Fiction (джен)

And I had a dream

Мне приснился сон —

She was there

Она была там,

And the only solution was to stand and fight

И единственным решением было встать и сражаться.

But you came over me like some holy rite

Но ты словно совершил надо мной священный обряд —

But only if for a night.

Но только этой ночью.

Florence + the Machine

Only if for a Night

3 ноября 1993 года.

Руфь в который раз избегает смотреть Адаму в глаза. Ей кажется, что один лишь взгляд — и она не сможет остановиться, будет молить о прощении за то, что просто недостойна. Младший Винчестер слишком хорош для неё по всем параметрам, и Руфь давно бы ушла, если бы не понимала, что это будет выглядеть как предательство.

Она открывает глаза и всё-таки смотрит на Адама. Он уже одет, и только несколько пуговиц на рубашке не застёгнуты. Светлые волосы взъерошены, выражение лица какое-то рассеянное. Рут буквально молится, чтобы он не чувствовал себя виноватым за что-то, это ведь будет неправильно, чёрт возьми! Она всегда и всё делает неправильно, и от этого невыносимо жаль — не себя, — окружающих.

Она закрывает окно, вдоволь надышавшись противным городским воздухом. Руфь поворачивается к Адаму, трёт пальцами виски и сообщает:

— Я, наверное, уеду.

Забавно. И куда же? Но Винчестер этого не говорит. Он вообще молчит, даже не смотрит на Руфь, пока та борется с желанием сейчас же сказать, что пошутила. В самом деле? Это могло бы сработать, не будь и отношения несколько односторонними.

— Ладно.

На её лице появляется вымученная улыбка: смесь облегчения и пресловутой вины. Она походит к Адаму и садится рядом с ним на кровать. Всеми силами старается хоть сейчас не вести себя так отталкивающе, как ей самой кажется. Но только этой ночью — больше они не встретятся. Точнее, Руфь надеется на это. О надеждах Адама она старается не думать, и сама пытается сделать так, чтобы их не было.

Только этой ночью Руфь станет живой — ненадолго; она будет радоваться и смеяться, чтобы стать хоть немного достойней Адама, чтобы он не запомнил её холодной и безразличной, а лучше — и вовсе забыл.

— Я вчера заказывала пиццу, — сообщает Оуэлл, — если хочешь…

— Пойдём. — Адам пожимает плечами и поднимается с постели.

Руфь прерывисто вздыхает, улыбаясь почти по-настоящему, и затем тоже направляется на кухню. Сразу же принимается разогревать пиццу, пока Винчестер обыскивает холодильник на предмет сока или молока. Всё до жути обычно и повседневно; настолько, что в голову Руфи начинает закрадываться мысль: а нужно ли ей уезжать? Да, нужно. Потому что это всё — происходящее сейчас — слишком невыносимо для обоих.

Руфь с опаской берёт в руки нож, готовясь нарезать листья салата. Спустя несколько секунд на те падают несколько капель крови. Девушка коротко вскрикивает, роняя нож на пол. Руки дрожат, глаза широко распахнуты, — но, право же, боится она вовсе не боли.

— Всё в порядке, — говорит она скорее себе, чем Адаму, обеспокоенно взирающему на порезанные пальцы.

Бессмысленная фраза начинает вертеться в голове, и Руфь забывает о том, что надо бы перевязать порезы. Она вновь улыбается, садясь за стол, позабыв не только о ранах — ничего серьёзного — но и о салате, и о многом другом: её просто переполняет безумное спокойствие. Руфь уже не обращает внимания на то, что сама пытается разодрать порезы ногтями, прикрыв глаза и в исступлении повторяя, что всё в порядке до тех пор, пока Адам не одёргивает её руки.

— Хватит. — Его голос кажется Руфи каким-то… властным, и она мысленно удивляется этому.

Адам внимательно смотрит на неё, всё ещё держа за руку.

— Никуда ты не уедешь, психолог несчастный.

Её профессия — тонкая ирония по отношению к ней самой: это Руфи нужен кто-то, кто сможет помочь ей. Но это не Адам — ему нужна нормальная девушка без проблем в голове.

— Вот что ты несёшь? — Судя по всему, Руфь, сама того не замечая, говорила вслух.

Адам слабо улыбается ей, стараясь приободрить, но она, буквально вмиг успокоившись, не ответила тем же. Теперь лицо Рут какое-то излишне серьёзное; она одёргивает руку и устало закрывает глаза.

