Шрамы (гет)

Я просыпаюсь от глухого рыка. Тихого. Леденящего. Страшного. Наверное, мне пора бы уже привыкнуть. Не стоит жаловаться, это происходит не каждую ночь. Я открываю глаза и смотрю в темноту. Я слышу рядом тяжёлое сбивчивое дыхание. Я знаю, некоторое время мне лучше не шевелиться. Mon Dieu!

Я стараюсь не думать о том, что он видит в такие моменты. По тяжёлым теням под его глазами я понимаю: ничего хорошего. Тонкая грань, отделяющая нас обычно от дикого зверя, живущего внутри, — почти стирается. Смерть и разрушения, жажда убийств и крови оказываются совсем близко. «Если я когда-нибудь стану убийцей — ты должна остановить меня», — часто шепчет мне Билл, глядя исподлобья. Длинные рыжие волосы львиной гривой падают на плечи. Ворот узкой куртки из драконьей кожи поднят и топорщится, как вставшая дыбом шерсть. Если ты станешь убийцей. Как понять, где проходит эта грань? Запустить Аваду в Пожирателей, обрушить на нападающих стены, чтобы навсегда раздавить их, — это считается убийством? Муж мой, мир мой, mon chevalier. По ночам эта пара секунд в темноте — всё, что нам остаётся, единственная тонкая грань между мраком и светом, между пучиной подсознания и надеждой разума, что пока ещё держит наш мир. Mon cher!

Я знаю, мы должны быть признательны за то, что нас обошло самое страшное. На Билла легла лишь тень зверя. Ничего непоправимого. Только иногда он просыпается по ночам. Вот как сегодня. Рывком. С утробным нечеловеческим рыком. Сейчас он уже научился сдерживать рычание. Раньше оно было намного более громким.

Я почти вижу, как сквозь неровные корявые рубцы на его лице выбирается тьма. Она занимает комнату, просачивается в коридоры. Я знаю, пройдёт пара секунд, минута, и Билл с ней справится. Одержит верх. Мой прекрасный медноволосый муж. Я верю в него. Никогда не перестану верить. Уж я-то точно знаю, что все эти шрамы показывают только, как отважен мой муж!

Бесконечно отважен. Носить в себе тьму и каждую ночь, каждую минуту быть готовым побеждать её. Быть в полушаге от превращения в чудовище и не пускать его. «Чудовища живут во всех нас», — сказал как-то Билл в ответ на мою восхищённую тираду. Наверное, он прав. Люди охотно выпускают своих монстров наружу, я видела это множество раз. Билл думает, что ему проще, чем всем нам. Потому что его чудовища слились с вонючим грязным оборотнем, нагло ухмыляющимся из-под багровых шрамов. Метки, оставленные оборотнями, не поддаются ни мазям, ни заклинаниям, они остаются навсегда. Мало кто задумывался, почему. На самом деле это происходит оттого, что в самой крови покусанного бродит дурная злоба чудовища. И каждый раз Билл останавливает его. Мой муж, mon chevalier бесконечно прекрасен.

Помню, что в самый первый раз мне стало очень страшно. Я слышала, как за тонкой кожей моего мужа бьётся проснувшийся монстр. У нас в семье говорили: «Никогда не выходи замуж за иностранца. Это принесёт несчастье». По правде говоря, я думала, что вся эта война и есть самое большое несчастье. И тут вдруг я поняла, что война не просто снаружи — она внутри моего дома, в самом мире моей семьи. Сквозь неровные тёмно-багровые шрамы она вползает в хрупкий хрустальный мир нашего дома и готовится уничтожить его изнутри. Я слушала рычание зверя и понимала: через секунду его клыки сомкнутся на моей шее. А потом я решила: если суждено — пусть. Пусть он сейчас загрызёт меня. Я всё равно не смогу жить, если в моего Билла вселился монстр. Хотя бы даже и временно. А ещё... Ещё я верила его зелёным тёплым глазам, в которых в тот миг жил холод отчаянья и боли. Я верила его тёплым осторожным пальцам, которые в тот момент до белизны сжимали простыни. Ногти так сильно впечатывались в ткань, что кожа вокруг них побелела.

Это сейчас я знаю, что несколько секунд лучше не говорить. И не шевелиться. Это время нужно моему мужу, чтобы вновь победить. И начать приходить в себя. Вернуться из того чёрного холодного тоннеля, куда затаскивает его каждый раз проклятый укус Фенрира.

