Я не Поттер! Часть 2 | Магия освобождает (джен)

Том

Том сидел в старом шезлонге на крыше замка, глядя на тонкую полоску света на горизонте. Здесь когда-то рядом с ним сидел Гарри, смеялся, говорил о глупостях, о завтрашнем дне, который теперь никому из них был не нужен. Более того, маг теперь плохо понимал, не мог вспомнить, зачем ему нужны были все прошлые дни. Иногда он задерживал дыхание, пытаясь поймать в себе счастье оттого, что мечты исполнены, а мир магии уже и забыл, что значит «грязная кровь». Во вновь ожившем сердце кроме необъяснимой тоски не было… ничего.

Он ждал здесь рассвета каждую ночь, но не как знака надежды — скорее, как напоминания, что время движется вперед, что оно когда-нибудь унесет с собой эту боль. Новый день убеждал его в обратном — он победил, спас мир, уничтожил врагов, но сам превратился в бесполезную тень.

Сила его только росла — теперь он мог выжечь полмира одним заклинанием, а разозлившись — сровнять с землёй горы. Вот только даже догадаться не мог, с чего бы ему вытворять подобные глупости. Он больше не нуждался в демонстрации могущества. Как будто истинная тьма обрела покой в нём — и оттого стала даже опаснее.

Вернувшись спустя годы, вместо триумфа он нашел только могилу. Мерида ушла слишком рано, и время, которое он провёл в отрыве от жизни, обернулось для него вечной потерей. Он мечтал увидеть её взрослой, услышать голос, дотронуться до мягких солнечных волос, заглянуть в глаза… пока ещё верил словам Гарри, пообещавшего, что она вот-вот придёт. Но плита с её именем разрушила не только эту веру — она похоронила последние его надежды и желания, оставив лишь тишину. После чего маг решил уйти, как когда-то ушел Серафим, и не оглядываться.

Мешало понимание, что после себя он оставит новую кровавую войну, и новые надгробия красивых и любимых заполонят кладбища не одной только Англии.

Сторон больше не существовало — магический мир успел измениться до неузнаваемости. В нем помнили о грязнокровках только престарелые волшебники, с чьих рук выбить палочки мог даже ветер. Да пару организаций, которые по-хорошему уже можно было официально объявить оппозицией, вручить всем удостоверения, назначить приемные часы и успокоиться. Не будь Гарри с ними настолько суров, не разжигай он этот огонь ради стабильности, и те бы уже давно распустились.

Победа темных была абсолютной, безграничной и неоспоримой — стала нормой. А его друг о ней лишь напоминал, закручивая и без того до упора закрученный вентиль, уничтожая на корню любые сомнения в силе системы. Молодое поколение уже не делило людей на светлых и темных, не задавало лишних вопросов. Мир был един и дружен, пугающе спокоен в своей темноте. А любое нарушение этого спокойствия превращалось в удобный повод для демонстрации силы — и заодно в напоминание, что власть по-прежнему принадлежит тем, кто умеет убивать быстро, без жалости.

Борьба стала иной — за власть, за сферы влияния, за контроль над источниками магии, потоки золота. Армия Стражей, созданная как щит, слишком быстро обрела форму оружия, и с каждым годом всё труднее было удерживать её от того, чтобы она не склонилась к другому хозяину — министерским филиалам, где то и дело вскрывались заговоры. Эти филиалы приходилось пронизывать своими магами, следить, вмешиваться, держать сложный баланс. А чтобы тех самых «своих» всегда хватало, система должна была работать без перебоев — как точный, хрупкий механизм, где ни одна стрелка не имела права замедлиться, ни одна шестерёнка не могла заскрипеть. Остановка означала распад, что хорошо понимал Гарри, будучи отличным стратегом.

Один судья в Визенгамоте, сочувствующий не тем, или один Страж, подбивающий на бунт — этот тот камень с горы, за которым может последовать камнепад.

Они не мечтали вернуть старые порядки или отстоять забытые права грязнокровок — на кону стояли другие вещи. Одни добивались более мягких условий для союзников среди чиновников, другие — равноправия в разделе территорий, отнятых у маглов. Но суть оставалась прежней: любая попытка пошевелиться в этой системе привлекала внимание, обнажала уязвимость, и начинала разъедать её изнутри.

Это напряжение, похожее на надутый воздушный шарик, он хотел сначала ослабить, чтобы не взорвалось, а уже затем развернуться и хлопнуть дверью. Том даже не задумывался, кого оставит вместо себя, где найдет того, кто сможет балансировать между двумя мирами и интересами всех слоев их темного общества, построенного на контроле и страхе. Он устал настолько, что временами смотрел в зеркало и не узнавал собственное отражение. Этот человек — кто он теперь? Для чего живёт? Кому нужен?

Пообещав Броуди, что уйдет не скоро — он сам себя обманул, ведь на самом деле хотел сбежать ежедневно. Мир, который он создал, уже давно не нуждался в нем, как и он сам — в этом мире.

Крестражи, убийства, первая война, вторая война, враги и фанаты — всё это осело, как пепел, в глубине памяти. Вспыхивали только обрывки — тело его первой, почти случайной жертвы в Хогвартсе, с которой он любил говорить и при её жизни, и уже после смерти. Труп отца, с грохотом упавший на пол, и рука бабки, потянувшаяся к уже мертвому сыну. Обряд, проведенный в обществе свечей, потухших от ледяного ветра в закрытом помещении. Метки, горящие над домами, в которых уже некому было бояться. Побег с соратниками из школы после своего возрождения, когда ветер бил в лицо и обещал прекрасное будущее, обманув все надежды. Он помнил жуткую предсмертную гримасу Рудольфуса и реки крови из его тела, а также счастливую улыбку мертвого Гарри.

Том помнил радость от собственных побед, боль неудач, горечь бесконечных потерь — но когда пытался вспомнить, ради чего всё это было, смысл ускользал.

В смысл верили те, кто не верил в жизнь без борьбы, да Кайл, готовый совершить чудо, о котором даже его милорду было довольно сложно помыслить.

Глупые и наивные, они верили, что самый сильный маг на планете мог не знать, что творится в их головах. Он не испытывал страха, не испытывал раздражения — только понимание и принятие. Их мотивы были для него прозрачны, как вода, и он не собирался мешать магам быть самими собой.

Узнав, насколько любовь некроманта к брату сильна, насколько решительна душа в покалеченном теле, Том на мгновение замер за своим столом в восхищении. Силы, которые Гарри отдал, взращивая себе смену, породили воистину что-то невероятное.

Спустя мгновение маг понял, что живой друг в этом мире сможет только кричать от боли или же найдет себе нового главного врага — и решительно отказал настырной девчонке, хорошо понимая, что они и без него предпримут попытку.

Время Гарри, его кровавая эпоха, где чистая кровь ценилась выше жизни, давно ушло, оставив после себя лишь могилы. Он исполнил всё, что было предначертано — мир больше не трещал по швам, магия обрела равновесие, слабые ушли, а сильные остались. Вселенная была ему благодарна, но мертвецу не нужно спасибо.

