Меч рассудит (гет)

— Вот она, изменница, змея подколодная! Видно, прав ты был, отец.

Князь Кеван, которого, как и почти всех во дворце, разбудил среди ночи переполох, восседал на своем престоле — в парчовом кафтане, но без накидки. Тойво стоял рядом, кусая то пальцы, то кончики усов. Больше в палате не было никого, кроме нескольких стражей и той, кого они задержали.

Несмотря на бледность, Кодара держалась прямо — не каждый сможет так, когда руки заломлены за спину. Глаза девушки пылали не хуже светильника, которым она недавно перепугала всех лошадей в конюшне. Она смело встретила взгляд Тойво, и он прочел на ее лице тот роковой ответ, о котором уже догадался — и которого страшился.

Она любит врага.

— Это она, проклятая, помогла ему бежать! — бросил Тойво, обернувшись к отцу. — Один бы он нипочем не справился, куда ему тягаться с нашими воинами…

— С горсткой жалких пьяниц? — усмехнулась Кодара, морщась от крепкой хватки стражей, которые стиснули ее сильнее, будто пытались унять. — Тебе горько признавать, Тойво, что сиеранский князь один стоит нескольких десятков, а то и сотни? — Теперь она сияла от гордости, голос ее звенел торжеством. — Не удержать вашим темницам светлого сокола! Не достать его вашим жалам змеиным…

— Молчи, подстилка гнусная! — в дикой ярости взревел Тойво, в два шага подскочил к Кодаре и отвесил ей пощечину. — Говори правду: ты впрямь любишь этого ублюдка?

Кодара сплюнула кровь прямо в лицо Тойво и вновь расправила плечи.

— Я люблю Инвара, князя Сиераны, — твердо произнесла она и вдруг поникла головой. — Да только напрасно отвергла его, напрасно вернулась. Глупо было держаться за долг, который никому больше не нужен, да за землю, которой я сделалась чужой.

Тойво не расслышал последних ее слов — в ушах у него грохотали громом первые: «Я люблю Инвара». Не помня себя, он замахнулся вновь, но его сурово окликнул отец.

— Довольно, Тойво! — Князь Кеван стукнул о пол посохом. — Сядь и остынь, горячность сейчас ни к чему, ее и так было с избытком. А ты отвечай, Кодара. — Он повернулся к ней, прожег пристальным хмурым взглядом. — Говори правду: зачем ты вернулась? Не для того ли, чтобы предать нас? Судя по тому, что ты сделала, это похоже на правду.

— Я никого не предавала, — так же твердо ответила она. — Разве что себя саму… Да не об этом сейчас речь. Теперь мне уж нечего терять, государь, и я прямо скажу: зачем ты позволяешь своему сыну развязывать войну, ведь сам ты того не желаешь! А князь Инвар хочет только мира, поверь, я знаю. Он предлагал мне стать его женой, думая, что это поможет Сиеране и Туиме примириться. И пускай я не княжна…

— Вот именно. — Князь нахмурился пуще прежнего, пока Тойво молча ярился подле него. — Много мнишь о себе, девка. Кто ты такая, чтобы указывать мне, князю, с кем мириться да с кем воевать? Свое дело ты сделала — защитила мою дочь, приняла на себя удар. А теперь ты помогла бежать нашему врагу. И что прикажешь с тобою делать?

Тойво подскочил с места и стал между престолом и Кодарой.

— Отдай ее мне, отец, — сказал он. — Если уж нельзя с нею иначе, то в жены. Тогда я ее выучу как должно, чтобы неповадно было на врагов наших заглядываться.

— Нет, — отрезал князь. — Нашел на ком жениться. Забавляйся с кем хочешь, но от этой девки держись подальше. Хоть казнить ее пока не за что, отпускать ее тоже нельзя — боги знают, что взбредет ей в голову. Пускай посидит до поры под стражей, а то как бы впрямь не сбежала да не сделалась изменницей.

Князь подал стражам знак увести Кодару. Она подчинилась молча — кому охота лишний раз получать пинки да подзатыльники? Во взгляде, который она перед тем бросила на князя, ему увиделся немой упрек и отчего-то сожаление. На Тойво она даже не глянула, словно и не было его здесь.

