Виноваты будут двое (джен)

Гермиона сидела в библиотеке, склонившись над открытой книгой «Свет против Тьмы: теоретические основы вызова патронуса». Она снова и снова перечитывала одну строку, будто не веря в то, что там написано.

«Патронус формируется из самого счастливого воспоминания волшебника, наполненного светом, радостью и надеждой…»

Девочка сглотнула. Счастливое воспоминание. Счастливое… Она закрыла глаза, выдохнула и попробовала представить. Счастье. Некогда знакомое чувство, яркое, светлое. Как в ту пору, когда родители были рядом. Когда отец смеялся, подбрасывая её на руках, а мама улыбалась, глядя на них… Солнце за окном, запах домашней еды, старый альбом с фотографиями — всё это было окутано горечью. Любая радость растворялась в воспоминаниях об аварии, словах «всё будет хорошо» от чужих людей и в пронизывающем ощущении пустоты.

Это безнадёжно. Почему Снейп сказал ей это выучить? Разве он не понимал, что ничего хорошего в её жизни не осталось? Не понимал, что она и не заслуживает счастья?

Но когда она уже хотела всё бросить, вспомнился дементор, собственная беспомощность перед ним и ужас, пронизывающий всё тело. Нет, надо было хотя бы попробовать.

Гермиона выпрямилась, сделала глубокий вдох, отложила книгу в сторону, достала палочку.

— Экспекто Патронум, — сказала она негромко, но ничего не произошло.

Она посмотрела на палочку. Счастливые воспоминания. Ну же, Грейнджер. Она вновь закрыла глаза, попытавшись сконцентрироваться.

Первое, что вспомнилось, — Рождество дома, запах маминых пирогов, ёлка с золотистыми огоньками и папин смех, такой родной и тёплый… Горло тут же перехватило, грудь сдавило так, что она едва смогла вдохнуть. Нет. Нет, это воспоминание было разрушено смертью родителей.

Хорошо, что-то другое. Первый день в Хогвартсе, гордость от того, что наконец-то она нашла место, где её знания что-то значат, где она не просто «странная девочка с книгами», а талантливая волшебница… Но тут же вспомнила, как в первые дни никто не захотел с ней общаться, как одиноко она чувствовала себя тогда, впрочем, как и сейчас… Это тоже не годилось.

Следующее. Победа над троллем? Рядом были Гарри и Рон, её первые настоящие друзья, она тогда почувствовала, что больше не одна. Но теперь их дружба была под вопросом, она сама избегала мальчиков, по сути предавая их дружбу. Внутри будто что-то оборвалось. Она покачала головой, отбрасывая это воспоминание прочь.

Может, когда они победили Волан-де-Морта на первом курсе? Когда нашли философский камень? Или тот вечер, когда она зачитывалась книгами в Большом зале, чувствуя себя в своей стихии? Всё это когда-то приносило радость. Но теперь… Теперь каждое воспоминание было отравлено болью, одиночеством, тоской. Но Гермиона не сдавалась. Она продолжала перебирать воспоминания, пыталась выжать из них хотя бы каплю радости. Прошел час, прежде чем она, обессиленная, откинулась на спинку стула.

И тут память подбросила ей то, о чем она даже и не думала:

- Но ведь если не измельчать лаванду, а использовать целиком, сократится площадь реагирующей поверхности, что сведет на нет этот эффект, разве не так?

Она тогда сама сомневалась в своей догадке, но очень уж хотела ее проверить.

— Я ошиблась?

— Нет… Это возможно… Да, ещё нужно рассчитать граммовку, сверить температуры, опять-таки высчитать точное время…

Тогда профессор не просто сказал, что идея неплохая, нет, он пустился в подробнейшие объяснения о том, как эту гипотезу можно проверить и в чём могут возникнуть трудности. Он говорил с ней тогда почти как с равной. И с каждым его словом в груди поднималось тихое, уже забытое чувство: она действительно что-то может. Она не безнадежна. Она на верном пути.

Ещё одно:

— Порежете так же криво — можете вылить всё в раковину, — холодно замечает профессор, склонившись над котлом.

Она и сама понимала, что ошиблась, уже мысленно перебирая варианты, как это исправить. И уже собиралась с ещё большим старанием начать пилить червей посередине, когда профессор добавил:

— У флоббер-червей слизи больше всего в боковых сегментах. Если резать по центру с таким усердием, как у вас, — можно с тем же успехом выкинуть половину ингредиентов.