Все схемы, выстроенные ради этого будущего, разрушила дочь, чья привязанность к отцу жила даже за пределами жизни. Она жалела измученную душу Гарри, который принял своё место у берегов огненной реки, как справедливый приговор. Он верил, что достоин страдания, но чертовка не согласилась. Погибнув, она всё равно добилась своего — заставила бывшего однокурсника передать Кайлу тайну капли крови, запертой в её палочке.

Затем Мерида исчезла, не оставив следа. Личность её растворилась во времени, а душа ушла в иную жизнь, к другим родителям. Рыжеволосая красавица больше никогда не вернется — она осталась только в их памяти.

Он пытался наблюдать за её мытарствами в другом мире, не упустить ничего важного. А когда понял, что не осталось ни шанса, то сел на пол в углу и замолчал, позволив пустоте заполнить себя до краёв. С этим уходом закончилась и его собственная жизнь, и пора было начинать следующую, но изорванная в клочья душа просто не понимала, как это сделать.

Кайл решился на ложь — ту единственную, в которую смог бы поверить тот, кто давно распрощался с иллюзиями. Он хотел убедить брата, что его живая кровь, впитавшая боль и любовь, способна вернуть дочь. Это была жестокая и безжалостная уловка, лишённая даже тени надежды. Даже не растворись она в пространстве — такой план всё равно был обречён. Гарри — сильнейший дух, закалённый вечностью, а Мерида — простая девчонка. Но убитые горем родители редко трезво оценивают реальность. Том знал, что должен вмешаться, но в какой-то момент передумал. Кто он такой, чтобы встревать в дела провидения?

Месяц назад он получил донесение от Иллайджи — среди Пожирателей нашёлся тот, кто больше не следовал интересам системы. Бумага была датирована прошлым днём. Том, почти на бегу, схватил чёрную куртку и с удивлением осознал, что спешит вовсе не для того, чтобы устранить предателя — он спешит, чтобы спасти. В глубине души его даже терзал страх — а вдруг он уже опоздал?

Понимая, насколько он сейчас — уже не он, маг не отдавал распоряжений, а буквально прокрался по подземным коридорам Трибунала, скрытый магией, и опустился на колени перед Скорпиусом, ожидая худшего.

Однако сердце билось, и Том медленно провел ладонью по изломанной спине мужчины, измученного до полусмерти.

— Ребенок… Ты просто глупый ребенок, — тихо, почти ласково произнес он. — Повторяешь путь отца? Смелый…

Малфой был в сознании, хоть боль затуманивала разум. Он видел его, и в глазах застыл немой вопрос, страх — он считал, что удостоился чести умереть от руки милорда, но в корне ошибся.

— Вот так бывает, да… Победил всех, а себе проиграл, — задумчиво проговорил Том. — Идти можешь?

Он не мог совершенно, но это было неважно — маг транспортировал его сам, аппарировав в какую-то лесополосу, и уже знал, кого ему выдернуть из пространства. Серафим возвращался со встречи старых друзей, где улыбался и обнимался, подтверждая свою лояльность системе.

Долохов, к удивлению Тома, сориентировался быстро.

— Вы изменились, — сказал он негромко, принимая окровавленную жертву. — Перевернули страницу?

— Самая страшная война — не с миром, а с собой… — тихо отозвался маг.

— Значит, устали, — произнёс тот с пониманием. — Что теперь? Исчезнете?

Том смотрел на него пристально, почти беззастенчиво, словно видел впервые. Серафим давно уже не был юнцом — крепкий, опытный, но всё ещё хранивший ту лёгкость в движениях и взгляде, что делала его моложе своих лет. Они оба любили одну женщину, но он никогда не воспринимал свою привязанность так, как Долохов. Она была для него чем-то иным — светлым тихим чувством, не требующим обладания.

Он не стал отвечать, только задал встречный вопрос:

— Судя по нервному бегству Антонина в свои апартаменты, дочь уже дома?

— Ага, все счастливы и довольны, что ещё надо… — вздохнул Долохов, и в голосе проскользнуло раздражение.

— Кроме тебя?

Мужчина на миг застыл, будто мысленно коснулся чего-то, о чём не хотел говорить вслух, и опустил взгляд.

— Не претендую.

Том кивнул, не настаивая.

— Боюсь, счастье других тоже не слишком надёжно…

Он передал предупреждение о слежке у дома Броуди, объяснил, что не станет поднимать руку на своих магов — и приказал Серафиму молчать. Тот кивнул, хорошо понимая важность такого молчания.

Зло, познавшее усталость, ближе к свету, чем добро, никогда не знавшее сомнений. Но свету незачем знать, что у него есть конкурент. Том позволил открыть источник информации только Броуди.

Серафим не удивился — он слишком давно жил между двумя мирами, чтобы растеряться от таких откровений.

Всё же, что-то бывший возлюбленный Мериды попытался от него скрыть, но не смог.

Том уловил это движение души и, когда маг уже собирался аппарировать, перехватил его за руку.

— Милорд? — удивлённо спросил Серафим, опуская взгляд на запястье, охваченное ледяными пальцами.

— Ты практиковался? — с интересом поинтересовался Том.

Он почувствовал магию — не чужую, но и не вполне родную. Сложную, со вкусом темноты, не похожую на ту, которую он привык ощущать в рядовых магах.

— Люблю практику, не теорию, — сухо отозвался Долохов.

Том чуть улыбнулся — легко, рассеянно, как человек, привыкший замечать мелочи.

— Мне уже много лет приходится колдовать, чтобы не слышать чужие мысли, а не наоборот, дорогой друг… Скажи, тебе не хватает Гарри? Не успел попрощаться? Хочешь помочь Кайлу?

Скорпиус захрипел, и Серафим безмолвно лишил его слуха.

— Он многое забрал… но дал ещё больше, — тихо сказал он. — Этот маг не заслужил просто исчезнуть.

— Договаривай, — попросил Том, чуть склонив голову.

— Исчезнуть… тогда, когда жизнь больше не требует от него жертв.

Том закрыл глаза и медленно кивнул. Истина, даже высказанная чужими устами, отзывалась в нём, словно собственная.

— Просто его роль… совсем иная, Серафим.

— Можно написать любую роль, — невозмутимо заметил Долохов. — Думаю, вы скоро сами это поймёте.

Он закусил губу, услышав мысленный вопрос Серафима.

— Помешаю ли я Кайлу? — повторил Том, словно взвешивая его.

Маг отвёл взгляд в сторону, будто пытаясь найти ответ где-то за границей этого разговора. Ветер играл прядями его волос, напоминая о далёких временах, когда все вопросы казались проще, а решения — однозначными. Тогда он бы уничтожил любого, кто попытался оспорить его порядок, но теперь…

— Гарри ушёл добровольно, Серафим, — тихо произнёс Том после долгой паузы. — Он не держался за жизнь, как мы. Это было его решение, и я…

Он замолчал, вздохнул, словно почувствовал, как трудно даются эти слова.

— Я не имею права с ним спорить.

Долохов молчал, вслушиваясь в его голос.

— Но вы всё равно надеетесь, что Кайл справится? — наконец спросил он.

Том неопределенно покачал головой.

— Я надеюсь, что некромант знает, что делает. Проклятие — это чудо, которое не удалось…

Том поднял глаза к небу, которое постепенно темнело, утягивая за собой последние лучи уходящего дня.

