На льду разлитые чернила (гет)

«Мы сбережём ваше сердце, Милорд», — вспоминала Мира свою клятву у трона и отчётливо ощущала, как закипает кровь, а элементальная энергия сосредотачивается в ладонях, стремясь вырваться наружу — бесконтрольно и жадно.

Бездна… Та, что пожирает души, оскверняет память и отравляет всё живое, — Мира запомнила её вкус, цвет и запах. Физические раны уже редко давали о себе знать, но, как бы ответственно она ни подходила к лечению, её израненная психика продолжала играть с ней в кошки-мышки.

Постепенно рассыпался самоконтроль, и Мире это начинало нравиться. Бездна просыпалась, когда она злилась или скорбела, искала повода для боя даже в радости.

«Мы сбережём ваше сердце, Милорд», — она готова была убивать за него с тысячекратной яростью.

Слово «мы» стало лишь привычкой. В нём больше не осталось смысла, хотя товарищи были рядом.

«Мы… Кто такие «мы»? А я?» — всерьёз спрашивала она себя. Всё реже надевала маску и фиолетовый плащ, всё чаще не узнавала себя в зеркале.

Натлан — не её Родина, как ни вырядись.

Мира снова и снова возвращалась мыслями к Капитано, купалась в отчаянии и злости, искала совета. Бездна застилала разум, погружая всё глубже в воспоминания о прошедшей битве и напоминая о первой в жизни истерике. Тогда Капитано защитил её. Выслушал каждое слово, стерпел каждый удар.

Тогда — не теперь. Теперь она была одна. И самое страшное заключалось в том, что она начинала забывать его голос и тяжесть кольца рук.

«Ваше сердце, командир… не бьётся…»

Перемену в её настроении замечали все, но Мира всегда отмахивалась и в привычной шутливой манере жаловалась Ротчеву:

— Не устраиваю больше, видишь? Постель не так стелю, чай с мятой без души завариваю. Того и гляди, у кого-нибудь шов на ране разойдётся, и опять буду я виновата.

Ротчев пообещал её украсть, «Музыкант» задумчиво пояснил, кого именно в таком случае не найдут.

За неё переживали, о ней заботились. Это радовало, но одновременно угнетало, напоминая о долге, который однажды придётся вернуть.

Сегодня Миру выманили из лагеря под предлогом пополнения провизии и отправили вместе с ней за покупками молотобойца. Лешка специально тянул время, но она решила подыграть и понаблюдать.

Оказалось, товарищи решили обустроить её шатёр: сколотили из древесины взрывопламенного дерева шкафчик и кровать — изящную настолько, насколько позволяли грубые мужские руки; постелили тканый коврик, на который было жалко наступать, поэтому, вернувшись в лагерь, она первым делом разулась.

На шкафчике красовались небольшое зеркало, флогистоновый светильник и вазочка с сияющими хризантемами и морскими перьями. В середину букета был воткнут сухой пурпурник — внешний вид этих цветов дышал скорбью, но они ей всё равно нравились.

Такие она собирала для Капитано. Подумывала даже начать писать письма, где рассказывала бы о самых важных событиях, искренне веря в его возвращение.

— Мальчишки, — шепнула она, с улыбкой садясь на кровать.

Больше слов у неё не осталось. Захотелось, словно в детстве, болтать ногами, разглядывая цветастый узор со флогистоновой гравировкой и ни о чём более не думать.

Иногда отряд приглашали погостить местные — не всё же время торчать в лагере. Мира отказывалась. Поэтому кусочек натлановского уюта сам перекочевал в её шатёр.

Лишь бы этот подарок от товарищей не оказался только попыткой утешить, заглушить скорбь, погладить её по голове, как «маленькую глуповатую девочку».

Мира мотнула головой — абсурд. Они же не первый год вместе.

Вечера в Натлане сотканы из приятной и желанной прохлады. Мира растянулась на кровати и полностью расслабилась, вдохнув травянистый аромат с нотками костра.

Под подушкой обнаружился небольшой фотоальбом, подаренный Паймон. Совсем недавно Мира с любовью вклеивала туда свои фотографии, но так и не решилась посмотреть его целиком — всё казалось чужим, будто бы не о ней вовсе.

Тоненький, прочный, матово-синий, похожий на книгу со сказками или старинными преданиями.

Мира открыла первую страницу и хмыкнула: ну и дёрнуло же её электро сделать эту фотокарточку! Да ещё и так близко… Неужели она действительно стояла так близко?