Тойво же пожирал ее глазами и сам не знал, чего желает — избить до смерти, чтоб кровь дождем, чтоб кожа слезала клочьями и мясо с костей отлетало, или пасть перед нею на колени и молить о прощении, сулить что угодно за один лишь знак любви. В голове зудела новая мысль: «Почему она не сбежала с Инваром нынче ночью? Странно выходит: говорит, что любит его, а сама избегает, отталкивает, будто чужого. А может, врет, что любит? Может, злит нарочно, как это водится у девок?» И все же одно было ясно: кого бы ни любила Кодара, его, Тойво, она ненавидит.

И вновь вспыхнул лютый гнев вперемешку с неутоленной страстью. «Не желает по добру — возьму силой».

— Да ты совсем из ума выжил, — сказал отец, и Тойво понял, что думал вслух. — Сейчас не до девок и не до постельных утех. Лучше поразмысли, коли есть, чем, что нам теперь делать. Погоня вернулась с пустыми руками, Инвар ушел. Ты думаешь, он вот так все оставит? После того, как ты обошелся с ним…

— А что он сделает? — хмыкнул Тойво, стараясь изобразить презрение. — Пусть радуется, Хидегов сын, что трусливо унес ноги да спас свою шкуру. А в том, что он бежал, ты повинен и твое «не смей пальцем тронуть»! Надо было сразу подрезать ему жилы на обеих ногах, тогда бы не ушел!

— Вот как, — усмехнулся желчно отец, — теперь я виноват. Я, стало быть, жестоко смеялся над Инваром и дозволял страже делать то же самое? Я приказал выставить им бочонок меда, чтобы они напились вдрызг? Я недооценил силу и хитрость противника? Нет, Тойво, не вини других в собственной глупости. Зато ты добился своего — теперь война не за горами. Причем повинны в этом мы и никто другой. Мы оскорбили посольство мира и лично князя Сиераны, опозорили печать, преступили клятву, данную перед лицом богов. Такое смывает только кровь — и теперь Инвар вправе требовать ее. А все твои неумелые козни, дырявые, как лохмотья нищего.

В который уже раз слова отца били по сердцу Тойво безжалостной своей правотой. И бурлил, не умолкая, гнев, с которым не могли сравниться даже лютая, выжигающая душу страсть к Кодаре и ненависть к сопернику. Все хитроумные замыслы пошли Хидегу под хвост, и нет других виновных, кроме него самого — нечего было делить шкуру неубитого медведя. А отец, Хидег его сожри, будто упивается своей правотой, чеканит каждое слово, зная, какие муки причиняет ему.

И вновь пожалел Тойво, что давно не взял престол сам. Боялся гнева богов за отцеубийство… Да так ли страшен этот гнев? Вон, нарушил же он клятву, и никакая кара небесная его не постигла — и не постигнет. А такой отец, как у него, заслуживает убийства. И потом никто слова не скажет, ибо нет с победителей спроса.

Над этим стоит поразмыслить прежде всего. Кодара же никуда не денется; пойди он к ней сейчас, она встретит его с не угасшей еще яростью. Пусть потомится день-другой в одиночестве — сразу станет сговорчивее. «Сбежать ей больше не удастся. А Инвар пусть радуется свободе, если сможет — и пока сможет. Каково ему сейчас думать о том, что Кодара в полной моей власти, терзаться и гадать, что с нею случилось? Когда же она станет моей, я позабочусь, чтобы он узнал об этом».

* * *

Едва остались позади южные отроги Йарры, что тянулись по левую руку, измученный конь пал. Инвар не особо удивился: диво дивное, что бедняга одолел такой путь почти без остановок и без пропитания. Жаль было бросать на поживу стервятникам того, кто вынес тебя из беды, да только выбора не оставалось. До Паталара не так уж далеко, регов пять — даст Кармир-небо, к вечеру доберется. Кое-как завалив труп коня камнями, Инвар пошел дальше пешком.

