Меч рассудит (гет)

Едва советники и придворные, метя узорный пол длинными одеяниями, покинули княжескую палату, а сам Кеван наконец сбросил тяжелую накидку, которую тотчас унесли слуги, снаружи загрохотали спешные шаги. Княжич Тойво не умел ходить иначе, а сейчас у него были причины поспешить — и заодно порадоваться.

Откинув пятерней назад густые волосы — Тойво был без шапки, — он отвесил подзатыльник замешкавшемуся мальчишке-слуге и зашагал к отцу, так же стуча сапогами.

— Уехали, Хидегов хвост им под ноги! — бросил Тойво. — Туда и дорога. Моя бы воля, я бы их иначе проводил.

— Хвала богам, воля не твоя, — ответил Кеван. — Враги или нет, лжецы или нет, они — послы.

Княжич Тойво был темноволос, как его сестра, как покойная их мать, княгиня Огаль. Но если Атауна была светла, то он почти всегда казался мрачным, и это словно прибавляло ему лет.

— Ха, послы гнусного дерьмеца — сами дерьмецы. — Наедине Тойво мог говорить отцу подобное. — Ишь чего удумали — просить руки моей сестры! Да я бы для них старого навоза моего коня пожалел, недостойны! А проклятый князь их, да поглотит его заживо Хидег, достоин самой лютой смерти…

— Уймись, — перебил Кеван. — Сыплешь проклятьями, точно коза — горошинами. Лучше задумайся: отчего вдруг Инвар решил искать с нами союза и мира? Да, я не верю ни ему, ни его послам. Но не могу понять, чего они добиваются.

Кеван неспешно отпил из серебряного кубка прохладного меда, принесенного недавно слугой. Тойво в два шага подошел, плеснул себе в другой кубок и одним глотком осушил его.

— Чего добиваются, отец? — хрипло сказал он, утираясь расшитым рукавом. — Нашей гибели, всего-то. Чтобы подлые сиеранцы впрямь возжелали мира и добра — да скорее пески засыплют север и растают ледники в горах Двидин! Ты верно сказал этим наглецам: забыть нашу вражду — это распоследняя трусость.

— Стало быть, ты подслушивал, — заметил Кеван. — Что ж, спасибо и на том, что сам не пришел и не сказал им того, что сейчас слушаю я.

— Неужто ты сожалеешь? — Тойво ухмыльнулся. — А ведь ты сказал им все верно, я сам бы не отыскал лучших слов. Нельзя нам забывать, как проклятый дед проклятого Инвара отнял у моего деда любимую! Нельзя забывать, как он сгубил ее безвременно, а потом его же обвинил в ее смерти! Яблоко от яблони недалеко падает: Инвар таков же, как его гнусные предки. И ты прав, отец, эта вражда закончится только войной и смертью. Смертью одного из врагов — сам понимаешь, чьей. — Тойво зашагал туда-сюда по палате, сжимая в руке пустой кубок; чеканное серебро корежилось под его пальцами. — О, моя бы воля, я бы сам его убил! И не один раз, а двадцать, да так люто, что вся Дейна бы содрогнулась…

Слушая сына, Кеван продолжал потягивать мед, порой кивая, но на последних словах отставил кубок и нахмурился.

— Пока ты говоришь о Туиме, ты прав, — сказал Кеван. — А когда заводишь речь о своей ненависти, уже нет. Горячая голова — помеха для вражды и мести. Что мне за дело, каков Инвар по нраву и чего заслуживает, любви или ненависти. Довольно того, что он — враг и потомок наших врагов.

— А по мне, честнее желать врагу смерти, потому что ненавидишь его, чем просто потому, что он враг. — Тойво сверкнул глазами. — А если ненависти нет, надо возгреть ее, раздуть и питать. Мне довольно и малости. Хотя то, что задумал Инвар, вовсе не малость. Он думает, моя сестра ему — что любая сенная девка: захотел да взял против воли? А вздумай он сам или его посланцы вновь завести болтовню о мире, я рассмеюсь им в лицо.

