы заслужили, — кивнул Веллор. — Драть вас, княжеских наушников, я уж не стану — в том вина отцов ваших, что пожалели для вас розог в детстве. И в погреб сажать не буду. А чтоб не своевольничали, посидите в крепости под стражей. Приедет князь, пусть сам решает, чего вы заслужили.

Воины отстранили Оревина и вырвали Кодару из рук Тирвата. Она же оставалась безучастной, словно попытка побега отняла у нее последние силы — или же она потеряла последнюю надежду на спасение. Не глядя ни на кого, она лишь сжала губы и глубоко вздохнула — видимо, готовилась терпеть очередные муки.

Прочие же воины по знаку воеводы увели в крепость Тирвата, Оревина и Атала с Инитуром, перед тем отобрав оружие. Угроз гневом князя они не испугались. Прав был Понейг: князь далеко, а воевода — здесь, и на расправу скор.

Тем временем Кодару подтащили к столбу близ конюшен, где обычно наказывали провинившихся. Кто-то умчался за плетьми. Воины сдернули с девушки платье и схватились за ворот рубахи.

— Снять прикажешь, воевода? — спросил один. — Или просто порвать?

Было видно, как вспыхнули жгучим румянцем стыда лицо, шея и плечи Кодары. Веллор заметил это, как заметил и жадные взгляды многих воинов.

— Рвите на спине, и довольно. — Воевода нахмурился по привычке. — Нечего вам глазеть на голых девок.

Вздохнув не без сожаления, воины перекинули Кодаре волосы на грудь, привязали к столбу за вытянутые руки и разорвали рубаху на спине. Девушка чуть обернулась, и хотя взгляд ее ничего не выражал, Веллору почудилась в нем злоба. Вмиг вскипев, он в два шага подскочил к пленнице.

— А могу и передумать, — тихо сказал он ей. — Насильничать тебя я не позволю, но выставить голой перед всеми могу. Так и сделаю, если продолжишь упрямиться да злобствовать, змеища!

— Что за мать тебя родила, воевода, — только и сказала Кодара чуть слышно и отвернулась, вновь стиснув побелевшие губы.

Спина у нее была неширокая, но крепкая, под белой кожей виднелись сильные мышцы. Сейчас они напряглись — девушка сжалась, ожидая первого, самого страшного удара. Стоящие полукругом воины затаили дыхание, словно тоже ожидали боги весть чего. Веллор не смотрел на них, иначе гнев его разгорелся бы еще пуще, ибо во многих глазах читалось теперь явное сострадание. Но пойти открыто против воли воеводы не посмел бы никто.

Когда плеть свистнула в воздухе, Кодара вжалась головой в столб, стиснула белые, как у мертвеца, пальцы. Крика не было, хотя она вздрагивала при каждом ударе. Лицо ее почти полностью закрыли спутанные волосы — возможно, она прикусила прядь-другую, чтобы не кричать. Веллор стоял в двух шагах от нее и считал удары вслух.

На пятнадцатом ударе она не выдержала, послышались стоны. Девушка то сжимала кулаки, то драла ногтями веревку и столб. Плети будто замедлились, и Веллор прикрикнул на воинов, приказав бить в полную силу. Кровь уже брызгала во все стороны, порой долетая до воеводы.

Когда отсчитали тридцать ударов, ноги девушки подкосились. Веллор тотчас шагнул к ней, откинул волосы с лица: она была в сознании, глаза почти побелели и закатывались, на губах — кровавая пена. Он отошел и махнул воинам: продолжайте. Но те помедлили, опустив руки с плетьми.

— Не прогневайся, воевода, но так недолго и насмерть забить, — сказал один. — Вон, уже сомлела — все ж девка, не мужик. А в холоде да без еды и воды вмиг протянет ноги. Кому будет нужен ее труп?

Из-под спутанной темной гривы раздался еле различимый хриплый шепот. «Лучше мне умереть, чем жить…» — с трудом разобрали воины, что стояли ближе, прежде чем девушка повисла без чувств на руках. Суставы хрустнули, точно ее вздергивали на дыбу.

