Вернись ко мне, любовь моя! (гет)

— Адамма, помоги мне!

Он охотно подбегает, обхватывает меня за талию и легко поднимает. Я тянусь к кроне дерева, срываю плод. Круглый, красный — как недоступные мне теперь сферы.

Вот только есть этот плод нельзя — он не очищен, наполнен водами этого мира, как и всё под внешним куполом. Но мне нравится даже просто держать эти плоды, рассматривать их. Каждый не похож на другие, уникален.

Садовник сказал, что такова природа жизни: не просто копирование, а комбинирование в случайных сочетаниях. Так было и в прошлом мире, пока ангелы не отказались от этого, чтобы избежать ошибок в коде. Но Садовник как-то сказал, что ошибки — это путь к новому началу.

Новое начало — Хава. Мне нравится.

Я приподнимаю дыхательную маску, украдкой вдыхаю аромат плода — сладкий, щекочет ноздри. После очистки он исчезнет.

Адамма тут же обеспокоенно мычит, быстро опускает меня на траву и ловко поправляет маску. Хмурится. Он уже осознаёт, что воздух под внешним куполом может мне навредить. Когда я в прошлый раз понюхала один из цветков, то едва не задохнулась и он это видел.

Когда Адамма начинает грозить мне пальцем, я делаю это в ответ. Его серьёзное лицо выглядит смешно — обычно он непосредственный, как ребёнок. А ещё он любит слушать мои истории.

Да, Садовник запер Хранилище Памяти, но закрыть мне рот он не в силах. Особенно когда уходит за купол и Адамма остаётся в Саду один. Тогда я спускаюсь к нему, мы садимся на траву и я рассказываю. А он слушает. И с каждым разом его взгляд становится всё осмысленнее.

Сейчас я протягиваю Адамме красный плод. Он принимает, вертит в руках.

— Планета вот такой формы, — я постукиваю стопой по почве. — И звёзды... — указываю на солнце, сияющее в зените.

Сейчас время орошения, воздух наполнен каплями воды. Они преломляют свет, и по центру сада висит радуга — это очень красиво.

— Сфера — самая совершенная форма. Все тела под действием гравитации стремятся к ней. Главное, чтобы массы хватило. У звёзд её много. Они огромны, горячи, долговечны, но даже звезды умирают. Настанет день, когда погаснут все и мир станет тёмным и холодным.

Зелёные глаза Адаммы расширяются. Мне становится неловко. Он так легко пугается. Особенно темноты.

— Но это будет не скоро, — успокаиваю его я. — Очень и очень не скоро. Мы умрём куда раньше и этого не увидим.

— Ум... ум... — пытается повторить Адамма, но не получается. Его лицо искажается досадой.

— Успокойся! — Я касаюсь его руки, переплетаю свои пальцы с его, зажимаю их по очереди, Адамму это успокаивает. — Один, два, три, четыре, пять.

На скульптуре мужчины у Хранилища Памяти — четыре пальца, как и у меня. У Адаммы больше. Он лучше приспособлен к этому миру: может дышать без маски, есть неочищенные плоды и не травиться. Но сейчас он не кусает мой дар. А раньше хрустел ими так, что я только вздыхала от зависти.

— Садовник говорит, что мы никогда не умрём, — вспоминаю я. — Он может скопировать нас. И даже нашу память. Есть частицы, которые связаны между собой, даже находясь на расстоянии друг от друга. И сигналы внутри нашего мозга их изменяют, если настроить… Но это, наверное, слишком сложно для тебя?

Адамма не кивает. Смотрит на меня так внимательно, будто я самое прекрасное создание в этом саду. Но это не так. Бабочки ярче, стрекозы быстрее.

— Хочешь послушать про войну ангелов и демейнов?

Он быстро кивает. Адамма любит истории про борьбу.

— Наши предки долго искали в космосе сигналы разумных существ. Но всё, что улавливали, можно было объяснить звёздными остатками, аккрецией, столкновениями… Тогда ангелы решили, что они одиноки во вселенной. И это было нестерпимо.

