Меч рассудит (гет)

Двор крепости Паталар гудел от ропота, в который вплетались возмущенные крики: чтобы девка осмелилась так дерзить воеводе! Столь сильно было недовольство, что мало кто задумался над главным — как поступить с пленницей. Пока шум продолжался, Тирват отвел Оревина в сторону.

— Как нам быть? — тихо сказал он. — Будто впрямь морок. Либо мы обманулись, либо князь ошибся. Коли она не княжна, так на кой она ему сдалась? Но отпускать ее тоже нельзя.

— Думаешь, надо везти к князю, а там пусть он сам рассудит? — Оревин почесал бороду и вздохнул. — Ох, и рассердится же он! Нет, напрасно мы это все…

Его прервал разлетевшийся по всему двору приказ Веллора — отвести девушку внутрь крепости для допроса. Заодно воевода велел крутившимся поблизости бабам принести для пленницы наряд, какой ни есть, — нечего ей красоваться перед воинами в одной рубахе. Женщины умчались и вскоре вернулись с поношенным платьем зеленого сукна, которое натянули на Кодару. Та починилась молча, хотя презрительно поморщилась, но заплести себе косу она не позволила. Впрочем, паталарские воины тотчас отогнали женщин и, взяв девушку под локти, повели к крыльцу.

Веллор шагал следом, лицом мрачнее грозового неба, когда к нему подбежали Оревин с Тирватом.

— Ты что задумал, воевода?

— Неужто я перед каждым сопляком должен держать ответ? — сказал Веллор, прищурившись: он никогда не скрывал презрения к княжеским приближенным. — Что задумал, то исполню. Не вашего ума дело.

— Нашего. — Друзья встали плечом к плечу. — Кто увез девицу? Мы. Стало быть, нам ее и стеречь, пока князь не рассудит, как быть.

— Вестимо — у вас же одни девки на уме. — Теперь Веллор откровенно издевался. — Думаете для себя выпросить? А о том, что девка — туимка да приближенная княжны, не думаете. Куда вам, мальчишкам, мыслить наперед? Пьете сладко, едите с княжеского стола, носите княжеские обноски да жмете по углам княжеских девок, вот и возомнили о себе невесть что. Может, там, при дворе, вы в силе, а здесь сила и власть мои. Коли отправил меня князь на границу эту, забытую богами, так пусть считается. И вы считайтесь.

Тирват и Оревин переглянулись. Слова Веллора сочились ядом и давней обидой, горькой, как желчь. Однако он был прав: здесь, в Паталаре, сила — его. Много ли стоят они всемером против сотни? Придется подчиниться — но сделать это на свой лад.

— Стало быть, не отдашь девку? — сказал Оревин.

— Не отдам. Она пленница, а не утеха. А вы уезжайте подобру-поздорову да скажите князю.

— Князю мы скажем. — Прозвучало это так, что Веллор, уже развернувшийся, чтобы уйти, замер и обернулся. — Через стражей. А сами здесь останемся да приглядим, мало ли что. Власть властью, да не волен ты, воевода, гнать отсюда княжеских советников.

По измятому годами лицу Веллора было ясно все, что он думает о княжеских советниках. Но он промолчал, лишь сплюнул и развернулся, так стуча сапогами, что доски деревянной мостовой проминались под ним.

— Надо бы предупредить князя, — шепнул Тирват. — От обиды до измены — один шаг. Опасные речи старик ведет.

— Верно, — кивнул Оревин. — Старый сыч мнит себя мудрецом, а нас глупцами — ему же хуже.

Воины княжеской стражи стояли здесь же, ожидая приказов, и украдкой терзали рукояти мечей — видно, не по душе пришлись им приграничные нравы. Двоих — Инитура и Атала — Оревин с Тирватом оставили при себе, прочих же отправили в Вирилад к князю Инвару, велев рассказать все — и о Кодаре, телохранительнице княжны, и о словах Веллора. «Хоть уморите коней, лишь бы не терять времени понапрасну», — наказали они. А проводив стражей, приказали двум оставшимся нести дозор на стене — вдруг Веллору вздумалось бы послать своих людей да перехватить гонцов?

