Жанна (джен)

Сестру и зятя Грейг оставил в Храмовом квартале, а сам отправился в стоящее на холме здание Высокой Консистории — пешком, так как коня у него не было.

Его прошение о личной встрече с генералом Ордена, магистром Гильермо Иннари, было удовлетворено чуть ли не в первый день после прибытия в Аратту. Грейгу даже не пришлось ждать несколько недель, когда Иннари найдет время для того, чтобы его принять. Сир Родрик, пользовавшийся гостеприимством храмовников уже полгода, утверждал, что большинству людей, просивших об аудиенции, сразу же говорили, что у Генерала нет возможности лично принимать просителей.

Грейг возразил, что он, в конце концов, не собирается обременять магистра личными делами, а хочет поговорить с ним о Ксаратасе. Было бы странно, если бы главу Воинствующей церкви не волновал бы островитянин, сумевший втереться в доверие к королеве Жанне и фактически разделить с ней власть в Алезии. Но Родрик в ответ на эти рассуждения только покачал головой.

— Не забывайте, что вы больше не военачальник, не придворный и подавно не любовник королевы, а беглец и государственный преступник, — сказал он с бесцеремонной прямотой. — У Генерала Ордена нет ни одной причины тратить на вас свое время. Вряд ли вы сумеете сообщить ему что-то новое о том, что происходит на материке. У Ордена имеются осведомители при каждом северном дворе, и эта сеть осведомителей действует быстро, эффективно и без шума. Думаю, причина тут не в вашем деле, Грейг, а лично в вас... Магистру интересно самому взглянуть, так ли вы похожи на вашего деда и отца, как о вас говорят.

Грейг начал сожалеть о том, что вообще позволил Родрику втянуть себе в беседу. И не потому, что Родрик так бестактно обрисовал его положение — тут он был прав, — а потому, что собеседник раздражал его сам по себе.

Родрик был лет на тридцать старше Грейга — ему должно было быть между пятьюдесятью и пятьюдесятью пятью. Он не страдал ни от болезни, ни от ран, но предпочитал жить в Храмовом квартале на положении «гостя» — то есть ничего не делать, вволю есть и пить и философствовать о тщетности чужих усилий. С той минуты, как Грейг заявил, что он вовсе не собирается скрываться от своих врагов в Аратте и не ищет в Ордене защиты от убийц, а хочет найти здесь союзников против Ксаратаса и вернуться на материк, чтобы покончить с ним, сэр Родрик, не переставая, пытался убедить его в том, что это совершенно бесполезно.

Он, наверное, считал, что лучшее, что можно сделать в таком положении, в котором оказался Грейг — это взять пример с него, и, сложив руки, позволить событиям идти своим чередом. Благо о пропитании, ночлеге и собственном будущем знатным «гостям» храмовников заботиться было не нужно. Какому-нибудь бедолаге, который всю жизнь таскает бочки в доках, разумеется, никто бы не позволил жить бездельником на всем готовом. В Храмовом квартале даже больных в лазарете заставляли заниматься разными делами — подрубать пододеяльники, перебирать крупу, готовить корпию и скатывать бинты… но сира Родрика никто, конечно, скатывать бинты не заставлял, так что у него оставалась масса времени и сил на то, чтобы стараться заразить своим унынием людей, которые по-прежнему хотели что-то делать.

Стараясь подавить раздражение, Грейг с усмешкой сказал:

— Если бы дело было в моем деде, генерал точно не захотел бы меня видеть. Или промариновал бы в ожидании полгода, постоянно обещая «со дня на день» найти время для беседы. Они ненавидели друг друга.

— Да; но не забудьте, что врагами они стали далеко не сразу, а до этого были очень близки, — возразил Родрик. — Думаю, что сама их вражда — следствие этой близости. Будь они совершенно посторонними людьми, вашему деду, вероятно, не пришло бы в голову с таким упорством обличать Иннари.

Грейгу пришлось с этим согласиться.

— Да, я слышал, что они дружили — до того, как Иннари сделал карьеру в Ордене…

— Это преуменьшение. Когда им было столько, сколько вам сейчас, Иннари и ваш дед были не просто лучшими друзьями и братьями по оружию, но и, по слухам, просто братьями — я слышал, после битвы при Антрене они обменялись кольцами и поклялись друг другу в верности и вечной дружбе.

Грейг дернул плечом.

— Ну, чего стоит клятва вечной дружбы по сравнению с двадцатью годами взаимной ненависти...

— Больше, чем вы думаете. Магистр Иннари — исключительно практичный человек, но он все-таки человек. И, судя по той скорости, с которой он согласился вас принять, ему тоже свойственны такие маленькие слабости, как ностальгия и простое человеческое любопытство. Вам бы стоило воспользоваться этим, — со значением сказал сэр Родрик.

— Ну, если вы правы — тогда я уже воспользовался этим. Если ностальгия или любопытство Генерала подтолкнули его встретиться со мной без лишних проволочек — в добрый час!.. Именно это мне и нужно.

Родрик выразительно поморщился.

— Да говорю же вам — оставьте вашу безнадежную затею… Если вы надеетесь, что вы расскажете Иннари то, что видели, и это поразит его в самое сердце и заставит Орден выступить против Ксаратаса — лучше не тратьте время. Вы впервые обнаружили, что собой представляют маги и на что они способны, и вас распирает возмущение — но магистр Иннари живет рядом с ними сорок с лишним лет… и, между прочим, не стесняется заключать с ними соглашения и даже пользоваться их услугами. Так с какой стати Генерал должен переживать из-за того, что Ксаратас делает в Алезии сотую часть того, что маги вроде Нарамсина каждый день делают на соседней улице?

Грейг опешил. Ему никогда не приходило в голову, что здесь, на Островах, занятия Ксаратаса и суть его помощи Жанне не были секретом даже для кого-то вроде Родрика.

— Нарамсин, по крайней мере, делает все это на своей земле. А Ксаратас — на нашей, — мрачно сказал Грейг, оправившись от изумления. — Орден двести лет ведет войну за то, чтобы искоренить власть магов на Архипелаге. А попытка магов вторгнуться на континент тем более, по-моему, требует решительных действий.

Родрик сокрушенно покачал головой.

— Мне уже почти жаль, что магистр решил принять вас сразу же после вашего приезда, — вздохнул он. — Если бы вы пробыли здесь подольше, у вас было бы время присмотреться и понять, как устроен наш здешний мир. Тогда вы лучше понимали бы, чего вы можете добиться от магистра, а о чем лучше забыть. Вот если вы, к примеру, захотите получить от Генерала место в Ордене... и даже перепрыгнуть через пару самых раздражающих ступеней посвящения и избежать всех сопряженных с этим неприятностей — то у вас вполне может получиться. Но убеждать Иннари в том, что Орден должен воевать с Ксаратасом — это пустая трата времени. И лучший способ потерять тот шанс, который вам дает ваше происхождение и ностальгические чувства Генерала. Вы когда-нибудь задумывались, почему поссорились Иннари и ваш дед?..

— Отец рассказывал, что дед считал магистра беспринципным и тщеславным человеком, — сказал Грейг, решив не уточнять, что он имел в виду не сэра Ульрика, а Саймона. — Дед говорил ему, что магистр Иннари называет себя «служителем Божьим», но на самом деле он и его братья хотят сделать Бога собственным слугой. И что Воюющая Церковь на деле воюет не за Господа, а за то, чтобы люди вроде Иннари могли владеть огромными богатствами и тешить свое властолюбие. Дед считал это святотатством. А когда Иннари стал Генералом, дед повсюду заявлял, что тот погубил свою душу... Раньше, мол, Бог еще мог простить его, ввиду того, что он был пешкой для своих начальников и страдал от чужих амбиций, но теперь все изменилось. Теперь он сам обманывает молодых людей и заставляет их служить обманным целям ради своей власти и тщеславия, поэтому Иннари проклят. — Грейг вздохнул. — ...Не представляю, как магистр смог это стерпеть, не послав деду вызов!

