Я не Поттер! Часть 2 | Магия освобождает (джен)

Антонин

Там, за горизонтом событий, в прошлом, которое казалось не явью, а туманной былью, он выжил только благодаря мечтам. Чистокровный маг появился на свет в старом доме с дубовой мебелью, покрытой пылью веков, и серебряными канделябрами, чьи тени мерцали на стенах. В этом доме даже имелся настоящий дворецкий — древний, как само поместье. Не было только покоя.

Вместо него — вечера, наполненные пьяной руганью отца, жалкого архивариуса, который так и не смог пробиться выше своей никчёмной должности. Грязнокровки, которых он презирал, подсиживали его один за другим, и он винил их в своих провалах. Но ещё громче его ругани звучала тишина матери — тишина её разочарования и сломанных надежд. Она исчезла за океаном с любовником, оставив сына среди ветхих стен и выцветших гобеленов.

Антонин никогда не считал, что грязнокровки были виновны в бедах его жестокого и сумасбродного родителя. Но идея мира, где магии никто не мешает, где слабые исчезают, всегда казалась ему единственно правильной. Познакомившись через старших приятелей с Томасом Риддлом, недавним выпускником Хогвартса, еще совсем мальчишка легко поддался привлекательности идеологии чистой крови. О неудачнике, избивающем его только за одну схожесть с матерью, не говоря уже о других «провинностях» он вовсе не думал.

Их дороги с Томом разошлись на долгие годы, но снова сошлись самым обыденным образом — на улице, среди чужих лиц, словно судьба не захотела придумывать сложных путей для тех, кому было суждено идти вместе.

Одетый уже не как сирота, а настоящий франт — в дорогой твидовый костюм, лакированные туфли, в модном тонком галстуке и даже с тростью — молодой человек его ослепил. При этом он остановился первым и приветливо замахал двумя руками, чуть не проткнув глаз прохожему.

Не было никакого секрета — тёмный маг уже тогда понимал, что нуждается в союзниках, с которыми мог бы не только посещать модные дома Лондона, но и творить историю. Они просто были похожи, как две стороны одного клинка, а потому сразу стали друзьями.

Им не нужно было договаривать предложения, чтобы понять друг друга — зачастую хватало одного взгляда. Когда компания собиралась за покерным столом, два игрока действовали, как один. Галеоны, заработанные таким образом, оседали в их карманах и делились поровну. Средства уходили, в основном, на создание внешнего лоска — пропуска в мир, где в прокуренных гостиных влиятельные маги с увлечением слушали обаятельного юнца, распространявшего свои идеи чистоты крови быстрее, чем распространялась инфекция.

Антонин всегда находился в тени — за спиной Томаса Риддла. Одна только мысль о том, что ему придётся произнести речь или выйти на подиум, приводила его в ужас. А Том так делал постоянно, и толкал речи о ценности магии в крови не только на уличных протестах, но и музыкальных комнатах богатых домов по всей стране.

Время, когда будущий Тёмный Лорд ещё волновался перед тем, как распахнуть дверь и предстать перед чинными магами и их ослепительными супругами, промелькнуло перед глазами Антонина. Он до сих пор помнил, как тот нервно одёргивал пиджак, набирал воздух в грудь и входил, готовый покорять самые непокорные души.

В один из таких визитов в таинственный оплот чистой магии — Малфой-мэнор — их познакомили с Абракасом Малфоем. Будучи моложе их обоих, он обладал властью, о которой в Министерстве могли только мечтать. Том завоёвывал его доверие долго — Малфой не спешил поддаваться чужому влиянию, даже если имя нового знакомого гремело на каждом углу. А когда стал самым преданным последователем, попросил об услуге.

Абракасу дорогу в его сердечных делах перешёл молодой чиновник, а по совместительству — ярый противник идей Тома.

Рыжий выскочка появлялся на каждом собрании последователей, на каждом уличном митинге. Он приводил с собой таких же, как он, раздавал листовки, взывал к разуму, пытался доказать, что Том ошибается, что сквибы — не угроза, а их протест нарушает права маглорожденных.

Том не стал рисковать лично и поручил убрать помеху Антонину.

Поздней ночью он подкараулил жертву у дома. Когда чиновник остановился перед дверью, его лицо осветил слабый свет из окна его квартиры. Антонин помнил этот миг с пугающей ясностью — как луч скользнул по рыжим волосам, как пальцы потянулись к дверной ручке, как свет фонаря очертил его силуэт. Потом — вспышка. Тело осело на мостовую, а в остекленевших глазах застыло недоумение.