Нож в её руке дрогнул. Она перехватила его поудобнее и сделала новый надрез. Ровный. Точный. Показывая, что она поняла, она запомнила, он не зря дает ей советы.

— Так лучше, — коротко сказал он, не глядя.

Что это за воспоминания? Они не счастливые. Или… Она даже не осознавала, как сильно ждала этих едва заметных кивков, этих немногословных подтверждений её стараний. Они значили для нее больше, чем десятки похвал других преподавателей, ведь он никогда не хвалил просто так. Именно поэтому его одобрение возвращало ей утраченную уверенность в собственных силах. И в миг, когда она об этом подумала, с кончика её палочки сорвались серебряные искры. Гермиона замерла. Это сработало. Пусть искорки и исчезли мгновенно.

Она прижала палочку к груди и прошептала:

— Спасибо, профессор…

* * *

Гермиона прижалась спиной к стене, вжавшись в тень между двумя факелами. Сердце билось где-то в горле, дыхание было сбивчивым, но она старалась не издавать ни звука… Она слышала их голоса. Гарри, Рон. Где-то неподалёку. Как? Как они вновь смогли ее найти?

Еще несколько дней назад, чтобы спокойно заниматься экспериментами в одиночестве, ей достаточно было найти пустующий класс или тупиковый коридор, куда никто не заглядывал. Но за последние несколько дней всё изменилось. Стоило ей найти уединенное место, как через несколько минут эти двое каким-то чудом находили её. Гермиона сначала списывала это на случайность, потом на везение, но теперь… теперь она не сомневалась: у них появился какой-то способ.

Ее верные друзья понимали: с ней что-то не так. Понимали, что она отдаляется. Что носит в себе груз, с которым не справляется. И пытались помочь. Настойчиво, упрямо, по-своему неловко. Они не сдавались, даже несмотря на её холод, отстраненность, немногословность.

Ей было очень стыдно перед ними. Она чувствовала себя последним предателем всякий раз, когда убегала, лишь заслышав их шаги. Но она просто… не могла иначе. Не могла рассказать о родителях. О вине. О боли. О пустоте. Не могла снова слышать слова сочувствия, ловить взгляды, полные жалости. Они все равно бы ее не поняли.

Но сейчас они мешали. Не специально — просто своим присутствием. Своими напоминаниями о том, что было. О том, чего больше не будет. А ей нужно было идти вперёд. Работать. Думать. Искать. У неё осталась только одна цель. Только она придавала смысл ее жизни. Но единственным местом, где теперь она могла двигаться к ней, хоть и крохотными шажками, были отработки с профессором. Только там её оставляли в покое.

Голоса стихли. Гермиона осторожно выглянула из-за угла. Вроде бы никого. Если пройти через боковой коридор, можно будет добраться до кабинета зельеварения, а там уже, если повезёт, она найдёт место, где её не будут искать.

Она крепче прижала к груди тетрадку, в которой было всё, над чем она работала последние недели: расчёты, наблюдения, заметки по зельям и чарам. Это была не просто тетрадь — это было продолжение её самой. Всё, что у неё осталось.

Она уже сделала шаг вперёд, когда услышала смех.

— Смотрите-ка, кого к нам принесло, — голос Пэнси Паркинсон раздался совсем рядом.

Гермиона резко развернулась. Поздно. Позади, как две тени, возникли Крэбб и Гойл. Широкие, грузные, они без слов перегородили ей путь к отступлению.

— Какая встреча, — протянула Пэнси, делая шаг вперёд. — А мы как раз тебя вспоминали.

Гермиона сильнее сжала тетрадку. Сердце кольнуло неприятное предчувствие. Пэнси шла к ней не для милой беседы, а как хищник, приближающийся к добыче, которой некуда бежать.

— Ты, наверное, думаешь, что тебе всё сошло с рук, да? — продолжала слизеринка, медленно подходя ближе. — Но знаешь, я наблюдала. В тот вечер у тебя была отработка, все знали. Но из подземелий ты вышла куда позже, чем должна была. А Драко — как по волшебству — в тот же вечер оказался в больничном крыле. Уж не совпадение ли?

Гермиона вздрогнула. Она не ожидала, что кто-то, кроме неё и Малфоя, может знать о её причастности. А ведь она так и не рассказала профессору. Если он узнает про всё от Пэнси… В горле пересохло.

Пэнси ухмыльнулась.

— Что-то ты побледнела. Никак и правда чуточку виновата?