— Проще, чем вы думаете… Он правильно рассудил, что ему со всех точек зрения удобнее изобразить смирение и всепрощение. Если кто-нибудь спрашивал его, намерен ли он как-то отвечать на эти оскорбления, Иннари напускал на себя постный вид и сожалел о заблуждениях вашего деда. А потом вворачивал, что он всегда готов обнажить оружие ради защиты Церкви, но не собирается сражаться с кем-то из единоверцев ради собственного самолюбия. А поскольку магистр, действительно, участвовал в многих сражениях и на деле доказал свою доблесть, никому не приходило в голову посчитать его трусом, который просто боится драться с вашим дедом. Иннари убил двух зайцев разом — неофиты в ордене превозносили его кротость и смирение, а те, кто был больше похож на него самого, мысленно аплодировали его трезвости и хладнокровию… К тому же, я не думаю, что Гильермо Иннари так уж сильно задевали слова о святотатстве или же о том, что он погубил свою душу, — язвительно улыбнувшись, сказал собеседник Грейга. — Я вообще сильно сомневаюсь, что он верит в Бога. Если бы ваш дед ставил себе целью вывести Иннари из себя, ему бы следовало поискать какую-то другую тему для своих нападок.

— Вы это серьезно?.. — спросил Грейг, не зная, как следует относиться к таким заявлениям.

— Абсолютно, — хмыкнул Родрик. — Кстати, если бы Генерал действительно решил покончить с вашим дедом, он не стал бы посылать ему вызов. Вы в Храмовом квартале всего пару дней, и пока видели только послушников и рядовых рыцарей Ордена — поэтому вам может показаться, что верхушка Ордена не слишком сильно отличается от них. Но это далеко не так… все, кого вы тут видите — из тех людей, которые всю жизнь останутся на низших должностях — обычные солдаты, переписчики, хирурги и так далее. Многие из них в самом деле хотят просто служить Господу. Но те, кто с самого начала начинает пробиваться вверх, приходят в Орден не затем, чтобы служить. Чтобы пробиться в высшую элиту Ордена, нужно иметь особый склад характера. Любой, кто прошел этот путь до самого конца, давно расстался с щепетильностью в обычном понимании этого слова. Так что, если бы Генерал решил, что ваш дед ему мешает, или просто разозлился бы по-настоящему, можете быть уверены — с мессиром Риу быстро приключился бы какой-нибудь трагический несчастный случай. Ваш дед все время говорил о власти, ради обладания которой люди вроде Гильермо Иннари святотатствуют и лгут, но он явно не представлял себе масштабы этой власти. Он не понимал, что, если ты стал Генералом Ордена — то это означает, что на всех трех континентах найдется не больше сотни людей, с которыми ты не сумел бы, если пожелаешь, сотворить все что угодно... К несчастью для вас, Ксаратос принадлежит к числу тех немногих, с кем разделаться будет сложно, а вдобавок еще и рискованно — и эти риски совершенно точно не окупятся. Поэтому, при всей их власти и могуществе, храмовники пальцем не шевельнут, чтобы вмешаться в это дело.

Грейг ощутил, что у него голова идет кругом от всех этих рассуждений его собеседника. Он сослался на то, что ему надо выспаться перед аудиенцией, и с облегчением покинул Родрика — но потом еще долго ворочался в своей постели, вспоминая этот неприятный разговор.

После рассказов Сайма Грейг прекрасно понимал, что магистр Иннари — сложный человек, и что в обвинениях, которые дед выдвинул против бывшего друга, было какое-то зерно истины. Но все-таки трудно было поверить, что Генерал Ордена и остальные члены орденского Капитула действительно были такими мерзавцами, какими их изображал сэр Родрик. Честолюбие и жадность — самые обычные пороки, которые развиваются практически у всех, кто обладает хоть какой-то властью. Но изображать верхушку ордена, как людей, способных на хладнокровное убийство, и вдобавок ко всему — законченных безбожников, — это, пожалуй, было как-то слишком… В конце концов, истерзавшие Грейга тревога и сомнения заставили его почувствовать злость на самого Родрика. Это же надо — попивать вино и разглагольствовать о том, какой циничный человек Гильермо Иннари и другие высокопоставленные храмовники, но при этом жить на орденских харчах и не видеть в этом ничего странного!.. Ну правильно, снаружи, за стенами Храмового квартала, начинается чужой и незнакомый мир, к которому понадобится приспосабливаться, трудиться в поте лица и рисковать, а здесь — можно просто сидеть и разглагольствовать о зле, с которым ничего нельзя поделать.

«Ладно, черт с ним, — сказал себе Грейг, вспомнив о том, что ему нужно встать со свежей головой, а тратить силы на пустое раздражение бессмысленно. — Завтра пойду и посмотрю на Гильермо Иннари сам. А пока нужно спать».

Он в самом деле выспался и чувствовал себя прекрасно отдохнувшим, так что был даже рад возможности пройтись пешком. Даже подъем на крутой холм, буквально нависающий над городом, дался ему без всяких усилий. С вершины холма открывался заманчивый вид на простирающуюся внизу Аратту и морское побережье, но Грейгу сейчас было не до того, чтобы любоваться видами, так что он сразу же направился к белому зданию орденской Констистории.

Грейг уже знал, что маги запрещают устанавливать святилища и алтари чужих религий под открытым небом, на виду у местных, но сейчас смог убедиться в том, что Орден не считался с этим правилом. Огромная жаровня, символически изображающая пламя Негасимого Огня, пылала прямо перед главным входом Консистории. А поскольку местный огонь, конечно, не был Негасимым, храмовый служитель как раз выгребал из жаровни пепел и золу и подкладывал в неё дрова, пропитанные нефтью. Проходя мимо, Грейг почувствовал, как запах «земляного масла» пробивается через благовония, которые традиционно жгли в таких кострах.

У входа в Консисторию дежурило несколько рыцарей в белых плащах, на каждом из которых были красной нитью вышиты языки пламени. Смотрелись они грозно — но, услышав его имя, не только позволили ему войти, а даже вежливо вызвались проводить Грейга к Генералу — так что несколько минут спустя Грейг, наконец, воочию увидел человека, о котором столько думал несколько последних дней.

Природа наделила Гильермо Иннари на редкость благородной внешностью, а орденское предписание не стричь волос пошло ему на пользу — серебряные седины как нельзя лучше подчеркивали его оливковую кожу и чёрные глаза, а аккуратно подстриженная борода, как ни странно, помогала Генералу выглядеть моложе. Если юнцы обычно отращивают бороду ради того, чтобы казаться старше своих лет, то в возрасте Гильермо Иннари она помогает скрывать дряблый подбородок и морщинистую шею.

По подсчётам Грейга, другу его деда сейчас должно было быть около семидесяти трёх-семидесяти четырех лет.

Поверх темно-бордовой мантии магистра лежала массивная золотая цепь из круглых медальонов, украшенных гербами крепостей, взятых рыцарями Ордена за время священных войн, а на цепи висел знак Негасимого Огня, сделанный из переливающихся на свету алмазов.

Грейг дошел до середины комнаты и преклонил колено, но магистр замахал руками:

— Встаньте, встаньте!.. Это ни к чему... — сказал он с удивившим Грейга добродушием. — Для меня наша встреча — не официальная аудиенция. Когда мне сообщили, что сир Грегор Риу просит у меня его принять, мне на секунду показалось, что я возвратился в прошлое. Вы так похожи на вашего деда в его двадцать пять, что у меня такое ощущение, как будто бы я сам помолодел — а это в моем возрасте редкое ощущение. Редкое — и очень приятное… Садитесь, сир.

Грейг поднялся и сел в предложенное ему кресло у стола.

— Монсеньор, я хотел поговорить с вами о маге по имени Ксаратас, который помог Ее величеству отстоять её законные права на трон — но теперь злоупотребляет ее благодарностью и практикует абсолютно недозволенные вещи, даже… человеческие жертвоприношения.

— Да, — кивнул Иннари. — Мне докладывали о вашем покушении на Ксаратаса и о том, что вас лишили званий и земель и вышвырнули из страны. Так что можете не терзать себя и не рассказывать эту печальную историю еще раз. Я понимаю, что сейчас вы чувствуете себя человеком, потерявшим все. Но, уверяю вас, мир не кончается в Алезии… И, может быть, если бы с вами не случилось этого несчастья, и вам не пришлось отправиться в изгнание, вы бы, в конечном счете, много потеряли. Человек, никогда не живший за пределами собственного отечества — все равно что слепец, который видит только одним глазом.

— Если бы дело было исключительно во мне, я никогда не стал бы беспокоить этим вас, магистр, — удивленный оборотом, который магистр придает их разговору, сказал Грейг. — Я уже уже один раз сменил отечество, когда уехал из Фэрракса в Ньевр. Разумеется, это не то же самое, что перебраться из Алезии в Аратту, но все-таки перемена ощутимая — особенно для мальчика, каким я тогда был.