— Вот поэтому тебе ни к чему принимать послов, — сказал Кеван. — Так недолго и войну разжечь. — Судя по лицу Тойво, именно это он намерен был сделать, и отец продолжил: — А твоя сестра и так не достанется Инвару, зато союз с Церибом даст нам многое, в том числе для войны, если она случится.

— Скорее, союз с нами даст многое Церибу, — поморщился Тойво. — Зимар не так уж силен. Но когда он станет нашим зятем, мы сумеем выжать из него как можно больше. Что до войны, то чем скорее она случится…

— Если она случится, — Кеван вновь сдвинул брови, — повинны в этом должны быть не мы.

Тойво уловил намек, который отец не так часто позволял себе. Проще всего было бы разжечь войну оскорблением сиеранских послов или даже лично князя Инвара. Но разве напрасно Туима и ее князья испокон веков славились своей хитростью и ловкостью в плетении изощренных козней? Сам же Тойво, будучи горяч нравом, не сумел бы сплести коварный заговор, разве что подослать тайно к врагу двух-трех убийц. Осознавая это в очередной раз, он задыхался от собственного бессилия. Как бы ни вертел он отцом во многих вопросах, тот порой напоминал, кто на самом деле князь в Туиме.

Эти думы изводили Тойво, пока он шел прочь из княжеской палаты, клокотали в груди, точно река Гнамен-Буйная на границе Ничейных земель. «Ты сильнее и могущественнее отца, но ты еще не князь! — терзал его мучительный, как зубная боль, голос в сердце. — А чем ты хуже Инвара? Тогда как он уже полтора года правит в своей Сиеране и волен сам все решать, и никто ему не указ…»

С бранью Тойво оттолкнул думы прочь. Горько признавать, что у корней твоей справедливой и даже святой ненависти к гнусному врагу лежит на самом деле обычная зависть. К тому же, злость всегда требует выхода, и Тойво нашел, на ком выместить ее, — ухватил за косу одну из сестриных служанок, что пробегала мимо, дернул к себе. Впрочем, спустя миг он передумал и пихнул девчонку прочь, наградив подзатыльником. Та умчалась быстрее нишанского скакуна, и думы Тойво на сей раз не устремились вслед за нею, в княжеский терем, где обитало самое светлое сокровище Туимы. Хотя сокровищем этим Тойво считал вовсе не сестру свою Атауну.

«Сколько еще тебе коптить небо! — думал Тойво в ярости, вспоминая недавнюю беседу с отцом. — Не можешь помереть безвременно, как отец того же Инвара?» Как ни жаждал он княжеской власти, страх перед карой богов за отцеубийство удерживал его не один год. Вот если бы сделать все чужими руками — подходящие люди бы нашлись. Да только придется ему исхитриться, ведь случись что с князем, все подозрения падут на него, особенно сейчас, когда враг-сиеранец через послов запросил мира. Нашел же время — будто знал, проклятый, Хидег его сожри!

«Хитрая же ты змея, Инвар, — думал Тойво, пока шел к конюшням и приказывал оседлать самого лютого коня. — Ничего, поглядим еще, кто кого перехитрит».

* * *

Щедрая осень баловала Сиерану доброй погодой, деревья не спешили зазолотиться, в отличие от обильных урожаем полей. Но для князя Инвара дни и ночи были одинаково черны с тех самых пор, как посланцы его вернулись из Туимы, привезя горький ответ.

В первые мгновения гнев едва не задушил его. Хотя на кого тут гневаться — разве что на себя: мог бы догадаться, что княжна просватана, — не зря ведь она ездила в Апи-Мей. Да не в самом отказе дело, а в словах, в которые облек его Кеван. Пускай не оскорбил прямо, но дал понять, что не верит в мир между Сиераной и Туимой. Чем и как переубедить его теперь, да и возможно ли это?

А потом гнев сменился жестокой печалью, что тлела, да не сгорала, зато выжигала душу, точно степной пожар. Много ли стоит мир с Туимой — да пропади она вместе с Сиераной и со всею Дейной! Все кончено: красавица-княжна достанется другому. И кому — правителю жалкого Цериба, который подольстился к Кевану, надеясь спрятаться в его тени. Или же это начало военного союза против Сиераны; с Кевана станется приманить Зимара своей дочерью и выжать из него все, что нужно — людей, коней, оружие, припасы и прочее.