Веллор сплюнул с досады. Нехотя он велел снять пленницу и отнести обратно в погреб. Уходя, воины забрали узел с едой и плащ, которые принес недавно Оревин, воду все же оставили. Стеречь же пленницу воевода поручил лишь самым надежным людям из числа тех, кого ничем не разжалобить. И заодно велел каждого, кто хотя бы приблизится к погребу, хватать на месте и тотчас волочь под плети.

Весь день, ночь и новое утро в Паталаре напоминали прижавшую уши собаку, побитую гневливым хозяином. Смолкли привычные разговоры, ссоры и шутки, притихли бабы, даже горластые петухи и скотина в загонах не решались подать голос. Никто не смел ни единым словом перемолвиться ни о пленнице, ни о взятых под стражу княжеских приближенных. Дозорные на стене, обычно глядящие на запад, где лежала Туима, теперь чаще смотрели на восток, в сторону Вирилада. К столице вела дорога, проложенная века назад через южные отроги гор Йарра, и если ехать не спеша, путь верхом занимал дня три. Но князь, получив вести, мог и поспешить, поэтому его ждали в любой миг.

Когда золотоликая Анава, натешившись в полдень, медленно заскользила на сверкающих своих санях к западу, вдали показалось облако пыли, вскоре превратившееся в небольшой отряд всадников. Они неслись, обгоняя даже ветер, топот конских копыт напоминал внезапный гром, словно сюда мчалось верхом целое войско. Когда всадники подъехали ближе, стало видно, как спотыкаются кони, как тяжко опадают их покрытые пеной бока. Сами конники посерели от пыли, яркие одежды потускнели, но никто не смог бы не узнать в том, кто возглавлял их, самого князя Инвара.

* * *

Белый конь хрипел, воздух кругом сделался удушливой пылью, в ушах звенела кровь, а на сердце тяжким камнем лежало недоброе предчувствие. Инвар уже передумал все, что мог, с тех пор, как получил весть. Как быть, он не знал — раскаиваться поздно, содеянного не воротишь. Думы об ускользнувшей из его рук княжне изводили его беспощадной горечью: теперь все вправду кончено. Однако ему предстояло решать участь захваченной пленницы. И заодно поразмыслить о своеволии Веллора — воистину, прав был покойный отец, недаром предупреждал.

Инвар не замечал, как оставались позади десятки регов, как преодолел он за один день путь, на который обычно уходит три, как измучены люди и кони, как утомлен он сам. Горькие думы выжгли душу, и теперь он просто молил богов, чтобы ему достало разума разобраться во всем. Лишь бы не поддаться горячности, которая часто брала над ним верх — обычно к худшему. Правда, признавать ошибкой свой замысел с похищением Инвар по-прежнему не желал.

Со стен Паталара их заметили: гулко протрубили рога, отворились ворота, все громче перекликались голоса. Инвар чуть придержал коня и сделал знак свите — а то как бы заморенные бешеным бегом скакуны не пали тотчас, стоит им остановиться. Во дворе крепости собрались воины — в броне, при оружии, рядом стояли слуги, готовые взять коней. От крыльца шел твердым своим шагом Веллор, но сколько Инвар ни смотрел, он не заметил ни Тирвата, ни Оревина.

— Здрав будь, государь, — поклонился Веллор — не слишком низко. — Быстры же твои стражи, а сам ты еще скорее.

— Где она? — Инвар спешился, бросил поводья слуге. — Я желаю видеть ее. И где мои люди?

Веллор по обыкновению хмурился, пряча свои думы. И все же Инвар заметил в его непроницаемом взоре нечто странное — не то опаску, не то вызов.

— Девка в погребе, — ответил воевода, словно неохотно. — Сбежать пыталась, и я велел дать ей плетей. А все потому, что люди твои нарушили мой приказ, подкупили дозорного и пробрались к ней — боги весть, для чего. Девка-то пригожая… была, — ядовито прибавил Веллор. — Поэтому я велел взять их под стражу, чтобы не своевольничали.

— Привести их сюда, немедля! — Горло Инвара перехватило гневом, и пришлось тяжко выдохнуть раз-другой, прежде чем продолжить. — И девку тоже. Кто дозволял тебе ее бить, Веллор? Или ты ни во что не ставишь мое слово, раз не сумел дождаться его?

— Что сделано, то сделано, — ответил воевода, и слова его прозвучали эхом недавних дум Инвара.