Палец слизеринки ткнулся ей в плечо. Гермиона непроизвольно отступила назад, но тут же наткнулась на стену.

— Знаешь, что интересно? — Пэнси склонила голову набок, будто в раздумьях. — Драко так и не рассказал, что с ним случилось. Мы спрашивали, а он молчал. Как и ты сейчас. Будто вы о чём-то договорились, — в голосе Пэнси уже слышалась неприкрытая обида.

Гермиона удивлённо уставилась на слизеринку. Нет. Никаких договоров не было. Они вообще с Драко не пересекались потом, он даже шантажировать её не пытался. А потом она поняла, почему: Драко молчал, потому что иначе все бы узнали, кто его отправил на больничную койку. Грязнокровка. Заклинанием уровня первокурсника. Унизительно. Он берег не её, а свою репутацию. Но Пэнси, видимо, этого не понимала.

— Или ты молчишь, потому что уже привыкла, да? — продолжала Пэнси с напускным сочувствием. — Родители, теперь Малфой… Люди вокруг тебя слишком часто страдают, кто следующий на очереди?

Гермиона замерла. Слова Пэнси били в самую суть. Эти фразы были ей знакомы. Не потому что она их уже слышала — потому что сама повторяла их себе сотни раз.

— Ну же, Грейнджер, скажи что-нибудь. Или ты молчишь, потому что знаешь, что я права?

А дальше всё произошло слишком быстро. Рывок. Тетрадка вылетела из рук. Гермиона потянулась за ней, но резкий толчок Крэбба сбил её с ног. Она упала на пол, ударившись о камень. Но не поднялась. Не стала сопротивляться. Даже когда кулаки обрушились на плечо, бок, живот. Даже когда в колене что-то хрустнуло, и боль пронзила тело от кончиков пальцев до макушки. Она сжалась, закрывая голову руками.

Она заслужила это.

Если бы не она — Малфой не пострадал бы. Если бы не она — родители были бы живы. Если бы не она…

Удар. Еще один. Словно подтверждение.

Рядом Гермиона заметила раскрывшуюся тетрадь, попыталась дотянуться, но её дёрнули за ворот мантии и снова швырнули на камни. Ударилась спиной, захрипела, в лёгких не осталось воздуха. Несколько мгновений мир плыл перед глазами. И вдруг — знакомый голос разрезал воздух:

— Немедленно прекратить!

Резкий, холодный, властный.

Гермиона вздрогнула, вскинула голову — и на долю секунды, в полумраке, в этом строгом силуэте, она узнала его. Папа?

Так же как когда-то, в детстве, он встал между ней и обидчиками. Без вопросов, без колебаний. Просто одним словом заставил отступить.

Нет. Не может быть. Это не он. Воспоминание, затмившее реальность, рассыпалось, оставив после себя пустоту.

Гермиона подползла к тетрадке и крепко прижала ее к себе, словно хотела защитить часть себя, не дать отнять хотя бы это.

Она дрожала не только от боли. От усталости. От злости на себя. От того, как глупо было на мгновение подумать, что перед ней — отец.

Папы не было.

Осталась лишь боль.

* * *

Северус Снейп не любил задерживаться в коридорах Хогвартса без особой необходимости — особенно по вечерам. Шум, беспорядок, болтовня, шныряющие туда-сюда студенты. Но сегодня всё складывалось не по плану.

Сначала ему пришлось выдворять Поттера и Уизли из подземелий. Те, конечно, принялись неуклюже оправдываться — якобы потеряли что-то и вообще ничего плохого не замышляли. Как обычно. У Северуса даже не было желания вникать. Он коротко бросил: «Вон», — и те, к его удивлению, подчинились без возражений. Уходили, оглядываясь по сторонам, будто искали что-то… или кого-то.

Неужели Грейнджер? И она тут в такое время? Что-то неприятно кольнуло в груди. И он направился дальше по коридору — привычным маршрутом, по которому сам не раз заставал студентов во время проделок. Но сегодня тут было тихо, даже слишком. Снейп свернул за угол и услышал:

— Ну же, Грейнджер, скажи что-нибудь. Или ты молчишь, потому что знаешь, что я права?

Он не сразу понял, почему от этих слов у него по спине прошёл холодок. Не от звука, нет. От их значения. Потому что он уже слышал нечто подобное. Когда-то давно. Но тогда слова принадлежали другому человеку.

Он ускорил шаг. И за очередным поворотом увидел знакомую сцену, даже слишком знакомую — до тошноты. Только на этот раз не он был жертвой издевательств.