«Так и есть, государь, — сказали тогда Инвару и послы, и советники. — Князь Кеван не говорит прямо о войне, зато наверняка думает о ней. А уж княжич Тойво точно думает и сумеет убедить отца в чем угодно. Не лучше ли тогда и тебе, государь, поискать себе жену — и союз — в других княжествах? Та же Раста пускай невелика, зато богата и сильна. Или можно послать в южные земли, Квинну или Мажани, или даже на север».

Инвар слушал, соглашался разумом — и жестоко противился душой. Нет, вовеки не сможет он жениться по нужде и потом терпеть во дворце постылую супругу, поспешно-равнодушно целовать и обнимать, а еще хуже, если жена вдруг полюбит его — а ему нечем будет ответить ей. Говорят, от этого порой не любовь в сердце зреет, а гнев и ненависть, да только в чем вина бедной женщины, разменной монеты? Зато несчастны будут они оба. Да и что это за правитель, у которого с женой нелады?

«Не иначе, это начало тех самых бед, что предсказывал чародей Паилун», — думал порой Инвар. То, чего он так опасался — и втайне надеялся избежать.

Будь Инвар старше, он заставил бы себя похоронить нежданную любовь. Будь он моложе, его убедили бы мудрые советники. Сам же он не мог ничего поделать с собой. Минул один день, другой, а горе не уходило, продолжало терзать и жечь душу. Что теперь ему за дело до вражьих козней или открытых нападений — тоска по прекрасной княжне убьет его раньше и вернее их всех.

На третий же день поутру Инвар шел в палату твердой поступью, стиснув губы. Созывать советников он не стал — его дожидались только верные Оревин и Тирват и с ними молодой воевода Варр, начальник княжеской стражи. Они встретили его низкими поклонами, говорить же не стали, ибо утешений князь не желал. Да и весь облик его кричал о том, что он отыскал некое решение.

— Я придумал, что делать, и не вижу иного пути, — заговорил Инвар, едва усевшись на престол. — Не дают добром — возьму сам, все равно не будет мне жизни без нее. Не достанется она Зимару. Я увезу ее до того, как она уедет в Цериб.

Инвар выдохнул, ожидая ответа верных людей. На удивление, те медлили. Впрочем, будь на их месте почтенные мужи вроде Корива или Налидана, палата бы уже гудела возмущенными голосами. «Ты развяжешь войну, государь», — вот что сказали бы ему советники, умудренные годами. Неужели и молодые, верные его друзья думают так же?

— Твоя воля, государь, — сказал наконец Варр, — да не думал ли ты, чем это обернется? Так и до войны недалеко — не только с Туимой, но и с Церибом.

— Цериб, — возразил Инвар, — не столь богат, влиятелен и силен. Я уверен, это Зимар ищет союза с Кеваном, а не наоборот. Если же Кеван намерен заручиться поддержкой Цериба против нас, самое время помешать им. Сорванная свадьба вполне может рассорить Зимара и Кевана вместо того, чтобы объединить.

— Рассорить — возможно, государь, но не примирить с нами, — стоял на своем воевода. — Если Кеван до сих пор помнит отцовскую обиду из-за женщины, твоей бабки Нейны, с него станется затеять войну из-за собственной дочери. Да еще…

— О дочери-то и речь, — перебил Инвар. — Или нет у нее своего голоса, нет слез? Если она станет моей женой, и мы вместе будем молить Кевана о мире, неужто не дрогнет отцовское сердце? Я верю, что крепкая любовь победит всякую вражду.

Воевода нахмурился, пожав плечами, но отступать пока не собирался.

— Ты думаешь, государь, что княжна так легко полюбит тебя? — сказал он. — А если она подобна отцу и брату в ненависти к тебе?

Инвар качнул головой, хотя эти слова заставили его встревожиться.

— Нет, — ответил он, помедлив. — Я помню ее там, в воде священного озера: смеется, играет, а глаза печальные. Видно, против воли идет за Зимара, не лежит к нему ее сердце.