— Поспеши, Серафим, — маг опустил взгляд на Скорпиуса. — Боль его невыносима, до сердца достает.

Тот кивнул, горько усмехнувшись.

— Ваша тоже, милорд…

Оставшись один в компании завывающего теплого ветра, маг почувствовал сожаление. Люби она этого парня, всё могло сложиться иначе. Знай Гарри, как важно было его дочери любить именно этого мальчишку, он разорвал бы судьбу в клочья, но не дал им расстаться. Иногда сердце ведёт нас по правильному пути, но в тени незаслуженно остаётся тот, кто был ближе всех — не выбранный, не любимый, но по-настоящему нужный...

* * *

Тёмное кладбище дышало сыростью и смертью. Ветер стонал в кронах деревьев, взъерошивая капюшоны магов, окруживших открытый гроб. Чёрные мантии почти сливались с тенью, и лишь редкие всполохи лунного света выхватывали напряжённые лица. Где-то в вышине хрипло перекликалось вороньё, предчувствуя то, чего ещё не случилось.

Из тумана появлялись всё новые фигуры, тихо вступая в круг, но ближе всех к полугнилому гробу стояла она — хрупкая, чёрноволосая, с тонкими пальцами, сжимающими стеклянный сосуд. Её глаза неотрывно следили за зияющими глазницами мертвеца, ожидая того, что казалось невозможным — вдоха спустя десятилетия небытия.

Том пробил их защиту и наблюдал за обрядом издали, прячась в тени дерева. Высокий силуэт сливался с мраком, но он видел всё. В эти мгновения в одиночестве своего подземелья умер Кайл, отмучившись куда дольше отпущенного срока, но не узнав не то что любви, а даже жизни без боли. Сейчас братья вели разговор за границами этого мира, и тот из них, кто умер раньше, точно не обрадовался новой компании. Каким бы Гарри ни был, о его усилиях по удержанию брата на этом свете среди магов ходили легенды.

Внезапно Цинния вздрогнула, будто увидев движение. Её рука поднялась, переворачивая сосуд, и капля крови упала на прах. Все подняли палочки и зашептали заклинание, но палочка в её пальцах задрожала, прежде чем она заговорила. Видимо, дочь взяла на себя слишком много и не вынесла давления магии.

В этот момент в круг вступил красивый светловолосый мужчина в тяжёлом плаще. Он шагнул вперёд, и магия мгновенно подчинилась ему. Том был рад увидеть Серафима, давно покинувшего их мир, но оставшегося его неотъемлемой частью. Мягким, но уверенным движением он отстранил девушку, взяв на себя последний, самый важный шаг. Цинния не сопротивлялась — её взгляд затуманился, дыхание сбилось, и она споткнулась, после чего под руки её подхватили Тодеус и Гилберт.

Заклинание было произнесено, и мир вокруг сжался, будто затаил дыхание вместе со всеми. В гробу уже не было праха — лишь тело в истлевшей одежде, слишком тихое, недвижимое, но еще пару мгновений и… вздох. Грудь слабо приподнялась, а лёгкие наполнились воздухом.

Том застыл, цепляясь взглядом за ожившего. Там, внизу, лежал в гробу и стонал его самый близкий друг, но в то же время — чужой. Каким он стал теперь? Что принесёт этот миг — рассвет или войну? Том не знал — он только надеялся, что боль, наполнявшая Гарри до краёв, породит человека, а не пустую оболочку, слепленную из страданий.

* * *

Он бился о этот мир, как птица в тесном ящике — о все его углы и острые грани, — но отвлечься от мыслей о Гарри, спрятанном вне поля его зрения, было почти невозможно. Просто он был везде — в каждом отрезке его жизни, кроме самых ранних. Мысли о нём не спрашивали разрешения, чтобы прийти.

Убегая от него, Том путешествовал от одной точки памяти к другой, побывав даже в своем старом приюте. Здание пострадало от бомбёжек во время войны, но его давно восстановили, и теперь там находился отель. Скрипучие кованые ворота из чугунных прутьев по-прежнему украшали это тоскливое строение и всё так же скрипели от малейшего дуновения ветра — когда дети появлялись в нем и когда навсегда исчезали, теряясь в мутных и грязных водоворотах судьбы.

Вздрогнув от очередного протяжного скрипа, он передернул плечами от плохих воспоминаний о голодном детстве, где даже картофель был редким счастьем, и поспешил уйти.

Однажды он уже возвращался сюда, еще мальчишкой, и его с радостью встретили двое друзей — Джастин и Кларк. Один из них впоследствии убьет другого, а ему останется только горевать за двумя. Том помнил, как часть его души рассказывала эту историю еще несмышленому Гарри, устроившему изыскания в своей собственной в поисках чего-то хорошего. Тогда зеленые глаза юного друга расширились от удивления, в них мелькнуло глубокое сочувствие, понимание… Но сам ребенок так и не осознал, что хорошее не нужно искать — оно уже есть, в самой жизни, в каждом мгновении. Надо просто позволить ему быть, а они с ним — всегда запрещали.

Какая нелегкая занесла его в Годрикову Впадину — он себе не мог объяснить, как ни пытался. Том растерянно постоял у могилы Поттеров, но так и не понял, зачем пришел. Наверное, потому что их смерть и привела его к моменту, где он сейчас — бессмысленно аппарирует, не находя себе места от тоски и тревоги.

Пророчество сбылось до последней буквы — ребенок одолел его в младенчестве, а набравшись сил — не дал исчезнуть, вернул к жизни, построил империю. Гораздо легче было бы просто вырастить малыша своим, не испытывая предсказание на собственной шкуре, как последний дурак, но…

Том неодобрительно покосился на имя Джеймса Поттера на надгробии и вздохнул.

Уже развернувшись и собираясь куда-нибудь еще, маг остановился и медленно повернул голову. Он убил их, когда обоим был двадцать один год…

С необъяснимой осторожностью маг вновь подошел к могиле, немного подумал и положил поверх надгробия букетик из колокольчиков.

— Только не бойся, Лили, — тихо сказал он. — Это не от меня… Внучка твоя их очень любила, в волосы заплетала. Знаешь, а я ведь могу… всё! А вот её уберечь так и не смог…

Могилу его матери уничтожила война — маленький клаптик земли с дощатой табличкой и номером, который он часто посещал еще совсем маленьким, сбегая туда из приюта просто поплакать, исчез уже очень давно. Кости Меропы, как и останки других «неважных» людей, перемолола строительная техника, и он со всеми своими умениями оказался бессилен найти хотя бы одну. На месте бывшего кладбища для малоимущих сейчас высился магловский жилой квартал, где дома своими шпилями доставали небес.

Череда могил в его жизни была бесконечной — словно тянулась за ним тяжёлым шлейфом. Он мог бы посещать кладбища без передышки, вспоминая былое день за днём, год за годом — надгробий хватило бы не на одну жизнь. Поэтому он решил не начинать этот скорбный путь, к тому же не понимая, зачем ему это всё вообще нужно и что он творит?

Вскоре он оказался у родового имения Блэков — когда-то величественного, трёхэтажного поместья, стоявшего на самом краю океана. Теперь от него остались только выбеленные временем доски да покосившийся забор с облупившейся табличкой: «Объект культурного наследия. Охраняется государством».

