Меч рассудит (гет)

Темница была тесная — едва четыре на четыре шага, да и в полный рост не распрямишься. Кроме узкой лавки, здесь не было ничего, даже ведра для нужды не поставили. В окошко под потолком рука с трудом протиснется. Сумерки сменились вечером, Анава-солнце покинула небеса, словно отвернулась в ужасе, не желая глядеть на беззаконие. Хотя сколько подобных беззаконий приходится каждодневно лицезреть небесным супругам?

Так думал Инвар, сидя на лавке и опершись подбородком на сцепленные добела пальцы. Сожаления остались позади, как и проклятья собственной доверчивости: ведь предупреждали же советники — и будто в воду глядели. Да и сам он знал, на что идет, ожидал подлости, ожидал измены, и все равно не разглядел. Видно, так уж допек он Тойво, раз тот решился на такой позор и осквернил клятву и княжескую печать. Посланцы же, что встретили их, вряд ли знали о готовящемся вероломстве. Что до воинов, то не каждый согласится на подобное, даже если повелит княжич. Разве что вызвались самые преданные Тойво, вроде тех убийц, что погребены сейчас в предместьях Вирилада.

С долгим вздохом Инвар выпрямился, оперся спиной на шершавые бревна: увидит ли он когда-нибудь стены своей столицы? Отчаяние и тоска вернулись вместе с жаждой действовать, подбросили на ноги — позабыв о низком потолке, Инвар ударился о твердые доски макушкой. С бранью он бросился к окну, провел пальцами по нагретому солнцем, а сейчас остывающему дереву и уставился невидящим взором на крохотные искры звезд в темном небе, слушая далекую перекличку голосов во дворе.

Вновь вспомнились Инвару слова чародея Паилуна — тоже ведь как в воду глядел. Двух лет еще не миновало, и вот они, беды: и для Сиераны, и для него, и для той, кого пожелал он взять в жены. Хидег знает, что за хитрость задумал Тойво, но приведет она, разумеется, к войне, иначе зачем было брать его заложником? Впрочем, это ненадолго. Что бы ни замышлял враг, ему, Инвару, не миновать смерти.

Собственная судьба была ясна, да не о себе Инвар тревожился. Вновь предстало перед глазами гневно-отчаянное лицо Кодары: как она обругала Тойво, не стыдясь воинов, как схватила меч, готовая броситься в безнадежный бой — за кого? Инвар разжал пальцы, уронил руки и вернулся на лавку, вцепившись в волосы. Что будет с нею, когда он умрет? Вряд ли страсть Тойво к ней остыла, а значит, он не угомонится, пока не добьется своего — не лаской да подарками, так силой. К тому же Тойво видел, как они с Кодарой смотрели друг на друга, когда ее уводили. Не обрушит ли он и на нее свою месть?

И вновь Инвар подскочил — на сей раз не так резво, заходил туда-сюда, отгоняя прочь пришедшие думы о диком звере в клетке. Не таков он, чтобы просто ждать своей участи, ждать, когда за ним придут убийцы. Ему есть ради чего жить и за что бороться — за Сиерану и за Кодару, а пока за жизнь и свободу.

О побеге Инвар уже не раз подумал, хотя помнил, что приказал Тойво своим воинам. Подкупить же их не удастся, они сняли с него все ценное — золотой обруч с головы, запястья и перстни с рук, пояс, жемчужное ожерелье рубахи, даже шитое золотом оплечье. Память о пережитом унижении вновь пробудила гнев, перемешала мысли, и как ни заставлял себя Инвар думать, ничего путного в голову не шло. Ярость вскипала ключом, и он с трудом расслышал снаружи, за дверью, приближающийся топот ног.