— И вправду, хватит. — Слова даются неимоверно тяжело; в горле пересыхает.

Руфь поднимается из-за стола. План запомниться Винчестеру более-менее нормальной окончательно провалился. Господи, она даже притвориться не может.

Поддавшись внезапному порыву, Рут бросается к нему, пачкая его чистую рубашку своей кровью. Юноша немного неловко обнимает Оуэлл, думая о том, что ему очень хотелось бы понять эту сплошную странность. Та прижимается ближе — скорее бессознательно, словно она должна так делать. Руфь устремляет взгляд куда-то в окно и внимательно изучает пейзаж. Вдруг она резко отшатывается, принимаясь усиленно хлопать короткими обгоревшими ресницами (проводившийся пару дней назад эксперимент с осваиванием газовой плиты не удался). Руфь увидела свою сестру. Мёртвую сестру.

— Тише. — Адам и шепчет это слово едва слышно, но оно всё же отвлекает Рут от созерцания своего видения.

Это неправда. Она просто перенервничала, вот ей и привиделась Ханна. Её любимая сестра, которую ей пришлось убить и… освежевать, чтобы угодить отцу. Руфь закрывает глаза, сильнее прижимаясь к Винчестеру и в который раз винит себя за подобные истерики. За то, что является обузой для Адама, балластом, который никак не сбросят вниз. Но она падает сама: не то под ноги юноше, не то к мёртвой сестре.

— Встань и сражайся, встань и сражайся, встань и…

* * *

30 ноября 1995 года.

Ожидание убивает Руфь быстрее, чем это могла бы сделать пуля. Милтон вовсе не торопится стрелять, и, не вытерпев, Рут отталкивает его руку с пистолетом, рассудив, что с таким же успехом она может утопиться в луже — результат был бы, пожалуй, одинаков.

— Слабак! — восклицает она, и в голосе явно сквозит разочарование. — Я смогла убить свою сестру, отца!..

— Считаешь, что можешь этим гордиться? — звучит холодно-устало.

Михаил слабо усмехается, заметив, что на его жене платье, раньше принадлежавшее Софии: Аня привезла его с собой, а сегодня утром оно так некстати попалось под руку, когда нужно было срочно собираться на то заседание.

Руфь медленно отходит назад; лицо её искривлено злостью. Наткнувшись на стол, она резко разворачивается и принимается сметать с него документы, пусть о своих действиях имеет довольно смутное представление. Зацепившись за что-то, падает на кипу бумаг, но тут же поднимается, гордо выпрямив спину.

— Слабак, — ещё раз повторяет она, — недостойный своей сестры.

Фраза заставляет Милтона подняться и, отбросив пистолет, слишком быстро приблизиться к Руфи. Он хватает её за плечи и почти шепчет:

— Повтори.

Она молчит. Грудь тяжело вздымается, рот приоткрыт. Рут буквально дышит яростью и — страхом; старается услышать Михаила, точнее — угрозу в его голосе. Хочет услышать, что её ждёт за эти слова. Пусть изобьёт её до смерти, свернёт шею, задушит — Руфь будет только рада, ведь ради этого она и говорит всякую чушь, особо не задумываясь над смыслом, должно быть, интуитивно понимая, что именно должно задеть Милтона.

Его руки скользят к шее, чуть стискивая, что заставляет женщину напрячься всем телом. Она осторожно делает шаг назад, надеясь, что слабый порыв к бегству или успокоит, или ещё больше разъярит Майкла — и Руфь не знает, чего ей хочется больше. Кажется, если он не убьёт её, то она попытается покончить с ним. Это совершенно точно уже случалось: "выживет только один". Тогда Руфь выжила.

— Ты любил свою сестру и Гейба, верно? И ревновал обоих к Люку… — Руфь нервно улыбается придуманной сходу чуши, даже не ожидая, что хоть что-то окажется правдой. — А к нему потом втирался в доверие, "восстанавливал семейные узы". Возможно, вы были любовниками. И ты его так бессовестно подста…вил. — Последнее она хрипит — пальцы сжимают горло слишком сильно; Михаил почти поднимает её тело над полом.

— Тебе следует научиться молчать, — раздаётся шипение Милтона скорее где-то в голове, чем рядом.