Но Веллору сейчас было не до того. Позабыв о княжеских приближенных, он поднялся по высокому крыльцу и вошел внутрь крепости. В этом покое он обычно проводил дни и отдавал приказы десятникам. Убранство здесь поражало скупой простотой: на бревенчатых, конопаченных мхом стенах — оружие да волчьи головы, у стен — лавки, на столе — чернильница, нож и твердый холст для письма; Веллор не держал писца, предпочитая писать все сам.

Сюда же воины привели пленницу — Кодару, как она себя называла. Веллор уселся на лавку, скрипнувшую под ним, и впился тяжелым взглядом в девушку. По знаку воеводы воины отпустили ее, и она стояла спокойно, хотя украдкой теребила то ткань платья, то пряди волос.

— Горе тебе, если солгала нам, — сказал наконец Веллор. — Поклянись богами, что сказала правду.

— Клянусь, — тотчас отозвалась она, вытянув по обычаю вперед сложенные руки: правая ладонь поверх левой. — Клянусь небесными супругами, Кармиром-небом и Анавой-солнцем, что я Кодара, служанка и телохранительница княжны Атауны. — Девушка опустила руки и вновь улыбнулась дерзкой своей улыбкой. — Только для чего тебе моя клятва, воевода? Разве мои слова и мои ладони тебя не убедили? Будь княжна Туимы воительницей, ты бы знал об этом.

— Не обязательно, — возразил Веллор. — Если ваш князь держал в тайне даже сватовство Зимара Церибского к своей дочери, он мог скрывать от соседей ее нрав и привычки, боги весть, зачем. Со времен недоброй памяти князя Пето туимские князья держат дочерей и сестер чуть ни не взаперти. Отчасти оно и верно — сами не соблазнятся и никого не соблазнят.

— Госпожа Атауна не такова, — нахмурилась Кодара: не иначе, обиделась за свою княжну. — Да и кинжалом орудовать ей ни к чему, для этого у нее есть я. Седьмой год при ней состою. Так уж вышло, что схожи мы лицом и ростом, пускай я не знатна родом. Вот и все, что вам стоит знать.

На последних словах Кодары в комнату вошли Тирват с Оревином. Веллор покосился на них с неприязнью, однако промолчал. Взор его вновь обратился к пленнице.

— Что же прикажешь делать с тобой, девица?

Слова прозвучали угрожающе, и девушка, видимо, поняла это — побледнела, сжала руки, огляделась по сторонам. Оревин шагнул вперед, тоже почуяв неладное.

— Мы тебе не желаем зла, — быстро сказал он Кодаре. — Не ты нам нужна, а твоя госпожа. Князь наш без ума влюблен в нее и желает жениться. Да раз уж ты здесь, то могла бы помочь нам: ты вернешься к своим и дашь нам знак, как и когда увезти княжну…

— Да ты в своем ли уме? — Кодара топнула ногой. — Измену мне предлагаешь? Чтобы я выдала госпожу мою, которую боги сохранили от ваших беззаконных рук…

— Ты глотку-то не дери почем зря, девица, — прервал ее Тирват. — Не на ярмарке. Скажи лучше нам, когда поедет в Цериб свадебный поезд. А может, госпожа твоя собирается еще раз в Апи-Мей — мало ли у вас, девок, обрядов?

Кодара молчала, глядя в пол и вновь теребя кончики распущенных волос, что окутывали ее плащом до середины бедер. Все мужчины до единого не сводили с нее суровых взоров. Поскрипывали доски — кто-то переминался с ноги на ногу, слышались тяжкие вздохи досады и брань шепотом: «Хидег сожри упрямую девку!»