— Да, в самом деле… Здесь, на краю земли, легко забыть, что разные части Алезии могут быть так же далеки по своим нравам и обычаям, как две отдельные страны… С Архипелага вся Алезия кажется чем-то монолитным. Как, наверное, и Острова — для вас, — сказал магистр.

Грейгу начало надоедать, что Гильермо Иннари упорно делает вид, что они встретились, чтобы поговорить о его деде, или об Алезии, или о том, что произошло лично с ним.

— Я хотел знать, что Орден собирается делать с Ксаратасом, — сказал он в лоб, надеясь, что на этот раз даже Иннари не сумеет «не заметить» истинного смысла его слов.

Магистр вздохнул.

— Надеюсь, что вы понимаете, что, будучи главой Ордена, я не обязан отчитываться в своих действиях и планах частным лицам вроде вас, — заметил он куда более сухо, чем в начале их беседы. — Но вы внук Грегора Риу — и поэтому я вам отвечу. Когда до нас впервые стали доходить тревожные свидетельства о действиях Ксаратаса, Капитул уже обсуждал вопрос о том, чтобы использовать ресурсы Ордена против этого мага. Но это куда сложнее, чем вы думаете. Во-первых, если мы попытаемся надавить на Жанну и потребовать, чтобы она прогнала этого мага, она нам откажет. Орден во время ее конфликта с узурпатором держал нейтралитет, а Ксаратас помог ей победить. Так что вполне естественно, что она не захочет оттолкнуть своего самого надежного сторонника ради людей, которые отказали ей в помощи. Так что, с одной стороны, мы поссоримся с Жанной и с Алезией. А с другой стороны — на Орден ополчится Нарамсин и его маги. Ни они, ни мы не в силах одержать победу и вышвырнуть своих противников с этого острова, а значит — приходится сосуществовать друг с другом, искать компромиссы и идти на всевозможные уступки. Грубо говоря, мы не режем людей Наместника на улицах, а они не трогают священников и пилигримов. Выступление Ордена против Ксаратаса было бы грубым нарушением сложившегося равновесия. Нарамсин посчитал бы его объявлением войны… и был бы прав — ведь Ксаратас отправился на материк не тайно, по приказу Нарамсина, а по просьбе самой Жанны. И при дворе Жанны он тоже находится по ее воле. Что делает любые враждебные действия против него актом неспровоцированной агрессии… Кроме того, я посоветовался с магами, которые предсказывают будущее. Среди них есть те, чьи предсказания очень точны, поэтому мы вынуждены прибегать к их магии в особо важных случаях. И вот что я узнал благодаря этому магу. Выступление против Ксаратаса повлечет за собой конфликт с Нарамсином и с Жанной. Войну с Нарамсином Орден проиграет и в итоге постепенно потеряет все, что было создано за последние двести лет. А вот конфликт с Жанной закончится вступлением в союз, и после того, как Орден потеряет свои земли на Архипелаге, он еще около пятидесяти лет будет существовать в Алезии. Но кончится эта история трагически. Короли неблагодарны, юноша… Если ты отдаешь им половину того, что имеешь, они требуют отдать другую половину. Сокровища нашего ордена будут разжигать их алчность, и один из потомков королевы Жанны пожелает уничтожить Орден, чтобы ими завладеть. И тогда Ордену придет конец.

Грейг с изумлением смотрел на собеседника. Он ожидал чего угодно, только не того, что Гильермо Иннари станет толковать о предсказаниях. Да это и само по себе было дико — орденский магистр, прибегающий к услугам прорицателей!

— И вы уверены, что этим предсказанием и правда стоит верить, монсеньор? — как можно осторожнее и вежливее спросил Грейг. — Разве магам не выгодно, чтобы вы ни во что не вмешивались?

— Неважно, что им выгодно, а что невыгодно, — махнул рукой Иннари. — Мы здесь имеем дело с магами не первый год, и изучили их гораздо лучше вас. Глупо надеяться на честность мага, но можно заставить его сказать правду, если знать законы его ремесла. Если маг поклянется сказать правду и скрепит свои слова кое-какими ритуалами, то он просто не сможет обмануть. В противном случае вы сразу же увидите, что он солгал. Есть клятвы, которые немедленно карают нарушителей. Так что вы можете не сомневаться — этот маг сказал мне правду.

— А того, что будет с нашим миром, если не остановить Ксаратаса — этого вам не рассказал ваш маг?.. — до хруста стиснув зубы, спросил Грейг.

Магистр с усмешкой покачал головой, как будто бы они играли в шахматы, и противник сделал неожиданно удачный ход.

— Об этом я его не спрашивал, — с тонкой улыбкой сказал он.

— Так, может быть, стоит спросить теперь?

Иннари тяжело вздохнул.

— Я понимаю ваши чувства, сир. Я даже мог бы подыграть вам… притвориться, что готов прислушаться к вашим словам, дать вам надежду — а потом «раздумывать» и тянуть время. В некотором смысле, это было бы милосердно. Сейчас вы оторваны ото всего, что знали, полны горечи и гнева и кипите от желания что-нибудь сделать. Но, если вы бы вы пожили здесь, в Аратте, какое-то время, заняли бы место в Ордене, нашли новых друзей — то вы, возможно, осознали бы, что ваша жизнь не связана ни с Жанной, ни с Ксаратасом — во всяком случае, не связана так крепко, как вы сейчас думаете. Время, молодой человек, куда сильнее, чем считают люди в вашем возрасте… Сейчас вам кажется, что ваши чувства никогда не переменятся, но новые заботы постепенно вытесняют все наши воспоминания о прошлом, и оно мало-помалу отдаляется от нас, становится просто воспоминанием, которое уже не может перевесить настоящее. Однажды утром вы проснулись бы — и поняли, что можете просто забыть обо всем, хорошем и плохом, что раньше составляло вашу жизнь, и на обломках этой старой жизни построить себе другое будущее. Словом, в память Грегора, имя которого вы носите, я мог бы попытаться помочь вам и дать вам время успокоиться… но я не стану. Я хорошо знал вашего деда, юноша, и, если вы похожи на него не только внешне — то, чего доброго, потом вобьете себе в голову, что я мерзавец и предатель, который вас обманул и должен заплатить за это своей жизнью. И тогда придётся вас убить. Поэтому не станем тратить время впустую… Орден не бросит все, что было завоёвано на протяжении веков, чтобы помогать королям, которые потом нас уничтожат. Жанна сама призвала Ксаратаса. Если не ошибаюсь, ваш отец ей в этом помогал. Она довольна своим союзником и ни о чем нас не просила, а тем более — ничего не обещала нам взамен. Теперь Ксаратас — главная опора ее трона, ее советник и наставник — и не только в государственных делах, но и в разврате. И ее — в отличие от вас — такое положение вещей устраивает. Так что мы тут совершенно ни при чём.

— Я не просил вас спасать Жанну. Я просил вас сделать то, ради чего вы создавали Орден, — резко сказал Грейг. — Вы призываете людей отдавать вам свое имущество, отказываться от семьи и надевать белые плащи, чтобы бороться с властью магов и со злом, которое несет их магия — но при этом, если присмотреться, вы отлично ладите с этими магами. Вы вступаете с ними в альянсы, помогаете друг другу, прибегаете к их помощи, чтобы узнавать будущее — и при этом вам хватает совести обвинять королеву Жанну в том, что она призвала Ксаратаса?..

Грейг чувствовал, что гнев клокочет у него в груди, заставляя забыть об осторожности. Он понимал, что он — бесправный, потерявший все свои владения и связи человек, который здесь, в этой чужой стране, не может рассчитывать ни на чью помощь и поддержку, и что без защиты Ордена его почти наверняка быстро отыщут и убьют, но то, что Иннари сказал о королеве, заставило его позабыть об осторожности.