Здесь он впервые познакомился с юной и стеснительной Беллой, пригласив её на вальс под носом у отца, чуть было не испепелившего наглого ухажера взглядом. Она порхала в легком батистовом платье цвета слоновой кости и не отрывала от него влюблённого взгляда. Вскоре между ними вспыхнет короткий роман, закончившийся ничем, если не считать таким её глубокую преданность, и девушка выйдет замуж за того, кого ей предложит суровый родитель. Азкабан вытравит из неё и остроумие, и остатки прежней себя… но не преданность. Этому — даже он не мог дать объяснения.

Она умерла почти от тоски, когда поняла, кого Гарри вернул в тело её внука. Как будто предчувствовала ту медленно надвигающуюся волну пустоты, что теперь захлёстывала и его — заставляя стоять среди руин в попытке ощутить в прожитых годах хоть какой-нибудь смысл.

Том по-настоящему любил жизнь, каждый свой день. Он ценил её — несмотря на всё, что пережил, несмотря на всё, что причинил, и не собирался из неё уходить. Поэтому прекратил копаться в своем кровавом прошлом, прощаясь с ним, и решил подумать о будущем.

Система имела большой запас юных и не знающих жалости, о её будущем он не беспокоился. Регулус, вовремя оторванный от младшего Крама, и тот не вызывал беспокойства. Парень обязательно вырастит и скажет своё слово наперекор тем другим, если захочет, а может просто попробует стать счастливым.

Последнее, конечно, будет абсолютно невыполнимо, если оковы разума, наложенные его отцом, когда-нибудь упадут. Вспомнить свою прошлую жизнь он не должен был ни при каких обстоятельствах, и Том пообещал себе, что где бы ни оказался в ближайшие годы — он всё равно будет следить за мальчишкой. Воспоминания способны не только усмирять душу, но и будить ненависть, а второго себя в его лице Том видеть совсем не хотел.

На похоронах Кайла, где рыдания не мог заглушить даже августовский гром, а Цинния дважды потеряла сознание, маг нашел глазами Серафима, но не сразу понял, что видит перед собой. Опечаленный, тот стоял рядом с отцом, а между ними, держа обоих за руки стояла… Эмилия.

Каким-то чудом они нащупали ту связующую нить, которая помогла им стать хотя бы издали похожими на семью. Нить эта была живой, трогательной, хрупкой — и оттого особенно красивой. Том невольно засмотрелся на девочку. Она словно почувствовала его внимание — подняла глаза, ещё мокрые от слёз, встретилась с ним взглядом. А он… смутился и отвернулся.

Том слышал, что один раз родной отец привел внучку к деду, и в тот же день она с ними спустилась к некроманту в подземелье, застав незадолго до смерти, чтобы извиниться за что-то. Они с ним разговаривали очень долго, словно это был не простой визит вежливости. Видимо та беседа оставила след в её ранимой душе и сейчас Эмилия искренне плакала. Впрочем, больше он с ней в замке не появлялся и точно не собирался делать это в дальнейшем. Маг продолжал дело Броуди и старался ограждать дочь от темноты, хотя большого смысла в этом уже не было, учитывая черноту личности самого Серафима.

Положив черные розы на гроб Кайла, он украдкой взглянул на Долоховых. К троице подошли Тодеус и Гровер, и было очевидно, что оба для Серафима близкие знакомые, а вовсе не воспоминание прошлого. Не говоря уже об остальных, с которыми мужчина обнимался и жал руки еще с полчаса, если не больше. Жизненный опыт подсказывал магу, что эти отчаянные прятки от тьмы, то есть от себя самого, редко заканчиваются удачей.

Броуди имел больше шансов, и маг надеялся, что в скором времени Эмилия вернется к нему. Гарри когда-то не смог отпустить дочь, и его белокурой внучке он такой судьбы не желал. Серафим, пока что, повелевал тьмой, своими несовершенствами, вспышками ярости, от которых в Хогвартсе содрогался не только декан с директором, но даже призраки. Как долго он сможет держаться? Рано или поздно любая плотина даёт трещину…

Целлер был явно незнаком со скрытой, страшной стороной Серафима, а может в нем было слишком много света — настолько, что он не хотел замечать угрозы. В любом случае Том именно там, на погосте, почувствовал желание убедиться, что дочь Мериды в безопасности и живет свою обычную детскую жизнь.

Уходила девчонка в компании отца и его близких друзей — Фреда, Гилберта, Роззи. Она шла рядом и с интересом слушала их разговор, внимая каждому слову. Трэверс время от времени наклонялся к ней и задавал какие-то вопросы, положив руку на плечо — не как к чужому ребёнку, а как к своей. Передумай Серафим жить с маглами, приведи он Эмилию в замок — она легко вольется в его «семью», как когда-то влилась её мать…

* * *

Проследить за Серафимом оказалось куда труднее, чем он предполагал, и встретив настолько искусную магию, маг был приятно удивлен. Убедиться, что Эмилию не найдёт никто — ни враги, ни даже друзья, — уже само по себе было поводом для облегчения. Достаточно с девчонки и отца, чьё желание кромсать и резать плоть пугало даже её мать.

Сложно было понять, какого черта Броуди вообще передал дочь ему, ведь имел запасной дом. Но горец был, по сути, абсолютно незнакомым человеком, чья душа — потемки. Он ни разу даже мыслей его не прочел, просто возможности не подвернулось, что уж говорить о мотивах такого противоречивого поступка.

Абсолютно невидимый Том вошел в дом, подивившись странному строению и чахлому кусту роз посреди пустого двора. В тоже мгновение маг непроизвольно вздрогнул от внутреннего несогласия, когда увидел мага, развалившегося в кресле с книгой в одной руке и сигаретой в другой. По всей видимости души, что у Целлера, что у Серафима — были покрыты действительно густым слоем тумана, иначе он никогда не встретил бы здесь ни Эмилию, ни Гровера Крама.

Многие ошибались на его счет, считая чем-то вроде баловня судьбы. Обаятельный и улыбчивый, этот парень был непроглядным внутри. Том ценил таких, в другое время предоставил бы ему кресло по правую руку от себя, но он не зря первым делом отменил занятия Регулуса с этим магом. Даже в Гарри, несмотря на всю его темноту и упрямство, можно было откопать больше света, чем в Гровере.

Родительские навыки Тодеуса оказались настолько никчемными, что тот решил не утруждать себя воспитанием отпрыска, а просто создал свою копию, просто куда более страшную. Том, прожив непозволительно долго, уже понимал, что черного и белого не существует, а люто ненавидеть и нежно любить могут все, но Серафиму что, шальная Авада в голову прилетела?!

Тем временем, Эмилия, в коротком джинсовом комбинезоне, бегала перед креслом, театрально заламывая руки и что-то громко декламировала:

Все прощайте.

Бог весть, когда мы встретимся опять...

Меня пронизывает легкий холод

И ужас останавливает кровь.

Я позову их. Мне без них тоскливо.

Кормилица! Нет, здесь ей дела нет.

Одна должна сыграть я эту сцену.

Где склянка?