Грейнджер лежала на каменном полу, почти свернувшись клубком, у стены. Мантия была разорвана — на рукаве виднелась дыра, в нее проглядывала ссадина на локте, на ноге — размазанные бурые разводы. Щека распухла, в уголке губы запеклась кровь. Она не двигалась, только слабо дышала, едва заметно. А вокруг нее стояли трое.

Он узнал их. Это были слизеринцы. Его факультет. Его ученики. И то, что он видел перед собой, было не шалостью. Не самозащитой. Это было целенаправленное нападение. Втроем на одного. И ведь ни на одном из них не было видимых повреждений. Грейнджер не защищалась. Они это видели, но все равно продолжали.

Он испытал отвращение. К ним — к каждому. К тем, за кого он отвечал. К тем, кто был «его» в глазах всей школы. И к себе — он позволил им стать такими. Он сам стал похож на тех учителей, что отводили глаза, когда Поттер и Блэк прилюдно его оскорбляли. На тех, кто говорил: «Дети просто подрались, бывает», — пока он вытирал кровь с лица. Он, Северус Снейп, стал таким же. Он думал, что защищает. А на деле — потакал. И называл это справедливостью.

Он выдохнул, возвращая себе самообладание. Сейчас всё было иначе. Он уже не тот растерянный мальчишка, надеющийся, что кто-то вмешается. Сейчас уже он был тем, кто может остановить. Он шагнул вперёд — и его голос прорезал тишину, как лезвие ножа:

— Немедленно прекратить!

Пэнси вздрогнула. Гойл рефлекторно отступил на шаг. Грейнджер шевельнулась, едва-едва, попыталась вскинуть голову. Снейп сделал ещё один шаг — и встал между ней и нападавшими. Встал, не задумываясь. Как тот взрослый, которого он когда-то ждал, но так и не дождался.

— Профессор… — пробормотала Пэнси, быстро беря себя в руки. — Мы просто…

— Просто что?

В темноте подземелья его фигура казалась еще выше, а голос еще тише.

— Самоутверждались на той, кто даже ответить не может. Неужели всё, чему я вас учил, свелось к этому?

Крэбб с Гойлом отвели глаза. Но Паркинсон всё ещё стояла прямо, не опуская взгляда.

— Она заслужила, — выплюнула слизеринка.

Снейп медленно выдохнул. Они все так говорили: «Ты сам виноват», «Ты заслужил», «Не был бы таким мерзким — никто бы не трогал».

Он смотрел на Паркинсон так долго, что та, наконец, дрогнула.

— Пятьдесят баллов со Слизерина, — произнес он наконец, холодно, почти отрешенно. — С каждого.

Паркинсон вспыхнула, рот её приоткрылся, словно она хотела возразить, но, встретившись с его взглядом, передумала.

— И месяц отработок. С Филчем. Каждый вечер, включая выходные. Без опозданий. Если подобное повторится, я поставлю вопрос о вашем исключении.

Пэнси побледнела, Крэбб с Гойлом переглянулись, будто только сейчас поняли, что произошло. Они откровенно не ожидали, что всё обернётся именно так. Снейп это знал — потому что слишком часто они уходили безнаказанными. Потому что слишком долго он закрывал на всё глаза. Но не на это. Не сегодня. Он холодно посмотрел на студентов, отступивших к стене, и указал в сторону выхода.

— Убирайтесь.

Троица молча развернулась и поспешно удалилась прочь, стараясь не встречаться с ним взглядом. Снейп на мгновение прикрыл глаза. Руки чуть дрожали, в груди было тяжело — словно он только что закончил длинный, изматывающий бой. Было странное ощущение — опустошения и облегчения одновременно. Но вместе с ним пришло и понимание: он поступил правильно. Возможно, впервые за очень долгое время — по-настоящему правильно.

Снейп повернулся к Грейнджер. Та не смотрела на него, лишь дрожащими пальцами прижимала к себе какую-то тетрадь. Мадам Помфри в школе не было, как и более компетентного медика, чем он, из оставшихся в школе, поэтому он отлеветировал девочку в свои апартаменты. Собственная гостиная встретила их полумраком и тишиной. Запах старых книг, полы из тёмного дерева, строгая мебель, аккуратные стопки фолиантов. Всё только самое необходимое. Он разжёг камин, осторожно опустил девочку на диван.