— Жанна прибегла к помощи Ксаратаса, когда она была доведена до крайности, — со злостью сказал он. — Убийца ее матери захватил ее трон, лишил ее законных прав и собирался лишить ее жизни или, в лучшем случае, замуровать в монастыре. Она была почти ребенком и уж точно не знала о магах и об их искусстве столько, сколько знаете вы сами. Жанна просто послушала своих советников, но вы — вы-то используете магию с открытыми глазами, продолжая, в то же время, объявлять себя ее главным противником. Вы требуете от своих сторонников беспрекословно подчиняться вам и отказаться от всех земных благ ради того, чтобы бороться с магией — но не стесняетесь сказать, что ваши земли и богатства Ордена важнее, чем то, что с помощью Ксаратаса магия утвердится на материке! Не знаю, так ли я похож на своего деда, как вам кажется — я никогда его не знал, — но вы, мессер, действительно обманщик. То, что вы внушаете своим сторонникам и ради чего вы требуете от них послушания — это обман. На самом деле Орден, судя по всему, заботит только власть и укрепление вашего личного могущества. И я охотно повторю это любому, кто захочет меня слушать.

— То есть — тем немногим, кто будет способен вас понять, — поправил магистр с сардонической улыбкой. — Вы забыли, что в Аратте говорят на языках, которых вы не знаете, и здесь вам поначалу будет трудно даже попросить воды, не то что кого-нибудь обличать. Когда-то, много лет назад, мы страшно поругались с вашим дедом, с которым когда-то были лучшими друзьями. Тогда он сказал мне то же, что и вы сейчас. И сдержал свое слово — до последнего своего дня порочил Орден и лично меня везде, где только мог. Но он был знатным рыцарем и близким другом короля. Его не лишали его земель, за ним не гонялись убийцы. Он не должен был просить меня о том, чтобы я содержал его родных…

Грейг скрестил руки на груди.

— Не помню, чтобы я просил о чем-нибудь подобном. Или вы пытаетесь сказать, что деньги Ордена — это ваши личные деньги, и использовать странноприимные дома, построенные на пожертвования паломников — значит просить о чем-то лично вас?..

В глазах магистра сверкнул гнев — но потом Гильермо Иннари откинулся на резную спинку кресла и мрачно усмехнулся.

— Риторике и логике вас обучили хорошо. Если бы мы вели публичный диспут, вы наверняка снискали бы одобрение подобным выпадом. Но сути дела это не меняет, и я думаю, мы оба это понимаем. Ваш дед решил, что хочет быть моим врагом, и был очень последователен в этом своем желании — что ж, это я могу понять. Но вы, молодой человек, ведете себя так, как будто вы враг самому себе. Я не настолько мстителен, чтобы заставить вас и ваших близких заплатить за то, что вы, после всех пережитых потрясений, не способны разговаривать разумно. Но, если вы действительно намерены повторять свои речи за пределами этого кабинета — то, предупреждаю вас, это не кончится для вас и для ваших родных ничем хорошим. Так что перестаньте уже думать о вселенской справедливости — это Аратта, а не Царствие Небесное! — и позаботьтесь лучше о самом себе. Ну а пока — оставьте меня, сир… Мне, в отличие от вас, давно уже не двадцать лет, и я устал. Идите и не забывайте обо всем, что я сказал.

«Ну что ж. По крайней мере, честно» — подумал Грейг про себя. Слепящее негодование мало-помалу отступало. Теперь, когда магистр сбросил маску, которую он надел в начале разговора, и заговорил с циничной и спокойной откровенностью, Грейгу гораздо меньше хотелось его придушить.

— Спасибо за беседу, монсеньор, — сказал он, поднимаясь на ноги и слегка поклонившись собеседнику. — Если я верно понял вас, мои родные могут по-прежнему пользоваться кровом и защитой в Храмовом квартале, и наша сегодняшняя встреча не будет иметь для них дурных последствий?

— Нет, не будет. Мне это не нужно. Я, к примеру, знаю, что сир Родрик в разговоре с вами был очень неосторожен в своих выражениях о руководстве Ордена. Но большую часть времени он ведет себя тихо и благоразумно, и его никто не трогает. Советую вам брать с него пример.

Грейг качнул головой.

— Не думаю, что у меня будет возможность присмотреться к сэру Родрику получше и чему-то научиться у него. Я вернусь в Храмовый квартал только затем, чтобы забрать оттуда свои вещи.

Магистр, который и правда выглядел уставшим и сидел, откинувшись на спинку кресла и полуприкрыв глаза, от этих слов словно проснулся и снова посмотрел на собеседника внимательным и острым взглядом.

— Все-таки решили объявить нам войну?.. — спросил он сухо.

— Нет, мессир. У меня нет ни времени, ни сил воевать с Орденом. Я должен воевать с Ксаратасом. И, раз уж Орден не желает принимать участия в этой войне, то и мне в Храмовом квартале делать нечего.

— Эта ваша «война с Ксаратасом» кончится тем, что вас отравят или всадят нож под ребра. Вы не знаете эту страну и этот город — а я знаю его очень хорошо, и я гроша ломанного не дам за вашу жизнь, если вам хватит глупости покинуть Храмовый квартал. Вам стоит оставаться под защитой Ордена — иначе не пройдет и пары дней, как вас убьют.

Грейг пожал плечами.

— Меня должны были убить еще в столице, сразу же после того, как я вышел из королевского дворца. Но я все еще жив. Если Бог не позволил мне погибнуть до сих пор — то, может быть, Он хочет, чтобы я остановил Ксаратаса.

Магистр дернул плечом, как будто бы в жизни не слышал ничего глупее, но ничего не сказал. Родрик считал, что глава Ордена не верит в Бога — но, даже если это и правда было так, в этом вопросе Генерал, конечно же, не мог позволить себе высказываться с такой же циничной прямотой, как в разговоре о богатствах Ордена.

Грейг на мгновение представил, как забавно было бы, если бы главе Воинствующей Церкви вздумалось сказать ему — «Прекрасный риторический прием, молодой человек, но ведь мы оба знаем, что не существует никакого Бога, который способен вмешиваться в человеческие дела и помогать тому, кто Ему служит». Представив себе Иннари, произносящего подобные слова, Грейг даже ухмыльнулся — но веселье было мимолетным и исчезло раньше, чем рыцарь успел дойти до конца коридора, примыкавшего к покоям Генерала.

На душе у Грейга было пакостно. Несмотря на решительность, с которой он сказал магистру, что должен вести войну с Ксаратасом, он понимал, что до сих пор все его действия были скорее бегством, чем борьбой. Теперь же он и вовсе оказался в совершенно безнадежном положении — в чужой стране, практически без денег, в городе, где у него не было ни одного друга или хотя бы знакомого. Если даже он продаст все, что может представлять какую-нибудь ценность, денег ему хватит ненадолго — а потом придется либо грузить бочки в доках, либо побираться, и вдобавок спать на улице.

Практичный человек на его месте остался бы в Храмовом квартале, где ему, во всяком случае, не нужно было тревожиться о пропитании и о крыше над головой — и уже после этого, не торопясь, обдумал бы, где ему следует искать союзников в борьбе с Ксаратасом. Но в том, что говорил магистр, было здравое зерно. Людям и в самом деле свойственно мало-помалу отдаляться от своего прошлого и незаметно становиться кем-то новым и другим. Грейг чувствовал, что, если он не хлопнет дверью и не уйдет от храмовников прямо сейчас, пока его переполняет яростное отвращение к тому, что собой представляет Орден и лично Иннари, то он угодит в ту самую ловушку, о которой говорил магистр — будет убеждать себя, что ищет способы борьбы с Ксаратасом, мало-помалу привыкая к жизни в Храмовом квартале и сживаясь с чувством поражения, и рано или поздно превратится в приживальщика и конченого человека вроде сира Родрика. Или — что в каком-то смысле было даже хуже — снова пожелает деятельной жизни и, за неимением чего-то лучшего, наденет белый плащ и станет частью монолита, подпиравшего могущество и власть верхушки Ордена.

А значит, выбора у него не было.

По крайней мере, руки у него теперь были развязаны. Сейчас, когда отец и мать были мертвы, а Лорел с детьми находилась в безопасности, Грейг наконец-то мог позволить себе полностью сосредоточиться на том, чтобы покончить с магом.