Что…

На последнем слове она запнулась, а Гровер, выпустив струю дыма и сверившись с книгой в руке, подсказал без лишнего пафоса:

Что, если не подействует питье?

Эмилия устало вздохнула, смахнула со лба пряди и, стараясь держаться трагической интонации, продолжила:

Что, если не подействует питье?

Тогда я, значит, выйду завтра замуж?

Нет! Вот защита. Рядом ляг, кинжал!

Что, если это яд? Ведь для монаха…

— Забыла.

Парень нахмурился и, скрывая усмешку, торжественно продекламировал:

Грозит разоблаченьем этот брак.

А если я умру, то не узнают,

Что он со мной Ромео обвенчал.

С дивана раздался глухой стон:

— Мерлин меня побери… Когда она уже умрёт, а?

— Скорпи! — девчонка возмутилась. — Тебе совсем не жаль Джульетту?

— Мне жаль себя и тебя, — возразил мужчина и чуть приподнял голову. — Ты зубришь третий час... Используй магию, я не расскажу Серафиму!

— Обманывать нельзя — магия под запретом!

— Именно, Скорпиус, — кивнул Крам, с трудом сдерживая смех. — Уважай чужое старание, силу воли, честность…

— Подхалим. Тебе самому это всё не надоело?

— Неа, — ухмыльнулся Гровер. — В случае чего смогу дублером поработать…

Эмилия не уловила разницы между дублером и суфлёром, как и юмора, поэтому степенно кивнула:

— Спасибо, Гровер.

Малфой опять что-то застонал и прикрыл глаза рукой, отгораживаясь от этого дикого мира.

— Хочешь, помогу подняться? — вдруг вполне серьёзно предложил Крам, обернувшись к дивану.

— Обниматься с тобой я не собираюсь. Оставлять вас вдвоём — тоже.

По всей видимости Серафим запретил любую магию, и самостоятельно подняться в комнату Малфой не мог. Одна нога его выглядела гораздо тоньше другой и была как-то странно вывернута, да и вторая не внушала доверия. Черные Стражи не прикасаются руками, но их чары куда страшнее, и никто не знал точно, сколько времени потребуется на восстановление… если оно вообще возможно.

Очередной взгляд на Гровера заставил его в задумчивости покачать головой — новоявленный дублёр был знатоком в области пыток совсем не поэзией, а силы его успели принести много горя. Том всё хорошо понимал — и абсурдность своих мыслей, и ценность парня для его же системы, и что он не имеет никакого права попрекать его, только благодарить за верность и службу.

Тем не менее видеть его почти другом Эмилии было как-то… неправильно. Если уж на то пошло, зачем тогда прятать девочку в этом странном, неуютном доме? Проще сразу в замок за его стол!

— Ну не хочешь обниматься — тогда хотя бы слушай спокойно! — сказал Гровер, с лёгким раздражением снова заглядывая в книгу. — Сначала?

Эмилия кивнула, раскинула руки, тряхнула кудрями и сорвалась почти на визг:

Все прощайте.

Бог весть, когда мы встретимся опять...

Меня пронизывает легкий холод

И ужас останавливает кровь…

Гровер сделал вид, что поперхнулся дымом. Потом — что потрясён её актёрским даром, а уже через секунду перестал что-либо изображать и просто расхохотался, выронив книгу. Том, хотя и держался сдержаннее, тоже улыбнулся, сраженный наповал этим… кхм… мастерством. Радовало только, что тот, кто настолько фальшивит, зачитывая поэму, и в жизни лжец не слишком хороший.

— Да ну тебя… — пробормотала девчонка, неловко улыбаясь и опуская глаза. — Может, мне правда лучше отказаться?

— Ты записывалась, чтобы сразу же сдаться? — подбодрил её Гровер. — Всё получится. Ты умница!

Он встал и уверенно положил ей руки на плечи, игнорируя тяжёлый, полный негодования вздох с дивана.

— Ну вот и что ты мне сделаешь, Малфой? — резонно поинтересовался Крам. — В последний раз спрашиваю — помочь тебе, нет?

Ответить тот не успел — в широкие стеклянные двери задней части дома забарабанила… гигантская белка. Она виляла почти двухметровым пушистым хвостом и выглядела дружелюбно. Чего нельзя было сказать о том, кто носил этот ужасно толстый и жаркий костюм. В отверстие на морде выглядывало чье-то пунцовое и злое лицо.

— Ой, я же двери закрыла! — ахнула Эмилия и вскочила с места.

Белка ввалилась внутрь, громко выругалась, тут же извинилась, шлёпнулась на пол и вытянула одну лапу вверх.

Эмилия потянула за неё, освободив кого-то от одной части этого облачения, и все остальные растворились в пространстве. На полу остался лежать, и явно не спешил подыматься, молодой мужчина чуть старше Гровера.

— Дай… — прохрипел он и протянул к девчонке уже не лапу, а руку.

Она метнулась к столику с графином и подала ему воды. Он выпил до дна, отдал стакан — и снова завалился на пол, наслаждаясь прохладой.

— Алан, живой? — осторожно поинтересовался Скорпиус.

— Какой же Серафим… гад, — с чувством выдал тот.

— Полегче, — строго сказала Эмилия, вставая над ним.

Мужчина, явно магл, заискивающе ей улыбнулся.

— Пресмыкающиеся бывают прекрасными, но это не о твоем родителе, Эми…

Девчонка отмахнулась и вернулась к Гроверу.

— Что, не разрешил без костюмов? — уточнил Малфой.

— Пять часов на солнцепеке!

— А объект?

— Тоже тот еще гад. Под кондиционером в кафе сидел. Всё время! Хоть бы простыл, что ли…

Скорпиус, судя по всему, решил его успокоить.

— Ну, зато быстро — на самолете два раза в день не налетаешься.

— На самолете? За какие деньги? Я бы в офисе возле кулера весь день просидел! — проворчал Алан.

Усмехнувшись, Малфой предпочел промолчать. Серафим явно эксплуатировал этого магла, закидывая его в нужные ему места с помощью аппарации. Алан, пробурчав ещё пару фраз о вопиющем пренебрежении условиями труда детективов, двинулся к выходу.

Возле двери он обернулся и бросил Гроверу:

— Табачный дым вредит женскому здоровью. С утра тут пыхтишь… Ты здесь надолго?

Тот, закатив глаза, потушил сигарету в пепельнице.

— А ты как думаешь? — отозвался Крам и еле заметно подмигнул.

Магл покачал головой каким-то своим мыслям и ушел, расстроившись окончательно.

В это время раздался пронзительный писк, и Эмилия встрепенулась:

— Лазанья! — она снова сорвалась с места, но уже помчалась на кухню.

За ней, кроме Тома, никто не пошел.

Ловко вытащив из духовки большой противень с аппетитным блюдом, она довольно на него уставилась — как будто перед ней был не обед, а диплом с отличием. После чего поставила на огонь чайник, но, наклоняясь над плитой, так неудачно подалась вперёд, что чуть не подпалила себе волосы. Том еле успел перехватить тяжёлую прядь и резко отступил назад.

Она замерла, нахмурилась, метнула быстрый взгляд в сторону плиты, но, заметив колышущуюся занавеску у открытого окна, успокоилась — ветер виноват, конечно.