Убивать Долохову совсем не понравилось — он не почувствовал азарта, только искреннюю жалость. Маг оказался не кровожаден. Оборвалась молодая жизнь, что же в этом хорошего?

Впоследствии понимание жестокости смерти станет его главной силой, а убийства — скучной работой. Он сможет просчитывать варианты, выбирать наилучший способ устранения, при этом не позволяя эмоциям вмешиваться. Ум его будет оставаться ясным, сердце — бесстрастным, а душа — скорбеть об усопших. Антонин мог волноваться, читая увлекательную книгу, как в детстве, когда прятался на её страницах от суровой реальности. Забирая чужую жизнь — он оставался сдержанным и равнодушным.

Первая магическая война, кровавая и жестокая, стала его золотым временем. Имени Антонина Долохова боялись не меньше, чем имени Темного Лорда.

О нём говорили шёпотом. Маги знали, что этот палач может выслеживать нужную ей жертву месяцами, и никакие преграды вроде плохой погоды или милой внешности мишени не собьют его с заданного пути. Оказаться в поле его интересов значило обречь себя на неизбежную гибель — растянутую во времени, полную мучительного ожидания. Он пытал с холодной головой, был быстр, беспощаден, и собрал вокруг себя таких же друзей.

Долохов превратился в страшную легенду, но такая слава его не грела и не заставляла гордиться. Вперед его по-прежнему вела только цель. А те, кто пугал им непослушных детей, этого не понимали.

Всё могло случиться иначе, а история изменить ход, прими Дамблдор своего старого ученика на должность профессора защиты от тёмных искусств. Он, вместе с Ноттом, Розье и Мальсибером пожелали наставнику удачи, ожидая его возвращения в «Кабаньей голове», но очень неискренне.

Политические игры, завоевание чужого доверия, интриги — всё это казалось им мерзким и утомительным. Куда проще было решать вопросы магией, силой, в открытую. Антонин, к тому же, боялся, что такая работа собьет Тома с пути, сведет не с теми магами и попросту как-то… изменит. Тогда всё обошлось, и старик не взялся тянуть темного мага к свету, а в будущем решил исправить ошибку на Гарри.

Альбусу, в отличие от Антонина, повезло не дожить до ужасного осознания, что с Риддлом эта задача была бы куда более выполнима.

Старик всё же решил проблему Волдеморта — обхитрил его и направил в дом к Поттерам, чтобы тот попробовал убить мальчишку или же мальчишка убил его. Старого интригана устроила бы и смерть мага, и смерть ребенка. Вариант, где подросший отпрыск семейства возводит Темного Лорда едва ли не на пьедестал, его по понятной причине не слишком то радовал. Он хотел протестировать пророчество в любую из сторон и тест прошел очень удачно. Заартачился слишком гордый муж женщины, прежде раскрылась измена, все начали совершать глупости, и в итоге жить остался один только младенец.

Последний день октября стал и последний днем первой войны, а последующие шестнадцать лет в сырости, одиночестве и, что самое страшное, здравом рассудке стали его самым тяжелым испытанием в жизни.

Все эти годы он смотрел на небо сквозь решетку и мечтал со страшной силой, словно наивный ребенок. Мечты удержали его на плаву и в этот раз. Холод подпортил кости, крысы и сырость здоровье, но он выжил и лично отрубил Каркарову голову.

Он никогда и никому не признался, но мечтал он не только о свободе, сражениях и победе. В самых сокровенных уголках сознания жила тоска по обычной жизни, в которой он кому-то нужен, а ему есть о ком позаботиться. Секрет его успеха как незаметного и вездесущего личного палача был не в безумии, как у многих новых бойцов, а в нормальности. Антонин понимал, кто он такой, но был уравновешенным магом, и очень часто в застенках Азкабана мечтал о простом человеческом счастье.

Но стоило решётке рухнуть в океан, открывая путь к новой войне за власть, как эти мысли испарились и не возвращались долгие годы.

К моменту освобождения место Антонина рядом с Томом уже занял Гарри, и их связала не просто борьба, не просто общая цель, а нечто большее. Они узнали души друг друга, стали по-настоящему близкими.

Его дружба с Риддлом никуда не исчезла, она просто стала иной, словно вернулась из другой эпохи и покрылась патиной времени. Однако он не испытывал ни зависти, ни сожаления. Измотанный годами заточения, маг был рад просто работать и знать, что всё-таки не один.