— Отвечай! — приказал Веллор. — Не станешь помогать, как они сказали, — он хмуро кивнул на Тирвата и Оревина, — или вздумаешь обмануть нас, я велю обойтись с тобой так, как поступают с пойманными лазутчиками, что не желают говорить.

Кто-то из воинов засмеялся: «А как поступать с девкой-лазутчицей?» Веллор сурово глянул на шутника, и тот осекся. По лицу воеводы было ясно, что он готов проклясть и князя с его внезапной любовью, и оплошавших княжеских приближенных, и дерзкую пленницу, и собственную службу. Впрочем, все в Паталаре знали, сколь суров воевода, особенно к женщинам. Тирват с Оревином тоже знали — и потому поглядывали на Веллора не без опаски: как бы не вздумал выместить на бедной девке всю свою ненависть к ихней сестре.

Видимо, к тому и шло.

— Я сказал, отвечай! — рявкнул воевода на всю крепость, так, что сотряслись бревна и доски, а воины помоложе вздрогнули. — Будешь помогать нам?

Кодара не ответила. Воевода кивнул ближайшему воину, и тот, подойдя к девушке, ударил ее кулаком в лицо. Покачнувшись, она с трудом устояла на ногах, но ей отвесил подзатыльник воин, стоящий сзади, и она повалилась на пол.

— Да ты рехнулся, воевода!

Тирват и Оревин кинулись было на защиту пленницы: та — не та, дерзкая — не дерзкая, а такое обращение с девками князю не по душе. Веллор вновь подал знак, и воины Паталара оттеснили обоих, как ни рвались они вперед.

— Ох, и ответишь же ты перед князем! — крикнул Оревин.

— Отвечу, — пожал плечами воевода. — Я исполняю его приказ, то бишь делаю ваше дело, рохли неуклюжие. Надо отыскать княжну — отыщем. А эта ведьма наверняка знает и про поезд, и про все прочее. И все нам расскажет, хочет или нет. Поддай-ка ей еще, Гаун.

Тот же воин ударил девушку под ребра — один раз, другой. Она корчилась на полу, но молчала, даже криков не было. Оревин с Тирватом в плотном кольце воинов тоже молчали, багровые от злости, только скрежетали зубами. А Кодара, получив с десяток пинков, вдруг расхохоталась.

— Ай да храбрецы живут в Сиеране! — глумилась она, сплевывая кровь из разбитых губ и носа. — Два десятка мужиков одну девку лупят! Да лупите хоть смертным боем, ничего вы из меня не выбьете! Не предам мою госпожу…

Послышались два-три выкрика: «Сука! Ведьма!», кто-то кинулся на помощь Гауну и его товарищам. Их остановил очередным знаком Веллор.

— Хватит, — приказал он. — Подымите-ка эту Хидегову дочь.

Воины вздернули Кодару на ноги. Оревин с Тирватом содрогнулись, глядя на нее: растрепанная, окровавленная, в измятой одежде, один глаз заплыл, другой блестит от непролитых слез. Смотреть страшно. Много ли нужно девке, чтобы лишиться красы?

— Пристыдить нас хочешь, ведьма? — Воевода сжал подбородок девушки и поднял ее голову, глядя так, словно впрямь хотел задушить на месте. — Или разжалобить? Не выйдет. Поглядим, надолго ли хватит твоего упрямства. А может, ты думаешь, что наш князь над тобой сжалится? Нет. Коли станешь ты между ним и княжной вашей, пощады тебе не ждать. Так что думай, девка, пока срок не вышел. — Он обернулся к воинам: — В погреб ее, и стерегите крепко.

Воины поволокли Кодару прочь. Она хоть и крепилась, но от побоев еле переставляла ноги, роняя то и дело голову на грудь. Тирват и Оревин, еще багровые не то от гнева, не то от стыда, вновь переглянулись. И вроде прав воевода, и в словах его есть толк, да разве ж можно так с девкой, будь она кем угодно?