Гильермо Иннари, сам того не подозревая, навел Грейга на удачную идею. Если можно заставить мага сказать правду, опираясь на законы его ремесла — то, значит, чтобы убить мага, нужно понимать, как работает защищающая его магия. В прошлый раз Грейг этого не знал, и именно поэтому его попытка напасть на Ксаратаса просто не могла кончиться ничем хорошим. Значит, его главная задача — в том, чтобы узнать о магах все, что только можно…

Грейг готов был биться об заклад, что в огромной городской библиотеке, глазированный купол которой был виден из любого дома в Храмовом квартале, не найдется ни одной книги, в которой можно прочесть об интересующих его вещах. Иннари и другим высокопоставленным рыцарям его Ордена, конечно, многое известно — но они не станут просто так, за здорово живешь, делиться своим знанием с кем-нибудь вроде Грейга. Чтобы получить доступ к подобным знаниям, нужно не просто вступить в Орден, но и далеко продвинуться в их иерархии. Забавно, но, в конечном счете, храмовники относились к знаниям о магии точно так же, как и сами маги — как к источнику могущества, владение которым должно оставаться привилегией немногих избранных.

Солнце поднялось высоко, и жара сделалась нестерпимой. Смуглая и черноглазая девочка лет тринадцати-четырнадцати, стоящая на перекрестке и торгующая подслащенной водой из толстого, обмотанного шерстяными одеялами кувшина, сохранявшего питье холодным даже в такой знойный день, увидела, как Грейг отбрасывает со лба влажные волосы и утирает пот с лица, и подняла пустую глиняную кружку, предлагая ему остановиться и утолить жажду. Грейг развел руками, давая понять, что у него нет денег, но девушка только рассмеялась и знаками показала, что нальет ему бесплатно. Рыцарь с сожалением покачал головой и, улыбнувшись девушке, прошел мимо неё, не останавливаясь.

Почти наверняка девушке просто-напросто понравился рослый, светловолосый чужеземец, разительно отличающийся от жителей Аратты. Но Грейг предпочел не рисковать. Пока он находится в этом городе, разумнее всего пить воду только из фонтанов и есть только ту еду, которую было бы сложно отравить. Хотя, конечно, если верить сиру Родрику, отравить можно все — хоть фрукты, хоть орехи, хоть сырые яйца. И это не говоря уже о том, что здесь, в Аратте, отравители привыкли действовать с фантазией и редко ограничивались едой и питьем. Ядом пропитывали ткани для одежды, добавляли его в масло для светильников, обрызгивали им цветы… От всего не убережешься. Но можно хотя бы не делать самых очевидных глупостей.

 

Когда Грейг вошел в комнату, которую в странноприимном доме выделили Лорел с Беном, время уже перевалило за полдень, и двойняшки Лорел, успев наиграться и набегаться за утро, спали на родительской кровати. Кожу обоих племянников Грейга уже покрывал глиняно-красный загар. Они пока что совершенно не стеснялись, раздевшись догола, целыми днями плескаться в фонтане во внутреннем дворе вместе с кучей точно такой же малышни. Грейг вдруг подумал, что пройдет совсем немного времени, и они станут такими же смуглыми, как коренные жители Аратты.

Саму Лорел Грейг обнаружил за верстаком, придвинутом к открытому окну — с иглой в руках и в окружении рулонов беленого полотна. Самодельная люлька со спящим младенцем стояла в тени, чтобы дочь Лорел не тревожили лучи дневного солнца из окна.

Услышав шаги Грейга, сестра повернулась к нему.

— Монашки помогли мне подыскать себе занятие. Я буду шить детские вещи. Для тех женщин, у которых не хватает денег, чтобы одевать своих детей. Здорово, правда? — Лорел протянула ему чепчик. — Или вот…

На этот раз в руках у Грейга оказалась маленькая светлая рубашка, которая в руках взрослого человека смотрелась, как подобие той кукольной одежды, в которую одевали своих кукол девочки из свиты Жанны, когда Грейг впервые появился при дворе. Ворот рубашки украшала дюжина кокетливых оборочек. Заметив направление его взгляда, Лорел пожала плечами.

— Сестры говорят, что лучше не тратить на это времени, и что бедным женщинам без разницы, но я считаю так — если уж шить, то пусть будет красиво... А шью я и так быстро. Отец Тармин считает, что у меня очень ловко получается. Сегодня он спросил, считаю ли я себя способной сделать для них что-нибудь более сложное. Я говорю — например, что?.. Он отвечает — что-нибудь вроде напрестольной пелены в соборе. Пелены!.. Мужчины! — Лорел фыркнула. — Если бы он умел шить, то знал бы, что такую детскую рубашку сделать гораздо сложнее, чем любую пелену. Это же просто тряпка, будь она хоть двадцать раз атласная... Я так ему и сказала.

Грейг в очередной раз подумал, до чего же его младшая сестра похожа на обоих их родителей — и на маму, и на Сайма. Пока Лорел в безопасности, и он может прийти к ней и поговорить — вот как сейчас — отец и мать тоже как будто остаются рядом с ним... Вот только он, скорее всего, теперь ещё долго ее не увидит.

Грейг выдавил улыбку.

— Действительно, здорово. Надеюсь, Бен тоже со временем подыщет себе дело по душе... Может, тогда он перестанет обижаться на меня за то, что я испортил ему жизнь.

Лорел нахмурилась.

— Он что, посмел сказать…?

— Конечно, нет. Он меня никогда ни в чем не обвинял. Но я же не слепой… Твоему мужу кажется, что, если бы я не лез не в свое дело и не пытался убить Ксаратаса, то вам бы не пришлось бежать вместе со мной на край земли. Я его не виню. Если не знать Ксаратаса, то покушение на его жизнь — ничуть не лучше, чем обычное убийство. Я даже не удивлюсь, если в глубине души Бен думает, что я хотел убить его из ревности… или что он мешал моему возвышению.

Лорел нахмурилась.

— Бен не тупой. Он понимает, что этот ублюдочный маг — настоящее чудовище. Он убил маму с папой, — возразила она мрачно.

— Да, конечно… Я и не хотел сказать, что Бен считает Ксаратаса невинной жертвой, — согласился Грейг. — Подослать убийц, чтобы они прикончили всех родственников твоего врага — такой поступок трудно недооценить. Подобного не совершал даже покойный регент. Не думал, что когда-нибудь стану его хвалить, но факт есть факт — Франциск, по крайней мере, убивал только тех, кто серьезно мешал каким-то его планам. А Ксаратас просто убежден, что все его враги и даже просто недоброжелатели должны страдать, и для того, чтобы заставить их страдать, все средства хороши. Единственная мера справедливости, которую он признает — это личное чувство удовлетворения. Если кто-то наступит ему на ногу, Ксаратасу не покажется странным спалить его дом — и наслаждаться тем, как он горит. Но именно поэтому Бену и кажется, что мне не следовало задевать такого человека, как Ксаратас. И особенно — когда я уже понял, на что он способен. Он не понимает, почему все мои близкие должны страдать из-за моих амбиций.

Лорел положила детскую рубашку на верстак и задумчиво разгладила оборки.

— Да… в этом, наверное, ты прав, — сказала она после нескольких секунд молчания. — Бен добрый парень, но его беда в том, что с ним никогда раньше не случалось ничего плохого. Из-за этого он начал думать, что, если не делать глупостей и вести себя правильно, то у него всегда всё будет хорошо. И сейчас ему проще обвинить тебя, чем допустить, что в мире вообще ничего и никогда не идет «так, как надо». Не бери в голову. Со временем он образумится… Просто сейчас он слишком много думает о доме, мастерской, соседях и своих несбывшихся надеждах. Ему нужно время, чтобы перестать жалеть себя и посмотреть по сторонам. Аратта вообще очень похожа на наш мир. На первый взгляд, такой красивый город, а присмотришься — везде рабы, проказа, нищие, калеки… Можно подумать, они чем-то заслужили подобную жизнь!

Грейг кивнул. Лорел была права. Будь отец жив, он бы наверняка одобрил ее рассуждения. Но Сайм, в отличие от Бена, не был человеком, «с которым никогда в жизни не случалось ничего плохого». С мрачной и трагической стороной жизни отец был знаком гораздо лучше их с сестрой — чего стоит хотя бы плен и пять лет рабства на галерах…

— А кстати — как прошла твоя аудиенция с Иннари? — спохватилась Лорел. Грейг помедлил, сомневаясь, стоит ли рассказать Лорел все, как есть — но рассудил, что лучше ей не знать, о чем они беседовали с Генералом Ордена.