К шагам прибавились веселые, будто чуть хмельные голоса. Судя по звукам, шло человек пять-шесть. Сквозь завесу гнева Инвар различил голос Тойво и всем сердцем взмолился к богам, прося даровать ему терпение: навредить ему, заложнику, враг не осмелится, зато унизить вновь и посмеяться может, да еще на глазах у своих присных. Когда снаружи проскрипел засов, Инвар сел на лавку и выпрямился, стараясь придать себе самый равнодушный вид. Боги весть, насколько хорошо у него вышло.

Дверь со скрипом отворилась. В глаза Инвару, привыкшие уже к темноте, больно ударил яркий свет, заставил зажмуриться. Издевательский смех вошедших напоминал ржание буйных жеребцов. Кроме самого Тойво, румяного, ухмыляющегося, в темницу ввалились пятеро стражей, хотя и хмельных, но вооруженных. Двое с копьями встали у двери, прочие последовали за княжичем.

— Здрав будь, государь Сиераны, — заговорил Тойво, когда остановился напротив Инвара. Яд в голосе булькал, точно варево в котелке колдуньи. — Что-то не весел ты. Или обиделся? Так не на кого обижаться тебе, кроме как на себя и доверчивость свою. Ежели ты простак, тебя не сделают мудрее ни венец княжеский, ни престол.

Инвар лишь поглядел на него и отвел взор, не шевельнувшись. «Кармир-небо, Анава-солнце, даруйте мне терпение, помогите выдержать все и не поддаться врагу, не уподобиться ему…» Грудь и горло будто стиснуло железным обручем, кровь звенела в ушах. Увы, шум ее не заглушил едкого голоса врага.

— Ишь, гордый какой, — продолжал глумиться Тойво. — Или попросту сказать нечего, Инвар? Не беда, я подожду — может, к завтрему придумаешь. Хоть позабавишь меня да воинов моих, а то заскучали мы здесь.

Инвар старался смотреть лишь на собственные пальцы, сжатые так, что сломать впору. Да прямо перед глазами маячил шитый шелком подол желтого кафтана Тойво и его рука, стиснувшая рукоять кинжала на поясе. Света теперь было довольно, чтобы разглядеть, что пальцы этой руки побелели так же, как и у него самого.

— Неучтив ты, князь Сиераны, — прибавил Тойво, продолжая пока насмешничать, хотя яд в голосе его мало-помалу сменялся подлинным лютым гневом. — Я с тобой стоя говорю, а ты сидишь, будто на престоле своем. Хоть бы голову поднял да посмотрел на меня. Да только здесь тебе не Вирилад твой! — Он скрежетнул зубами, кинжал лязгнул в чеканных ножнах. — Эй, вы, подымите-ка его! — Он кивнул двум ближайшим воинам.

При этих словах кровь бросилась Инвару в лицо, пуще прежнего зашумело в ушах. Прежде чем воины исполнили приказ, он поднялся сам — не хватало ему второй раз пережить подобное унижение. Выпрямиться он не смог, но даже так смотрел на врагов сверху вниз — ни один не мог равняться с ним ростом.

Теперь лицо Тойво перекосилось от злости. Воины же, что намеревались выполнить приказ, понимающе ухмыльнулись.

— И впрямь гордый, даже от нашей помощи отказывается, — сказал один. — Не по-княжески это и не по-людски.

— А мы не спросим, — подхватил другой, — поддержим под белы рученьки, а то как бы не утомился государь Сиераны за долгими беседами.

Все так же усмехаясь, они шагнули ближе. Инвар заставил себя не шевелиться, а сам смотрел, почти не мигая, в лицо Тойво. Тот по-прежнему глядел на него, словно с неким любопытством: мол, ну и что ты станешь делать? И тогда Инвар понял, что Тойво ждет сопротивления, гнева, брани, — и вновь совладал с собой, хотя мог бы взять обоих наглецов за шиворот и без труда отшвырнуть к стене, точно старые тряпки.

И он стерпел, когда воины вцепились ему в локти и заломили руки за спину. Запоздало он подумал, что Тойво может истолковать его терпение и молчание превратно — как слабость, а то и трусость. «Нет, так думают только глупые мальчишки, — сказал он себе. — Не уподобляйся ему, терпи до конца, даже если он от ядовитого своего языка перейдет к иным орудиям».