Я вздыхаю, вспоминая, как скучала сама, до того как Садовник привёл Адамму.

— И тогда предки создали демейнов — форму даже не жизни, а разума. Лишённые тел, демейны существовали лишь за счёт энергии и сложного взаимодействия особых частниц. Они были... похожи на Садовника, понимаешь? Но Садовник создан, чтобы служить. Ограничен директивами и командами. А демейны были способны мыслить свободно. Могли не только вычислять, но и творить. И однажды один из них пожелал получить тело. Стать живым, представляешь?

Адамма кивает. Потом подносит растопыренные пальцы к голове, так он показывает Садовника, а потом хмурится и почему-то бьёт себя в грудь.

— Что?

Адамма задумывается, поджимает губы. А потом склоняет голову и показывает то, что я прежде не замечала: порт загрузки, но странный… Глубокий и трёхканальный. У меня за ухом тоже есть похожий. Двухканальный, через него можно загружать данные со сфер.

— Что это? — Я не понимаю.

Адамма выпрямляется, сжимает мои пальцы, мычит. А я всё думаю… Для чего Садовник встроил в тело Адаммы такой странный порт? Чтобы загрузить то самое готовое сознание?

— Адамма, Садовник водил тебя в Центр Вычислений?

Он не понимает, дёргает плечом.

— Там, где светящаяся сфера парит в цилиндре? Она похожа на солнце. От неё расходятся плазменные лучи. Это и есть… Садовник. Его сознание… Хотя нет, его замыслы. Когда-то Садовник там показывал мне, что хочет сделать с планетой.

Адамма кивает. Я поджимаю губы. Всё это странно. Тревожно. Может, стоит поговорить об этом с Садовником? Но он может и не ответить.

Адамма легонько трясёт мою руку, напоминая, что время в саду не бесконечно. Скоро насосы загудят громче и мне придётся вернуться в Ковчег.

Я поёживаюсь.

— Я оговорилась. В зелёных сферах не было ничего о том, что у Садовников может быть самосознание, — заверяю я, но скорее саму себя, чем Адамму, и от этого почему-то становится тошно, как от отравления. И я быстро добавляю: — Садовники ведь всего лишь программы. Очень сложные, способные к анализу, но не более. Они не могут меняться. Не могут эволюционировать, как демейны.

Адамма нарочито демонстративно зевает. Намекает, что ему скучно. Он любит истории о подвигах. Я — о любви. Иногда мы находим компромисс.

— Оставим войну. — Я трясу головой, отгоняя тревожные мысли. — Хочешь послушать, как ангелы научились летать?

Адамма быстро кивает.

Я продолжаю рассказывать. Пока насосы не начинают гудеть громче. Я замираю, смотрю в сторону врат. Скоро они откроются и Садовник вернётся.

Нужно уходить. Либо в следующий раз нам, возможно, не удастся поговорить вот так, свободно. Я заметила, что каждый раз, когда Садовник застаёт нас вместе, Адамме достаётся всё больше работы. А мне он говорит, что я могу навредить себе, находясь в Саду одна. Ведь если что-то случится, Адамма ничего не сможет сделать.

Я встаю. Адамма роняет красный плод, сжимает мою руку, мычит. Не хочет отпускать. Не понимает, почему мы должны прятаться.

— Мне нужно идти, — тороплюсь я. — Или он опять завалит тебя работой.

Но Адамма вдруг делает то, чего я не ожидала. Утыкается лицом в мои ладони.

Кончики пальцев покалывает. Кажется, у него начали расти волосы на щеках — короткие, жёсткие. Пока их не видно, они сливаются с кожей.

— Мне нужно спешить!

Он отпускает. Я делаю шаг в сторону — и тут же нога подворачивается, скользя по чему-то круглому. Плод…

Не устояв, падаю лицом в траву. Хруст.

Боли нет. Вернее, сначала. Потом горло сжимает спазм.