Давно это было. Пришлось долго привыкать к смене климата, к слишком влажному и тёплому воздуху, но она так увлеклась заданием, что почти ничего вокруг не замечала.

Единственным доказательством и безмолвным свидетельством обратного оставалась только эта фотография, на которую Мира сейчас смотрела, как на великое сокровище, украденное со всей наглостью фатуи.

Тем вечером, получив указания, она выскользнула из шатра и обернулась. Капитан сосредоточенно изучал какой-то документ. Пламя свечей дрожало от его тяжёлого дыхания, терялось во мраке чёрного кителя, подчёркивало золотые вставки с цепями, робко касалось маски и волос, ставших слегка волнистыми от влажности.

Он же не заметил её, правда? Не услышал щелчка фотокамеры, не обратил внимания на то, как она улизнула, а потом предательски торопливо отчитывалась, не мигая глядя во мрак его образа?

От воспоминаний у Миры пересохли губы. Она внимательно смотрела на застывший в глянце момент и чувствовала, как внутри разливается не холод и не страх, а едва уловимое тепло.

«Командир, вы мне когда-то отца заменили».

Она не могла представить, как сказала бы это вслух. Проявление подобных нежностей не всегда уместно. И всё же жаль, что, как ни крути, нельзя отправиться внутрь глянцевого кадра.

Мира переворачивала страницы альбома, всё глубже погружаясь в эмоции. На одних фотографиях они с Вадимом встречали рассвет в небе над Натланом. На других раскинулась родная Снежная, укутанная в снега и поцелованная северным сиянием. Общие фото отряда то выглядели грозно, то отражали форменное дурачество. Некоторых сослуживцев Мира, признаться, больше никогда не видела такими весёлыми.

Завершали альбом кадры со Стадиона, на которых были запечатлены их новые… Знакомые? Друзья? Да, скорее второе.

Тогда Миру посетила идея, а Паймон с энтузиазмом её подхватила, даже начала придумывать названия.

Так сначала появился кадр под кодовым словом «Конвой», на котором Люмин и Паймон замерли, опустив головы, а агент и «Музыкант» стояли в позах, будто готовились к вручению награды. На следующем — уже довольная Люмин сидела, закинув ногу на ногу, у Лёшки на молоте, а Паймон смотрела на агента и в недоумении разводила руками. Особенно Мире нравился последний кадр: на нём они все стояли вместе в боевых позах. И, надо признать, смотрелись весьма гармонично. Даже Паймон преобразилась.

Играла? Или в её маленьком сердечке тоже иногда копошилась тьма?

Мира сосредоточилась на этом вопросе, будто ухватилась за спасительную ниточку.

«Не спать. Не спать. Не спать».

Во сне перед Бездной Мира была особенно уязвима. В детстве матушка говорила ей, что достаточно подумать о хорошем, и сон будет радостным.

Она пробовала, но больше не получалось. Стремительно сходила с ума, и во сне у неё не было ни эликсира, ни опоры под ногами, ни цели в голове, ни смысла в сердце. Только тьма. Живая тьма. И некого позвать на помощь, ведь даже собственное имя превращалось в пепел.

Она бродила по Снежной, искала знакомые лица за пеленой пурги. Находила, бежала следом, но никто её не слышал, не видел, не помнил. А навстречу медленно двигалась безликая толпа монстров, и её сознание переключалось на них. Они шли и шли, кланялись какому-то неведомому существу. Находиться среди них становилось душно и тесно, и Мира, случайно или намеренно соприкасаясь с ними, превращалась в бесформенную тень. Больно. Её собственная плоть отторгала её, а душа рассыпалась по крупицам.

«Оставь меня».

— Хорошо, бабушка, я не отниму много времени.

Спокойный голос больно отозвался в ушах. Мира тупо посмотрела на уже закрытый альбом, а затем вопросительно перед собой.

«Бабушка? Оророн, ты грибов объелся?»

— Что ты здесь делаешь? — наконец сосредоточилась она. Осмотрела себя, проверяя, одета ли, и села, поджав ноги.

— Твои друзья переживают за тебя.

— Значит, я поговорю с ними, когда высплюсь.

Она была совсем не настроена разговаривать, а Оророн — уходить. Он молча сел рядом и с любопытством смотрел на неё.