А дальше всё привычно: стабилизирующее заклинание, мазь от ушибов, обезболивающее, бинты. Пульс ровный. Реакция на зелье есть. Он действовал молча. Не утешал. Не спрашивал, как она себя чувствует. Просто делал то, что нужно. Быстро, точно. Как и всегда. Он хотел, чтобы это было просто очередной задачей. Как варка зелья. Как составление расписания. Что-то, что можно выполнить и забыть. Но не получалось.

Одна мысль не давала ему покоя: всякий раз, когда взгляд падал на ее бледное, истощённое лицо, разбитые губы, невольно вспоминалось собственное отражение в зеркале в эти же годы. Те же нисходящие с лица ссадины. Те же тени под глазами. Вот только он всегда давал отпор. Кулаками, словами, заклинаниями. Даже если он всегда проигрывал. Он никогда не позволял Поттеру и Блэку думать, что сломлен. А она… Она просто стояла. Приняла каждый удар, не попытавшись даже ответить. Почему?

Вопрос вырвался прежде, чем он успел себя остановить:

— Почему вы не защищались?

Он не ждал ответа. Просто сказал вслух то, что не мог выбросить из головы. Но она ответила. Тихо. Не сразу. Отвела взгляд и прошептала:

— Я заслужила.

Снейп замер. Ему потребовалась несколько секунд, чтобы осознать, что он действительно это услышал.

— Простите? — сухо переспросил он, не понимая, почему девчонка сказала подобное.

— Я… я виновата, — произнесла она чуть громче, всё так же не глядя на него. — То, что они сделали… это потому что… ну, я…

Она запнулась. Было видно, что слова давались ей тяжело. Казалось, она боролась сама с собой — говорить или нет.

— Я… это из-за меня Малфой отправился в лазарет. Тогда. В этом виновата я. Не кто-то другой.

Снейп приподнял бровь. Абсурд. Она? Мужчина откинулся чуть назад, разглядывая худую фигурку перед собой. Малфой был выше, крупнее, сильнее. Она просто физически не могла причинить подобного ущерба без магии, а следов чар обнаружено не было.

— Вы? Мисс Грейнджер, если вы хотите убедить меня, что сумели нанести столь серьезные повреждения Малфою, то я вынужден напомнить, что у вас едва хватит сил сдвинуть котёл без магии.

Внутренне он испытал нечто вроде мрачного удовлетворения от неоспоримости собственного аргумента. Теперь девчонка наконец прекратит эту нелепую игру и назовет настоящего виновника, а в том, что она его знает, он уже не сомневался. Но вместо ожидаемого признания, она резко качнула головой и возразила:

— Нет. Я не толкала его. Не била. Не так. Он… Он сказал про родителей. Что они… сами виноваты. Что…

Она внезапно осеклась. Было очевидно, что девочка коснулась чего-то болезненного, глубоко личного — настолько, что напряжение невольно передалось и ему. Он уже собирался поторопить её, потребовав перейти ближе к сути, но не успел — она заговорила снова, и в голосе уже явственно проступали нотки отчаяния.

— Я не думала… Просто на автомате…

Девочка вновь ненадолго замолчала, словно собираясь с мыслями.

— Вингардиум Левиоса, — наконец закончила она почти шепотом.

Снейп нахмурился. Она сейчас серьезно? Бытовыми чарами? Теми, что изучают первокурсники? Он слышал пару не вызывающих доверия слухов о том, как опытные авроры действительно применяли их в бою, но как способ отвлечь противника, а не нанести увечья.

Видя его недоверие, девочка начала путанно пояснять:

— Я… тренировалась. С ним. Всю ту неделю. Пробовала менять… скорость. Чтобы… чтобы понять, как оно работает. И когда он… это сказал… — Она замолчала, сглотнула.

— Я просто… применила его. Не задумываясь. По привычке.

Она замолчала, всё так же отводя глаза в сторону, продолжая теребить рукав мантии. А он впервые за долгое время не знал, что и сказать. Он не всё понял из ее объяснения, но был уверен — то, что она сказала, правда. Так не лгут.

А в таком случае она заслуживала строгого наказания. Однако что-то его останавливало. Ее поведение разительно отличалось от того, что он привык видеть у студентов-нарушителей. Она не оправдывалась. Не пыталась выставить себя в лучшем свете. Не искала способ уйти от ответственности. Просто призналась. Не ради снисхождения — иначе не могла. Грейнджер уже приговорила себя. И пришла не на исповедь — а на казнь.