— Обед готов! — радостно крикнула девочка, вытаскивая тарелки из шкафа.

Из гостиной послышались голоса.

— Ты хочешь остаться голодным? — удивлённо спрашивал Гровер. — Это ты предатель, напомню, а не я! Вставай давай!

— Голодным! — упрямствовал Малфой.

— Ну нет заморыша, опаздывает! Эмилию позвать, чтоб взрослого на себе притащила?

В парне что-то было — уверенность его была притягательной, улыбки ироничными, а в глазах горел огонек. Как только сюда донеслись его слова — лица Эмилии коснулась нежная, мечтательная улыбка… Она моментально сменилась самой обычной, когда Гровер всё-таки привел на кухню нарочито недовольного Скорпиуса и усадил на высокий табурет у столешницы.

Дочь Серафима влюбилась, и просто ждала, когда время и возраст помогут ей понять свои чувства. Том сложил руки на груди и крепко задумался. Грусть от того, что жизнь никогда не идет так, как ей следовало бы, колола сердце иголкой.

Сколько усилий было приложено, чтобы скрыть Эмилию от кровавой системы? Сколько слез было пролито Гарри, у которого вместе с внучкой забрали часть души дочери? Сколько бессонных ночей провел Броуди, беспокоясь о её конспирации в школе? Всё для того, чтобы она влюбилась в безжалостного Пожирателя, который и сам ломает ноги не хуже, чем переломали Скорпиусу?

Он вдруг понял, что не будет ничему мешать, а убедившись, что всё хорошо — просто уйдет. Вероятно, Серафим прав, позволяя Гроверу быть здесь. Сопротивляясь судьбе изо всех сил — ты её смешишь, и она начинает с тобой жестоко шутить…

— Ммм… как вкусно, Эмилия! — пробормотал Гровер, уплетая лазанью за обе щеки.

Скорпиус тем временем закашлялся, размахивая руками так, будто собирался взлететь.

— Ладно! — ухмыльнулся парень, подвигая ему бутылку с напитком. — Я ж сама доброта! Верно я говорю, Эмилия?

— Ага, — рассеянно кивнула она, только усевшись с тарелкой. — Скорпиус, что-то не так?

Тот выпил всё залпом, хрипло выдохнул:

— Ты паприку использовала?

— Ну да… — удивлённо заморгала она.

— Это чили.

Гровер прыснул от смеха и заглянул девчонке прямо в глаза:

— А я люблю остренькое. Удобно, правда? Можно будет и не задумываться, паприка, чили…

— Чего? — пробормотала она, не понимая взрослых намеков на брак.

Парень, конечно, работал только на Малфоя, и точно был любителем подразнить других. Но когда она вскочила и подбежала к мужчине, уже с водой, вдруг перестал улыбаться, словно дождь смыл с него легкомысленность, как акварельную краску. Ушла ухмылка, во взгляде потух озорной огонек. Осталась только сосредоточенность и что-то... почти трепетное.

Он любовался девчонкой, поражаясь сам себе, и волновали его собственные чувства, а вовсе не чили. Гровер тоже не понимал, куда его несёт, и ему тоже надо было дать время.

Панда появилась в проеме кухни внезапно и сделала шаг вперед. Увидев её, Крам вскочил со стула с хищной улыбкой и схватился за палочку.

— Заморыш вернулся! — возопил он с неожиданной радостью. — Сейчас я тебе помогу… Ну куда же ты так спешишь, красавица? Подожди!

Панда кинулась наутек, явно понимая лучше Тома, что сейчас произойдет и наученная горьким опытом.

Гровер догнал жертву в два счета и повалил на пол, усевшись верхом.

— Как же я хочу пощекотать тебе пузико! Можно?

Толстый поролоновый костюм спасал жертву от щекотки, и парень использовал палочку, наплевав на ограничения хозяина дома. Изнутри панды тут же послышался то ли хриплый смех, то ли рычание. Через секунду оба — панда и парень — катались по полу.

— А попка? Какая круглая попка, Барти!

— Не трогай, скотина…

Том не знал, какими путями судьба занесла сюда младшего Крауча… но, судя по всему, не по прямой.

— Гровер! Слезь с него немедленно! — скомандовала Эмилия, спеша на выручку поролоновому другу.

На помощь костюму, внутри которого уже булькали от смеха, девчонка рванула решительно. Потянула парня за шиворот, но только усугубила ситуацию — тот поймал её в объятия и, потеряв равновесие, она упала прямо на него. Крам начал щекотать уже её живот, и при этом просто светился от счастья.

— Гровер! Нет! — хохотала Эмилия, отбиваясь руками и ногами, но тщетно.

Эта эпическая куча тел на полу фонтанировала жизнью, уже давно ему незнакомой, и сдерживаемый смех сменился тихой грустью. Том уничтожал не просто магов, он выжигал поколения, но не жалел ни о чем, кроме того, что уже никогда не почувствует себя вправе так… жить.

Барти освободился сам, кое-как скинув голову, и костюм исчез, явив миру довольно измождённого мужчину с хрупкой фигурой, красивыми миндалевидными глазами и улыбкой — уставшей, но искренней.

Он вытер пот со лба и, тяжело дыша, прошептал:

— Ах ты малолетняя дрянь… второй раз попадаюсь…

— А ты не попадайся! — посоветовал Гровер, всё еще лежа на полу. — Ты своё пузико видел? Это ж соблазн!

На груди у него всё ещё покоились ноги Эмилии, которая никак не могла отдышаться. После слов про соблазн они с Краучем вновь истерически расхохотались, а Крам улыбнулся простой человеческой улыбкой, очень далекой от своих вечных ухмылок.

Оставив их переживать этот момент счастья, он тихо двинулся в сторону кухни. Там, всё так же один, сидел Скорпиус. Он не ел, не двигался, не улыбался — только смотрел в пустой стакан, будто пытался рассмотреть в нём что-то важное.

Сняв с себя невидимость, он дотронулся до его плеча и со вздохом сел на соседний табурет.

— Вы… нет… — выдохнул мужчина, испугавшись, и обернулся в сторону голосов в гостиной.

— Не видели, — успокоил его Том. — У них всё хорошо.

Мужчина сглотнул и отвел взгляд.

— А у моего… отца?

— Драко знает только, что ты пропал. Грешит на Броуди. Ты научился притворяться еще подростком, но отец всегда знал... Он почти спокоен.

— То, что меня схватили…

— Побег стал позором для системы безопасности. Тодеус оба события держит в тайне. Моё одобрение он получил.

Скорпиус опустил локти на стол и закрыл лицо руками. Его голос дрожал, словно в нём застряла вся боль прошлых лет.

— Зачем вы… меня… для чего?

— Мир не стал проще, а я не стал лучше, Скорпиус, — ответил Том, подбрасывая палочку в руках. — Просто в тот момент так было правильно. Будем надеяться, что завтра всё не изменится…

Малфой отнял руки от изможденного лица, уже тронутого годами, и посмотрел на него почти бесцветными глазами отца. Они все продолжались в детях, за редким исключением, но Том никогда не хотел видеть своего продолжения, потому что не верил в него. Жизнь в нем менялась, но сам он оставался тем, кем был — тенью, шагнувшей слишком далеко, чтобы оставить после себя что-то живое.