На Лорел и так слишком много навалилось. Не мог он взвалить на ее плечи еще и этот груз… Сестра даже в детстве была храброй и упорной, но за последнее время Грейг узнал ее гораздо лучше и помимо воли начал восхищаться ей. В ней не было той вызывающей, звенящей силы духа, которая отличала Жанну, но на деле Лорел оказалась одной из самых отважных людей, которых Грейг встречал за свою жизнь. Она могла ни на секунду не утратить самообладания, узнав, что ее жизнь и жизнь ее детей висит на волоске. Могла принять свою судьбу без жалоб и весело говорить о том, что собирается шить детские рубашки. Но она тоже была дочерью Сайма, и где-то под той мягкой и очень женственной стойкостью, которая досталась ей от матери, пылала та же жажда справедливости, что у Грейга. Если она начнет задумываться о том, что все их ежедневные труды на пользу Ордена поддерживают власть и честолюбие людей вроде Иннари, это чувство справедливости не даст ей держать язык за зубами. И трудно заранее сказать, чем это может кончиться.

— Магистр вспоминал моего деда, — сказал Грейг. В каком-то смысле это даже было правдой — его деда Генерал действительно упоминал, и с такой интонацией, которую едва ли станешь ждать от человека, который вспоминает друга из далекой юности после двадцати лет неприязни и вражды. Грейг в очередной раз уверился, что побратимство и крепкая дружба деда и Иннари не сводились к одной лишь духовной близости. — Еще он интересовался моими планами на будущее. Я сказал, что мне придётся на какое-то время уехать из этого города, но магистр Иннари заверил меня, что вы с детьми можете оставаться в Храмовом квартале. Даже если вас по-прежнему хотят убить, на территории храмовников вы в безопасности. Надеюсь, вы ни в чем не будете терпеть нужды... хотя, судя по твоим сегодняшним словам, местные жители уже сами нуждаются в тебе, — добавил Грейг, кивнув на принесенные монашками рулоны полотна.

— Ты возвращаешься домой? — спросила Лорел, понимавшая, что Грейг покинул бы ее только ради мести Ксаратасу.

Риу вздохнул — и сказал правду… то есть почти правду:

— Денег у меня немного, но я постараюсь убедить какого-нибудь капитана отвезти меня назад на материк. Мы с Ксаратасом ещё не закончили. Если он думает, что можно безнаказанно травить меня, как зайца, и убивать моих родных — он очень сильно ошибается!

Грейг в самом деле собирался в гавань — но совсем не для того, чтобы искать там капитана, который согласится отвезти его в Алезию. Сперва стоило попытаться разузнать хоть что-нибудь полезное о магах и их слабостях, а это можно было сделать, только оставаясь на Архипелаге. Грейг собирался продать свои вещи и использовать вырученные деньги, чтобы добраться до столицы — Парсоса, который дома называли Паланон. Он вполне мог бы поступить там на службу к кому-нибудь из соотечественников, живших на Островах. То, что Грейг преступник, лишенный земель и титулов за попытку убийства, в Парсосе никого не смутит — большинство северян, забравшихся так далеко от дома, сами были не в ладах с законом. А вот его воинским навыкам наверняка найдется какое-то применение. Грейгу было, по сути, все равно — служить в чьей-нибудь личной страже, быть телохранителем богатого торговца или обучать фехтованию чьих-то детей. Он просто хотел выиграть немного времени и оказаться в городе, где находилась резиденция Великого царя, и где жрецов и магов было больше, чем в любом другом городе Архипелага.

Лезть к кому-нибудь вроде Верховного мага Нарамсина, обитавшего в Аратте, было глупо, но в столице, где осела большая часть магов, наверняка отыщутся и такие, которых внутри их корпорации считали мелкой сошкой и отбросами. Грейг понимал, что даже самый слабый маг очень опасен, но все-таки ленивый, не особенно амбициозный и не слишком одаренный маг гораздо менее опасен, чем Ксаратас или Нарамсин. Кроме того, вокруг любого мага всегда есть куча простых людей — рабы, которые готовят для него еду и каждый день стелют ему постель, наложники любого возраста и пола, банщики, цирюльники и повара… Все эти люди могут рассказать о магах много интересного, хотя, конечно, придется прожить на островах не один месяц, прежде чем он начнет понимать келвара и освоится с беглой речью местных жителей настолько, чтобы получить возможность выспросить или подслушать что-то ценное. Но Грейг не собирался говорить о том, что он намерен задержаться на Архипелаге. Их беседа с Генералом Ордена дала ему понять, что приватные разговоры в Храмовом квартале вовсе не были такими уж приватными, и он не собирался повторять ошибку сира Родрика и говорить, как человек, который убежден в отсутствии лишних ушей.

Грейг ожидал, что Лорел начнет отговаривать его, но вместо этого она молча кивнула — и оттянула мочку уха, чтобы расстегнуть замочек на сережке. А в ответ на его удивленный взгляд подняла глаза к потолку, как будто призывая небеса в свидетели того, как трудно иметь дело с таким дураком, как ее брат.

— Тебе понадобятся деньги. Ни один моряк не повезет тебя задаром.

— Да ты что… Что скажет Бен?

— А Бен тут совершенно ни при чем. Эти сережки папа купил мне на свадьбу, — возразила Лорел, бросая сережку на верстак и принимаясь за вторую.

— Я не возьму, — возразил Грейг. — Это последняя ценная вещь, которая у вас осталась. И она может понадобиться твоим детям.

— Нет, ты возьмешь, — Лорел говорила совсем тихо, но в глазах у нее вспыхнул голубой огонь, а коричневые веснушки на носу как будто выцвели от гнева. — Я, в отличие от тебя, не могу встать тут во весь рост и заявить, что Ксаратас не может безнаказанно убивать моих близких. Я не могу отомстить ему за маму с папой. Но я любила их не меньше, чем ты. И я хочу знать, что я хоть что-то сделала ради того, чтобы он сдох, ты слышишь? — сдох самой паскудной смертью!..

Лорел уперла руки в бедра. Губы у нее кривились — то ли от попытки сдержать слезы, то ли от охватившей ее ярости. Грейг шагнул вперед и притянул ее к себе, спрятав лицо в пушистых темных волосах. Сейчас ему и самому хотелось плакать.

— Ты права… конечно, я возьму их, если ты так хочешь, — сказал он сестре, пережидая коварное жжение в глазах. Они с Лорел уже достаточно поплакали о маме и о Сайме. Теперь надо действовать. — И он умрет, не беспокойся. Обещаю — он умрет.

 

Сир Родрик говорил ему, что, если нужно что-нибудь продать — то лучше делать это в городе, а не в Храмовом квартале. Местные торговцы, видимо, считали делом чести обобрать своих единоверцев, беззастенчиво пользуясь тем, что многие паломники не знали, куда им еще пойти, а остальные просто-напросто боялись вести дело с местными, не зная языка.

— А в самом деле, как можно что-то продать или купить, если никто тебя не понимает? — спросил тогда Грейг. Сир Родрик усмехнулся.

— Святая наивность… Цифры-то у нас одни и те же. Мы привезли их с Архипелага еще двести лет назад. Так что приходишь в лавку, тычешь пальцем то, что тебе нужно — а торговец пишет цену, у них даже есть для этого грифельная доска и мел. Если согласен — платишь. Не согласен — зачеркиваешь и пишешь свою. Ничего сложного. Даже совсем наоборот… Я, например, хотя и выучил местный язык, с местными торгашами всегда притворяюсь, что вообще ничего не понимаю. Иначе заболтают насмерть. За бутылку масла или горстку фиников и то всю душу вымотают, не говоря уже о чем-то подороже. А если торгуешься без слов — выходит в десять раз быстрее.

Грейг тогда признал, что такой способ, в самом деле, выглядит не слишком сложным. Но теперь, когда настало время применить полученные знания на практике, внезапно появилось множество вопросов, которые при разговоре с сэром Родриком не пришли ему в голову.

Например, как понять, о каких именно монетах идет речь?.. То есть — понятно, что, если ты собираешься купить инжира или кураги, то разговор пойдет о меди, за приличную одежду спрашивают серебро, а если ты решил купить хорошего коня — то расчет будет в золоте. Но ведь на островах ходило множество самых разных монет — фйорины из Алезии, драхмы и полудрахмы из Бескара, местные сиглосы… Или, когда торгуешься, следует сразу вынуть из кошелька монету и продемонстрировать ее торговцу, чтобы было ясно, чем ты собираешься платить или что хочешь получить в обмен на свой товар?.. Но, в сожалению, именно этого Грейг сделать и не мог — денег у него не было, а пустой бархатный кошелек с вензелем Жанны относился к числу тех вещей, которые он бы хотел продать. А тут еще торговец из ближайшей лавки, заметивший, что Грейг приостановился у его дверей, сам выскочил наружу из-за закрывающей вход занавески, и, обрушив на него лавину слов, подхватил рыцаря за локоть, словно опасался, что Грейг не заметит низкую ступеньку перед дверью в лавку и споткнется на пороге.