Тем временем воины разошлись по приказу Веллора. Они молчали, хотя во многих взорах угадывалось тайное сострадание, а то и недовольство: слишком уж суров воевода. Впрочем, были и те, кто держал его сторону, а если сожалели, то о другом. Свои-то бабы давно приелись — отчего бы не позабавиться с туимской девкой?

Но Веллор хорошо знал своих людей. Стеречь пленницу он ставил лишь тех, в чьей надежности не сомневался. Дозорным настрого было заказано болтать с кем-либо, особенно с княжескими приближенными. А те впрямь попытались раз-другой, пока не убедились, что все напрасно. Веллор не считал их подлинной угрозой для себя, хотя слегка сожалел о чересчур прямых своих словах — мало ли, как эти юнцы вывернут их и преподнесут князю. Посланцы-то их, стражи столичные, давно ускакали в Вирилад.

Что до Оревина, Тирвата и двух их спутников-воинов, Атала и Инитура, то они вскоре оставили свои попытки — до поры до времени. Коли сила сейчас не их, незачем кидаться грудью на запертые ворота — так недолго самим очутиться в погребах. Разве что пленная девка продолжит упрямиться, а Веллор разгневается пуще прежнего: тогда уж нельзя будет смолчать. Хотя много ли стоит нынче их заступничество?

Пока же они нашли пристанище в доме дальнего родича Инитура, Толлга, — жена его славилась своей стряпней на весь Паталар, даже воевода не брезговал. И, сидя за обильным столом, на котором разве что птичьего молока не было, княжеские приближенные гадали: а принес ли кто-нибудь хоть горбушку хлеба да кружку воды бедной пленнице?

До конца дня и всю ночь стража у погреба не ослабляла бдительности. Инитур и Атал, которым велено было наблюдать за погребом, сообщили, что к двери почти никто не подходил, разве что сам воевода под вечер. Зашел и тотчас вышел — не иначе, девка вновь отказалась говорить. Ни еды, ни воды ей так и не принесли.

Почти всю ночь княжеские посланцы промаялись без сна, как бывает, когда не ведаешь, откуда нагрянет беда. Под утро же воины доложили, что на стражу у погреба встал совсем молоденький парнишка по имени Понейг, не прослуживший на заставе и полугода. С таким легче будет сладить — либо подкупить, либо уговорить, а на крайний случай пригрозить гневом князя.

Паталар спал тревожным сном. В настороженной тишине хлопали где-то крыльями петухи, готовые звонко пробудить Анаву-солнце. Холодный ночной воздух словно дышал угрозой; в каждой тени, в каждом закоулке мерещились соглядатаи — просто любопытные или подосланные Веллором. Ступая неслышно, озираясь, точно воры, Оревин и Тирват шагали к погребу.

Понейг, мальчишка-дозорный лет семнадцати от роду, вихрастый и конопатый, позевывал на посту — время ему досталось самое тяжкое для стражи. При виде княжеских приближенных он вытаращился, разинув рот, но тотчас ухватился крепче за копье и преградил дорогу.

— Куда идете? — спросил он, напрасно стараясь сделать голос грозным. — Не велено никого пускать.

— Неужто тебе не жаль ее? — сказал Оревин, кивнув на запертый погреб. — У тебя, поди, сестры есть — представь, что с ними бы вот этак обошлись. И ни воды, ни кусочка хлеба.

— Мы же не собираемся ее выпускать, — прибавил Тирват и показал свою ношу — полный кувшин. На расписных боках его блестели капельки. — Только воды передадим. Или ваш воевода хочет заморить девку до смерти? Князю это не понравится.

Понейг явно колебался, кусая губы, копье дрожало в пальцах. Он походил сейчас на затравленного псами зайца. Ответ же его сказал все:

— Князь-то далеко, а воевода — здесь. — Парень вздохнул. — За такое он вмиг велит шкуру с меня спустить да самого в погреба бросит.

