Больше собственной жизни (гет)

Я спускаюсь по ступеням, бреду на кухню, стараюсь не морщится от резких запахов и пестрых цветов перед взором, давлю зачатки вины, когда вижу Джинни, и стараюсь внимания не обращать, как она пытается прикрыть длинными рыжими волосами правую часть шеи. Отворачиваюсь, сажусь ближе всего к двери, стараясь не смотреть ни на кого из обитателей Норы, вздрагиваю от прикосновений и пытаюсь выдавить улыбку. Она видимо, получается слишком жалкой, что очередной человек, желающий выразить соболезнование, медленно убирает руку и пытается как-то извиняющее улыбнуться и я вижу, как в глазах у него плещется жалость.

Аппетит пропадает, и скомкано поблагодарив Миссис Уизли, я чуть ли не бегом покидаю столовую и взлетаю по лестнице в комнату. И только закрыв за собой дверь, я перевожу дух и пытаюсь подавить комок в горле. И больше из комнаты я не выхожу, забившись в угол, и с ужасом наблюдаю, как по веянию сильных эмоций вместо аккуратных ногтей вырастают длинные когти.

Примерно так проходит весь мой день на протяжении уже... двух недель, да.

После того памятного разговора с Хмури я впала в какую-то прострацию. Первые дни были слишком тяжелыми — сказывалась новообретенная сила, беспричинная агрессия, сгустки вины — и за Джинни, которую я задела в момент... своей первой трансформации, за Молли, у которой появилась еще парочка седых прядей, за бесконечные истерики, а потом была жуткая тягучая обида, которая разливалась грязными лужами где-то в сердце из-за ухода Рона и Гарри без меня. А сейчас уже, кажется, все. И тонкая белая полоска на шеи Джиневры уже не вызывает того вселенского ужаса, и обида уже исчезла, сменившись беспокойством — как же они без меня, мальчишки...

Так-же я не могла не заметить изменений во внешности. Нет, они не были кардинальными, но потемневший оттенок волос, глаза, которые стали чуть ли не янтарными, через-чур широкий зрачок, и тело, которое стало чуть более подтянутым — согласитесь, такие изменения трудно не заметить.

И Нору, наконец, навестил Люпин. Почему-то мне казалось, что с его присутствием мне будет легче, но... В последнее время ожидания оказываются ложными.

— Гермиона! — в комнату вошел Ремус, — девочка моя, как ты? — и вновь жалость, которая плещется прозрачным маревом в глазах.

— Уж вы-то куда, профессор? Вы сами находитесь в такой-же ситуации, как и я, и на мой взгляд, вам не повезло куда меньше— с этой болезнью вы с рождения...

Он некоторое время молчал, а позже добавил: — Как-же так-то? Ты ведь так молода.

— Вы о моей новой ипостаси шпиона или оборотня? — с иронией, — я сама приняла это решение. Я должна приносить пользу Ордену. — Люпин пронзительно смотрит на меня, и холодок пробегает по моей коже, — Почему вы так смотрите на меня, профессор?

— Я уже не твой профессор, девочка, далеко не твой... Что это? Частичный оборот?! — эта жалость, что сквозила в каждом его жесте, взгляде, действии вновь вывела меня из себя, и я даже не заметила, как вместо ладони появляется мощная лапа.

— А что? Это... — я сглотнула, — плохо? Разве вы так не умеете?

— Нет. Ты, видимо, очень сильный оборотень, Гермиона, — и что-то новое появилось в его глазах, отдаленно похожее на... зависть? — Ты уже чувствуешь луну, её приближение?

Я чувствовала. Кровь кипятком бурлила в венах, магия выходила из строя, меня всю скручивало и ломало. Внутри что-то скреблось и жалобно скулило, периодически повизгивая, а маленькая девочка Гермиона испуганно забивалась в угол, уступая место оборотню. И если днем я выигрывала схватку с волком, то ночью мне не оставалось ничего другого, как наложить заглушающие чары и подальше спрятать палочку, чтобы ненароком в приступах ярости не сломать её.