Северус очень хорошо знал это чувство, когда вина становится единственным голосом в голове. Когда ты сам для себя — судья и палач. Когда никто не может наказать тебя строже, чем ты сам. Да и, к собственному раздражению, он отчетливо понимал, что поступил бы так же. Без сомнений и колебаний. И вряд ли бы остановился на заклинание левитации. Он поступил бы гораздо хуже, если бы кто-то посмел оскорбить память тех, кого он потерял. И вряд ли бы потом сожалел.

Он медленно выдохнул, заставляя себя вернуться к реальности и прекратить эти бессмысленные сравнения. То, что он понимал её, вовсе не означало, что ему следовало это поощрять.

— Ваш поступок был безрассудным, мисс Грейнджер, — наконец сухо произнес он, возвращая голосу привычную отстранённость. — И последствия могли быть намного хуже.

Снейп замолчал. Несколько секунд просто смотрел на неё, подбирая слова. Что-то привычное, жёсткое и колкое уже вертелось на языке. Но почему-то именно сейчас, глядя на её бледное лицо и дрожащие пальцы, он не смог заставить себя выдать очередную язвительную реплику. Вместо этого он чуть поджал губы и произнёс:

— Впредь хотя бы попытайтесь думать перед тем, как действовать. Уверяю вас, Грейнджер, самобичевание ещё никому не добавляло благоразумия.

Он видел, как она подняла взгляд, удивлённый и растерянный, явно не ожидая услышать подобное. Но он ничего не добавил, наоборот — отвернулся, отошёл от дивана, начав аккуратно расставлять зелья, промывать флаконы, убирать мази по местам. Его работа на этом была закончена. Но выбросить из головы её слова, взгляд, это нелепое признание никак не получалось. Нахмурившись, он поставил на место последнюю склянку и повернулся проверить, как там Грейнджер.

Девчонка спала. Даже, скорее, не спала — отключилась. Словно признание стало последней каплей для и без того измотанного организма, и стоило ситуации хоть немного проясниться, как силы окончательно её покинули. Пальцы, до этого крепко сжимавшие потрёпанную тетрадь, ослабли, и та выскользнула из рук и теперь одиноко лежала на полу у дивана — раскрытая, с чуть смятыми страницами.

Он нагнулся — просто чтобы поднять. Но взгляд зацепился за строчку: «Книга отлеветирована с привычной скоростью». Вчитался — это была запись об одном из экспериментов, о которых упоминала Грейнджер. С каждым прочитанным словом его прежние смутные догадки всё чётче складывались в целостную картину того, что произошло у них с Малфоем в тот вечер. Чтобы их подтвердить, он продолжил читать — и сам не заметил, как увлёкся.

Страницы были исписаны плотно, с многочисленными пометками на полях, с подчёркиваниями и исправлениями. Местами чернила оказались размазаны — очевидно, она торопилась, опасаясь упустить мысль или важную деталь. Отдельные записи выглядели слегка хаотично, как будто наносились на бумагу в момент внезапного озарения.

Чем дальше он читал, тем чаще замедлялся, невольно останавливаясь на некоторых страницах. Отдельные гипотезы были до того неожиданны и необычны, что он даже перечитывал их дважды, мысленно отмечая их оригинальность. Он привык к её чрезмерной старательности, к докладам, в которых она упрямо превышала заданный объём вдвое, а то и втрое. Но здесь он видел нечто другое — самостоятельный поиск, попытки выйти за рамки привычного и известного, жажду понять и открыть что-то новое, своё.

Перелистывая страницу за страницей, он постепенно осознавал, насколько сильно Грейнджер изменилась. Если бы он не знал, чья перед ним тетрадь — ни за что бы не поверил, что эти записи принадлежат ей. Почерк оставался прежним, но за строчками теперь стояло что-то большее, чем просто усердие прилежной ученицы. Это были размышления человека, для которого знание стало чем-то значительно более важным, чем оценка в конце года. Кого-то, кто был готов идти до конца, до границы собственных возможностей, чтобы найти ответ. Он не мог припомнить, когда в последний раз видел подобное в ком-то из студентов.

Перелистнув очередную страницу, он наткнулся на смутно знакомую фразу, перечитал, несколько секунд хмурился, пытаясь вспомнить, откуда он знает эти слова, пока внезапно не осознал, что фраза эта принадлежала ему самому. Сердце вдруг пропустило удар. Короткая, резкая реплика, брошенная мимоходом на одной из отработок, сейчас смотрела на него с листа ее тетради, аккуратно записанная и дважды подчеркнутая.