Мира почти не злилась, просто по-прежнему находилась между сном и реальностью. Ей также требовалось время, чтобы понять, где именно у Оророна глаза и прочесть их выражение.

Она так и не смогла привыкнуть к тому, какой он яркий, и к тому, что серый и тёмно-синий цвета одежды вообще могли так восприниматься. Волосы Оророна тоже отливали синевой: длинная чёлка под чёрным капюшоном скрывала ушки, как у летучей мыши, лоб и чуть падала на гетерохромные глаза: правый — розовый, левый — голубой. Бледную кожу обеих рук украшали чёрные татуировки в форме стилизованных сфер.

Оророн выглядел загадочно и непредсказуемо, что для Миры было практически родным, с точки зрения фатуи.

— Можно тебя спросить? Что делает эта трава? — он указал на маленький фиолетовый мешочек, лежащий на табурете.

— Туманная трава — еда для цицинов, которых я призываю. Они прилетают и защищают меня.

— Как тля?

— Что? — она не сразу вспомнила тех красивых любопытных существ, без конца жующих флогистон и танцующих возле его пламени. — А… Да, наверное.

Что правда, назойливые цицины, дошедшие после угощения до полного экстаза, действительно становились идеальными союзниками. Но чем теснее оказывался такой «союз», тем удушливее для мозга наступал «откат».

— Ты тоже питаешься этой травой?

— Я похожа на насекомое? Или на летучую мышь?

— Нет, ты — созревший овощ, — у Оророна засветился взгляд.

Мира моргнула. И медленно подвинулась к самому краю кровати.

— Я сегодня как раз ухаживал за баклажанами и задумался о пользе и вреде новых удобрений.

Мира моргнула ещё раз. Её повидавшая виды фантазия начала не совсем здоровое сопоставление понятий: «созревший», «плод» и «привет, можно мне посидеть на твоей кровати?»

— Эта трава причиняет тебе вред?

— Ну, — протянула Мира, складывая руки на груди, — при грамотном распределении сил это можно отсрочить. Тебе зачем?

— Ты была ранена в битве с Бездной, и я знаю, что она до сих пор влияет на тебя.

— Рассказывай, у кого здесь слишком длинный язык, — Мира подалась вперёд. Когда она что-то требовала, её голос напоминал шипение.

— Я просто чувствую тебя, — ответил Оророн. — Когда ты злишься, твоя душа дрожит и искрится, трескается. И ещё, когда ты сжимаешь вот так кулаки…

Мира опустила взгляд на руки.

— Ты хочешь усмирить гнев. Но чаще прячешься за ним, когда испытываешь боль.

— И при чём здесь трава?

— Если она делает твою психику неустойчивой, то последствия влияния Бездны на тебя могут быть более долгосрочными, чем у других людей.

— Нас, магов, не так много, — задумчиво проговорила Мира и взяла фиолетовый мешочек в ладони. — От частого использования заклинаний призыва цицинов изменяется сознание призывающего, потому что он волей-неволей тоже дышит этим. Я как-то встретила одну девочку с крио глазом Бога. Она смотрела на меня, как в зеркало, повторяла за мной — наклоняла голову вправо, влево. Напевала весёлую мелодию и размашисто шагала. Я не смогла узнать, как её зовут. Единственное, что она осознавала, так это то, что является фатуи, но вернуться домой не может, потому что не закончила какое-то дело. На меня произвело впечатление её одиночество… Я пыталась разузнать, у кого она в подчинении, или хотя бы из какого отряда, но ответа не получила. Её никто не искал.

Мира замолчала резко, будто чуть не позволила себе лишнюю откровенность. На её аккуратных пальцах знакомо заиграла элементальная энергия.

Никакого личного пространства, ни минуты покоя. Сколько ещё готовить завтраки, чтобы заслужить хоть одну такую? Какое им всем дело до того, что я ровно так же не чувствую опору под ногами, как та девочка? К чему им разбалтывать всем подряд о том, как сильно мне не хватает командира? Тоже мне… Фатуи…

— У кого здесь длинный язык, Оророн? — она впилась в него немигающим взглядом и не сразу осознала, что услышала в ответ. Ведь тонкие губы Оророна даже не дрогнули.

— Мне тоже.

— Что?

— Не хватает.

Мира недоверчиво нахмурилась.

— Всегда знала, что ты непростой. Но я не из тех, кто любит, когда бесцеремонно лапают душу.

— Извини. Просто горе не даёт тебе нормально спать, и я могу помочь.