— Вижу, что чувствуешь. И... — он Люпин замялся, — знай, что бы не произошло, мы всегда будем рядом и поддержим тебя.

С этими словами он поднялся и ушел. И я вновь осталась одна.

А полнолуние, тем временем, неумолимо приближалось.

* * *

Я шла, пошатываясь, по отчаянно скрипящим ступенькам. Перед глазами плыло и мигало, внизу живота тягучим комком перекатывалась приятная истома и я облизывала вмиг пересыхающие губы. Скрип набатом отдавался куда-то в затылок, руки отчаянно хватались за стены и в мозгу ошалевшей птицей билось единственное: «Лишь бы выйти!.. На воздух!».

Едва ступив на благословенный пол, мысленно кляня эти бесчисленные ступеньки, я едва успеваю вдохнуть, как оказываюсь в крепких, но все-таки женских объятьях.

А как хотелось бы в мужские — бессовестно шепчет сознание — да и не только в объятия.

Цыц! — я прикрикнула на эту шалопайку — Это все... луна, гормоны.

Но, по правде говоря, обниматься было приятно. Особенно, когда тебя почти четыре недели и вовсе, можно сказать, не касались. В нос ударяет пряный запах корицы и короткие, по плечи, волосы щекочут мне лицо. Сознание уже растеклось маргарином на раскаленной сковородке, и я понимаю, что обнимает меня Молли.

— Девочка моя... — она отодвигается, и ощущение теплоты исчезает, — бедненькая.

В её добрых глазах блестят слезы, она вновь прижимает меня к своей груди и просит прощения за свое неприятие к моей новой ипостаси. Я закрываю глаза и, говоря, что абсолютно на неё не сержусь, думаю, что обида-таки мелким черным червячком прогрызла дырку в моем сердце.

— ...ты спасла жизнь моему сыну, Гермиона. Это не пустой звук, поверь, это целый Долг Жизни. — Она заминается и собравшись с силами, произносит, — Я... я поступила очень некрасиво, отвергнув тебя и твою новую... сущность. Ты ведь, — она проводит пухлой рукой по моим волосам, — все та же маленькая девочка, которая безумно любит книги, учиться, и трансфигурацию, так ведь? Никуда она не делась, она ведь все там-же, — касается пальцами того места, где, предположительно, бьется мое сердце и вновь обнимает меня, а спустя минуты три добавляет тихим шепотом в гриву моих непокорных волос: — Ты сегодня уйдешь, да?

И я так же тихо шепчу, что да — сегодня, да — полнолуние, да — мы еще встретимся, Миссис Уизли.

— Я посижу немного на крылечке, Молли? — и тихонько: — Мне нужно побыть одной.

А потом отстраняюсь и грустно улыбнувшись, выхожу за дверь, вдыхая пьянящий и свежий запах уходящего лета. Сажусь на ступеньку и слышу, как вздыхает мать многочисленного семейства, а чуть позже — усталые шаги по скрипящим ступеням. Прислоняюсь головой к деревянным бортикам и вспоминаю, как много меня связывает с этим домом — и теплые пироги, и тихий шепот колосящейся ржи за окном, заляпанные занавески, и милый Рон, и скромный ободок на безымянном пальце, уют и отсутствие лично пространства, вечный шум и непрекращающиеся ни на минуты шебуршание...

И мысленно прощаюсь со всем этим, потому что стойкое осознание, что следующим утром я открою глаза совершенно в другом месте не ушло никуда. Глаза на секунду заволакивает пелена слез, но я быстро смаргиваю и вытираю рукавом успевшие быстро сбежать пару слезинок.

В воздухе пахнет грозой и тихий ласковый шепот доносится до моих ушей. Ветер играется с моими волосами, они вновь встают чуть ли не дыбом, и я пытаюсь хоть как-то пригладить их. И жду наступления темноты.

— Да, миссис Уизли, я тоже верю, что та маленькая девочка, которая безумно любит книги, учиться, и трансфигурацию все ещё там, — и касаюсь того места, где отбивает свой равномерный ритм, сердце.