Меч рассудит (гет)

Холодные осенние сумерки сгущались быстро. Ветер гонял по опустевшим полям редкие позабытые соломинки: урожай давно снят, обмолочен и спрятан в закромах. На пастбище виднелись черные, белые и бурые пятнышки — пастухи еще не пригнали коров. Самое время им поспешить.

Бегер, староста туимской деревни Отир, вгляделся вдаль из-под руки. Пастухи впрямь спешили — так стегали коров, будто за ними волки гнались. Шумно метались туда-сюда лохматые пастушьи собаки, то рыча, то жалобно воя, словно перед бедой. А беда в самом деле шла — и была близко.

— Воины! — завопил на всю деревню бегущий впереди мальчишка-пастух. — Несколько сотен, под сиеранским знаменем! На нас идут, не иначе! Спасайтесь!

В деревню, еще недавно притихшую перед вечерней суетой, точно ударила молния. Хлопали двери, лаяли собаки, вопили на все лады женщины, пряча детей и припасы. Мужчины хватали топоры да вилы, хоть и понимали, что не тягаться им со всадниками, чья броня и длинные копья сверкали алым в закатном свете. Белый сокол на знамени расправил крылья, ветер развевал стяг, и казалось, что черная цапля в когтях сокола беспомощно бьется, умирая.

— А ну, малой, живо скачи в Герето! — приказал Бегер старшему внуку, Вадо, двенадцати лет. — Пусть сами вооружатся да на заставу пошлют весть: мол, сиеранцы идут на нас. Давай, бегом на конюшню!

Но выехать мальчишка не успел. Сиеранцы оказались ближе, чем виделось, — или же ехали быстрее. Гулко и грозно протрубили рога, и воины вмиг окружили Отир, да так, что мышь не проскочит. Конники помчались по улицам, сгоняя всех, и никто из селян не посмел противиться. Не зная, что думать, Бегер на дрожащих ногах вышел вперед и стянул с плешивой головы шапку.

Передовой отряд сиеранцев остановился на площади близ колодца, где спокон веку решались сообща все важные дела. Огромное знамя, казалось, затянуло небо, словно облако. Звонко фыркнул белоснежный конь с заплетенной гривой, а Бегер встретился взглядом с его всадником. Был он молод и горд, но не казался жестоким. На голове его, стягивая золотые волосы, сверкал вместо шлема княжеский венец, из-под темно-алого плаща виднелась чешуйчатая улидарская броня.

— Ты староста, почтенный? — спросил молодой всадник.

Бегер низко поклонился в ответ, и всадник продолжил:

— С тобою говорит Инвар, князь Сиераны. Пусть весь Отир слышит мою волю: никто не посмеет покинуть деревню, пока мы стоим здесь. Бояться вам нечего, мои воины не причинят вам никакого вреда — пока вы не нарушите моей воли. Если же нарушите, пеняйте на себя.

Люди в толпе робко переглядывались молча, не спеша с ответом. Однако ответ должно было дать, что Бегер и сделал:

— Как прикажешь, государь Сиераны.

Он вновь поклонился и обвел односельчан пристальным взглядом. Впрочем, никто не посмел возразить или возмутиться, даже если и подумывал по глупости.

— Скажи, — добавил князь, — далеко ли отсюда до Герето?

— Нет, государь, и полутора регов к югу не будет. — Бегер указал рукой.

— Велика она?

— Меньше Отира, государь, дворов тридцать.

В тот же миг Бегер едва не пожалел о том, что ответил. Князь подозвал одного из своих воевод, что был помоложе, и шепнул ему что-то. Воевода махнул рукой: «За мной!», и сотни две сиеранцев пустились вскачь, направляясь на юг, — видимо, вот так же захватывать Герето.

Стук копыт вражеских коней словно разбил настороженную тишину. Там и тут послышались сдавленные всхлипы женщин, рев детей, на которых напрасно шикали. Бегер так и стоял ни жив ни мертв, отчаянно взывая к богам, чтобы никто из его односельчан не вздумал искушать судьбу да сопротивляться сиеранцам — вернее, пытаться. За каждый удар вил или косы придется жестоко поплатиться, причем всем.

Тем временем сиеранский князь чуть подтолкнул в бока своего коня — хороши оба, спору нет, — и неспешно поехал вдоль стоящих недвижно людских рядов.