Мы выиграли тот бой вместе. Билл как-то признался мне, что мой запах, моё дыхание, моё присутствие рядом придавали ему силы. И я буду рядом с ним. Всегда. Мы, вейлы, выбирая себе мужа, выбираем судьбу. Ни человек, ни ведьма не в силах поменять её. Рука прирастает к руке, ладонь прорастает в ладони. Там, где кончается твоё дыхание, — начинается моё. Где перестаю дышать я — дышишь уже ты.

Поэтому и сейчас я не ухожу, жду, пока проходит минута, другая. Потом тихо встаю и иду на кухню. Накидываю тёплый бабушкин халат. В этом их фамильном коттедже всегда стоит фирменный английский холод, как в склепе. Я ставлю на плиту чайник. Маленький. Блестящий. С чёрной шишечкой на крышке и резным причудливо изогнутым носиком. Через пару минут он уже весело отпыхивается. Готовить лучше без волшебства. Без всяких этих ваших идиотских маханий палочками. Так учила меня бабушка, истинная волшебница.

Пока вода готовится вскипеть, я достаю на стол большой белый фарфоровый чайник. Сыплю в его полутёмное нутро горсть лепестков хризантем. Они позволят успокоиться. Нам всем теперь нужно спокойствие. Ещё на кончике ножа красный перец. Для остроты чувств. Напряжение, страх и ненависть притупляют их. А нам нужна острота. Чувств. Не ножей. Не заклинаний. Не слов. Нам очень важно сейчас вернуть себе то детское острое осознанное восприятие мира, когда каждый шаг, каждое действие поражало своей глубиной, бесконечностью запахов и звуков, игрой цвета и необъятной красотой. Нам очень важно сейчас вспомнить, как это — ценить мгновения. Тем более что мы не знаем, сколько их ещё у нас осталось.

Маленький железный чайник на плите вскипает. Я заливаю на дно фарфорового сосуда немного кипятка. Лепестки и зёрна перца полежат в нём пару мгновений, выпустят самое лучшее, раскроют свою душу. За это время я достану с верхней полки баночку чёрного чая. Крепкого. С далёких тропических островов. Вот что есть у них хорошего в этой Англии, так это чай.

Пара щепоток чёрных мягких лепестков. Как крылья бабочки, они медленно падают в нутро чайника. И пара особенных слов. Им меня тоже научила бабушка. Их я никому не скажу, кроме нашей дочери. Если. Если мы успеем её позвать в этот безумный мир. Если у нас получится. Если мы останемся живы. Если же нет — эти слова навсегда останутся со мной. Это будет моя тайна. Всё равно они нужны сейчас только моему израненному мужу и мне. Я аккуратно ставлю чайник на стол. В семье моего мужа у всех родных на кухнях стоят круглые деревянные столы. Не могу сказать, что мне не нравится эта традиция. Я никуда не спешу. Я осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, достаю на стол тонкие чашки. Белые. Почти прозрачные. Эти чашки у нас в семье используются только ночью. После таких пробуждений.

Под чашки я ставлю блюдца. С тонкой синей чертой по краю. Я знаю, Билл будет смотреть на эту синеву и возвращаться домой. К чашкам я достаю маленькие серебряные ложки с изогнутым витым черенком. Это часть моего наследства. Я вижу, как тонкие бледные пальцы Билла вертят черенок. Я знаю: по долгой каменистой дороге он приближается к себе.

Самый последний штрих: я ставлю на стол сахарницу. Смешную, пузатую. Это тоже только ночная сахарница. Днём она спит за дверцами дубового буфета и прячется от людских глаз.

Я слышу тихие шаги. В них — усталость. Это спускается из спальни Билл. Я закрываю глаза. Сейчас ему не нужно видеть мою печаль. Он приходит молча, неловко, боком садится к столу. Берёт в руки чашку. Пальцы ещё подрагивают от ночного кошмара. Обрывки тоски и тумана запутались в рыжих волосах. Я наливаю чёрный, как ночь, напиток в кружку. Кладу ложку сахара. Ещё одну. Билл молча кивает и начинает пить. Осторожно. Очень медленно. С каждым глотком возвращаясь к жизни. Я помню, в первые такие пробуждения, едва обретя голос, он предложил мне бросить его. Освободиться. Оставить холодную мрачную Англию, до краёв полную междоусобной ненавистью и смертью. С улыбкой я ответила ему, что мне проще умереть. Сырой промозглый воздух, ненависть Пожирателей и отвага орденцев, весёлый гомон его братьев и сестры, вздохи его матери, тихая улыбка его отца — это теперь часть моей крови, моё дыхание, моё сердце. Как могу отказаться я от самой себя? С тех пор он не просит меня об этом.