— А какая девка пошла бы за него добром? — подхватил Тирват. — Он вдовый, чуть ли не сверстник Кевану, да и красоты для него боги пожалели. Куда ему против тебя, государь, ты ж у нас загляденье для любой девицы! Все мы знаем, каковы они, девки: им перво-наперво надо, чтобы муж был молод да пригож лицом. А коли уж судьба княжне идти замуж поневоле, кого ей легче будет полюбить, тебя или Зимара?

— Да тут и сравнивать нечего, клянусь облачным покровом Анавы-солнца, — добавил Оревин. — Старый да постылый — или молодой, горячий да любящий. Вмиг дрогнет девичье сердце. А потом может дрогнуть и отцовское, коли дочь крепко взмолится.

— Отцовское, может, и дрогнет, — усомнился Варр. — Да только дрогнет ли сердце братское?

Инвар вновь помедлил с ответом. Княжич туимский Тойво был подлинным препятствием, дремучим лесом, что вырастает в сказках из частого гребня колдуньи. Инвар мог понять его, ибо сам был схож с ним нравом: у таких и любовь, и ненависть живут, пока бьются их сердца. И все же ненависть Тойво казалась глубже, чем старая родовая вражда. Но доискиваться до причин Инвар не стал — не время сейчас.

— Здесь как боги рассудят, — произнес он. — Мою же судьбу Телада-мастерица уже спряла, рвать да путать ее нити я не стану. Что решил, то и сделаю. Разве не был обычай похищать девиц себе в жены в ходу у наших пращуров? И нет в наших землях закона, который объявлял бы это преступлением.

Молодые советники склонили головы — больше для того, как показалось Инвару, чтобы спрятать улыбки.

— Как ты узнаешь, государь, когда княжна тронется в путь? — спросил Варр. — Разве что О-Гине и прочие Вестники дорог…

— О-Гине и его народ не подведут, — кивнул Инвар, тоже улыбаясь. — Через два дня они будут в Вириладе, привезут товар. Если указать им, какие вести искать, они найдут — и принесут вовремя. Только я не хочу нападать на свадебный поезд, это неразумно.

— Верно, государь, — сказал Тирват. — Свадебный поезд крепко стерегут, да еще слуги, телеги с приданым, повозки, целый курятник девиц — а значит, суеты по горло. Эх, надо было сразу хватать, там, у озера! Да кто ж знал…

— Так неужто нет других свадебных обрядов, что совершают в Апи-Мей? — сказал Инвар. — Я вот так сразу не припомню, но вроде после омовения невеста должна поднести дары священному озеру, а потом, спустя время, принести жертву Кармиру, Анаве и Санеине-луне.

— Надобно, государь, расспросить колдунью Валусу, она, поди, все знает до мелочей…

— Так ступай да позови ее — не все же ей время зелья свои варить.

Оревин умчался — только сапоги простучали. Инвар молча глядел то на оставшихся советников, то на закрытую дверь. Все сомнения насчет возможной войны или мести Тойво ушли, теперь в крови бурлила простая, яростная жажда действовать. Хотя действовать, конечно, придется не ему.

Вскоре Оревин вернулся, ведя старуху. Хотя Валуса была старейшей из служанок, сказительницей, знахаркой и, как говорили, чуть ли не колдуньей, одевалась она всегда просто — в платье небеленого холста поверх рубахи. Одежду густо усеивали вышитые узоры, на шее и у пояса качались, постукивая, железные, деревянные да костяные обереги. С нею в палату вплыл запах дыма, трав и притираний, которые старуха делала порой для служанок.

— Подойди, — приказал ей Инвар.

Без тени страха Валуса приблизилась. Тирват и Варр покосились на нее, она же и бровью не повела. Отдав поклон, она распрямила свое тощее, но крепкое тело и молча ждала, что скажет князь.

— Ты стара и мудра, Валуса, — заговорил Инвар, — много лет ты служишь нашему дому. Ты все знаешь не только о лекарском деле, но и о женских обычаях. Расскажи нам, что положено девице делать перед скорой свадьбой.