— За душой милорда ты так же «приглядывал», как за моей? — проигнорировала Мира.

Она хотела пристыдить, но Оророн заговорил серьёзно и подкупающе откровенно. Так, что она не могла перестать его слушать, не перебивая:

— Я никогда не видел Капитано спящим. Мы почти не разговаривали, но я всегда слышал его голос, голоса внутри его сердца. Он часто в гордом одиночестве прогуливался за пределами племени, и я чувствовал, когда был рядом. Мне хотелось помочь. Я хорошо помню эту боль. Она должна была убить меня во время церемонии.

— Церемонии?

— Да. Я не рассказывал, — Оророн опустил задумчивый взгляд и как-то виновато улыбнулся. — Это мой главный жизненный промах. Я не совсем человек, и душа моя раздроблена. Повелители Ночного Ветра увидели в этом возможность сделать из меня сосуд для заблудших душ. Артерии земли погибали. Я мог бы помочь душам беспрепятственно войти в Царство Ночи.

— Но сам бы не вернулся обратно, — обронила Мира.

— Да. Церемония провалилась, поэтому я жив. И до этих самых пор ощущал себя неправильным, отработанным материалом. Церемония была едва ли не единственной возможностью помочь Натлану, эта честь выпала мне, но я не смог даже умереть нормально.

— Что ты говоришь такое?

Оророн тихо рассмеялся:

— Ты очень похожа сейчас на бабушку. Она сильно рассердилась тогда, была уверена, что я счастлив тому, что выжил. Но я так хотел сделать хоть что-то хорошее, стать нужным, полезным Натлану, а не его вечным должником.

— Когда я впервые увидел Капитано, — после паузы продолжил Оророн, — долго не мог поверить своим глазам. Тысячи осквернённых душ, заключённых в его сердце — таком же сосуде, но куда более прочном — заглушали своими криками его собственную душу. Они могли бы разрушить её, но вместо этого продолжали беречь, веря в его клятву. Я наблюдал за ним. Прятаться от Капитано бесполезно — он всегда был на шаг впереди. Когда он снова покинул лагерь, я последовал за ним. Коснулся его души, и она откликнулась… Но вдруг чья-то другая душа схватила меня за горло и сбросила с дерева. Она была тяжёлой, цепкой, отчаянной, будто запертой в горящем доме, где все двери наглухо закрыты. Я чувствовал, как падаю в бездну, словно на той церемонии, что должна была стать моей последней… Но тогда раздался ещё один голос. Он прогнал душу и сказал, что я слишком мал для таких «игр». Капитано нашёл меня и вынес на руках. Когда я очнулся, мне было стыдно, но он не сказал ни слова. Ни упрёка, ни вопроса. Просто молчал, как будто всё это было естественно.

— Оророн, — закатила глаза Мира и глубоко вздохнула, пытаясь прогнать непрошеные воспоминания и слёзы.

Она не видела, как погибал Капитано, но с того самого дня часто слышала его тяжёлые строевые шаги по лестнице к Престолу. Иногда ей казалось, что так стучит и её собственное сердце. Или его?

— Ладно. Проводи свой ритуал. Только ответь мне ещё на один вопрос. Как я поняла, имя того, кто послал тебя ко мне, ты назвать не хочешь. Скажи хоть, что он пообещал взамен на «терапию»?

— Помнишь, я как-то ночью сидел с вами у костра? Один из старших офицеров спросил мой возраст и предложил кружку Огненной воды.

— Тебе серьёзно понравилось? — повеселела Мира.

Оророн смущённо кивнул.

— Я хотел выпить ещё, но Капитан позвал меня по имени с недвусмысленной интонацией.

— Запретил? Правильно. Огненную надо уметь пить.

— Я понял. От неё… стало хорошо. Мне даже показалось, что я на минутку стал цельным. Моя душа будто взлетела. Я посмотрел на звёзды и понял, что больше никогда таких не увижу. Все вместе они казались туманом, а по отдельности выглядели крохотными зёрнышками. Я хотел их запомнить. Всю ту ночь, — Оророн снова виновато улыбнулся. — Мне предложили четыре ящика Огненной воды, если я смогу излечить тебя. Но ты не думай, это не значит, что товарищи тебя продали.

— Глупости. Ни о чём таком не думаю, — отмахнулась Мира. — Давай. Начинай. И не говори бабуле про четыре ящика, иначе всем будет плохо!