Том излечил ногу Малфоя, хотя тот едва не сломал вторую — палочка, направленная на него самим Темным Лордом, по мнению мужчины, могла лишь убивать. Это знание сидело в нем, впитанное с молоком матери. Дернувшись от страха, он опрокинулся вместе со стулом, тяжело рухнув на пол. Пары секунд хватило, чтобы совершить задуманное, и когда на грохот в кухню залетел Гровер, ожидая увидеть что-то нехорошее, Скорпиус уже поднимался с пола самостоятельно, а великий маг уходил из этого странного дома прочь.

Том понял — вечности будет мало, чтобы страх перед ним исчез, но ему этого и не надо. Он не ждал понимания, не искал прощения, не стремился к искуплению — всё это было чуждо ему, ненужно и смехотворно. Мир боялся его, и пусть боится дальше. Он не хотел быть принятым, не хотел нравиться. Он просто устал быть воплощением тьмы, закованным в собственную легенду, и стремился найти иной путь.

* * *

Гарри уже давно должен был появиться в зале заседаний и ударить кулаком по столу, разделяя его пополам трещиной и тем самым объявляя старому другу войну. Однако он до сих пор чувствовал его душу в доме Лестрейнджей, якобы заброшенном, а на самом деле более чем обитаемом. Она не горела огнем, а тлела, словно уголек, но это была хорошо знакомая ему душа, почти родная, и её владелец точно был жив. Он ни разу не покинул поместье и не оставил следов в мире за его стенами, оставаясь словно бы недвижимым.

Том был готов ко всему, но только не к физической или умственной немощи друга, ведь до сих пор любил его, как младшего брата. Они могли оказаться по разные стороны бытия или разные стороны баррикад, но никогда — по разные стороны друг от друга.

В одну из ночей он не смог дождаться рассвета, а все сомнения, которые терзали его, в одну секунду перегорели. Терпение лопнуло, он накинул сюртук и аппарировал к дому, увешенному охранными заклинаниями высокого уровня. Учитывая, что большая часть из них была его авторства, чтобы войти ему надо было просто толкнуть дверь. Он с раздражением махнул рукой в сторону стражи — Гилберта и Каллума — и с дрожью в груди направился к лестнице, ведущей вниз.

Том шагнул в подвал, и сырой воздух, пропитанный плесенью, мгновенно обволок затхлой влагой. В полумраке угадывались облезлые стены, перепачканные временем и сыростью. Тюки пожелтевших, рассыпающихся от старости газет громоздились в углах, словно надгробия прошлых эпох. Одинокий стол чернел под единственным источником света, тусклым и скупым. В стороне, точно молчаливый свидетель, застыл котел, а единственный шкаф, прикрытый простыней, прятал в себе что-то забытое.

На ветхом кресле, поджав ноги, обняв себя тонкими руками, сидел его подлинный старый друг, восставший из бездны. Он казался пугающе хрупким, словно тело вот-вот осыплется, как высохшая кость. Бледность его кожи была неестественной, а губы — почти белыми, бескровными, словно и не жили никогда. Длинные черные волосы, спутанные и нечесаные, почти скрывали тонкое лицо, но его это не волновало.

Он смотрел в одну точку на стене, не моргая, а дышал слишком поверхностно. Хорошо знакомые, ярко-зеленые глаза не отражали света, не встречались со взглядом Тома, и тот испугался, что перед ним — не просто человек, а тьма, что пересекла грань и забыла, кем раньше была.

— Ты слышишь меня? — тихо спросил Том.

— Слышит, милорд, — прошептала за спиной Цинния, заставив его поморщиться. — Он говорил, когда мы сюда прибыли. Попросил принести из старого дома какую-то одежду... из того, где сейчас Один живет. А потом...

— Что потом? — спросил Том, не скрывая раздражения.

— Прочёл письмо Кайла и... словно исчез.

— Дай его мне. Быстро! — его голос стал ещё более твёрдым.

Она поспешила исполнить приказ — подошла к шкафу, отодвинула ткань и достала с полки письмо. В нем маг прочел много хороших слов, адресованных брату, и много просьб о прощении. Некромант честно написал, что если он читает это послание, значит, его обман удался.

Том еще раз посмотрел на Гарри и тяжело вздохнул. Судя по отсутствующему взгляду живого мертвеца — обман не просто удался, он убил его во второй раз.

Девушка куталась в какой-то то ли халат, то ли домашний костюм, раздражала, злила, хорошо это понимала, но упрямо не уходила.

— Почему он в таком виде, в подвале? — пробормотал маг, взглянув на того, кто когда-то был полон жизни. — Землёй бы ещё сверху присыпали... Хоронить заживо, так по правилам!

— Он никому не дает расчесать волосы, вымыть руки, переместить себя, ничего…

Отблески во мраке сказали магу, что он довел Циннию до слез, а потому разогнулся, выдохнул и попытался хоть как-то её выпроводить, не применяя к этой чокнутой магию.

— Слезами ему не поможешь. Иди спать, — сказал он, стараясь сделать голос спокойным.

— Нет… — еле слышно прошептала Цинния, чуть не теряя сознание от страха.

— Ты мне… перечишь? — он от удивления чуть не забыл, ради кого пришел. — Та, кто заговор за моей спиной организовала? В своём уме? Забыла, кто перед тобой?

— Я помню, — её голос от ужаса буквально осип. — Просто не хочу уходить…

Том молчал долго, пока не ощутил, что еще немного, и это молчание станет слишком свирепым.

— Ты и впрямь его дочь, — он покачал головой. — Идем!

После чего подошел к ней, взял за локоть и потащил к лестнице. Она смотрела на него огромными заплаканными глазами и резво сопротивлялась.

— Перестаньте! Куда вы меня тащите?

— Зависит от того, где ты спишь… Так где?

На пути опять показался Гилберт.

— Без лишних слов, пожалуйста, мистер Трэверс! От вашей глупой смелости и так голова кругом! Где её спальня?

Тот указал рукой на второй этаж.

— Красная дверь…

Остатки красной краски можно было рассмотреть с большим трудом, но на других дверях не было уже никакой. Поместье пустовало восемь лет, и приходило в упадок с ошеломляющей быстротой, поедаемое серостью, плесенью и темнотой.

Том оставил Циннию рыдать на кровати — всё же быть совсем грубым и вышвырнуть её из дома на приличное от него расстояние он банально не мог. Она была членом семьи замка, совсем не чужим человеком, просто слишком уж… раздражающим.

Хлопнув дверью, маг вдруг замер, словно его кто-то дернул за сердце. Вопрос, возникший в голове, просто пригвоздил его к полу.

Костяшками пальцев он пару раз стукнул в двери, отворил их и проскользнул внутрь. Девушка обнимала руками колени и покачивалась, словно пыталась сама себя успокоить.

— Цинния, а где твоя мать? Не встречал её уже довольно давно…

Она посмотрела на него и начала буквально захлебываться слезами, жалобно всхлипывая. Слова были для него лишними, он буквально увидел, как Фрейя отшатнулась от того, кто уже не был её мужем.

Она прикусила губу, её плечи задрожали.