Паталарские воины бросились исполнять приказ, не дожидаясь воеводы. Вскоре с бокового крыльца сбежали Оревин, Тирват и двое стражей — без поясов и оружия. Их осунувшиеся лица вмиг просияли, но Инвар не нашел в себе сил улыбнуться в ответ. Его вновь душил гнев, который усилился, едва он заметил двух воинов, что волокли под руки бесчувственную девицу в некогда белой разорванной рубахе.

Голова девушки свесилась на грудь и болталась, как будто шея была сломана, темные волосы мели мостовую. Длинную рубаху запятнала не только грязь, но и засохшая кровь. Когда Инвар кинулся к ним и коснулся руки девушки, то едва не отдернулся: холод обжег даже сквозь перчатку.

— Вот эта змея, государь, — спокойно произнес Веллор, словно ощущал себя правым. — Дерзка, злоязычна и упряма — впрочем, чего еще ждать от туимки? Говорит, что служит своей княжне, хотя правда ли это, боги весть. Моя бы воля, я бы ее покрепче допросил.

Девушка слабо пошевелилась — видимо, от солнечного тепла и свежего воздуха. Один из держащих ее воинов приподнял за волосы ее голову, открыв лицо. В тот же миг Инвар позабыл обо всем — о своих думах, кто виноват и почему, о словах, которые хотел сказать Веллору, и об упреках, которые хотел бросить своим друзьям. Он не мог отвести взора от бледного лица девушки с разбитыми губами и носом, с багровым синяком вокруг левого глаза.

— Она… — только и смог прошептать Инвар.

Он подхватил ее на руки. Из-под спутанных, пропитанных потом волос виднелась на шее пестрая плетеная тесемка, на каких носят обереги. Инвар вытянул тесемку и уставился на серебряный оберег в виде причудливого узла, обвивающего месяц, — знак и воинский, и девичий. От движения рубаха сильнее сползла с окровавленных плеч девушки, почти обнажив грудь. Над правой чернела родинка.

И в голове, и в груди Инвара сделалось тесно. Все кругом притихли, словно окаменели. Медленно он обвел всех помутневшим взором и остановился на Оревине и Тирвате, которые, казалось, изумились не меньше.

— Вы-то куда глядели? — с трудом выговорил Инвар. — Неужто не узнали? И даже защитить не смогли!

— Виноваты, государь! — Оба бросились на колени. — Прикажешь казнить — твоя воля, заслужили.

Инвар не нашел, что ответить им, хотя то, что друзья не стали оправдываться, чуть смягчило его сердце. Он рос вместе с ними, как с родными братьями, и хорошо знал, что они могут сделать, а чего не сделают вовеки. Сказать по правде, не так уж велика их вина, а если казнить здесь кого, то не их. Страшен явный враг, да еще страшнее враг затаившийся. Никто не проживет долго, коли в спину ему нацелен меч давнего недовольства.

— Горе тому, кто терзал тебя, краса моя…

Инвар коснулся губами волос девушки, закутал ее в собственный плащ и бережно передал воинам из своей свиты. Одного из слуг он послал за лекарем или за лекаркой — кто тут есть. А затем приказал себе перестать быть влюбленным и вновь сделаться князем — князем, вершащим суд.

— Стало быть, Веллор, так ты служишь мне — девок безвинных мучаешь?

Воевода и бровью не повел, хотя лицо его чуть посерело.

— Не девок, а врагов, — бросил он. — А кто враг, мужик или баба, то неважно. Я предлагал ей помочь нам похитить княжну — как ты и приказывал, государь. — Голос воеводы зазвенел ядовитой насмешкой: мол, сам, дурак, виноват. — Она отказалась, да к тому же дерзила нам, это все подтвердят. А потом решила сбежать, и я наказал ее.

— А зачем взял под стражу моих людей? — Инвар поборол гнев и старался говорить спокойно. — Зачем силой своей перед ними похвалялся, зачем обиды свои напоказ выставлял — мол, сослали тебя безвинно на границу? Ох, и прав же был отец мой, знал, что делает, только не разглядел он вполне нрава твоего, Веллор. Зато я теперь вижу. Таким, как ты, ломоть власти не нужен, вам все нужно, и выжидать вы умеете. Да только позабыл ты, мудрый воевода, что тот, кто хочет всего, порой всего и лишается. И жизни.