— О, не сомневаюсь!

— Только пусть это будет хороший сон.

Оророн кивнул, его гетерохромные глаза мягко светились в полумраке. Когда он протянул руку и зажмурился, Мира ощутила, как начинает медленно погружаться в пучину неземного спокойствия. Всё вокруг стало расплываться, звуки приглушились, а тело стало невесомым, словно Миру подхватил тёплый поток воздуха.

Она вроде бы просто моргнула, но, открыв глаза, поняла, что в шатре уже одна. Вышла, привычно осмотрелась: вечера, что в Натлане, что в Снежной, ей нравились особенно — тихо, ничто не рябит в глазах. Смущало лишь то, что сослуживцы были чем-то сосредоточенно заняты.

— Лёш? — окликнула она молотобойца, но он, похоже, не услышал.

Первое, что бросилось в глаза Мире, когда она переступила порог большого шатра — это роскошно накрытый стол. На нём возвышалась целая гора жареного мяса, рядом красовались цыплята, политые медовым соусом, тушёные овощи, изысканные фруктовые и сырные блюда. А в самом центре стола стоял торт, от вида которого на лице Миры невольно появилась улыбка: он был выполнен в виде миниатюрной, но при этом внушительной, с позволения сказать, фигуры гидро фатуи.

— Что, не нравится? — хмуро бросил Серёжка.

— У «сержанта капусты» День Рождения? Разве сегодня?

— Сегодня, соня, — ответил он.

Не то чтобы Серёжка совсем не умел готовить, просто она справедливо считала, что его яства не каждый мог переварить без последствий. Порой ему требовалось чьё-нибудь чуткое руководство, чтобы их максимально избежать.

— Да… Наверное, забыла, — неожиданно для себя призналась Мира.

Праздник начался так же стихийно, как и продолжился. Она не успела понять, когда пришёл сержант и на правах именинника разрезал «себя», после чего положил на её тарелку фуражку — из шоколада и синих волчьих крюков.

«Музыкант» искренне обрадовался, глядя на свой кусок, и гордо заявил, что может умереть спокойно, зная, что у его «круглого синего товарища» есть мозги.

Сержант, будучи во хмелю, оценил эту шутку по достоинству: аккуратно взял своей грузной лапищей с торта печеньинку в форме пиро Глаза Бога, с садизмом откусил и с большим наслаждением прожевал. После чего поинтересовался у «Музыканта»: «Ну и кто ты без него?»

— Прошу прощения, — смеясь, сказала Мира, — мне нужно на свежий воздух.

Фатуи славились тем, что отмечали праздники с размахом, но почему-то за пределами шатра не оказалось ничего слышно.

«Я сплю?» — мелькнула мысль и тут же развеялась.

Земли Повелителей Ночного ветра укрывал густой белый туман. Близко шумели водопады кристально чистой водой.

Оророн говорил: ночью вода чёрная, а то, что находится во власти ночи, касаться руками не стоит.

Неподалёку ухали мудрые иктомизавры. Кто-то из них уговаривал детей спать, хлопая большими пушистыми крыльями бледно-голубого цвета, а кто-то дремал, стоя на камнях, или медитировал.

Миру тянуло всё дальше, вглубь тумана, который расступался перед ней и размывал путь назад. Она двигалась всё плавнее и осторожнее, ощущая, как неясный, но очень знакомый холод периодически обнимает её за плечи. С каждым шагом воздух становился плотнее, а звуки — тише, будто сама реальность растворялась в этой бледно-серой дымке.

— Что? — вдруг шёпотом произнесла она и остановилась, поражённо глядя на ровно очерченную тень.

Та была высокой, строгой… Мира сделала шаг вперёд, потом ещё один, не сводя с неё глаз. Туман вокруг сгущался, в то время как фигура становилась чётче. Чёрный плащ, золотые цепи, маска…

— Капитан… — обронила она, но голос её оказался таким тихим, что его сразу поглотила ночь.

Мира сделала ещё шаг, но тут холодной водой местного озера обожгло кожу, и она отвлеклась. А тень… Тень, которую она пыталась догнать, исчезла, будто её и не было.

Только тишина, только холод, только туман.

И оглушительная надежда, которая буквально погнала Миру назад, в лагерь. Она не ошиблась, она точно знала, кого видела.