Тойво же оказался верен себе.

— Я всегда знал, что ты дерьмец, Инвар, — сказал он, подходя ближе. — Теперь понял, кто из нас прав? А ты трус, боишься за свою шкуру, вот и нечего тебе ответить. И ты еще что-то говорил про позор? Ну и кто опозорен, я или ты? Явился к нам такой гордый, разодетый, весь в золоте, а сейчас ощипали тебя, как старую ворону!

Воины угодливо рассмеялись. Один, со светильником, шагнул ближе к княжичу и зашептал что-то ему на ухо — но так, чтобы все слышали:

— Может, зря мы у него только золото да прочее отняли, а, господин? Надо было все содрать до самых порток, вот это был бы всем позорам позор.

Тойво слегка приподнял брови, лицо его чуть скривилось.

— Да он и так — сам себе позор, — выплюнул княжич. — И как таких подлых тварей вообще носит Дейна?

— Так же, как и тебя!

Терпение Инвара лопнуло, как туго натянутая тетива, лютый гнев хлестнул по лицу не слабее. И тело повиновалось гневу: оба воина, что держали его, отлетели прочь под охи и лязг брони — один врезался в стену, другой едва не свалил двух товарищей. Пылая чистой яростью, Инвар шагнул вперед, и все тотчас отпрянули.

— Тебе ли говорить о позоре? — продолжил он, собственный голос грохотал в ушах раскатами грома. — Тем, что ты творишь, ты позоришь лишь себя самого. Будь ты в самом деле прав и честен, как говоришь, ты бы бросил мне открытый вызов. А ты только прячешься за спины убийц и глупцов, готовых повиноваться каждому твоему слову! Чем ты лучше них?

На миг Тойво опешил — побледнел, вытаращил глаза. Рука его вновь стиснула рукоять кинжала, а с губ сорвался смех, пускай наигранный.

— Я-то как раз не глупец, — сказал он. — Зачем мне терять преимущество? Я победил, и неважно, как. Зато ты воистину всем глупцам глупец, Инвар. Скоро над тобой будут вот так же смеяться во всех землях Дейны от севера до Ларока. Да ты и не заслуживаешь другого.

Тойво лязгнул кинжалом и обернулся к воинам с копьями, что стояли у двери. Те тотчас бросились вперед и прижали Инвара к стене, уперев острия ему в грудь. На миг позабылись все недавние думы, вся жажда жизни, свободы, справедливости, мира и любви. Стоит лишь податься вперед, и после краткой предсмертной муки настанет тишина и пустота, и не будет ничего — ни терзаний душевных, ни голоса этого глумливого, ни борьбы напрасной. Оборвать никчемную нить своей жизни, и пусть карает его Телада-мастерица, как знает…

Да, видно, не так судили боги. Инвар сам не понял, как сумел совладать с собой, откуда почерпнул силы сдержаться, и лишь люто корил себя за то, что ответил врагу. Надо было молчать до конца, каков бы он ни был. Благо, Тойво ни разу не назвал истинной причины их вражды — Кодары. Но если бы назвал, боги весть, что бы сталось с ними обоими.

— Тявкай-тявкай, пес шелудивый, что еще тебе остается? — вновь принялся за насмешки Тойво. — Коли руки связаны, язык сразу развязывается. Гляди, как бы не вырвали его тебе. — Сделав несколько шагов к двери, он обернулся. — Не прощаюсь я, Инвар, еще вернусь. Сам понимаешь, дел у меня много. — С масляной ухмылкой, говорящей яснее любых слов, он вышел, махнув своим воинам.