— Будь здрав, светлый князь, и да пойдут впрок мои слова. — Сильный, ровный голос старухи напоминал душистый запах трав, что исходил от нее. — Три порога надлежит перешагнуть будущей жене, три обряда свершить в укрытой от чужих глаз долине Апи-Мей. Как взойдет в ночном небе полная луна, бледное око Санеины, должно невесте проститься с девичьими забавами, наиграться вдоволь с подружками у священного озера Венава, песни веселые петь да омовение в синь-воде свершить. А как истает луна, пусть подарит невеста священному озеру дары щедрые, дабы щедро одарили ее боги в замужестве и даровали счастье. Дарит она золото, чтоб богато жить, дарит зерно, чтоб обильно жить, дарит куклу свою детскую, чтоб не пустовала колыбелька, дарит ленту алую, чтоб крепко привязалось сердце мужа к ней. Нет уже здесь веселья, петь надлежит песни печальные. Когда же вновь сделается тонкий месяц полной луной, пусть сокроется невеста от взоров Кармира-неба и Анавы-солнца в долине Апи-Мей, что рядом с озером. Уйдет она в царство бледной Санеины, пока не вернет ее в мир живых свадебный обряд. Коли свершится все чин по чину, пошлют боги невесте счастье, мужа доброго да приплод обильный.

— Стало быть, — сказал Инвар, выслушав старуху, — обряды эти совершаются ночами?

— Отчего же, государь? Днем, лишь бы нужная ночь минула. От одной полной луны до другой, а там можно и свадьбу играть. — Валуса улыбнулась тонкими губами, разгладила смятое передником платье. — К чему бы расспросы эти, государь? Не иначе, вздумал ты жениться…

— Не твоего ума дело, — оборвал Инвар. — Спасибо тебе за рассказ, а теперь ступай. Да гляди не проговорись, о чем я расспрашивал тебя. Оревин, проводи ее.

С той же улыбкой Валуса вышла, отвесив поклон. Как только дверь за нею закрылась, Инвар с облегчением вздохнул, сам не зная, отчего, и заметил, что такие же вздохи вырвались у Варра и Тирвата.

— Я все подсчитал, — сказал Инвар. — Два обряда уже совершились: первый мы видели, второй мог быть вчера или третьего дня — как раз народился новый месяц. Дождемся полнолуния и отправимся в долину Апи-Мей. Надо обойти озеро, перевалить гряду, и как раз выйдем к жертвенникам богов.

— Стало быть, государь, — сказал вернувшийся Оревин, не успев отдышаться, — во время обряда увезем княжну? — Он поглядел на товарищей. — Чего уставились, не князю же самому девок умыкать? Ясно, что нам придется. В лицо ее мы знаем, видели…

— В святом месте, куда мужчинам нет ходу… — качнул головой Варр. — Я не боюсь людей, государь, но гнева богов…

— Мы ничем их не разгневаем, — ответил Инвар. — Крови мы не прольем. Да и зачем? Долго ли распугать на конях толпу девок, подхватить княжну на седло и увезти? Стражи при ней не будет, а если будет, то они станут ждать снаружи долины. А за нашими конями и ветер не угонится.

Оревин и Тирват поклонились. Чуть помедлив, поклонился и Варр.

— Воля твоя, государь, — произнесли они в один голос.

Инвар улыбнулся, чувствуя, что его распирает от нетерпения и неистовой радости, хотя к ним примешивалась толика тревоги: а ну как что пойдет не так? Не бывает такого, чтобы задумка — какая ни есть — удалась без сучка без задоринки. Непременно что-то да случится.

— Тогда ждем, — сказал он, словно успокаивая сам себя. — Когда О-Гине явится, накажем ему следить за туимским княжеским теремом, людей у него достанет. За княжной отправитесь вы вдвоем, а ты, Варр, дай им человек пять из стражи, лучших и надежнейших, чтобы не проболтались. Как сладите дело, доставите княжну в Паталар и сразу шлите гонца ко мне. А я уж прибуду и встречу ее как должно.

Говоря о Паталаре, Инвар подумал о хмуром Веллоре, который вряд ли одобрил бы его затею. Хотя какое ему дело? Сидит, точно собака на сене: сам чурается радостей и другим не дает. Но, каков бы ни был Веллор со своими обидами, он не пойдет против княжеской воли.