Старый дуб (гет)

Не желая после ранения возвращаться в военную службу, князь Андрей остался в отцовском доме и принял должность по сбору ополчения под началом старого князя. Оба они немало времени проводили в разъездах по округу. Князь Андрей то и дело получал от отца письма с требованиями организовать отправку людей, экипировки, провианта, и всё немедленно, в крайнем случае — срочно.

Николай Болконский принял решение отделить сына и выделил ему расположенное неподалеку имение Богучарово. В барском доме многое нужно было пристраивать, отделывать и переделывать. Холостяк ещё мог бы там устроиться, пусть и терпя неудобства, но нечего было и думать перевозить туда маленького Николеньку и княгиню, поправлявшуюся после трудных родов слишком медленно. Поэтому князь Андрей пользовался всякою минутою, свободной от дел ополчения, чтобы уехать в Богучарово и присматривать там за работами. Княгиня же и ребенок оставались в Лысых Горах.

Доктор говорил с князем Андреем и княгиней по отдельности и объяснял обоим опасность для княгини иметь ещё детей. Он толковал о том, каким крупным младенцем оказался новорожденный Николенька, какое нежное сложение у княгини. Делал врач и другие пояснения. Сказанное им было для княгини так ново, удивительно и странно, что она совершенно потерялась. Несмотря на некоторую вспыльчивость и легкомыслие, маленькая княгиня в душе была уступчива, склонна покоряться более твердым, определенным натурам, и эта природная женственная покорность составляла едва ли не лучшую часть собственной ее натуры. Вследствие этого она решилась не задумываться особо о странных рекомендациях доктора, а положиться на мужа и делать, как он скажет, тем более что слова доктора касались до них обоих.

Для князя же Андрея советы доктора относились к той темной изнанке жизни всякого человеческого общества, от великосветского до крестьянского, которою он всю свою жизнь брезговал. Передаваемые из уст в уста полунамеками и ужимками — будто бы приличными, а на деле всем понятными — сплетни о незаконных связях и их последствиях, не исключавшие и самых высших сфер; стыдливые или ухарские, смотря по характеру, вопросы товарищей о том, где бы найти сведущего врача для лечения последствий разврата; кровавые истории слуг о солдатках, а иногда и девицах, избавлявшихся от прижитых детей после или, страшно сказать, до их рождения — всё это были для князя Андрея явления одного порядка. Он готов был признать и в душе признавал, что это часть человеческой природы, и это нисколько не противоречило всегдашнему его убеждению, что бо́льшая часть человечества в этом отношении, как и во многих других, значительно ниже его самого. В собственную же семью эту темную сторону жизни князь Андрей не хотел допускать. И всегда, всегда рядом с людьми, желающими удобно, чистенько, без последствий устроить для себя разврат, были доктора определенного сорта. Приглашая на роды княгини того самого акушера, которого она выбрала и ей советовали, князь Андрей успокаивал в то же время и собственную тревогу, но после ее родов бесповоротно в докторе разочаровался, приписав его к бесчисленному сонму "безнравственных".

Поэтому, едва поняв, до чего касаются слова доктора, князь Андрей с брезгливостью прервал его, не дослушав всего, что тот имел сказать. С тем же, что его жене более не следует иметь детей, князь Андрей согласился без колебаний.

Впечатления родов, близость смерти, которую князь почувствовал в комнате жены, навсегда связались в его сознании с физической стороной супружества, пусть и самого законного и чистого. Первейшим его интересом после рождения сына стало самочувствие и расположение княгини. Долгое время она была так слаба, что не вставала, и князь Андрей видел, что она не кокетничает, не интересничает своим нездоровьем, а абсолютно искренна. Он с тревогой наблюдал ее бледное личико, тонкие пальцы, казавшиеся полупрозрачными, с голубоватыми лунками ногтей, и советовался с княжной Марьей и Савишной по поводу этих наблюдений — по-прежнему ли княгиня плоха или, кажется, нынче немного лучше.

Понемногу княгиня окрепла — начала садиться в постели, затем вставать и наконец вернулась к прежней своей энергичности.

Наблюдая за ней, князь Андрей то и дело отмечал "прежнее". Маленькая княгиня снова стала румяна и весела, будто и не было тех страданий. И стройность ее стала совсем девической, как до беременности. Он любовался на ее красоту и здоровье, как любуются ребенком. Но если княгине случалось взглянуть на Андрея по-особенному, или сказать после проведенного им дня или двух в отъезде "я соскучилась", ему становилось неловко. Любой кокетливый взгляд, любая из женственных ужимок, которые были так свойственны княгине, тут же вызывали у него в памяти ночь ее родов и залитые кровью простыни, потерявшие всякую белизну и форму. Он всякий раз ловил себя на странной мысли — не скрывает ли она свое нездоровье? Что у нее на самом деле под красивым домашним платьем — может, кровоточащая рана, след тех давних страданий?

И по мере того как княгиня поправлялась, все заметнее становилось, что между нею и князем, по выражению Савишны, "неладно". Не было ничего естественнее, чем раздельные спальни супругов после трудных родов. Князь Андрей спал теперь не в общей их спальне, а в небольшой комнате по соседству, служившей ему также и кабинетом. Героизма в характере княгини было немного, самопожертвования ещё меньше, и первое время после родов она не могла и подумать без ужаса об их повторении. Память о перенесенной боли, о казавшейся непосильной нагрузке была ещё слишком жива в ней. Но с течением времени, по всегдашнему легкомыслию княгини, воспоминания о перенесенных страданиях сглаживались в ее душе, пока не потеряли всякий вес. Теперь она не видела никакого смысла в раздельных комнатах. Но, однако же, у маленькой княгини не было дурных наклонностей. Вероятно, она могла бы прожить всю оставшуюся жизнь, вернувшись к девичьей чистоте, целомудрие вынужденное стало бы для нее естественным. Но то, что она принимала за пренебрежение мужа, глубоко ее обижало. К тому же, не имея сильного интереса к собственно супружеской жизни, маленькая княгиня выражала нежность к самым близким людям в прикосновениях. Раньше ей ничего не стоило легко приобнять князя Андрея, получить лёгкий поцелуй в ответ и сделать из того далеко идущий вывод, что она любит и любима, то есть главное в её маленьком мироустройстве, самый его центр — в полной безопасности. Теперь же, когда князь Андрей будто взял за правило уклоняться от любых прикосновений, маленькая княгиня чувствовала себя отвергнутой несправедливо, ни за что ни про что, и обижалась вдвойне.