Вот теперь Веллор дрогнул, взгляд его забегал.

— Неужели казнить меня хочешь, государь? — сказал он, совладав с собой. — За что — за то, что девке худородной всыпал плетей, да за выдумки наушников твоих?

— Ты и сам горазд выдумывать, воевода! — крикнул Оревин.

Он хотел продолжить, но Инвар остановил его знаком.

— Коли заговорили, отвечайте по совести, — сказал он обоим друзьям. — Только встаньте сперва. Чем вы так прогневали Веллора, что он велел под замок вас посадить?

Оревин с Тирватом переглянулись и заговорили, дополняя друг друга:

— Воевода на допросе велел избить эту девушку, Кодару, а потом бросил в погреб. Кормить и поить ее он запретил, мы целый день следили, а когда сами пытались, нас гнали прочь, будто собак. А под утро попался нам дозорный посговорчивее, он сам сейчас в погребе сидит. Вздумали мы напоить да накормить девицу, а она возьми и вырвись. Кто ж знал, что она решится бежать? Тогда воевода приказал бить ее плетьми, мы вступились, вот и угодили под замок.

— Правда это?

Веллор не ответил. Тогда Инвар оглядел собравшихся воинов, и те нестройно отозвались: «Правда, государь». Воевода покосился на них, как на предателей, скривив губы, и поглядел прямо в глаза Инвару. Подданные не поднимают на государя таких взоров — был в нем открытый вызов с угрозой: «Не боишься, князь? У тебя с собой и двух десятков не будет, а у меня здесь — сотня, и мало кто из них решится пойти против моей воли».

Инвар сдержался и не стал отвечать словами. А сам, глядя то на Веллора, то на его людей, думал: «Боялись они тебя, пока я далеко был. А теперь поглядим, чья возьмет. Умеешь ты запугать, да не умеешь привлечь к себе сердца воинов».

Поспешные шаги и пыхтение прервали думы Инвара. Он увидел пожилую полную лекарку, увешанную оберегами: женщина всплеснула руками при виде израненной девушки и сделала двум слугам знак нести ее к ближайшему дому. Инвар едва не метнулся следом, проклиная и себя, и Веллора, и суд, который вынужден сейчас вершить. Впрочем, ни к чему его затягивать. Надо увезти ее отсюда, немедленно, и передать на попечение старухи Валусы — уж та смыслит в лечении побольше здешних. А с Веллором и так все ясно.

— Казнить его, — приказал Инвар. — Сейчас же.

Паталарские воины притихли, но не возразили ни словом, ни знаком. Те же, что сопровождали Инвара, тихо зашушукались за его спиной. Один прошептал: «Не лучше ли под стражу взять, государь?»

— Не лучше, — отрезал он. — Вы гляньте в глаза ему — такой не раскается, но затаит обиду и отыщет случай отомстить. Кто ненадежен в малом, предаст и в большем.

Веллор умел достойно проигрывать. Впрочем, даже вздумай он бежать или защищаться, у него бы ничего не вышло. Двое княжеских стражей заставили его встать на колени, третий двумя ударами снес с плеч голову. Дрожащие, молчаливые слуги унесли тело, потом сбегали за водой и смыли кровь.

— Остаешься пока за старшего, — сказал Инвар пожилому десятнику Накруну, который служил в Паталаре еще при покойном князе, и обернулся к Оревину, Тирвату и их спутникам: — А вы — живо на коней. Но сперва велите приготовить повозку поудобнее.

И кони, и повозка подоспели тотчас. Тирват с Оревином молчали и отводили глаза, не смея вновь заговорить. С грустью Инвар смотрел на них — если посудить по совести, не за что на них сердиться. Не они виноваты, а он, отдавший им приказ. Хотя говорить им об этом не стоило. Да и не до разговоров сейчас ему.

Тем временем лекарка и воины уложили девушку в повозку, застеленную сукном поверх волчьих шкур. Женщина поставила в угол повозки горшочек с мазью, а сама все качала головой да наказывала вознице ехать осторожнее. Инвар сунул ей в руку серебряное запястье и, не слушая благодарностей, мягко провел ладонью по спутанным темным волосам бесчувственной красавицы.

— Потерпи, милая… — шепнул он. — Скоро будем дома.