Пока рыцарь в замешательстве смотрел на мягко тянувшего его за собой торговца, не зная, что теперь делать — то ли согласиться и все-таки пойти с ним, то ли все-таки отказаться от его слишком навязчивых услуг, его неожиданно окликнул человек, который подпирал плечом двери соседней лавки :

— В первый раз в этом квартале, северянин?..

Незнакомец говорил с акцентом, но Грейг почувствовал себя спасенным, потому что этот человек, во всяком случае, способен был понять его язык. Жестом показав первому торговцу, что он передумал, Грейг направился к нему.

— Да, я здесь ещё не бывал, — признался он. — Но мне сказали, что, если кто-то хочет продать вещи, лучше сделать это здесь, а не в Храмовом квартале.

— Все зависит от того, что именно вы собираетесь продать, — сказал торговец. Грейг вошел в лавку следом за ним и выложил на прилавок все, что было — золотую цепь со знаком Негасимого Огня (подарок Ульрика), сережки Лорел, кошелек с золотыми шнурами и кинжал. Торговец подхватил цепочку, сразу же определив, что из всех принесенных посетителем предметов она была самой дорогой. Сережки Лорел тоже были сделаны из золота, но металл в них было более дешевым, красноватым, совершенно не таким, как яркое белое золото в подарке Ульрика.

Торговец вытащил из-под прилавка маленькие ювелирные весы.

— Вы продаете только цепь, без подвески, или?..

— Я продаю все, — решительно ответил Грейг. Сэр Ульрик понял бы, почему Грейг должен пожертвовать его подарком.

Разумеется, нехорошо продавать Негасимый Огонь иноверцу, для которого ценность этой вещи — исключительно в металле, из которого она сделана. Но торговцу выгоднее предложить этот кулон кому-нибудь из соотечественников Грейга, чем переплавлять его на золото. А Грейгу ничто не мешает купить для себя дешевый оловянный образок и носить его на веревочке. И ему не нужно носить подарок Ульрика на шее, чтобы вспоминать о нем. Ульрик оставил ему куда больше, чем этот кусочек золота…

— Вместе с подвеской, — повторил Грейг, чтобы не передумать.

— Тогда шестьдесят «чешуек», — сказал торговец, раскрыв деревянную шкатулку, в которой лежала груда серебряных полусиглей.

— Ты хочешь сказать — сто двадцать?

— Мне непросто будет найти покупателя на эту вещь. Для паломника она слишком дорогая, а богатым людям она ни к чему — сам понимаешь, если ты хочешь носить Негасимый Огонь из белого золота, то он у тебя уже есть. И ты не станешь покупать его по случаю у какого-нибудь чужеземца. Так что будет честно заплатить по весу…

— Чепуха. Мы оба знаем, что ты продашь его в Храмовый квартал, а уж они потом всучат его какому-нибудь богатому пилигриму, как освященную реликвию…

Торговец прищурился.

— Если ты полагаешь, что мне ничего не стоит продать его в Храмовый квартал с выгодой для себя — то что ж ты не продашь его своим единоверцам сам?.. Пошел бы, попросил у них сто тридцать пять монет — раз уж ты веришь в то, что я могу дать тебе сто двадцать, а потом нажиться на разнице. Зачем тебе терять лишние деньги?

Честнее всего было бы ответить — потому что мне они полную цену не дадут. В чужаке будут видеть жадного языческого торгаша, который собаку съел в таких делах и не уступит им не пяди. А Грейг для торговцев в Храмовом квартале — дурачок-единоверец, вроде пилигримов, которых они привыкли обирать, беря по десять медяков за грошовую свечку. Сир Родрик успел много рассказать ему о том, как в Храмовом квартале наживаются на пилигримах, продолжая, в то же время, всячески давить на жалость и выманивать у паломников щедрые пожертвования на дело Ордена, который совершенно бескорыстно помогает всем единоверцам на Архипелаге. Хотя правда заключалась в том, что совершенно бескорыстно работали люди вроде Лорел, а все выгоды от их труда, равно как и от торговли образками и свечами, доставались тем, кто половчей и побессовестней. Но Грейгу не хотелось говорить об этом с чужеземцем. Хорош народ, чьи представители — по крайней мере, те, кто поумнее — предпочитают вести дела с иноземцами…

— Не желаю, чтобы в Храмовом квартале знали, что я вынужден продавать свои вещи, — сказал он. — И потом — мы говорим не обо мне. Ты берешь или нет?.. Могу вернуться к твоему приятелю, который торгует через улицу.

— К Йермешу?.. Попробуй, если хочешь. Ему обобрать клиента — все равно что содрать кожуру с банана. Быстро и приятно. А я дам тебе сотню.

— Хорошо, сто двадцать пять.

Его собеседник удивленно фыркнул.

— Ты, видимо, перегрелся, северянин!.. Ты просил сто двадцать.

— Да, просил. Но потом ты сказал, что продашь его в Храмовый квартал за сто тридцать пять, и дал понять, что это честная цена.

Торговец рассмеялся.

— Ладно. Я дам сто пятнадцать, потому что ты меня развеселил… и потому что вещь действительно красивая. Но больше не проси. Я, может, и поторговался бы с тобой еще, но не могу — нам всем до новолуния придется отдавать треть выручки наместнику. Мне и так в этом месяце придется затянуть потуже пояс, чтобы свести концы с концами.

Грейг кивнул — годится, — и торговец отсчитал ему пять мелких золотых монеток и еще пятнадцать полусиглей. Стараясь не думать, каким жалким нищим он должен сейчас выглядеть со стороны, Грейг увязал монеты в кусок старого бинта, прихваченного в Храмовом квартале, и сунул этот полотняный сверток во потайной карман, который Лорел пришила ему под рубашку.

— За все остальное дам еще сотню, — сказал торговец, обведя рукой сережки Лорел, кинжал и кошелек.

— Хотя бы сто десять.

— Нет. Приходи в следующем месяце — я куплю за сто десять. Но сейчас — никак, — торговец жестом показал, как будто его душат.

— А что, собственно, случилось?.. Почему вы должны в этом месяце отдать наместнику треть выручки?

— Убили мага, — сообщил торговец, и сердце у Грейга гулко ёкнуло. — Нарамсин, говорят, был просто вне себя, так что наместнику пришлось принять жесткие меры. Аресты, допросы, дополнительные подати… Убийцу вроде как казнили — пытали его на Старой площади много часов подряд. Но Нарамсин что-то не выглядит довольным. Люди думают, они с наместником схватили первого попавшегося — просто чтобы показать, что преступнику не удалось уйти. А настоящего убийцу так и не поймали. А еще все думают, что это был сам Неферет — уж очень ловко все было проделано.

— Кто такой Неферет?

— Ты никогда о нем не слышал, северянин?.. Неферет по прозвищу Убийца Магов. Глава секты аднерари.

Грейг ощутил, что слова разговорчивого торговца отзываются в его душе приятным и тревожным звоном.

— Что ещё за аднерари?.. — спросил он.

— По-нашему «аднерари» — значит «истребляющие тень». Они воюют с магами. Но тебе не стоит произносить это слово, когда будешь в городе. Любые упоминания об аднерари под запретом. Не говоря уже об интересе к ним. Недавно наместник приказал своей страже убить мальчишку из бедного квартала исключительно за то, что тот, играя со своими приятелями и размахивая палкой, как мечом, кричал — "Я Неферет, Убийца Магов!". Люди наместника отрубили мальчишке голову и бросили тело на улице. Сам понимаешь, взрослым людям и подавно не стоит проявлять к секте аднерари хоть какой-то интерес.

— Но ты же говоришь о них! — заметил Грейг.

Торговец улыбнулся.

— Я знаю, с кем и о чем можно говорить. В противном случае я никогда не сделал бы состояния в таком городе, как этот, да и просто не дожил бы до своих лет. Но ты чужак, и ничего не знаешь об Аратте. Так что лучше бы тебе вести себя как можно осторожнее. Иначе я не дам за твою голову ломаного гроша.