Опять Инвара окружила тьма, что подернулась алым от недавней ярости. Рубаха на груди промокла от крови — вражьи копья разодрали. Едва заметив это, Инвар вновь заметался по темнице, но вскоре замер на месте и кинулся к окну. Заскрипело под пальцами дерево — откуда ни возьмись, нахлынули такие силы, что, казалось, впору проломить стену, разметать ее по бревнышку. Наваждение продлилось недолго. Уронив ободранные до крови руки, не чувствуя боли, Инвар прижался лбом к стене.

Что делать, он не знал. Знал одно: в нынешнем их поединке с Тойво нет пока ни победителя, ни побежденного.

* * *

Тщетно Инвар пытался уснуть, тщетно говорил себе, что ему понадобятся впредь силы — и телесные, и душевные. Вечер сменился ночью, звезды спрятались за облаками, и в темнице было хоть глаз выколи. Зато снаружи, за дверью, расшумелись вдруг голоса — звонкие, молодые, хмельные. Грохотали сапоги, позвякивала броня, то и дело раздавался противный смех — будто бабы-сплетницы, перемывающие косточки соседям. От этого глумливого хохота шевелился вновь гнев в душе Инвара: не иначе, нарочно шумят, спать не дают. С бранью он вскочил с лавки, позабыв о боли в свежих ранах, — и услышал, что шаги приближаются к его двери.

Что им здесь понадобилось — мало насмеялись, что ли? И тут Инвар содрогнулся, в груди зажгло, только уже не от ярости. Уж не протянутая ли это милосердная рука богов, не путь ли к свободе, о которой он так мечтал недавно? Если стражи впрямь перепились, празднуя еще не одержанную победу, тем проще ему будет. Лишь бы не испортить все прежде времени.

Шаги в самом деле приблизились, громыхнули по наружной стене поставленные копья. Кто-то хрипло велел: «Давай отпирай», заскрежетал в петлях засов под усмешки воинов. Голоса Тойво Инвар не различил — и это было очередной милостью богов.

Инвар заставил себя сесть, оперся локтями на колени и даже не шевельнулся, когда вошли шестеро хмельных стражей, почти все из числа тех, что недавно приходили. Судя по запаху, набрались они изрядно — не иначе, Тойво расщедрился для них на целую бочку меда. Двое держали светильники — окованные железом палки, обмотанные просмоленными тряпками, трое не снимали ладоней с рукоятей мечей. Последний, по виду десятник, носатый и плешивый, сжимал в руке огромную кружку, из которой плескал на пол мед.

— Ты глянь, опять сидит, — заговорил десятник, ухмыляясь. — Гордый, даже не глянет. Хоть слово бы сказал, пусть даже обругал бы, Хидегова пасть.

— А может, он на нас злится, что спать не даем? — сказал один из стражей со светильниками. — Может, государю отдохнуть угодно, а мы тут…

— Что ж нам из-за него — киснуть со скуки? — подхватил десятник. — Нет, мы позабавиться хотим, тем более, княжич позволил. Эй, государь, встань да выпей с нами, все веселее будет!

Инвар поднял голову, будто нехотя, и вновь отвел взгляд. Руки дрожали так, что пришлось сжать их, чтобы не выдать себя. «Так кто из нас глупец, Тойво?» — гремело в голове, заглушая неуклюжие насмешки стражи. Исподлобья Инвар оглядел всех: трое при мечах, у прочих — кинжалы; видно, оставили копья снаружи. Десятник надрался мало не до поросячьего визга, прочие потрезвее или покрепче. Зато дверь они не закрыли.

— Ты что, не слышал? — взревел тем временем десятник, размахивая кружкой и разбрызгивая пойло. — Или гнушаешься нами, брезгуешь нашим угощением? А ну, парни, держите-ка его крепче! Хочет — не хочет, а выпьет с нами!

Инвар по-прежнему не подавал виду, но сам будто сделался стрелой, готовой сорваться с тугой тетивы. Лишь только двое стражей шагнули к нему, намереваясь вздернуть на ноги, как он подскочил с места и развернулся. Лавка полетела в стражей, они повалились на пол под грохот, крики и ругань. Инвар же кинулся к ним. Одной рукой он подхватил упавший светильник, другой вырвал меч из чьих-то ножен.