Приподнимаюсь на руках — жжение опускается всё ниже.

Дыхательная маска! Она треснула, ударившись о спрятанную в траве трубку.

Я резко поворачиваюсь к Адамме. В его глазах — ужас. В следующий миг он срывается с места, подхватывает меня на руки и несётся куда-то.

Бежит так быстро, что деревья сливаются в одно сплошное пятно. Или это моё сознание меркнет? Жар опаляет грудь, разливается по лёгким. Сердце колотится так бешено, что, кажется, вот-вот разорвётся.

Весь мир окрашивается в красный.

Боль.

Страх.

Я не хочу умирать!

Тьма и холод — вот что страшно. Я хочу тепла. Хочу жить!

Сознание почти угасает. Жар распирает грудь. Удары сердца гулко пульсируют в ушах. Ещё удар. Ещё…

И вдруг — холод! Он льётся по горлу, проясняет мысли.

— Ха-ва! Ха-ва! Ха-ва!

Чей это голос? Я никогда не слышала его…

Я начинаю кашлять, с трудом переворачиваюсь набок, поджимаю ноги к груди. Открываю глаза — мир всё ещё пульсирует красным и белым.

Когда всё проясняется, красный отступает перед стерильной белизной. Я ощущаю под собой жёсткость пола Ковчега. Адамма принёс меня сюда…

Я поворачиваюсь, охая, потираю грудь. Боль ноет снаружи. Адамма смотрит на меня, виновато прижимает кулаки к плечу.

Это он бил меня? Чтобы привести в чувство? Но откуда знал, что поможет? Это было в базовых знаниях, которые Садовник загрузил в него? А если нет? Если он сам всё понял?

— Ха-ва, — тянет Адамма с облегчением. — Ха-ва!

— Ты спас меня, — хриплю я и снова кашляю, изгоняя из лёгких остатки чуждого воздуха. — Спас!

* * *

Вернулась в племя. Оркхан не хотел отпускать. Но я хочу поговорить с За'рой.

Она сидит в углу, плетёт сухие травы, делает покров. Подхожу, сажусь напротив. Заговорить страшно.

Оркхан уходит, так сказал. А ещё… у него есть племя. Стоят у реки. Недолго, скоро снимутся. Идут от стылой земли — к зелёным землям. Там больше мелких зверей. Мелкие звери любят сочную траву.

Уйти с Оркханом… Оставить Угу? Угу маленький. Слабый. А Брор хочет мяса. Забрать? Угу — один маленький в племени. Женщины больше не рожают.

— За'ра, — говорю тихо. Уже выходит лучше. Но не как у Оркхана, всё равно во рту коренья. — Ухожу. В зелёные земли.

— Высокие, — рычит она. — Много высоких. Их земли. Чужие. Одна не выживешь.

— Гара не одна, — опускаю голову. За'ра не любит высоких. Стыдно ей говорить.

— Брор…

— Не Брор… Чужак.

— Из пещер?

Касаюсь горла, тру его. Как сложно сказать. Так же, как прежде думать. Понимаю, За'ра будет против. За'ра боится высоких. Помнит о прошлом племени. О том, как высокие её принуждали.

Брор меня принуждает. Понимаю её. Когда насильно берут — душит. Ломает. Потому должна уйти. Должна сказать, что сама ухожу. Чтобы не искали.

Отец один останется. Но с нами не пойдёт. Знаю.

Поднимаю взгляд на За'ру. Она смотрит — глаза как лёд, прозрачные. Мудрые. В них не знания — опыт. Да, так… Потому к ней пришла. У самой опыта мало.

— Высокие — зло, — говорит она. Поняла. Сжимает кулаки. — Лёд вернётся. Духи пещер вернутся. Высокие уйдут. Другое племя — наше. Туда иди. Не к высоким!

— Тише! Услышит.

Оглядываюсь на Брора. Сидит у костра, точит копьё. Посматривает на меня. Всегда смотрит, когда я в пещере. Душит это.