— Если бы я был осторожен или беспокоился за свою голову, то никогда не оказался бы в вашей стране, — возразил Грейг. — Ты можешь подсказать, где найти аднерари?.. — Его собеседник улыбнулся, словно Грейг был несмышленым малышом, который просит взрослого достать ему луну. Но рыцарь не сдавался. — Я прекрасно понимаю, что такие люди, которые убивают магов, должны очень хорошо скрываться. И что они никого не посвящают в свои тайны. Но, если ты дашь мне хоть какую-то зацепку — я верну ту сотню, которую ты мне дал за мои вещи, — Грейг придвинул к торговцу пять золотых монет, которые тот положил на прилавок рядом с кошельком Жанны. — И ещё: клянусь спасением моей души, что бы со мной не стало дальше, я никому не скажу, от кого я услышал об Убийце Магов. В том числе и ему самому, когда я его отыщу.

Торговец приподнял брови.

— Даже так?..

— Именно так. Поэтому, если у тебя есть какие-нибудь соображения по поводу того, где искать аднерари…

— Ну, местонахождение аднерари — это как раз не тайна, — хмыкнул его собеседник. — Аднерари держат под своим контролем достаточно большую территорию, а их цитадель находится в горах за Соляной пустыней. Проще всего добраться до этих гор, если идти по руслу высохшей реки Шимсет. Но в одиночку туда не доберешься, а купеческие караваны никогда не приближаются к этим горам. Воды там нет, еду и прочие припасы в крепость аднерари поставляют с противоположной стороны горной гряды. Если отправишься туда, умрёшь от жажды и жары. И твоя смерть будет на моей совести.

— Не будет. Ты меня предупредил. Но, если бы кто-нибудь все же решился пересечь эту пустыню, что бы ты ему посоветовал?

Торговец поскреб бороду — должно быть, местным жителям, повязывающим голову тряпкой, чтобы ее не пекло на солнце, этот жест заменял манеру северян чесать в затылке.

— Прежде всего — купить хорошего верблюда. Лошади послушнее, быстрее и умнее, чем верблюды, но для пустыни они не годятся. Потом присоединиться к каравану, который отправляется в Саргон. Когда вы доберётесь до оазиса в Эламине, караван сделает остановку, чтобы дать отдых людям и животным. После этого он должен повернуть на запад, в сторону Саргона. Но тот, кто хочет добраться до гор, должен повернуть на восток и ехать до тех пор, пока не доберется до тех мест, где раньше находилась река Шимсет, а после этого ехать по ее руслу в сторону гор. Ехать следует только по ночам, а после девяти утра, когда становится жарко, растягивать тент и отдыхать под ним до сумерек. Тогда, если ты не умрешь от жажды, если тебя не ужалит одна из песчаных змей, а твой верблюд не ляжет от усталости, на шестой день ты пересечёшь пустыню и найдешь у истока Мертвой реки немного воды, которая позволит тебе продержаться ещё пару дней и найти крепость аднерари. Хотя, скорее всего, они найдут тебя первыми — все горные проходы под охраной. Может быть, они сразу убьют тебя, но, может быть, и выслушают... Хотя трудно сказать, как ты сумеешь объяснить им, что привело тебя в их земли, если ты не знаешь ни один из местных языков. Ведь ты не говоришь ни на келвара, ни на синтарском, ни даже на хантари?..

— Нет, я не говорю на этих языках.

— Ну, а они не говорят по-вашему. Так что же ты намерен им сказать?

Грейг неопределенно махнул рукой. Он мог бы попросить торговца, чтобы тот перевел на синтарский или на келвара пару-тройку нужных фраз, а потом заучить их наизусть, но тогда аднерари, чего доброго, задумаются, кто и с какой целью научил его этим словам, и могут посчитать его подосланным лазутчиком. Грейг полагал, что имени Ксаратаса будет достаточно. А то, что он хочет его убить, спокойно можно объяснить и жестами.

— Как-нибудь справлюсь, — сказал он.

Торговец насмешливо прищелкнул языком.

— Вот что меня неизменно восхищает в северянах — так это ваша беспечность. Вы все ведёте себя так, как будто стоит вам чего-то захотеть — и вся Вселенная должна помочь в осуществлении вашего плана. Может быть, поэтому у вас и не завелось своих магов. Как там говорят ваши рыцари в белых плащах? "Так хочет Бог"? Приятно, наверное, думать, что Бог всегда хочет того же, что и ты...

— Так говорят храмовники, — возразил Грейг. — Но Саймон, мой отец, когда-то говорил, что они слишком много думают о том, что Бог на их стороне, вместо того чтобы думать о том, способны ли они быть на стороне Бога. И я убедился в том, что он был прав.

— Ваш отец, кажется, был мудрым человеком, — сказал торговец уже без усмешки. А потом, немного помолчав, со вздохом посоветовал — ...Не берите с собой воды. Во-первых, ее все равно не хватит. Одному верблюду никогда не унести того, что нужно человеку на шесть дней пути. А во-вторых, чем больше пьешь в пустыне — тем сильнее тебя мучит жажда. И тем слабее ты становишься. Пейте хасмин — смесь воды с золотой и уксусом. И пейте понемногу. Ешьте финики и верблюжье масло, и никогда не наедайтесь досыта. Вы, люди с севера, привыкли много двигаться и много есть, у вас плотное тело и большие мускулы. А жители пустынь совсем другие — худощавые, с сухими, лёгкими телами. Они знают, что пустыня и жара не терпят тех, кто много ест и много пьёт. Продайте свою одежду и оденьтесь так же, как и местные. Светлая многослойная одежда не позволяет телу перегреться, а привычка покрывать голову и оставлять открытыми только глаза и руки защищает от солнечных ожогов.

— Спасибо, — искренне сказал Грейг. — Мне повезло, что я встретил кого-то вроде вас.

— Не стоит благодарности. Скорее всего, вы погибнете из-за того, что я отправил вас в эту пустыню.

— Ничего не поделаешь. Так хочет Бог! — рассмеялся Грейг. На душе у него, впервые за несколько месяцев, было легко. — Удачи вам в ваших делах, хозяин, и пусть ваша торговля процветает. Вы мне очень помогли. Да что там, вы буквально вернули меня к жизни. Так что пусть те боги, в которых вы верите, будут к вам милостивы. Прощайте...

— Вы забыли свои деньги, — сказал торговец, кивнув на лежащие на столе монеты.

Грейг удивлённо обернулся.

— Я пообещал отдать их вам в обмен на рассказ об аднерари.

— Вы так богаты, чтобы разбрасываться деньгами налево и направо?

— Нет. Даже наоборот. Это последнее, что у меня есть. Но я вам должен.

— Северяне... — закатив глаза, сказал торговец. — Заберите ваше золото. Если останетесь в живых и когда-нибудь снова окажетесь в этом городе, тогда и отдадите долг. Я, в отличие от вас, не обеднею из-за этой сотни.

— Мы только что торговались из-за десяти «чешуек»…

— «Только что» никто не собирался в крепость аднерари, — возразил торговец. — Аратта сдалась Великому царю последней из всех городов на побережье — и даже сейчас у нас тут иногда бывает оч-чень неспокойно. Именно поэтому Нарамсин и торчит здесь вместо того, чтобы наслаждаться своей властью в Парсосе. Он наблюдает… Ему хорошо известно, что с Араттой надо быть настороже, всегда держать руку у нее на горле. В этом городе не любят магов. Есть, конечно, те, кто во всем винит Неферета и его людей — если бы, мол, они не злили Нарамсина, тот не вымещал бы свою злость на нас. Но те, кто поумнее, понимают, что магам не нужен повод, чтобы причинить кому-то зло. Для многих Неферет — герой, даже если они никогда не посмеют говорить об этом вслух. Поэтому возьмите свои деньги.

Грейг кивнул — и сгреб монеты с верстака.

Рыцарь успел дойти до двери, когда подумал, что он даже не знает имени человека, который ему помог и вообще отнесся к нему лучше, чем Иннари и любой из его единоверцев в Храмовом квартале. Грейг уже собирался обернуться и спросить торговца, как его зовут — но передумал. Если он попадет в плен, и его начнут спрашивать, кто подал ему мысль об аднерари, то ему лучше не знать этого имени. Никакая пытка не поможет вытянуть из человека то, что он просто не знает.

Грейг не собирался погибать и не готов был проиграть — но знал, что в таком деле победить способен только тот, кто готовится ко всему, в том числе к пыткам или смерти.