Резкий рывок и оглушительный звон. Боль в голове возобновляется с новой силой, небольшие осколки зеркала застревают в волосах, особо крупные — падают на пол вместе с самой Руфью. Это словно прозрение: чистая боль в спине и голове, кажется, придаёт сил, хотя подняться Рут не может. Шагов не слышит: будто Милтон решил дождаться её кончины и поэтому не уходит.

Она чудовищно медленно тянется рукой к какому-то осколку, довольно большому на ощупь. Крепко сжимает его в ладони, словно оружие — собственно, сейчас это им и является. На удивление легко поднявшись на коленях, в которые тут же вонзились несколько осколков, Руфь ползёт к своему мужу, вмиг поняв, что лучше убить его, чем умереть самой. Она, чуть пошатнувшись, встаёт рядом с ним и затем просто падает, успев ухватиться одной рукой за пиджак Михаила.

Милтон прижимает жену ближе. Руфь, приняв устойчивое положение, обнимает слегка сбитого с толку таким развитием событий Майкла. Она слабо улыбается, касаясь мертвенно-холодными губами шеи мужчины, одной рукой стаскивая с него пиджак. Осколок во второй руке впивается в кожу до крови, но всё, кроме безумной идеи, отходит на второй план. Руфь умудряется как-то поцеловать Михаила, холодно отвечающего на слишком резкие движения.

Окровавленный осколок выскальзывает из ладони Рут — просто в руки Милтону. Её дыхание сбивается от страха, но она всё ещё старается не подавать виду. Натянуто улыбается, дрожащими пальцами, испачканными кровью потянувшись к пряжке ремня Михаила.

— Это было плохой идеей, — бесстрастно заявляет он, перехватив запястье Руфи.

Милтон начинает давить острием осколка на запястье, и женщина одёргивает руку, после чего оказывается прижатой к стене, где всего минуту назад висело то самое зеркало. От соприкосновения с твёрдой поверхностью вновь начинает подташнивать. Острие врезается в кожу, пригвождая к стене. Руфь издаёт полувскрик-полувсхлип, уже окончательно запутавшись, кто должен умереть. Она вообще во всём запуталась, ей просто больно, её тошнит — от многочисленных ударов головой, от запаха алкоголя, от того, что она, чёрт возьми, всерьёз допускала возможность переспать с Михаилом ради его же убийства.

Это всё кажется ей чертовски смешным, но Руфь кричит вместо того, чтобы смеяться: Михаил начинает разворачивать осколок, разрывая кожу. Пальцы конвульсивно дёргаются, кровь струится по рукам обоих Милтонов — но один молчит, довольно слабо представляя, что именно сейчас происходит, а вторая — неистово кричит, изо всех сил дёргаясь, причиняя себе ещё больше мучений. Руфь буквально задыхается, захлёбывается криком, пока Михаил не закрывает ей рот ладонью, заставляя затихнуть.

— Тебе следует научиться молчать, — повторяет он. Голос кажется надломленным.

Милтон вытаскивает осколок, и Руфь от неожиданности дёргает освободившейся рукой, почти не чувствуя кисти. Падает на колени, не будучи ничем сдерживаемой, и даже не кричит — слабо вскрикивает, пытаясь как-то зажать ладонью рану. Рука словно пульсирует, кровь остановить не получается.

Михаил опускается на пол рядом с Руфью и прижимает к себе её руку, чувствуя, как кровь пачкает его рубашку. Рут молчит, надрывно дыша. Всё тело, кажется, горит, становится невыносимо тяжёлым.

— Если за жестокостью следует тишина — мы ошибаемся, — нараспев шепчет она дрогнувше. — В твоей голове, они умирают в твоей голове*, — последние слова едва различимы.

— Молчи, Господи, просто замолчи.

Руфь не хотела этого — она хочет безболезненной смерти, а с таким мужем это просто невозможно. Она знает, что он не хочет срываться, это всё нервы. Это всё в его голове. Но Михаил не станет целенаправленно пытать, если того не требует дело всей его жизни или болезненная реакция на подобные фразы. Руфь винит его только за свою слепоту, в остальном — она просто нарвалась. Но от осознания этого легче не становится.

* * *

3 ноября 1993 года.

— Ты никуда не уедешь, — повторяет Адам, помогая ей подняться с пола, — но расскажешь мне, что увидела. Понятно?