— Повторяю вам, люди, не бойтесь, — произнес он, голос его раскатился далеко, подняв звучное эхо. — Вы не виновны в том, каков ваш князь, но иначе его не пронять. Я возьму среди вас двоих мужчин, самых верных и уважаемых, и столько же возьму в Герето. Они поедут в Ревойсу, ко двору Кевана, вместе с моими гонцами. Как только гонцы вернутся, мы оставим Отир. Если будете все эти дни повиноваться мне, ничто не будет грозить ни вашим домам, ни вашим семьям. Поняли вы меня, люди Туимы?

— Да хранят тебя боги, государь! — раздался женский голос.

Крик подхватили прочие, в том числе сиеранские воины. Князь молча оглядывал толпу, взор его был ясен, но по-прежнему печален. Бегер на миг задумался, с чего бы, а потом выкинул думы из головы. Коли обещал князь сиеранский пощадить Отир, так сдержит слово, по нему видно, что честный человек, да и молва о нем идет самая добрая. И коли такое дело, он сам готов ехать в числе посланцев-заложников, лишь бы незваные гости скорее покинули их землю.

— Дозволь мне ехать, государь, — сказал Бегер с поклоном. — Да любого из мужиков возьми, они все верные да честные.

— Как только прибудут люди из Герето, — сказал князь и впервые улыбнулся уголком рта, — вы отправитесь в путь.

* * *

Стуча по привычке сапогами, Тойво наконец покинул опостылевшую княжескую палату. За минувшие дни он устал от советов, казавшихся ему бессмысленной болтовней. Отец же так не считал: воеводам велел на всякий случай собирать войско, отправил лазутчиков и гонцов по приграничным заставам, даже послал к Зимару в Цериб — пусть только попробует теперь отвертеться от военного союза! А Тойво был вынужден делать то, что ненавидел более всего, — ждать и терпеть. Избежать же участия в советах он не мог.

Пребывая там, среди бесконечных разговоров, которые все мнили важными, душой он уносился прочь — в маленькую горницу на женской половине дворца. Теперь, после отъезда сестры в Цериб, там стало гораздо тише — девки частью вернулись домой, частью последовали за Атауной. Тем лучше, думал Тойво, предвкушая заветный миг. Никто им не помешает.

И вот, этот миг настал. Тойво улыбался: разумеется, свидание закончится именно так, как он желает. Все эти дни Кодара просидела одна, да и кормили ее не слишком сытно, чтобы присмирела. Даже если вздумает-таки противиться, куда ей против него?

Мысль о сопротивлении Кодары отчего-то распаляла Тойво пуще прежнего, так, что кровь грохотала в жилах. Одолеть, укротить, сломить девку, которая любит другого — тем более, врага, — что может быть радостнее? А потом ей ничего другого не останется, как только покориться и принять свою судьбу, сделаться нежной и ласковой да угождать ему, как подобает. Пускай даже не станет она ему женой — зато каких сыновей родит! А как трепыхнется впервые дитя во чреве, так девка про все позабудет — и про позор свой мнимый, и про Инвара треклятого.

— Прочь отсюда, — велел Тойво страже у двери Кодары. — И чтоб никто носа сюда не смел казать!

Шагов их он уже не слышал. Скрипнула низкая дверь, Тойво задвинул засов изнутри, сглотнул поневоле — в горле вдруг пересохло, кровь в жилах припустила еще быстрее, зато время будто растянулось и застыло.

Нарочно наряжаться для встречи с Кодарой Тойво не стал. Всему виной проклятые советы, где такая пышность неуместна, да и отец непременно спросил бы — куда, мол, вырядился? Благо, боги щедры: ни красотой, ни статью не обидели. Заставив себя улыбнуться, Тойво расправил плечи и двинулся к Кодаре.

Она сидела у единственного окна, положив локти на узкий подоконник, и даже не обернулась на скрип двери и звуки шагов. Лицо ее исхудало, под глазами чернели тени. Она по-прежнему была в том же зеленом платье, в котором приехала из Сиераны, в котором ее схватили той ночью. Подарков ей пока не приносили — Тойво ничего не дарил вперед, ограничиваясь лишь посулами. А потом все зависело от девки: что заслужит, то и получит.

— Здрава будь, Кодара, — заговорил Тойво, подойдя к ней. — Рад я был бы прийти раньше, да забот хватало. Зато теперь не о чем нам тревожиться.

Кодара не шевельнулась, лишь тяжко вздохнула, словно с досады, и чуть поморщилась. Глаза ее были сухи, лицо казалось равнодушным. Но Тойво заметил, что она сжала пальцы под широкими рукавами.