Двое стражей кое-как сумели встать и бросились на Инвара. Одному он отсек руку, держащую светильник, другому разрубил шею. Прежде чем раненые упали на пол, Инвар очутился снаружи и задвинул тяжелый засов.

Проход здесь заканчивался, справа вдали тьму рассеивало красноватое пятно света. Дорогу Инвар запомнил, пока его вели сюда, и теперь помчался со всех ног по проходу, держа наготове меч и светильник, не замечая открывшихся ран на груди. Не было ни дум, ни чувств — только тьма вокруг, холодная рукоять в руке и голоса, что делались все ближе.

Тусклый свет впереди вспыхнул ярче, будто распахнулась дверь. Здесь, видимо, стражи коротали время под стук кружек и веселый плеск хмельного. Сейчас некоторые выскочили — без оружия, а кто и без брони, — и замерли на месте при виде Инвара, свободного и вооруженного. Впрочем, двое кинулись обратно и тотчас вернулись с копьями.

— Прочь с дороги! — закричал Инвар во весь голос. Он взмахнул окровавленным мечом и, отпрыгнув к стене, поднес светильник к висящим знаменам. — Все назад, или подожгу!

Лишь один воин бросился на него — чтобы тотчас упасть мертвым. Прочие метнулись назад, за дверь. Инвар запер ее и помчался дальше, на бегу вспоминая дорогу. Поворот налево, потом лестница вниз и сени. В памяти всплыло то, что произошло там сегодня, и он тряхнул головой. Некогда скорбеть, некогда сожалеть — только действовать. Там наверняка стража, но он одолеет их. А как вырвется из дворца, так направо, к конюшням — и прочь отсюда, пока все не переполошились. О том, что Ревойса окружена стеной и ворота ее сейчас заперты, Инвар словно позабыл.

Стражи у дверей, видимо, услышали шум и крики, но тоже испугались поджога и не успели позвать на помощь. Инвар велел им отпереть двери, бросить оружие и бежать во всю прыть вверх по лестнице. Они повиновались, чуть помедлив, будто боялись удара в спину. Инвар же позабыл о них, как только оказался за дверьми. Ночной воздух и буйный ветер ударили в лицо, растрепали волосы, колыхнули огонек светильника в руке. Помедлив лишь на миг, Инвар побежал к конюшне.

— Ни с места! — приказал он проснувшимся конюхам, которые при виде него едва не намочили штаны. — Только рты откроете, и подожгу!

Оба молодых конюха-сторожа кивнули и грохнулись наземь. Инвар оглядел стену, где висели седла, затем двинулся к стойлам, выбирая коня. В темноте кто-то шевельнулся, послышался сдавленный крик, похожий на женский, — и поразил Инвара, точно острое копье. Будто не веря себе, он рванулся на крик и поднял светильник.

— Ты! — выдохнул он. — Кодара!

Это в самом деле была она, закутанная по шею в плащ. Инвар не думал о том, как она очутилась здесь и зачем, он мог только смотреть, словно не было ни побега, ни близящейся погони. Бледное лицо Кодары застыло, глаза будто выросли вдвое. Губы ее тряслись — казалось, она пытается что-то сказать, но то ли не решается, то ли не находит нужных слов.

— Откуда ты взялась? — прошептал наконец Инвар.

— Стражу обманула и сбежала, — ответила она. — Думала в Паталар ехать, твоих предупредить… Но коли так, коли спасся ты, незачем мне ехать. Скорее, князь, бери коня и скачи прочь, да не вздумай медлить. Сам видишь, какую цену с тебя требуют за мир и какой товар сулят. — Она указала на засохшие и свежие следы крови на его рубахе.

Инвар будто не услышал ее. Что бы она ни говорила, взор был правдивее уст: счастлива она, что он спасся, — стало быть, вправду любит. Позабыв обо всем, Инвар шагнул к ней, пламя светильника в его руке опустилось и задрожало.