Себе я тоже наливаю чай. Чёрный, как ночь. Как тьма отчаянья. Сейчас мне тоже нужны силы. Иногда кажется, что рассвет не наступит никогда. Что может жалкая маленькая кучка волшебников против сотен вооружённых людей, большая часть которых является не только закоренелыми преступниками, но и достаточно сильными магами? Недавно приходил Рон. Младшенький. Один. После этого Билл потерял покой окончательно, и подобные пробуждения стали почти еженочными. Но когда ты старший, значит, отвечаешь за всех. Значит, должен быть самым сильным. Значит, ты для всех остальных — место для укрытия, лучший утешитель, помощник. Иногда я думала, что мне очень повезло, что у меня всего одна сестра.

Я беру Билла за руку. Сейчас уже можно. Он почти вернулся. Днём мы не будем говорить об этой ночи. Как и о многих других. Я не знаю, что ждёт нас днём. Может быть, однажды ночные кошмары вырвутся наружу и станут реальностью. Набросятся на нас, как это уже было однажды на нашей свадьбе. Взовьётся в небо чёрная метка. Зареют вокруг чёрные плащи. И нам не будет уже укрытия. Выхода не найдётся.

Но ещё я точно знаю одно: мы будем вместе. Как сейчас. Я чувствую тепло его руки. Я знаю, что через пару минут он начнёт улыбаться. Уизли не могут не улыбаться. Это у них в крови. Он начнёт шутить, и я не смогу удержаться и прысну от смеха. И тьма проклятий, и страх смерти останутся за пределами дома. Во снах. Лишь рваные потемневшие шрамы хранят эту тьму. Они как плотно закрытые двери. Грань между жизнью и смертью, миром и войной.

А ещё я помню то время, до шрамов. До войны. Впервые я увидела Билла на этом безумном турнире. Я понимала, что там будет что-то ужасное. Драконы, гриндилоу. Похищение сестры. И убийство. Могла ли я представить, что всё самое кошмарное в Англии ещё впереди? Наверное, уехав из Англии, я постаралась бы забыть обо всём этом как о страшном сне. Если бы не Билл.

Было лето. Меня ждало испытание. Думать надо было о предстоящем сражении. А я... Я увидела его. По сравнению с братьями он был небольшого роста. Весь какой-то ладный, правильный. На него просто хотелось смотреть ещё и ещё. Мама его всё обнимала этого черноволосого лохматого хогвартсовского выскочку, мальчишку Гарри, спасшего мою сестру. Mon Dieu! Тогда я ещё могла себе позволить не вникать в то, кто такой Гарри Поттер.

После неудачного испытания, после проигрыша, я думала не об упущенных баллах и месте в рейтинге. Я думала о Билле. Бабушка всегда говорила, что мы, вейлы, довольно легкомысленные существа. Тогда я впервые потеряла голову. Мне показалось, что я нравлюсь ему. Не так, как всем остальным. Он оставался внешне спокоен. Но я чувствовала золотые искры в глубине его глаз. И особую улыбку, которая озаряла его лицо при моём приближении.

Мне почему-то очень важно было найти его и доказать ему, что он мне совершенно не нужен. Ни капли. Получить стажировку в Гринготсе было совсем легко. Всё-таки я была лучшая выпускница, и расходы на себя брал Шармбатон. Ну, и пригодилось немного обаяния вейл. Оно всегда меня выручало в трудные моменты. Vraiment, я была тогда настолько легкомысленна, что не думала ни о вечном промозглом английском холоде, ни обо всех этих убийствах, ни о тёмной, подспудно начинавшейся войне. Я видела перед собой только зелёные смеющиеся глаза Билла. Рыжие, практически медные волосы. Острые скулы. И его внимательный, заинтересованный взгляд. Мне хотелось прийти к нему и снисходительно фыркнуть. «Эх, мальчик, тебе ли мечтать о вейле». Где-то в паре шагов от него я забыла, о чём хотела сказать.