Вдогонку бурлящей в крови страсти кинулся гнев. Тойво ждал от нее чего угодно, только не такого ледяного безразличия. Понятно, не из тех она девок, что лишь плакать да умолять горазды. Отчего же молчит? Уж лучше бы она ярилась, гневалась, бранилась, хоть к двери бы бросилась, пытаясь сбежать, или пригрозила в окно кинуться. Так нет, сидит, ровно каменная, и даже не взглянет, будто и нет его здесь. Будто не понимает она, зачем пришел он сюда.

А может быть, понимает — да нарочно злит?

Совладав с гневом, Тойво сел на лавку подле Кодары, взял ее за руки — холодные, точно у мертвой. Поневоле ей пришлось повернуться к нему, только взора она не подняла.

— Что ж ты так печальна, краса моя, любовь моя? — сказал он, стараясь говорить как можно ласковей. — Или не знаешь, как измучила ты меня? Все, что есть у меня, отдам тебе, не пожалею ни золота, ни тканей чужеземных, ни коней резвых, только полюби меня! Зачем так сурово глядишь? Или не знаешь, как ранят меня очи твои светлые? Не губи меня, Кодара, стань моей, добром тебя прошу, умоляю!

Тойво потянул ее к себе. Она же вырвала из его рук свои, отодвинулась, прислонившись спиной к стене. Лишь Тойво попытался сесть ближе к ней, как она вскочила на ноги и отпрыгнула на несколько шагов.

— Вот, стало быть, каков твой ответ! — прошептал Тойво и тоже поднялся. — Гордая, жестокая… Девка ты вообще или нет, человек или нет? Или любы тебе мои муки? Или даров богатых мало? А может, мнишь ты себя благородной, знатной девицей? — Он скрежетнул зубами, не в силах сдержаться. — Так надо было становиться княгиней, когда звали!

При этих словах Кодара вскинула голову, щеки ее вспыхнули, будто ударил кто. Губы дернулись, да не сказала она ничего, лишь в глазах сверкало нечто. Злость ли то была, горечь — боги весть.

«Видно, я в цель угодил!» — понял Тойво и продолжил вслух:

— А может, ты думаешь, что он вернется за тобой да увезет? Напрасно надеешься, глупая девка. Да он позабыл о тебе, как только перелетел трусливо границу своей проклятой Сиераны! А сейчас уже утешился с другой — у него их, поди, полно там, красивых, покорных да горячих!

— Не суди о других по себе, — сказала вдруг Кодара.

Тихо прозвучали ее слова, да хлестнули Тойво, будто прут раскаленный. Гнев стиснул горло когтями. Хотелось схватить ее за косу длинную, бить головой о стены, о пол, ногами топтать проклятую, исколотить до черноты, взять насильно, тешиться до самой ночи, слушать крики ее — а потом смотреть, как забавляются с нею его воины. И так ярко представилось ему это, словно впрямь произошло на глазах его.

Дрогнула перед глазами кровавая пелена, рассеялась. Тойво увидел, что Кодара смотрит на него в упор — и слегка улыбается, будто насквозь видит и понимает, о чем он сейчас думает. И ничуть она его не боится, словно и за мужчину не считает.

Нет, гнев сейчас не подмога, понял Тойво. Одно лишь средство оставалось у него, последнее, и он прибегнул к нему.

— Что попусту говорить, Кодара? — сказал он, выпустив ярость в долгом выдохе. — Но коли хочешь быть княгиней, будь. Будь женой моей, ты достойна и венца, и престола. Видишь, все отдаю тебе, только не отвергай, только полюби меня!

Кодара выпрямилась у стены и ответила — просто и спокойно, без тени насмешки:

— Дважды Инвар звал меня с собой, дважды предлагал руку и престол. Теперь знаю, что был это голос богов, да не вняла я ему. Будет ли третий, одни небеса ведают. Только если не быть мне его женой, так ничьей не буду. Тем более — твоей.

— Коли я захочу, отец тебя заставит! — крикнул Тойво, вновь взбешенный именем врага.

— Да ты его не заставишь. — Вот теперь Кодара усмехалась. — Пытался уже, или позабыл? Отцу твоему я не по нраву, да и не таков он — принуждать девок идти замуж в угоду чужой прихоти. Нет, княжич, не надейся. Не буду я твоей — ни женой, ни полюбовницей. Видно, не написано мне на роду счастья, а судили мне боги умереть девкой.

— Нет, — выплюнул Тойво и бросился на нее.