В последствии и сам Антонин сдружится с юнцом, оценив его способность быть верным другом с открытым сердцем. Долгие годы его удивлял такой парадокс судьбы, где причина развоплощения милорда стала причиной его возвращения к жизни, а роль еще ребенка в этом была колоссальной, но узнав знакомую силу магии в мальчишке, удивляться он перестал. Воспитанный Северусом во тьме, как оружие, он не имел ни единого шанса стать Тому врагом.

Зов крови Гарри звучал иначе — громко, властно, устрашающе. Достаточно, чтобы приструнить не одну страну и не пару тысяч магов, а почти весь мир. Юный, умный и неумолимый, он создал новую систему буквально из ничего, и помог великому магу занять своё законное место.

Сейчас Том хочет свести его усилия и жертвы на нет, чтобы начать новый путь, придумать новую цель и собрать вокруг себя новых людей. Цикл жизни мага бесконечен, а взгляд видит в будущем то, чего они, простые смертные, не могут даже представить.

Антонин чувствовал осторожность старого друга, с какой тот пытался утихомирить взбудораженную войну и при этом не спугнуть близкий круг. Он не считал, что кто-то сможет ему помешать и не верил в задумку Кайла.

Тем не менее Антонин безумно хотел, чтобы Гарри вернулся с новыми силами и вправил Тому мозги.

Они отдали этому всё — кто годы, кто жизнь — и достигли абсолютно всех поставленных целей. Оказались на вершине пирамиды, подчинили себе магию. Загвоздка была в том, что выше ступеней уже не было, они вели только вниз.

Он даже не подозревал, что случилось с Томом, но это был уже другой маг. Глаза его больше не обжигали холодом, а горели живым интересом. В своих фантазиях он явно строил новый мир, вынашивал очередную великую идею. Бессмертный стремился жить, возможно любить, а им милостиво оставил возможность просто дожить свой отживающий век.

Момент, когда он узнал, что зеленоглазый мальчишка, которого он с таким интересом рассматривал со всех сторон, впервые встретив, стал дедом его родной внучки — многое изменил навсегда.

Ребенок стал навязчивой идеей не только из-за Гарри или Мериды, а оба буквально на сердце вырезали свои имена. В первую очередь он жаждал прикоснуться к чему-то, что имело смысл в этом мире. А продолжение твоего ребёнка, а значит, и твоё собственное продолжение — разве это не самый важный смысл на земле?

Жизнь превращалась в руины, чудища остались в ловушке, борьбы за чистую кровь больше не требовалось, магический мир в целом и так был очищен от грязи, а главный идеолог натянул поводья, притормаживая. Антонину оставалось только сесть у окна и завыть на луну.

Он умолял Гарри забрать ребенка у чужого ей человека и отдать ему. В этой мольбе не было второго дна или скрытых мотивов — он и сына бы любил, дай его мать ему такую возможность. Что уж говорить о маленькой девочке, оставленной на произвол судьбы родным отцом, неизвестно где и с кем? Лишенной материнских ласк и тепла?

Маг обосновал отказ очень подробно, не отмахнулся, почти успокаивал. Объяснил, что настоящий отец у неё всё же один — это Серафим, и он принял такое решение в интересах ребенка. Почему-то Антонин был уверен, что сын не просто принял решение, а запретил забирать дочь из её дома, но промолчал.

— Гарри — ты пожалеешь… Это же её кровь! — он почти кричал. — Кровь наших детей! Кому ты её… оставил?! Салазар тебя побери!

— Антонин… — просипел тот через силу, будто слова хлестнули его по сердцу, и поднял на него свои чернющие глаза, от непроглядности которых по спине побежали мурашки.

Он без лишних слов просил понять, что жалеет уже прямо сейчас, с утра и до ночи, каждый день, но изменить что-то не в силах.

Смерть Мериды Снейп должна была обойти Антонина стороной — так он думал, когда впервые услышал о трагедии из уст Гарри. Тот зашел к нему сам, выпалил всё на одном дыхании, едва выдавливая слова посиневшими губами. Сказал, что попал случайно, и что это останется тайной для большинства. Затем схватился за дверную ручку, чтобы не упасть, и быстро вышел. Чёрный от горя, раздавленный... почти мёртвый.

Только узнав о внучке, Антонин понял, почему Гарри сообщил ему об этом одному из первых. В какой-то мере он считал его родственником. Сын же о рождении дочери не рассказал никому — берёг покой бывшей возлюбленной так же, как делал всю её жизнь, начиная с раннего детства. Люпин часто заводил свою старческую песнь о защитнике рыжей красавицы и до сих пор жалел, что они когда-то расстались, хотя никаких подробностей о её жизни после ухода из замка, как и о смерти, не знал. Никто ему так и не проболтался, исполняя желание Гарри.