— Мама сказала, что это не мой отец, — прошептала она. — Что папа… просто чужой. Мы остались с братом вдвоем. Он не захотел с ней уходить. Вы нам поможете?

— Магия может многое, — тихо ответил он, — но не всё.

— Вы о чём?

Том устало провёл рукой по лицу.

— Идём…

Он предостерегающе поднял руку, снова заметив Гилберта на пути.

— А сейчас — без лишних вопросов!

Оставив Циннию у входа, маг снова подошёл к креслу, и его шаги глухо отдавались в затхлом и сыром помещении. Гарри не шелохнулся, словно и не заметил его приближения. Поза воскрешенного осталась прежней — худые руки обвивали собственное тело, колени были поджаты к груди, как у человека, тщетно пытающегося сохранить остатки тепла.

Теперь он еще отчетливее рассмотрел, что кожа его была не просто бледной, а с болезненным восковым оттенком, словно кровь застыла и не текла по жилам. Тонкие губы потрескались, пересохнув от долгого молчания. А ярко-зелёные глаза напоминали стекляшки, смотрящие сквозь пространство и время. В них не было ни эмоций, ни осознания, ни простого раздражения от присутствия другого человека. Они смотрели в пустоту, где его разум всё ещё блуждал среди теней.

Том знал, что попытка привести его в чувство будет первой и последней. Не потому, что он откажется от дальнейших, а потому что перед ним сидело нечто, что уже выбрало свой путь. Гарри не просто потерял связь с реальностью — он сам рвал её с той безжалостностью, с какой умирающие издают последний вздох.

Он не хотел жить.

Его магия, холодная и безмолвная, окутывала его словно саван, защищая этот выбор так же ревностно, как когда-то защищала его самого.

Выдохнув, он склонился чуть ниже и, не мигая, посмотрел в эти застывшие, неживые глаза.

— Скажи мне, Гарри, — его голос прозвучал глухо, а в мрачной насмешке не было даже намёка на веселье. — Неужели желание той, кого ты убил, для тебя ничего не значит?

Лёгкий порыв сырого воздуха, взявшийся из ниоткуда, всколыхнул грязные пряди его волос, но Гарри не шелохнулся, не изменился в лице.

— Это ведь Мерида затеяла всю эту историю, — продолжил Том медленно, с пристальным вниманием наблюдая за застывшим лицом перед ним. — Она передала Кайлу тайну своей палочки, так хотела, чтобы ты к нам вернулся…

Цинния ойкнула, и Том поднял на неё глаза. Под его взглядом девушка побледнела ещё сильнее, если это вообще было возможно с такой белой кожей.

— Твоя старшая дочь хотела, чтобы ты ещё немного пожил, — его голос стал мягче. — Чтобы ты подышал свободой, побыл с теми, кого любишь.

Он снова перевёл взгляд на Гарри, чья недвижимая фигура сливалась с креслом, с тенями и тем самым миром, из которого он не хотел возвращаться.

— Не хочешь дышать? Скучно? — вкрадчиво спросил Том, наклоняясь ещё ближе, так, что его шёпот стал похож на шелест листьев. — Исправь ошибки...

Он взял в свою ледяную руку — пальцы друга, такие же холодные, слишком тонкие, слишком мёртвые. На них ещё держались крошки земли, прилипшие к коже, как напоминание о том, что гроб не отпускает так просто. Том слегка сжал их, но этого хватило и пальцы Гарри дрогнули в ответ.

— Ты можешь бояться, что я снова поставлю перед тобой цели, — продолжил он тихо, почти задумчиво. — Наши вечные цели… Но, Гарри…

Том встал на колени, чтобы лучше видеть глаза друга.

— У меня больше нет целей.

Внутри холодного тела перед ним что-то ожило — глазом это нельзя было заметить, но маг почувствовал душой.

— Цинния, подойди…

Девушка подбежала.

— Возьми его за руку.

Она взяла его ладонь двумя руками, в тот же момент Гарри моргнул и его глазные яблоки резко повернулись в её сторону. Словно это дух не выдержал и захотел на неё посмотреть. Кто-то другой, скорее всего, испугался бы — тело в кресле выглядело буквально одержимым чем-то потусторонним — но Цинния лишь улыбнулась, обрадованная.

— Папа, мы с Регулусом остались одни…

Вдруг она что-то вспомнила и посмотрела на Тома.

— А можно… про внучку?

Маг согласно кивнул.

— У тебя такая красивая внучка, папа… Она такая нежная, словно красками нарисованная. Очень добрая… Эмилия, помнишь? Она была у нас в гостях! А знаешь, кто её привел? Антонин! Они подружились!

Том легонько кашлянул в сторону, совсем неуверенный, что Гарри сильно обрадуется этому факту.

Цинния посмотрела на него и продолжила, уже не о деде.

— А живет она вместе с родным отцом, Серафимом!

Пришло время просто раскашляться.

— Жив ли Броуди — я точно не знаю… А можно ему рассказать, как её Гровер похитил? И как она тонула? Почти романтическая история…

Отказ застрял где-то в горле — он готов был схватить Циннию и вытрясти из неё душу.

— Нельзя? — она правильно интерпретировала его возмущенный хрип, после чего снова посмотрела на Гарри. — А еще мы с Регулусом очень скучаем, папа…

Том почувствовал, как пальцы в его руке вздрогнули. Слабый, почти неощутимый толчок. Он едва успел напрячься, когда тело Гарри вдруг выгнулось в кресле, словно под ударом невидимой молнии, а глаза крепко зажмурились.

Грудь резко вздыбилась, позвоночник изогнулся дугой, и из его рта вырвался дикий, пронзительный крик. Это был не просто крик боли — в нём звучал гнев, ужас, отчаяние и что-то первобытное, жаждущее вернуться к жизни. Он разнесся по поместью, отразился от каменных стен, прокатился волной по его коридорам, разорвав тишину, будто завывание давно погребённого призрака.

Пальцы Гарри неестественно скрючились, и с кожи осыпались остатки земли, оставляя тёмные следы на подлокотниках кресла. Спутанные черные волосы падали ему на лицо, но теперь он не был оболочкой, застывшей в безмолвии. Маг перед ним боролся за каждый вдох, вбирая воздух и возвращая себя из того места, куда уже почти что ушёл.

Глаза его распахнулись — в них больше не было пустоты.

В следующий миг он резко выпрямился и схватил одной рукой ладонь Тома, другой — ладонь Циннии. Его костлявые пальцы вцепились в их руки так крепко, словно больше всего на свете он боялся их потерять.

— Буду жить… — его голос был срывающимся, хриплым, но в нём всё равно звучала сила, несгибаемая и пугающая.

Том всматривался в его лицо — бледное, с утонченными чертами, в которых всё ещё таилась загадка. Он вернулся таким, каким ушёл — сражённый кинжалом в сердце, но не сломленный. Всё тот же друг, который никогда не станет врагом, всегда поймет и простит.

Они сжимали холодные руки друг друга, и вдруг стало ясно — закат передумал. Ночь ещё не пришла, а тьма отступила, и впереди их ждали не только сражения. Они ещё обязательно поднимут бокалы на какой-нибудь крыше, и яркие звёзды вновь будут светить только для них…