Снейп невольно замер, всматриваясь в слова. Под знакомой фразой шли мелкие заметки, стрелки, ведущие к различным гипотезам, варианты решений и новые вопросы. Конечно, он уже давно заметил, как внимательно она его слушает. Как жадно ловит каждое слово, будто боясь пропустить нечто важное. Но сейчас, держа в руках её записи, он впервые понял, что всё это было всерьёз.

Обычно его слова вызывали у людей раздражение, страх, неприязнь. Он сам к этому приучил — и других, и себя. Ему этого было достаточно. Чувства окружающих его не заботили, их отношение не волновало. Он давно не стремился быть понятым, принятым, вызывать симпатию или вдохновлять. Если его фразы и записывались, то исключительно для подготовки к экзаменам — быстро, механически, почти бездумно, чтобы выучить и забыть сразу после сдачи. Но здесь их не только записали — над ними размышляли, их анализировали, возвращались к ним снова и снова. Каждой его фразе здесь придавалось значение, какого он сам в них никогда не вкладывал. И он внезапно осознал, что оказался не готов к такому восприятию своих собственных слов. Совершенно не готов.

А ведь эта была не единственная его фраза. С каждой следующей страницей его собственные реплики попадались всё чаще, брошенные мимоходом, часто раздраженно, иногда даже не задумывавшиеся как ответы или объяснение. Они все были здесь, аккуратно записаны, разобраны до мелочей.

И с каждой новой строчкой он всё отчётливее вспоминал себя прежнего. В памяти невольно всплыли собственные учебники: потрёпанные страницы, исписанные торопливым, кривоватым почерком на полях. Его старые заметки — догадки, теории, гипотезы, вопросы, которые он не решался озвучивать вслух, потому что заранее знал — его не услышат. А если услышат — высмеют или отвернутся. Тогда у него не было никого.

И теперь, держа её тетрадь, он понял, что сам невольно стал для неё тем человеком, которого ему самому когда-то так отчаянно не хватало. Он? Из всех преподавателей? Он невольно усмехнулся, горько, почти беззвучно. Почему не Минерва, что всегда была готова уделить внимание любому гриффиндорцу? Почему не Флитвик с его доброжелательной улыбкой и вечным терпением?

Но она пришла именно к нему. Тому, кто не скрывал своего раздражения, кто обрывал вопросы на полуслове. Тому, чьи слова обычно вызывали лишь горечь и обиду. И вопреки всему она снова и снова возвращалась с новыми вопросами, терпеливо выслушивала краткие, порой язвительные ответы, будто за ними скрывалось нечто поистине важное и ценное.

Это осознание странным образом задело его. Непривычное чувство, которое не вписывалось в его привычную картину мира и вызывало желание немедленно отмахнуться от него. Но вместо этого он просто стоял, погруженный в мысли, всё ещё аккуратно держа её тетрадь. И лишь потрескивание дров в камине напоминало о течении времени.

Лёгкий стон нарушил тишину. Он оторвался от изучения тетрадки. Грейнджер металась на диване, ее руки сжались в кулаки, лоб покрылся испариной, губы шевелились, но слов было практически не разобрать:

— Нет… пожалуйста… я… не хотела…

Снейп нахмурился, несколько мгновений смотрел на нее, раздумывая, стоит ли вмешиваться. Девчонка тихо всхлипнула во сне, вновь напряглась, будто ждала удара.

Он вздохнул, положил тетрадь на стол и шагнул ближе.

— Грейнджер, — негромко позвал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно и бесстрастно.

Девочка не отреагировала. Он повторил чуть громче:

— Грейнджер, проснитесь.

Она дёрнулась и резко открыла глаза, несколько секунд смотрела сквозь него, явно не понимая, где находится и кто перед ней. Потом взгляд сфокусировался, остановился на его лице, и Снейп ясно заметил, как растерянность в её глазах стремительно сменяется пониманием и стыдом. Щёки девчонки медленно покрылись неровными пятнами румянца, она отвела взгляд в сторону и поспешно приподнялась на локтях. Снейп рефлекторно шагнул ближе, готовый остановить её, если понадобится, но Гермиона сама медленно села, болезненно поморщившись.

— Простите, — тихо произнесла она, не поднимая глаз.

Он нахмурился.

— За что?