Руфь слабо кивает, стараясь успокоиться. Это даётся относительно легко, хотя она всё ещё косится в сторону окна, боясь увидеть Ханну. Она показалась такой реальной, из плоти и крови, только подойди и протяни руку. На ней был какой-то странный костюм, и она улыбалась — так по-настоящему, как и раньше.

— Я видела свою сестру, Ханну, — наконец отвечает Рут.

— И почему это тебя так напугало?

— Потому что она мертва! — поспешно выкрикивает Оуэлл, и добавляет уже тише: — И это я её убила.

Знаешь, мы были обузой отцу. Таскаться с двумя девчонками, скрываясь от полиции — конечно, лучше избавиться хотя бы от одной. Но он не мог выбрать; он сказал: "Я люблю вас обоих", представляешь? Но если это любовь, я предпочту что-то другое. Так вот, он… дал нам ножи и приказал сражаться. Мне это показалось смешным, и я рассмеялась — мы что, рыцари из дешёвого фэнтези? Мы и не "сражались" толком — всё получилось случайно. Не помню точно, но, кажется, я воткнула нож ей в живот. Господи, я просто неудачно развернулась, но Ханне было уже не помочь. И она улыбалась, Адам, говорила, что любит меня!

Но, — Руфь нервно сглатывает, — худшее было после. Аластар приказал мне освежевать её. Мы ели лёгкие Ханны на ужин, представляешь? Отец где-то достал бутылку вина… — Девушка скривилась — алкоголь она терпеть не может. — Ты пробовал кусочки лёгких, замаринованные в красном вине? Мне казалось, что в них ещё был воздух, и это было так мерзко, словно я ем свою сестру, а она ещё жива. — Рут поднимает на Адама полные слёз глаза. — Мне и сейчас кажется, что она дышит во мне.

— Успокойся. — Винчестер обнимает Руфь, слабо улыбаясь, желая приободрить и её, и себя заодно.

Подробности прошлого семьи Оуэллов хоть и помогли узнать немного о Руфи, но оставили по себе какой-то тошнотворный осадок, словно Адаму действительно довелось увидеть лёгкие Ханны.

— Ты не виновата, — тихо произносит он, начав перебирать пальцами пряди волос Руфи.

— Мы выбрали себе не те профессии, — вдруг замечает она, тихо всхлипнув. Ей кажется, из младшего Винчестера психолог получился бы куда лучший, чем из неё. — Знаешь, я не хочу есть, — сообщает Руфь, возвращаясь к нейтральной теме разговора.

— Мне тоже расхотелось, — отвечает Адам, всё ещё зачем-то представляя, каковы на вкус чьи-то лёгкие. От этой мысли аппетит окончательно пропадает. — Но мы могли бы сходить, например, в кино, как думаешь?

Им нужно отвлечься, и Руфь это понимает. Она растерянно смотрит на изрезанные пальцы: кровь уже начала темнеть.

— Да, можем, — девушка пытается улыбнуться, — но мне нужно смыть кровь и перевязать руку, а тебе — надеть чистую рубашку.

Им нужно отвлечься. Может, даже напиться — пожалуй, бренди вполне сгодится. Но не красное вино, нет. Они сходят на какой-то бессмысленный фильм, прогуляются по набережной и вернутся домой вдрызг пьяные, что не помешает Руфи потом уйти. Её вещи уже собраны, и она знает, к кому сможет отправиться. Она смазанно поцелует спящего Адама перед тем, как уйти. Ей действительно жаль, что не получилось оправдать его надежды.

Абигейл почти сразу же открывает ей двери и, ничего не спрашивая, разрешает переночевать. Утром, когда всё выясняется, она равнодушно пожимает плечами, позволяя остаться.

— Я всё равно планировала небольшой отпуск, а с тобой и поговорить можно будет. Хоть скучно не будет.

Скучно действительно не было: вскоре Абигейл предложили работу в другом городе, и Фримен уехала, приказав Руфи присматривать за квартирой. Точнее, этим занялась Флоренс Остин, практикующий психолог с идеальными документами и биографией. Руфь Оуэлл исчезла, спряталась за костюмами мужского кроя и бесстрастным выражением лица. Но человек с именем Михаил Милтон нашёл её и втянул в эту фикцию. И это — корабль, который они построили для того, чтобы его потопить.

* * *

30 ноября 1995 года.

