Больше собственной жизни (гет)

Дни размеренно тянулись этакой жевательной резинкой — тягучей, уже пожеванной и жутко противной. Мне казалось, что я попала в театр абсурда, настолько все выглядело искусственным и ненастоящим и я медленно, но верно сходила с ума лишь от того осознания, что я такая же как и все эти дешевые актеры, проигрывающие одну и ту же сценку тысячи раз подряд. Мне было противно, до отупения, до разливающейся где-то внутри желчи отвратительно.

— Это когда-нибудь кончится? — однажды спросила я у Тины.

— Что именно? — в недоумении.

— Все это. Ты думаешь, что это просто клуб людей, периодически теряющих контроль и обрастающих шерстью? — иронично спросила я, — Привет, я Гермиона, и я оборотень, так да?

— А что именно тебя не устраивает, я не могу понять?

— Тина, проклятье, как ты не понимаешь — мы фактически армия Волдеморта и... когда я ещё была в Норе мне довольно часто в голову приходили подобные мысли — как же там все будет, и мне почему то казалось, что это вряд ли будет походить на вечерние чаепития на кухне, — я закусила губу, — Они явно чего-то ждут, Тина, вот только чего...

Девушка вздохнула, и сказало то, чего я от неё никак не ожидала: — Гермиона, нам дают время пожить нормально, и поэтому заткнись и наслаждайся отведенными часами, потому что неизвестно, как будет дальше.

Непривычно горькая усмешка исказила её пухлые губы. Не подумайте, что я считала свою новую знакомую глупой, нет, это было не так, но... Было в ней что-то такое открытое и бесконечно доброе, что автоматически причисляло её в моих глазах к классу — эмм — этаких наивных дурочек-оптимисток, которые радуются лишь одному небу над головой. И было что-то дикое в том, что это говорит Тина Армстронг — девушка солнечная, теплая и улыбчивая, в чем-то похожая на тепличное растение, которая должна была выйти замуж по любви, нарожать детей и в старости рассказывать внукам сказки, но в место этого в будущем будет вынуждена убивать и рвать людей на куски.

К горлу подкатил комок, и я рассеяно заморгала, пытаясь сморгнуть капельки слез. «Какая же ты дура, Грейнджер, — зло подумала я, — Ты просто идиотка, эгоистичная и тщеславная, вся такая из себя, самая умная». Но в чем-то эта идиотка оказалась права — они действительно ждали, а чего именно я узнала на следующий день.

Я расчесывала волосы, когда сзади послышалась дверной скрип. Почему-то все мои новообретённые инстинкты молчали — я не почувствовала ни приближения опасности, ни нового запаха — абсолютно ничего.

— Да, да, Тина, я уже иду, — мы довольно часто собирались с моей новой подругой на прогулку ближе к вечеру, — сейчас, дочешу свою гриву.

— Меня называли по разному, но скоплением живущих в воде водорослей ещё ни разу, — я выронила расческу из рук и резко обернулась. В дверях стояла молодая девушка, которую я видела лишь раз — на том первом разговоре с Фенриром, и она сидела ближе всех к нему. Она беззастенчиво разглядывала меня, оценивала, как дойную корову на рынке, и взгляд её проникал в самые потаенные уголки в моей душе, — Через четверть часа состоится собрание в главном зале. Не опаздывай, — повелительным тоном произнесла она и вышла за дверь.

Несколько минут я все так же стояла в той же позе, что она меня оставила. В голове было абсолютно пусто и гулко, паника развивала свои щупальца в сердце, которое нещадно колотилось о ребра, причиняя почти физическую боль. Я неуклюже села на постель, когда в комнату ворвалась Тина.

— Она тоже приходила к тебе? — шёпотом произнесла я.

— «Она»? Нет, ко мне приходил Драко, — я посмотрела в её глаза. В них был тот же буйный коктейль, что творился у меня в душе — и дикое отчаянье, и липкий страх и всепоглощающая паника. Чего мы боялись? Если честно, даже сейчас, спустя много лет я не могу понять, чего именно — нам просто до отупения было страшно — так, как бывает лишь тогда, когда делаешь первый шаг в темную бездну.

— Драко? — честно говоря, мне было абсолютно все равно, что это за Драко, но... нужно было за что-то зацепиться, что бы паника, накатывающая волнами, не потопила тебя.

— Драко, — усталым шепотом, — Он так представился.

То, что происходило в следующие двадцать минут сложно передать словами, да и вам, наверное, не слишком интересно слушать о терзаниях двух девушек, которых, возможно убьют на этом загадочном «собрании», ведь никто не знает критерии отбора в армию Волдеморта. Когда напольные часы пробили шесть часов, Тина, сидящая рядом, вздрогнула и поднялась с кровати.

