Живые не умирают (джен)

Как только Карл научился держать в руках ружье и достаточно подрос для того, чтобы убивать мертвецов одним ударом ножа, реальность перестала пугать. Наоборот — она стала в разы интереснее. В той, прошлой жизни, рутина засасывала его целиком: школа, уроки, дом, болтовня по телефону, игры с друзьями — все это повторялось день за днем, во всем этом он не успевал подумать, зачем существует. Просто был — и точка. И окружающих точно так же не интересовало, почему они ходят на работу, зачем рожают детей и откладывают деньги на отпуск.

Вирус все изменил.

Отца нет, и Карл, наверное, в десятый раз обходит дом, которого до катастрофы у них и не могло быть. Самое странное в новой жизни — не мертвецы, а чувства. Стоит ли радоваться, что тебе достался дом того, кто давно бродит за забором в виде полуразложившегося трупа — или, что вернее, находится в животе этого трупа. Или нужно стыдиться радости? Правильно ли — забывать? И если забывается — нужно ли напоминать?

Карл убирает руку с белоснежных перил лестницы и смотрит на свои пальцы. Они выросли вместе с ним. Они держали пистолет, направленный на мать, и нажали на курок.

Матери обязательно понравился бы этот дом, как он нравится Карлу. Пожалуй, одна из самых приятных вещей, что случились с ним после распространения вируса — это как раз посещение разных домов. Отец видит их лишь как объект, где можно найти еду, одежду или спички. Карл же может часами торчать в нетронутых комнатах, рассматривая видеокассеты, диски и книги, плакаты на стене, даже школьные тетради. Дом — отражение его обитателей, и Карлу нравится изучать чужие вкусы и думать, что вот здесь ходили, спали и мечтали «живые». С некоторых пор он всегда делит людей на «живых» и «мертвых» вне зависимости от того, дышат они или нет. Мертвые люди мертвы всегда, даже когда ходят на работу или забирают дочку из детского сада: они никуда не стремятся, ничего не хотят, ни о чем не задумываются. Инерция — их бог и культ. Карлу кажется жутким, что такие существуют и после катастрофы. Сейчас, как никогда раньше, можно почувствовать себя свободным. Даже если — потерял. Даже если — по твоей вине. Ты ходишь, дышишь и не хочешь жрать других, а значит, не имеешь права унывать.

«Живые» — те, кто продолжает бороться, несмотря ни на что. Живые могут умереть, но останутся живы — для идущих следом. Останутся их дела, их творения, их идеи. Как осталось что-то от тех людей, дом которых приютил Карла и его близких. Карлу очень нравится сидеть в комнате мальчика по имени Джон Даллас. В школьной папке — рисунки, наброски для граффити и просто любопытные записи вроде «Сегодня миссис Уолл заметила, что у меня проницательный ум. Вот умора!» или заметки о том, как симпатична соседская девочка Миа. Джон и Миа — ходячие или давно растерзаны, но разве это важно, если их отношения придают Карлу сил?

Поднявшись по лестнице, Карл заглядывает в комнату, соседнюю с его спальней: раньше там был кабинет. Картины, написанные любителем, но написанные с любовью и теплом, снова захватывают его разнообразием красок. Еще одна странность: живопись, пожалуй, стала для него привлекательней телевизора и приставки. Там все слишком быстро, здесь — детально, вдумчиво, индивидуально. Простой пейзаж — а сколько эмоций. Карлу жаль, что он не сможет добраться до музеев Нью-Йорка или переплыть океан и дошагать до Лувра. Там можно было бы прожить всю оставшуюся жизнь. Разбить огород в Тюильри, посадить картошку, а вечерами разглядывать египетские саркофаги.

Карл проходит мимо своей комнаты в ванную и долгое время смотрит на себя в зеркало. Вот те губы, что поцеловали Энид. Вот те волосы, что мама заставила бы постричь. Повязка на глазах, как у пиратов из детских сказок. Суровое, взрослое выражение лица в четырнадцать.

Карл опирается ладонями о раковину и низко опускает голову. Из четырех людей в их семье живы только трое. Отец — мертв, и ему нужно повернуть обратно к свету, пока не стало совсем поздно. Чем больше он убивает — тем меньше шансов. Чем дальше он играет в эту войну, никому не нужную — тем быстрее превращается в ходячего. Выживание — это объединение. Но люди даже после катастрофы умудряются ненавидеть и отбирать. И даже не задумываются, что ведь сама природа и выпустила этот вирус, чтобы подтолкнуть людей к миру. Стоит простить и протянуть руку — и она забудет, и покроет зеленью пожарища, и исцелит ходячих.

Но отца ничто не может убедить. Он мертв, ожесточен и глух, и Карл уже отчаялся достучаться до него и попросить перемирия для всех. Теперь же есть надежда. Страшное случается, чтобы человек встряхнулся. Страшное возвращает к истокам.

Карл облизывает пересохшие губы и резко задирает рубашку.

Следы от зубов отчетливо видны на бледной коже. Инфекция уже давно проникла в кровь и отравляет ее — и сейчас, в эту самую секунду. Удивительно, что вот-вот настанет мгновение, когда он перестанет дышать — и все пойдут вперед без него, отдаляясь с каждой секундой.

Карл с шумом вдыхает воздух, успокаивая себя. Он живой, он будет жить — через свои письма, через отпечаток ладони на веранде, через улыбку Джудит, через потрепанные комиксы, через прикосновение к пальцам Энид. Его будут помнить, как человека, который любил реальность и принимал ее. Как человека, который строил планы и верил в них до самого конца.

Все переворачивается в одно мгновение. Нет никаких приготовлений. Раз — и все.

Карл одергивает клетчатую рубашку и выключает свет.

Живые никогда не умирают, мертвые всегда мертвы.