Всю осень наши отношения не выходили за рамки дружеских. Да, он мне улыбался. Да, я улыбалась ему в ответ. Мы перебрасывались парой ничего не значащих фраз. В конце концов, мне надо было практиковать мой английский. А потом наступила зима. Внезапно на смену промозглой серости однажды пришла ослепительная белизна. Снег выпал за ночь и укрыл облетевшие деревья, почерневшие дымоходы, холодные мостовые, и даже вечно мрачные небеса подсветил серебристым сиянием. Я выходила из банка, и Билл нагнал меня на ступеньках. Он немного забежал вперед и с нижней ступеньки галантно предложил мне опереться о его руку. Ступени и вправду были скользкими.

— Прогуляемся? — спросил он, чуть улыбаясь.

И я вдруг услышала, как оглушительно громко бьётся моё сердце.

Никогда не забуду той кофейни, где прошло наше первое свидание. Именно так я и решила называть ту нашу первую особенную прогулку.

Помню, уже опёршись на его тёплую, такую надёжную, крепкую руку, я с лёгкой усмешкой спросила:

— Ты, кажется, приглашаешь меня на свидание?

А он, неожиданно ни секунды не улыбаясь, смотря серьёзно прямо мне в глаза, тихо ответил:

— Выходит, что так.

И у меня на миг закружилась голова от этой серьёзности. И внутри стало жарко от внимательного взгляда его зелёных тёплых глаз.

Сперва мы просто гуляли по улицам. Снег начал уже таять. У них в Англии даже снег не может долго лежать на улицах. Только дождь и вода. Только ветер и туман. И я смотрела, как белое превращается в серое прямо под нашими ногами. И задевала острым носом тёплых рыжих сапог черноватую массу, ещё недавно бывшую ослепительным снегом.

— Замёрзла? — смеясь, спросил Билл, прогоняя прочь мои дурные мысли.

— Да, — проговорила я с сожалением, ожидая, что мы аппарируем куда-нибудь в сторону моего дома, и чудесная лёгкая прогулка неизбежно закончится. Но Билл, как всегда, был непредсказуем.

— Я знаю тут одно местечко, бежим! — Он подмигнул мне, и мы побежали. Как самые простые маглы. Я не могла бежать быстро по скользкой и мокрой мостовой и несколько раз поскальзывалась. А Билл каждый раз подхватывал меня, пользуясь возможностью обнять чуть сильнее, чем это было допустимо. И каждый раз, находя себя в его горячих объятиях, я с удивлением отмечала, как сильно кружится у меня голова. И как перехватывает дыхание и почему-то сохнут губы.

Кофейня была небольшая, как будто игрушечная. Несколько круглых столов, накрытых тяжёлыми скатертями с бахромой. По стенам висели старые фотографии в чёрных тяжёлых рамах. Тёмно-зеленые обои придавали месту ощущение дома. С ними контрастировали красные телефонные будки, англичане очень ими гордятся. Волшебники, кажется, тоже. В одной из таких скрыт вход в их Министерство Магии.

Скатерти на круглых маленьких столах были тяжёлые, с золотистой витой бахромой. Мы пили чёрный кофе, аромат которого способен вернуть к жизни даже мертвеца. Не знаю, как Билл умел находить такие места. Но он умел. Самые тихие. Ни на что не похожие. Созданные как будто для нас двоих. А потом, видя, как я зябко потираю руки, Билл заказал мне глинтвейн. В тёмно-бордовом дымящемся напитке плавали дольки золотистого апельсина и жёлтого лимона. Постепенно они пропитывались багровой жидкостью и начинали медленно идти ко дну. Как одежда пропитывается кровью. Как, переполняясь смертью, исчезает в войну хрупкая жизнь. Нос будоражили тонкий запах апельсина и горькая песня гвоздики. Сладкий шёпот ванили не мог заглушить терпкий, густой аромат вина. Как бы мы ни хотели, жизнь всегда идёт об руку со смертью. О чём бы мы ни мечтали, нам всё равно потом придётся умирать.

Но в тот миг, осторожно глотая сладкий, как солнце, терпкий, как грусть, густой, как кровь, напиток, я неожиданно для себя подумала, что хочу быть рядом с Биллом. Всегда. Смотреть на его лицо, ловить изменчивое выражение его глаз, опираться на его тёплую надёжную, такую сильную руку. В болезни и здравии, в печали и радости. Пока смерть не разлучит нас.

В белых, как снег, пузатых боках сахарницы отражается тёплый свет свечей. Муж мой, сердце моё, я люблю тебя.