— Пойдем, — она протянула мне руку, — Мы ведь не хотим опоздать.

Ладошка у неё была маленькая и теплая, и я с готовностью уцепилась за неё, как за спасательный круг. Она ободряюще улыбнулась и мы так, держась за руки, вышли в коридор.

Тина была самым чистым и светлым существом, которое я когда-либо встречала в своей жизни — и мне было очень больно, когда её не стало, и темными вечерами я ещё не раз вспомню, как она поддерживала меня все то недолгое время, что мы были вместе.

Главным залом оказалось то помещение, в котором я впервые встретилась лицом к лицу с вожаком стаи. Мы оказались последними, и едва успели войти в гробовую тишину комнаты, как за нами с вселенским грохотом захлопнулась дверь. Я испуганно сглотнула, благо нас, в окружившей толпе таких же испуганных юношей и девушек, было не видно.

— Добрый вечер, — голос гулко пронесся по залу, — встречаю вас на первом собрании стаи, новообращенные. Думаю, стоит сказать, что для некоторых он будет единственным и последним, — с издевательской улыбкой закончил Фенрир.

Страх тех самых «новообращенных» можно было потрогать руками, он клубился желтоватым дымом меж мелко содрогающихся тел. Тина вцепилась в мою руку, и мне удалось скосить глаза в её сторону — девушка была необычайно бледной, но держала себя в руках.

— Сейчас вас шестнадцать человек и все вы наверняка думаете, что то, что вас укусили — просто случайность и подобное происходит каждое полнолуние, — необычно участливым тоном, — Это не так. Подобное происходит где-то раз в полгода — два десятка новообращенных входят в двери этого зала и обычно выживают лишь семь — восемь человек, не более.

Ропот жалящим кожу шаром прокатился по комнате.

— Да, сейчас вы гадаете, кто же будут эти счастливчики, — он мерзко улыбнулся, — и пытаетесь понять, как доказать нам, что вы должны жить. Но... — эффектная пауза, — это будем решать не мы.

Мне полегчало? Пожалуй, только чуть-чуть. У многих на тот момент уже сдавали нервы, совсем молоденькая девочка рядом со мной задушено всхлипывала и размазывала дрожащими руками слезы по лицу. И по сей день я помню, как она рыдала — упиваясь собственным отчаяньем, самозабвенно, беспорядочно всхлипывая, и то, как я протянула руку, и ухватила её за пока ещё острое девичье плечо и прижала к себе. Она содрогалась в моих объятиях и что-то горячо шептала, что-то о том, что она хочет жить, что её всего четырнадцать, что у неё есть только мать и она не сможет без неё, своей единственной дочери, что черт возьми, она хочет жить!

Только в такие моменты человек понимает, насколько он ценит собственную шкуру. В такие моменты ты понимаешь, как много ты не сказал, не сделал, не попробовал и думаешь, что прав жить у тебя больше, чем у всех этих людей вокруг тебя, и они думают так же.

Боялась ли я смерти? Все её боятся, и я — не исключение. Думаю, стоит задать вопрос немного по-другому — хотела ли я жить? Если бы пришлось выбирать между моей жизнью и жизнью той же Тины, я встала бы грудью за неё, и... пожалуй, так было бы правильней. Проще.

— Обо всем остальном вам расскажет Хелен, — и на крохотный постамент величаво вплыла та самая девушка, что приходила ко мне, — а я вынужден откланяться.

— Силенцио, — небрежно бросила та, и зал замолчал, — Я не собираюсь надрывать глотку.

Далее последовала короткая пауза и девушка, похоже, собиралась с мыслями. Думаю, пока она молчит, вам стоит описать её внешность, — которая была достаточно колоритной. В чем-то она была похожа на Джинни Уизли — волосы у неё были рыжие, но другого оттенка, багряного и насыщенного, будто вино, но, пожалуй, на этом сходства кончались — Хелен была очень, почти неприлично красивой, изящной и легкой, но при этом источающая из себя волны власти. Ей хотелось покориться, упасть в ноги и целовать камни, по которым ступала её маленькая хрустальная ножка.

— Как уже сказал Фенрир — решать, кто выживет, а кто нет, будем не мы. Издревле Дети Луны принимали новообращенных в свою стаю, но это никак не контролировалось — человек мог быть слабым, трусливым и совершенно не достойным этой чести, — она презрительно хмыкнула, — и такие оборотни быстро погибали, успев, правда перед этим стать членами стаи. Клана. Семьи. Вы можете называть это различными способами, но смысл останется прежним — это место, где вас всегда ждут, — она перевела дух, — и какую обычно реакцию вызывает потеря члена семьи?