Кодара, видимо, угадала его намерения, глаза ее гневно сверкнули. Пальцы же вцепились в горло Тойво, крепче, чем он ожидал. Тогда он схватил ее за оба запястья, сдавил со всей силы, так, что лицо ее исказилось от боли. Выпустив его шею, она продолжала бороться, вырвала из его хватки правую руку. Тотчас ее кулак врезался ему в скулу, щеку обожгло болью.

Тяжело дыша, Тойво отпрянул. По разодранной щеке бежала горячая кровь, гремело в груди бешеное сердце. Кодара, багровая, такая же бешеная, жгла его взглядом и тихо цедила сквозь зубы: «Не подходи, проклятый, глаза выцарапаю!»

— Ах ты, дрянь!

Тойво кинулся на нее всей тяжестью, повалил на пол, опрокинув лавку. Кодара по-прежнему не сдавалась. Казалось, борьба длится вечно; наконец, он сумел перехватить обе ее руки, завел за спину, придавил крепче, уперся ей коленом в живот. Придерживая ее одной рукой за плечи, он рванул другой и платье, и рубаху. Ткань треснула, обнажив грудь и крохотную черную точку родинки. Не будь Тойво так распален, он бы заметил, что на шее Кодары нет обычного оберега. Сейчас же ему было все равно. Он впился губами и зубами в эту родинку, скользнул ниже, сжав рукой нежную плоть.

С хриплым рыком Кодара отчаянно рванулась, высвободила одну руку. Новая пощечина ослепила Тойво. Проклятая девка на этом не угомонилась — едва не угодила ему коленом в пах. Взревев, он вздернул ее за косу, швырнул ничком на пол и рванул с себя пояс: хоть и позор это — вязать девку, прежде чем брать, да с этой бешеной никак иначе. Сразу надо было…

— Господин, господин! Государь зовет!

Крик и стук в дверь заставил Тойво выпустить и пояс, и косу. Он пнул Кодару в бок и кинулся к двери.

— Пошел вон! Не до него мне, так и скажи ему!

— Сиеранцы на нашей земле, господин! — не умолкал слуга за дверью, продолжая стучать. — Князь Инвар прислал вызов на поединок!

— Хидеговы отродья! — Тойво сам громыхнул кулаком по двери. — Иду!

Он подхватил с пола свой пояс и невольно глянул на Кодару. Она привстала на колени, прикрывая грудь обрывками рубахи, на белой коже вспухли багровые синяки. Разбитые губы разошлись в злорадной, хищной улыбке, глаза превратились в два острых меча.

— Что ты там говорил, гаденыш? — выплюнула она. — Не на что мне надеяться, так? Тебе конец, проклятый, он убьет тебя! Если ты, конечно, не струсишь и не прикроешься другим бойцом…

— Молчи, ведьма! — Тойво пнул ее в лицо. — Я с тобой не закончил. Ты у меня еще света не взвидишь, змея, потаскуха поганая! Вот убью Инвара проклятого — и вернусь. Коли желаешь, голову его тебе привезу.

— Глаз подбитый прикрой! — полетел ему вслед насмешливый голос Кодары.

Тойво хотел было вернуться да треснуть ей еще раз-другой, но удержался. Задвинув засов снаружи, он почти бежал к княжеской палате. Его трясло от неутоленной страсти, огнем пылала левая щека, и еще пуще мучилась брошенная в прах гордыня. И кем брошенная — девкой! Он скрежетнул зубами: кабы не весть эта, не так бы проклятая сейчас заливалась! Ну да ничего, настанет и ее черед, и тогда она впрямь пожалеет о том, что на свет родилась.

В один миг остались позади переходы и лестницы, хлопнули двери княжеской палаты. Поневоле пришлось Тойво совладать с собой: давненько не бывало здесь столько народу, даже во время недавних советов. Отец восседал на престоле, сжимая резной свой посох, на лавках теснились советники, все до единого. А перед престолом стояли четверо воинов в сиеранской броне и еще четверо, похожие видом на простолюдинов.

Запоздало подумал Тойво, что сперва стоило бы сменить одежду да стереть кровь со щеки. А то хорош он сейчас в княжеской палате: волосы всклокочены, лицо разбито, на кафтане пятна крови, своей и Кодары. То-то зашушукались советники, заахали, будто бабки старые, — еще бы причитать начали. Благо, хоть отец сдержался, лишь чуть нахмурил брови.

— Подойди, Тойво, — приказал отец. — А вы, посланцы Сиераны, прочтите еще раз то, что прислал ваш князь.