Она неопределенно повела плечом. Он немного подождал, но иного ответа не последовало. А настаивать он и не стал — догадывался, о чём могла думать девчонка, и не собирался заставлять её говорить об этом вслух. Он отвернулся и уже собирался вызвать домового эльфа, чтобы тот сопроводил её обратно в башню Гриффиндора, когда её негромкий голос остановил его:

— Профессор…

Голос звучал сдавленно, словно она заставляла себя говорить через силу, но при этом в нём чувствовалась странная решимость, не позволявшая просто проигнорировать слова. Он с лёгким удивлением вновь перевёл взгляд на неё.

— Можно… Можно мне приходить к вам после уроков? Не только на отработки.

Бровь Снейпа медленно приподнялась в немом вопросе.

— С какой целью?

Она помедлила, пальцы нервно сжались на краю мантии. Снейп видел, что для неё эта просьба была почему-то отчаянным шагом, и внутренне уже напрягся. Но наконец девчонка собралась с духом, посмотрела прямо на него и, торопясь, видимо, пока не пропала решимость, ответила:

— Я могла бы… помогать вам. С зельями. С ингредиентами. С чем угодно.

Снейп застыл, чуть сузив глаза, пристально вглядываясь в её лицо. Он мог отказать. Должен был отказать. Но перед глазами предательски вспыхнули образы — девочка, свернувшаяся на холодном каменном полу, закрывающая голову руками в бесполезной попытке защититься. Тетрадь, которую она прижимала к себе. А в ней — его слова, аккуратно записанные, подчеркнутые, разобранные.

Он вдруг ясно понял, что уже стал для неё тем самым взрослым, в котором когда-то отчаянно нуждался сам. Не хотел этого — но стал, вопреки собственным действиям и намерениям. И теперь обратного пути уже не было: отвернуться от неё, оттолкнуть означало сделать ровно то, что когда-то сделали с ним. Сделать ровно то, за что он когда-то презирал своих учителей. Сделать ровно то, чего себе не простил бы никогда.

Эта новая ответственность навалилась на плечи непрошеной тяжестью — словно на и без того измученные плечи добавили ещё один тяжёлый груз, от которого невозможно было избавиться простым движением.

Да и работы действительно было много: начались тренировки по квиддичу, а с ними участились травмы и, соответственно, запросы на зелья в медицинское крыло. К тому же полнолуние скоро.

Мужчина устало выдохнул и чуть заметно кивнул:

— Хорошо, мисс Грейнджер. Думаю, мы найдём вам занятие. Буду ждать вас завтра здесь же.

На несколько долгих секунд она замерла, не шевелясь. Девочка явно готовилась услышать отказ, и его слова дошли до неё не сразу. Её взгляд медленно поднялся, удивлённо и недоверчиво остановившись на его лице, будто она боялась, что ослышалась.

— Правда? — произнесла она тихо, голос едва заметно дрогнул. — Вы… Вы серьёзно, профессор?

Он слегка приподнял бровь, внимательно разглядывая её реакцию, и коротко кивнул, подтверждая сказанное.

И в следующий миг её напряжённое лицо расслабилось. На нём отразилось такое глубокое облегчение, будто Снейп только что вытащил её на поверхность из ледяной воды, в которую она медленно погружалась, уже не веря, что кто-то заметит и протянет руку.

— Спасибо, профессор, — почти прошептала она, и в этих простых словах было столько искренности и благодарности, что Снейп невольно отвёл взгляд.

Он молча подошёл к шкафу с зельями, достал небольшой флакон и вернулся к дивану, протягивая ей зелье:

— Выпьете это. Зелье без сновидений. Полагаю, сегодня оно вам пригодится.

Гермиона послушно приняла флакон, крепко сжимая его, будто боясь случайно уронить. Снейп, не говоря больше ни слова, коротко щёлкнул пальцами, призывая домашнего эльфа. Тот мгновенно появился рядом, внимательно глядя на профессора и ожидая указаний.

— Перенеси мисс Грейнджер в гриффиндорскую башню, — распорядился мужчина, едва взглянув на него.

Девочка осторожно поднялась с дивана, взяв со стола потрёпанную тетрадь и прижав к себе флакон с зельем. Уже собираясь коснуться руки эльфа, она на мгновение замерла, словно хотела что-то добавить, но передумала, только коротко благодарно кивнув профессору, и в следующее мгновение исчезла вместе с эльфом.

Снейп ещё секунду смотрел на место, где она только что стояла, а затем, раздражённо покачав головой, пробормотал:

— Поздравляю, Северус. Мало тебе было Поттера. Теперь у тебя есть персональная головная боль, добровольно допущенная в твою же лабораторию.