Зал подавленно молчал. К сентябрю было объявлено официальное военное положение в стране и каждый второй, я ручаюсь, в этой комнате уже терял своих родных и близких.

— Правильно, — она позволила легкой улыбке скользнуть, — Боль. Горечь. Отчаянье. И это в обычной среднестатистической семье! Вы можете себе представить ситуацию в стае, где узы между её членами в десятки раз сильней? — она обвела притихших молодых людей взглядом, — И совершенно неважно, нравился вам это человек, или нет, любили ли вы его и были равнодушны... В стае все равны, и каждое её лицо идеально. Более сильные оборотни, не выдержав гибели своих собратьев, заканчивали свою жизнь самоубийством.

К концу предложения её высокий голос сорвался, и последнее слово повисло в воздухе многотонной кувалдой, которая была готова обрушиться на наши головы. Хелен явно обладала ораторскими способностями — новообращенные, как губки, внимали и впитывали каждое её слово, покрываясь мурашками.

— Стая быстро редела. И поэтому в тысяча четыреста двадцать восьмом году вожак принял закон об устранении недостойных чести быть оборотнем. Был проведен обряд, благодаря которому каждое третье полнолуние все новообращенные собираются в одном месте и, перевоплотившись, бьются за право жить, — она замолчала, — Фенрир уже сказал вам, что решать будем не мы — все лежит лишь на ваших плечах. На данный момент в доме находятся шестнадцать новообращенных оборотней и выживут лишь шесть-семь человек, — она замолчала, — У меня все, вы можете расходиться.

Она спустилась с постамента и прошествовала мимо нас к выходу и лишь когда за ней захлопнулась дверь зал начал оживать — настолько впечатляющей была речь. Ладонь Тины в моих руках мелко подрагивала и я, покрепче ухватив её, активно работала локтями, пробираясь к выходу.

Чувствовала ли я что-нибудь на тот момент? Нет, абсолютно ничего, внутри было пустынно и гулко, как в склепе. Вероятно, едва зайдя в комнату, я бы ударилась в истерику, но моя подруга опередила меня и разрыдалась чуть раньше. Она сидела на кровати и держала мои руки настолько крепко, что потом у меня осталась россыпь синяков, я очень остро помню каждый из них, и гордо, безмолвно, аристократично, роняла соленые капли со своих ресниц. Я помню, как обняла её и то, как проклятые слова сорвались с моих губ — «все будет хорошо» и то, как она повисла на мне, рыдая уже взахлеб, отчаянно и горько, и то, как прошептала «я не хочу никого убивать, Гермиона. Не хочу». Комок подкатил к горлу, но я усилием воли загнала слезы обратно, ведь Тине было гораздо хуже, чем мне, да и... мне с первого курса знакомо то ощущение, что ничто не отрезвляет так, как осознание того, что от тебя зависит человеческая жизнь, пусть и в данном случае душевное равновесие. Она затихла спустя часа два и уснула на моей кровати, и я накрыла её одеялом и решила спуститься в столовую, мне очень хотелось пить.

Спускаясь по каменным ступеням, я думала о том, что мне подозрительно на все плевать. Босые ноги бесшумно ступали по мрамору, внутри что-то раскалывалось и отдавалось пульсирующей болью, и казалось мне, что мертва я уже, мертва. Пара слезинок все же сорвались, и я зло утерла их рукавом рубашки. Я наткнулась на кого-то, и этот момент все еще остро скользит по моему сердцу ржавой бритвой.

Этот мужчина пах очень вкусно — чем-то морозным, холодным, но таким притягательным, что дух захватывало, и этот запах укутал меня словно в кокон, где было подозрительно хорошо. Гораздо позже, я ещё не раз вспомню эту сцену, и прокляну себя тысячу раз, но все же пойму и приму то, что именно с ним я и мой ребенок будем в безопасности. Но на тот момент я этого ещё не знала, и едва не отпрянула, подняв голову и разглядев в лунной полоске света лицо...

— Малфой?

— Грейнджер.

И что-то было в этом такое... такое чистое, светлое, детское, что дыхание у меня сперло и слезы покатились из моих глаз тонкими струями. Я безвольно уткнулась в его футболку, а он чуть приобнял меня, позволяя выплакаться — ведь это раньше мы были заучкой-Грейнджер и трусом-Малфоем, были слизеринцом и гриффиндоркой, были огнем опаляющим своим жаром всех вокруг. А сейчас мы так... всего лишь жалкие угольки, которые отчаянно мажутся, но пытаются тлеть. Всего лишь угольки.