— А ну как умрет девка? — Оревин шагнул ближе, и Понейг отшатнулся, едва не влепившись задом в дверь. — Если по-хорошему, ее сейчас не холодом-голодом морить, а к бабке-лекарке доставить надобно. Случись что, воеводе тоже не поздоровится. А ты, чтоб не так больно было, когда станут драть, — на, держи.

Оревин протянул мальчишке серебряный наборный пояс: на это серебро любой селянин мог бы жить безбедно не один год. Глаза Понейга засверкали, на худой шее дернулся кадык, рука выпустила копье и потянулась за подарком.

— Сперва отопри, — велел Оревин. — И лестницу давай.

Мальчишка тотчас повиновался. Сунув ему пояс, Оревин нащупал порог и опустил лестницу. Тьма и затхлая, холодная сырость ударили в лицо, но у Понейга имелся светильник, который подхватил свободной рукой Тирват. Светя себе, они заглянули в погреб.

Девушка свернулась у сырой бревенчатой стены и как будто спала. Стук лестницы по полу и тусклый свет, видимо, разбудили ее: она подняла растрепанную голову, сощурилась, закрылась рукавом. Оревин взял кувшин у Тирвата и, пока тот придерживал край лестницы, спустился.

— Эй, девица, — окликнул он.

Здесь, внизу, было еще холоднее — зуб на зуб не попадал, дыхание вырывалось изо рта и ноздрей белыми облачками. Кодара приподнялась и выпрямилась, как могла, дыша на сжатые руки. В прищуренных глазах замер немой вопрос пополам с подозрением.

— Выпустить тебя мы не можем, — продолжил Оревин, — но негоже тебе страдать безвинно. Возьми воду. И еще возьми. — Он поставил на земляной пол кувшин, потом достал узелок. — Здесь хлеб, лук да сало. И плащ возьми, все теплее будет. — Стряхнув плащ с плеч, он положил его у стены.

— И на том спасибо, — медленно, хрипло произнесла Кодара.

Поневоле Оревин поклонился ей. А когда выпрямился, перед глазами будто тень мелькнула: девушка, точно вспугнутая птица, вскочила и метнулась вверх по лестнице. Помянув Хидега и всех его прихвостней, Оревин полез за нею, но она, уже наверху, со смехом толкнула лестницу вниз. Опешивший Тирват едва успел кинуться вслед за беглянкой, а Понейг уже вопил на весь Паталар: «Стой! Стой!»

Кодара далеко не убежала: побои и холод сделали свое дело. Тирват перехватил ее и поволок обратно, как бы она ни противилась. Оревин тем временем выбрался из погреба и, потирая ушибы, клял свою доброту. Девушка дрожала в руках Тирвата, уже не пытаясь вырываться, Понейг устал вопить и теперь то краснел от злости, то бледнел со страху. А крепость просыпалась: звенели голоса, оружие и броня, стучали сапоги, гавкали псы, где-то вскрикивали тревожно женщины. А потом шум поблек от зычного голоса воеводы:

— Что здесь такое?

Застегивая кафтан, Веллор шел к погребам, за ним бежали несколько заспанных воинов с копьями. Холодный взгляд воеводы вмиг охватил все: распахнутую дверь, княжеских приближенных, пленницу, что замерла в руках одного из них, растерянного мальчишку-стража. Тот сжался под этим взглядом и повалился на колени, заливаясь слезами и порой стуча лбом о деревянную мостовую.

— Прости, воевода, виноват я! — всхлипывал Понейг. — На серебро позарился… Пожалел девку проклятую, а она…

— Пожалел? — повторил Веллор. — Вот сам и просидишь в погребе дней с пяток, оно тебе впрок пойдет. Будешь знать, как жалеть врагов. — Он взглянул на девушку, которую по-прежнему держал Тирват. — А этой змее подколодной — сорок плетей.