* * *

Мира перестала сомневаться, оставив позади мысли о том, что всего лишь видела сон. Для неё он стал реальностью, в которой она готова была остаться навсегда.

— Мира? — игриво окликнул «Музыкант», держа в руке кружку с Огненной водой. — Скажешь тост?

Оророн уже покинул лагерь, когда они собрались отметить награждение за победу над Бездной в Натлане. Мира, вероятно, пришла в общий шатёр машинально, всё ещё находясь под впечатлением от своего счастливого сновидения.

Она сидела с товарищами за накрытым столом, но одного человека не хватало — командира.

Неделю назад Её Величество вручила Мире сразу две награды. Одна из них, посмертная, принадлежала Вадиму и теперь покоилась у монумента в Натлане.

Если бы их вручал Капитан… Если бы можно было собрать их все вместе и обменять на его жизнь…

По странному стечению обстоятельств на приёме у Её Величества не было тех изменников, которых побили Лёшка и «Музыкант». Последний едва не убил одного из них в ночь стычки, ограничившись ударом приклада по голове. Пьяная голова или трезвая — прощать оскорбления в адрес командира он не собирался.

— Прости. Кажется, я ходила во сне, — проговорила она, поднимая кружку, а затем с усмешкой добавила: — И ты знаешь причину!

— Клянусь честью Первого, не моя была идея!

— Смотри, отсохнет, — прищурилась Мира. — Если споите Оророна, я не буду вас прикрывать.

Над этим предупреждением все присутствующие коварно посмеялись:

— Чего там пить-то? В четырёх ящиках? Или ты думаешь, в этот раз, он с первого глотка упадёт? — подмигнул Лёшка, вызывая новый взрыв смеха.

Когда «Музыкант» достал гитару и принялся наигрывать знакомые мелодии, Мира снова задумалась, пролистывая ускользающие из памяти моменты сновидения. Те становились блёклыми, обрывочными, далёкими, похожими на гаснущие в небе звёзды перед рассветом.

Затем Мира вспомнила об отце. В детстве они с Вадимом однажды стащили его медали, пока он был в отъезде. За окнами бушевала пурга, мама крепко спала, и это подогревало чувство азарта «новоявленных воришек на доверии». Мира прикрепила себе на пиджачок орден: большой, яркий, блестящий… и тяжелый. Именно тяжесть она запомнила своим детским умом особенно остро: не ей его носить, с чужой груди сняла.

— Я видела милорда, — обронила Мира.

Она уже давно не удивлялась, насколько могла быть с сослуживцами открытой. И ценила то, каким цельным они всегда были механизмом: и в бою, и нет.

Мира могла не рассказывать ничего «четырем взрослым мужикам» про «терапию Оророна», но молчать и без конца переваривать эту информацию наедине с собой становилось всё сложнее и порождало ощущение неправильности.

— Как это было? — с искренним интересом спросил Серёжка.

Старший товарищ всегда умел находить к таким, как она, подход. При внушительных габаритах и грозном виде обладал, в буквальном смысле, замораживающим взглядом, поддернутым располагающей улыбкой. Это если ещё забыть о том, что от одного его «Frozen!»⁽¹⁾, брошенного на поле боя, кровь в жилах стыла не только у противника.

— Я его испугалась, — призналась Мира. — Точнее, даже не его, а того, что он сейчас придёт к нам, а мы весь лагерь разворотили, — неловкий смешок слетел с её губ. — Я побежала предупредить, но вы не поверили мне. Продолжили веселиться, а я ждала. Очень долго. Вы наверняка успели забыть про мой «бред».

— Почему же бред? — блеснул глазами агент.

— В общем, — вздохнула Мира, чуть потеплев, глядя на него, — в какой-то миг я отчётливо услышала шаги совсем рядом и шёпот плаща. Побежала встречать, а когда вернулась, вы стояли по стойке смирно, а сержант закрывал своей большой спиной гору грязной посуды.

Музыкант коротко рассмеялся в кулак.

— Дальше плохо помню. Только на уровне чувств. Никто из нас не решался заговорить с Капитано, потом «Музыкант» отчитался, что за время его отсутствия в Натлане не произошло ничего существенного. А потом я предложила ему поужинать, иначе неловкая пауза никогда бы не кончилась.

— Не отказался? — с улыбкой до ушей спросил молотобоец.