Один из сиеранцев, молодой, темноволосый, в шитом золотом кафтане цвета старого вина с собольим воротом, развернул холст с посланием. Было оно недлинным и гласило так:

«Инвар, князь Сиераны, — Кевану, князю Туимы, и Тойво, наследнику его, с приветствием, но без благословений богов, ибо вы преступили данную перед лицом их клятву и нанесли тяжкое оскорбление мне, а в лице моем — всей моей земле. В первую же чреду позор ложится на вас, как на клятвопреступников и осквернителей собственного слова и печати. Посему перед лицом богов я требую ответа, как было спокон веку заведено в землях наших, — ответа кровью. Перед лицом небесных супругов я сам выйду защитить честь мою, и пусть ответит мне тот, кто способен сравниться со мною положением и славой рода, равно как и боевыми умениями. Иной крови я не желаю, и тотчас по окончании боя мое войско покинет земли Туимы, одержу ли я победу или паду от руки моего противника. Иного исхода бой тот не может иметь, я не стану щадить того, кто выйдет против меня, и сам не приму пощады. Да свершится суд богов в любой назначенный вами день, под взорами служителей божьих, и да не останется вызов мой пустыми словами, ибо лишь трус мог бы презреть его».

Тойво слушал слова врага и соперника, и присмиревшая было кровь его опять бурлила — дикой жаждой боя, жаждой чужой крови. Подлец Инвар написал хитро: вроде все учтиво, да так, что не отвертишься. Тойво и не собирался. Однако для ярости сейчас не время — ее стоит приберечь на потом.

— Как я понимаю, отец, — сказал он, когда посланец умолк и свернул свиток, — Инвар ждет ответа от меня. Не тебе же на пятом десятке принимать вызов от молодого. Тогда как я вполне в силах защитить нашу честь и доказать мечом, кто прав.

— Быть посему, — кивнул ему отец и обернулся к посланцам: — Вы слышали мой ответ, а теперь — ответ моего сына. Передайте своему князю, что суд богов состоится на четвертый день от нынешнего, на поле близ Отира. Мы прибудем туда в назначенный срок вместе с войском, дабы избежать возможного вероломства.

— Тебе не о чем тревожиться, государь, — сказал посланец. — Победит наш князь или падет, мы отступим обратно в Сиерану и не тронем ничего и никого в захваченных поселениях. И, коль скоро это суд богов, на нем должно присутствовать жрецам небесных супругов — по одному от обеих наших земель. Условия же боя должны быть вам известны: пешими, с мечом и щитом, без брони, с обнаженным сердцем. Победителю даруется право распорядиться телом и имуществом побежденного, после чего прекращается любая вражда.

— Тогда, — князь чуть стукнул по полу посохом, — пусть меч рассудит, кто честен и прав. Возвращайтесь к своему князю и передайте ему наши слова. Пусть он будет готов к сроку, и мы будем готовы.

Посланцы поклонились и ушли, забрав с собой спутников-простолюдинов, которые лишь таращили молча глаза и словно не понимали, зачем они вообще здесь. Вслед за ними разошлись по знаку князя советники, продолжая шептаться, воеводы же получили очередной приказ готовить войско. Тойво едва дождался, когда палата опустеет, и, как только последний из воевод скрылся за резными дверьми, заговорил:

— Надо же, этот дерьмец все-таки способен на достойные поступки. Хвала богам, что он нашел в себе смелость открыто бросить мне вызов.

Отец помедлил с ответом. Вновь он глянул на лицо и перепачканную одежду Тойво — и вновь промолчал, лишь качнул головой и слегка поднял брови. Видно, понимал, что не время сейчас для пустых выволочек.

— А ты ждал от него чего-то иного? — произнес отец. — Говори про Инвара что хочешь, но признай, что он честен и смел. Недаром он не стал выставлять бойца, а решил биться сам — и недаром с тобой. — Он умолк на миг, призадумавшись. — Что ж, это вправду похоже на волю богов. Вражда началась с поединка и поединком закончится. Это справедливо… правда, деды ваши бились за женщину…

«Если уж на то пошло, — подумал Тойво, не слушая дальше, — и мы с Инваром станем биться за женщину. А когда я одолею его, опозорю пуще прежнего и убью, моя победа возвысит меня в глазах Кодары. Раз она сама — воин, то должна судить о мужчинах по воинскому их мастерству… Да неважно это, пустое все. Кто из нас победит, тот и покроет эту кобылку. А уж я постараюсь сделать все, чтобы победа досталась мне».