Он продолжает сжимать руку Руфи, даже не пытаясь остановить кровь, заливающую рубашку. Лицо женщины скривилось от боли, сама она пытается одёрнуть руку, что у неё всё же получается, но, перестаравшись, Рут падает на спину, — на груду осколков, бессознательно ухватившись за Михаила. Руфь тихо вскрикивает, когда он, не сумев вовремя среагировать и удержаться, падает рядом.

Милтон сразу же поднимается, но Руфь продолжает держаться рукой за его пальцы, вторую руку прижимая к своей груди. Платье почти мгновенно пропитывается кровью и прилипает к телу. Лицо Рут постепенно расслабляется, и без того слабая хватка пальцев становится невесомой.

Михаил слышит, как в прихожей открывается дверь. Через несколько секунд взору пришедшей Ани предстают Милтоны в окровавленной одежде и чёртово разбитое зеркало. Впрочем, этому зрелищу она вовсе не удивляется, только выразительно смотрит на Майкла и выдаёт единственную за вечер разумную и вполне очевидную вещь:

— Нужно остановить кровь.

Больше ничего не говоря, она буквально подлетает к нерадивым супругам. Бегло осмотрев руку Руфи, девушка быстро оценивает ситуацию и отрывает полосу ткани от платья Рут, и принимается перевязывать её разодранную кисть, стараясь не повредить ещё больше. Хотя, если честно, эти ошмётки плоти никаких надежд не внушают.

Руфь начинает дёргаться, вновь почувствовав пульсирующую боль. Женщина вырывается, елозит спиной по осколкам, не в силах подняться. Милтон с каким-то сожалением смотрит на то, как Аня рвёт платье Софии для того, чтобы помочь его жене. Жене, которая слишком долго выводила его из себя и которая когда-то даже пыталась помочь — как жаль, что психолог из неё паршивый.

— Хватит, Мэг, — Михаил почему-то называет "Аню" её настоящим именем, забыв о притворстве.

— Пф. Тогда потом сам её закапывать будешь, — она презрительно кривится, посмотрев на отчаянно сопротивляющуюся помощи Руфь. — Я вообще не за этим пришла. Объявился новый свидетель — не вовремя, права? Люка ещё могут оправдать. В общем, МакЛеод настаивает на встрече.

Мэг помогает Руфи подняться. Та цепляется за плечи девушки, явно не желая отпускать; что-то несвязно шепчет, наваливаясь на Мастерс всем телом, но Михаил буквально оттаскивает жену — и бросает на груду осколков.

— Рубашку чистую надень.

— Разумеется, — как ни в чём не бывало, отвечает Милтон, направляясь в ванную.

Руфь немного успокаивается и даже может сконцентрироваться на звуках, не обращая внимания на боль. Та уже начинает отступать, пусть и медленно; и вскоре Руфи удаётся принять более удобное положение. Не отпускает ощущение того, что рядом было что-то важное, и она это упустила. Нет, глупости. Но, сама того не замечая, женщина начинает шептать бессмысленную теперь фразу:

— Встань и сражайся, встань и сражайся, встань и…

Слова превращаются в неразборчивое хныканье, на что Мэг говорит Михаилу:

— Долбанутая, как и ты.

На её лице — выражение растерянности и недоумения, она смотрит на Руфь и узнаёт себя — какой была пару лет назад, когда прошлое никак не хотело отпускать её. Конечно, Мэг тогда значительно проще было убедить в чём-то, например — нормальности или ненормальности того или иного поступка, и это помогло ей тогда. Точнее, помогла София, говорившая такие правильные вещи. "Ты ни в чём не виновата" — но это не о Руфи, которая заслуживает всего, что с ней случилось.

Рут слышит стук каблуков Мэг и шаги Михаила. Уходят. Вот так просто. Потому что чёртов МакЛеод сказал, что Люка могут оправдать. Господи, что за бред? И почему всё так сложно, а она ничего толком не понимает?

Руфь ощупывает перевязанную руку, — повязка уже пропиталась кровью. Больно. И голова раскалывается — тишина угнетает, давит и не даёт подняться на ноги. Но Руфь вновь слышит шаги — быстрые, твёрдые. Неужели Милтон и Мэг вернулись?

Абигейл обескураженно смотрит на сидящую посреди разгромленной комнаты женщину, замечая знакомые смутно знакомые черты. Адам едва ли не влетает в помещение, и, столкнувшись с Эбби, замирает, обратив внимание на то, что заставило Фримен остановиться.

— Руфь?

Примечание:

* Строчка из песни The Cranberries — Zombie