— Сам как думаешь? Сказал, что ему «как обычно», и мы почти всем составом потопали к печке. Серёжка грозился по такому случаю «как обычно» помножить на два, но услышал от тебя: «Не успел Милорд вернуться из Царства Ночи, а ты его уже хочешь обратно отправить?»

Серёжка густо покраснел и отвернулся.

— Снова накрыли стол, по привычке решили оставить одного, но он разрешил остаться. Не помню, о чём мы говорили, но помню его голос, и что старалась отвечать по форме. Должна была расслабиться, а вместо этого, как кол проглотила. Села напротив, будто на бочку с динамитом, дышать разучилась. Я… знала, что сплю и скоро проснусь.

Мира замолчала. Такая тишина ей нравилась. С лёгким привкусом опасности, ощущением незримого, но крепкого щита, и какой-то глубокой, никем ещё не разгаданной тайной, о которой не говорят даже знающие её.

— Как забавно всё вышло, — с виноватой улыбкой сказала она, опустив взгляд. — Я изо всех сил старалась держать себя в руках и не разглядывать его. Но всё равно наблюдала, пока он вдруг, не глядя, не бросил: «Отставить». Вы хором ответили: «Есть отставить», а я опоздала. Зато смеялись мы все вместе.

— Держу пари, это было милое взаимное смущение, — с хитрым блеском в глазах подмигнул «Музыкант», взбалтывая содержимое своей кружки.

Мира закусила нижнюю губу и уставилась в свою.

— Капитан… он, — она чуть нахмурилась, собираясь с мыслями, — выглядел иначе. Без маски. Смотрел так, словно вокруг было слишком светло для него. Я не знала его таким, и если бы не голос, не энергетика, то подумала бы, что мне дурят голову. Взгляд у него такой… пронзающий. Морозная синева Снежной в паре минут от глубокого мрака. Отточенные линии скул и подбородка, высокий лоб… Весь как из камня высеченный, но при этом живой. Как всегда во всём чёрном, только без цепей и вставок. Он делал вид, что его мало интересует моя реакция, но прекрасно её видел, даже улыбнулся уголками губ. Да, возможно, я вела себя немного беспардонно, но зато воочию увидела, как ему понравилось то, что мы наготовили.

— С многолетней голодухи всё сахар, — пробурчал молотобоец и сразу же поймал убийственный взгляд агента.

— Нет-нет, действительно было очень вкусно. Ты бы видел, как он глаза прикрывал! — запротестовала Мира, но тут же сделалась серьёзной. — Как вы думаете, когда он вернётся… не окажется ли, что он нас не помнит? Например, как я без маски выгляжу.

— Обязательно вернётся. И вспомнит, — уверенно сказал Серёжка.

— А если он не ожидает, что нам нужен, то это не наши проблемы, — отозвался Музыкант. — Когда начнёшь душить его заботой, я буду первым, кто на стрёме постоит.

— Звучит, как план, — повеселела Мира. — Я ему чуть не призналась во сне, что завидую его чёрным прядям по пояс. Я-то свои обрезала.

— Ничего, Серёжка вон с сержантом тоже не знаю, как живут. Едят не больше, чем он, а только вширь растут.

— Ой-ой, чего бы вы без нас тут все делали, хиляки, — проворчал Серёжка, демонстративно откусив хрящик от мясной кости.

— Оророн напомнил мне, — сказала Мира, предвкушая целую тираду, которая обычно заканчивалась непредсказуемо, — что маги цицинов теряют рассудок, когда лишаются опоры и смысла. Это не зависимость от отдельного человека, а проявление глубочайшего уважения. Помните, как Капитан велел товарищам следовать за Мавуикой? Те, кто не понял приказа, просто верили, что её слова — это его слова. Я действительно лишилась опоры, но теперь, мне кажется, снова обрела её. Проснулась с уверенностью, что Капитан никуда не уходил. И не перестану верить.

— Хороший сон, — с тонкой улыбкой сказал агент. — Придётся всё-таки проследить за мальчишкой.

Расписанные скалы упирались в небеса, густой туман стелился по земле. Ночь была тихой, лишь изредка нарушаемой шелестом листьев и далёким уханьем иктомизавров. Мира вслушивалась и чувствовала, как прохладный воздух снова обнимает её, так же напоминая о том, что она не одна. Даже в этой тишине, даже в этом тумане, она знала — Капитан где-то рядом. И однажды он вернётся. А пока… пока она будет ждать.

— Да… Хороший.

---

1) Замерзни!(англ.)

Вернуться к тексту