Сам он все минувшие дни тоже обходился без пищи, разве что пил воду из ручьев, что сбегали с гор. Раны на груди воспалились, распухли и пылали, точно клейма, что выжигают на рудниках осужденным разбойникам. Несмотря на прохладный ветер и затянувшие небо облака, воздух кругом казался горячим, как в южных пустынях. Голова и все тело сделались тяжелыми, по жилам мчался опасный огонь, грозя лихорадкой. Еще сильнее пылала душа, стоило лишь подумать о Кодаре, оставшейся в Ревойсе, во власти Тойво. Что он сотворит с нею, если уже не сотворил? Недаром говорят, что страстная любовь всего на волосок отстоит от самой лютой ненависти, а порой даже сплетается с нею воедино. Насильно завладеть вожделенной женщиной, чтобы отомстить врагу и сопернику, — это вполне под стать Тойво.

Поэтому Инвар и несся во весь опор, а теперь шел, не щадя себя и моля богов дать ему сил. Он уже знал, как поступит, знал, что воеводы исполнят его волю. Раз сбылись худшие опасения, настало время для заготовленного заранее ответа. Ответ же ждал в Паталаре, чьи стены и светлое знамя с соколом уже виднелись вдали.

Воевода Анавед, что держал сейчас Паталар, и его люди впрямь не дремали на границе. Инвар не прошел и двух регов, когда заслышал впереди стук копыт и заметил приближающийся разъезд. Когда воины с криками изумления бросились навстречу Инвару, он застыл на месте, едва не свалившись наземь: все эти дни он не давал воли усталости, и теперь она явилась брать свое.

Пришлось гнать ее прочь. Собравшись с духом, Инвар сумел встретить своих людей на ногах и в сознании. Раны вспыхнули пуще прежнего — видно, внутрь попали нитки от ткани рубахи или копья были плохо наточены. Остатки сил ушли на то, чтобы забраться в седло и не рухнуть мешком на шею коня. Инвар слышал, как воины перешептываются, но почти никто не посмел ни о чем спрашивать его. Сам же он чувствовал, что не сможет произнести ни слова, иначе голос подведет его. Поэтому начатый было вопрос десятника он пресек движением ладони.

Когда скрипнули за спиной ворота Паталара, Инвар увидел, будто сквозь пелену, бегущих к нему Тирвата, Оревина, воеводу Варра. Крики — изумленные, радостные, возмущенные, усеянные проклятьями — тоже отдалились. Подбежавшие слуги взяли под уздцы коня, подхватили Инвара под руки, и он не противился, не пытался делать вид, что может идти сам. От нестерпимого жара, что охватил его, словно раскалилось все вокруг. Смутно различил Инвар возглас Оревина: «Что же они, проклятые, сотворили с тобой, государь?», а потом земля под ногами заплясала, разошлась в стороны черным оврагом. В этот овраг он и рухнул.

Инвар очнулся от странного шума — не сразу он понял, что это шумит дождь. «А ведь верно, и ночь, и утро были хмурыми», — вспомнил он. Свежий, влажный запах дождя мешался с другим, горьковатым, как от целебных трав. Не иначе, здесь недавно побывала лекарка — та самая, что пользовала когда-то раненую Кодару.

Свет, что бил в сомкнутые веки, не походил на солнечный. Инвар распахнул глаза, рывком приподнялся на локте. В низкой скромной опочивальне пылал очаг, за открытым окном было темно — может, вечер, а то и ночь. Сам он лежал на постели, одетый в чистую рубаху, тело больше не горело огнем, разум прояснился. У очага скорчилась над подвешенным котелком тень, и, приглядевшись, Инвар узнал лекарку, даже вспомнил ее имя — Граула.

Тьма за окном по-прежнему не давала ему покоя. Сколько дней прошло? Хотя каких там дней, нельзя терять ни единого мгновения! Вдохнув поглубже, Инвар окликнул лекарку:

— Граула, подойди.

Она вмиг распрямилась, подскочила на месте и кинулась к нему, то всплескивая руками, то вытирая их о передник. Бесчисленные обереги качались, точно плоды на ветру.