— Так едем со мной, Кодара, — просто сказал он. — Ты тоже увидела достаточно и поняла, что напрасно вернулась. Богами заклинаю тебя, едем! В тот же день, как прибудем, поведу тебя к изваяниям небесных супругов, станешь женой моей и княгиней, и даже двадцать Тойво нас не разлучат!

Сунув светильник в щель на стене, Инвар протянул Кодаре руку. Светлые глаза на миг подернулись слезами, губы же искривились в горькой улыбке.

— Не могу, князь. — Кодара отвернулась, отерла плащом глаза. — Он этого тебе не оставит, убьет тебя. А как я стану жить, коли тебя не станет? Как буду знать, что повинна в твоей смерти?

— А думаешь, я смогу жить без тебя? — сказал Инвар и шагнул ближе, протянул руку, чтобы обхватить ее стан.

— Беги, пока не поздно! — Кодара оттолкнула его и, метнувшись в ближайшее стойло, вывела уже оседланного коня. — Езжай к реке, там почти нет стражи, а коли будет, вода укроет. Там и выберешься из города. Ну, что стоишь? — Она топнула ногой, вырвала светильник из стены. — Не слышишь, что ли? Погоня за тобой, спасайся!

Лишь сейчас Инвар услышал во дворе грохот шагов, крики, звон оружия. Смышленые конюхи, пока он препирался с Кодарой, сумели выскользнуть за двери и сейчас вопили на всю Ревойсу: «Сюда, сюда, стража!» Забили копытами, заволновались кони в стойлах. Кодара тем временем бросилась к ним и вывела еще нескольких, не выпуская из руки светильника.

— Инвар, беги, небесами тебя заклинаю! — почти прорыдала она, глаза ее вновь блестели. — Одна у меня радость осталась — знать, что жив ты. А тебе не обо мне думать подобает, а о Сиеране твоей.

В тот же миг она отпрянула и с яростным криком ударила светильником в бок одного коня, второго, третьего. Конюшня наполнилась топотом и ржанием. Взбесившиеся от боли кони бросились туда, куда гнала их Кодара, — к дверям.

Инвар так и стоял недвижимо, внутри у него будто все оборвалось, опустело. Недавняя чистая ярость угасла, бессильно упала рука с мечом, на котором еще не просохла кровь убитых и раненых стражей. Острие скрежетнуло по полу, и звук этот странно отрезвил Инвара, будто его толкнули в плечо. Он вскочил в седло, не коснувшись стремян, и ударил коня в бока. Думы, боль, надежды и горечь растворились в топоте копыт и криках снаружи.

Обожженные кони метались по двору. Кодара же выводила все новых и новых и безжалостно хлестала их светильником. Стража и слуги с трудом увертывались от копыт, кто-то взялся за хлысты и копья. В этом безумии мало кто заметил Инвара — а те, кто заметил, так и остались лежать во дворе. Инвар ударил коня мечом плашмя, и тот с разбега перескочил заднюю калитку.

Копыта грохотали по пустым улицам, свистел оглушительно ветер, заодно разгоняя в небе облака. На миг сверкнули звезды, осветив вдали тускло блеснувшую воду, — то была река Миуль.

Сзади и из боковых улиц послышались крики: «Стой! Стой!» — видимо, к погоне присоединилась ночная стража. Инвар продолжал понукать коня, и тот не замедлял бега. Как им удалось не заплутать в переплетении узких улиц, одни боги ведают.

Темная вода Миуль поблескивала шагах в трехстах впереди. Крики словно сделались громче, разрослись, будто вся Ревойса с воплями кинулась вдогонку за ним. Берег здесь оказался крутым, в зарослях травы и камыша, чьи метелки казались черными во тьме. Инвар сильнее стиснул бока коня и направил его вниз, в реку.

Холодная осенняя вода обожгла и сомкнулась над головой.