— Очнулся, государь, хвала небесным супругам! — Граула коснулась его лба, сжала пухлыми пальцами жилу на запястье. — Огневица ушла, дай кровь послушаю…

— Погоди, — остановил ее Инвар и высвободил руку. — Не хлопочи попусту, мне уже лучше. Скажи, как давно я здесь, сколько дней.

— Да каких там дней, государь, — ответила Граула. — Поутру меня позвали к тебе, весь день я над тобой просидела, жар сгоняла да раны чистила. А сейчас уж глубокая ночь…

— Ночь? — Инвар вздохнул с облегчением, хотя медлить все равно было некогда. — А воеводы мои спят сейчас? А Оревин с Тирватом? Ступай разбуди их всех да позови сюда, немедля.

— Не спят они, государь, вестей о тебе дожидаются, — сказала лекарка. — Это я их отсюда выпроводила, нечего им под ногами у меня крутиться, болтать да расспрашивать попусту. Погоди, сейчас позову всех.

Под звон оберегов и холщовый шорох платья Граула проворно унеслась, несмотря на свою полноту. Инвар с усмешкой поглядел ей вслед, вспомнив Валусу: воистину, все лекари и лекарки одинаковы. И ведь не поспоришь с ними — негоже простым смертным мешаться в дела тех, кому боги открыли и даровали больше, чем прочим.

Тяжелая поступь Граулы еще не стихла снаружи, когда послышались дробные поспешные шаги. Оревин и Тирват ворвались в опочивальню первыми, обогнав обоих воевод, и упали на колени у ложа Инвара.

— Хвала богам, жив ты, государь! — заговорили они наперебой. — Мы-то уж испугались…

— Напрасно, — улыбнулся Инвар и отер лоб. — Не так уж сильно мне досталось — устал, изголодался да две царапины получил. Незачем вспоминать, не для того я позвал вас всех. Пора нам совет держать о том, что будем делать с Туимой.

Тем временем к постели подтащили лавку. Когда все созванные расселись, Тирват сказал:

— Не рано ли для совета, государь? Подождать бы тебе до утра, отдохнуть…

— Утром, — перебил Инвар, — уже настанет пора действовать, поэтому решать будем сейчас. Впрочем, об этом мы говорили еще в Вириладе. Наши воины здесь, так что поутру выступим. После того, что случилось в Ревойсе, у нас нет иного пути.

Рассказ Инвара был недолгим, лишь дополнил то, о чем уже догадались его приближенные и воеводы. Сами они были единодушны со своим князем: подобных оскорблений нельзя спускать.

— Не знаю, сам ли Кеван дозволил это, — говорил Инвар, — или самовольничал его гнусный сынок, но склоняюсь ко второму. Позабыть такое для нас недопустимо. Поэтому без крови теперь не обойтись — только я желаю сделать все, чтобы крови было как можно меньше. Я брошу Туиме вызов на поединок насмерть, призову их на божий суд. И я молю всех богов, чтобы этот вызов принял Тойво.

— А если он не примет, государь? — спросил Варр. — Судя по рассказу твоему, да и по тому, что о нем известно, он предпочитает биться на своем поле.

— На такой случай нам и понадобится войско, — был ответ. — Мы займем ближайшие приграничные поселения в Туиме — если не ошибаюсь, Отир и Герето. Но только займем, без убийств и грабежей. Все жители станут залогом того, что князь Туимы не сможет отказать нам. Сам он уже немолод, зато сын его горяч и гневлив, на что я и надеюсь.

— Справедливо, государь, — кивнул Оревин. — За поруганную честь надобно мстить. Хотя, сказать по правде, если тут кто и обесчещен, так это сам Тойво.

— Чтобы оказаться обесчещенным, надо иметь честь, — заметил Тирват, скривившись. — А у Тойво ее отродясь не было, как и совести.

— Коли так, государь, — заговорил воевода Анавед, как старший, — это будет разумно. Князь Кеван не сможет отступиться, если мы возьмем туимские селения. Одна лишь загвоздка: вдруг княжич Тойво даже тогда откажется от поединка с тобой?

Инвар усмехнулся, чувствуя жар по всему телу — не от болезни, но от предвкушения справедливой расплаты.

— Значит, надобно составить вызов так, — сказал он, — чтобы он не смог отказаться.