Они с ней всегда улыбались друг другу, вернее ему всегда хотелось ей улыбаться. Хотя девчонка была не близким ему человеком, а новость об отношениях с Серафимом вначале показалась шуткой, настолько он не следил за её жизнью… но всё вышло совсем по-другому.

Кое-как он добрел до кровати, упал на неё, уставился в побеленный потолок и попытался уложить новую жизнь в голове. Том ушел спасать этот чертов никчемный мир, а Мерида его и вовсе покинула…

Он начал паниковать — жизнь после её гибели точно должна была измениться. Раз уж даже он лежит сейчас пластом, любуясь побелкой и с трудом сдерживая слезы. Мерида, будучи еще подростком, принесла в их жизнь странную стабильность. Несложно было понять, что погибнув — она заберет её с собой безвозвратно.

Взбешённый Гиббон изменился в лице и поднял палочку на Гарри, стоило ему услышать, как именно не стало девчонки. Разумеется, заклятие так и не сорвалось с губ, а детоубийца просто закрыл лицо руками и заплакал.

Больше они с ним по душам не разговаривали.

— Ничего и никогда не будет у нас хорошо, Гарри… — прохрипел он, глотая слёзы и пятясь к выходу.

Амадей хлопнул дверью с такой силой, закрывая страницу их давней дружбы, что даже стальные нервы Антонина не выдержали, и он украдкой смахнул слезу, смущённо уставившись в пол.

Почти все со временем поняли и простили, но Амадей не смог и в принципе не пытался. Возможно, сказалась смерть собственного ребёнка — когда-то давно. А может, полное доверие Мериды к нему, взрослому человеку, который долгие годы был рядом, знакомил её с миром магии. Как бы там ни было, он сжимал зубы при одном лишь взгляде на Верховного Правителя, но при этом беспрекословно ему подчинялся.

То был первый звоночек грядущих перемен, и их прозвенит в замке еще много. Антонин подозревал, что метаморфозы Тома также берут истоки из этой кончины. Однако то, что с ним творилось, когда он узнал, что девчонка еще и мать его внучки — уже не поддавалось никакому пониманию и тянуло не просто на метаморфозы, а на первую в его жизни истерику.

Он метался по своим комнатам, посетив все их углы до единого, но успокоиться так и не смог. Один ребенок уже вырос без матери вдали от любого дома, и чем это закончилось?

Серафим стал психопатом, зверем с прекрасным лицом, холоднокровной рептилией, способной маскироваться и подстраиваться. Да, он мог дружить и даже любить. Но что с того? Только психопату придёт в голову мысль добровольно отпустить любимую к другому мужчине. Запри он её в комнате на месяц — бедняжка до сих пор бы жила.

Когда Люпин и Амадей пришли к нему с новостью о неком Серафиме Долохове, табличка с именем которого оказалась на учительском столе, он повел себя слишком самонадеянно. С перепугу маг скрыл желание узнать сына от себя самого, а таких глупостей за ним ранее не водилось. Ему стоило тут же отправиться к этому мальчишке, вежливо поздороваться, что-то расспросить и остаться с ним хотя бы знакомыми. Парень не раз говорил, что незнание о существовании какого-либо сына где-бы то ни было — снимает с него любую вину.

Что ему точно не стоило делать — это обижать его своим наплевательством. Антонин помнил, как трусливо екнуло сердце, когда он прошел мимо него и Мериды в летней школе, не склонив головы в знак приветствия. Тогда он посчитал, что они друг другу не нужны, а когда увидел Серафима с палочкой над окровавленным телом, то порадовался такому решению.

Этому маленькому и нездоровому монстру точно не нужен был незнакомый маг в роли отца. Гарри и тот стал ему ближе, в какой-то мере заменил родителя, но он сам так и остался чужим. Когда-то одинокому напуганному мальчику была необходима забота и любовь, несомненно, но это время было упущено, оно просто… ушло. В его взгляде на себя Антонин не мог разглядеть ничего. Да он с большим интересом рассматривал картины и мебель в замке, чем отца!

Кровь вейл не должна влиять на мальчиков, но в случае с его сыном жизнь в принципе шла не по плану, предпочитая хаос. Он был сказочно красив, пусть в детстве этого в полной мере не понимал. Какие еще таланты и преимущества передались ему от предков Габриэль, маг не знал, но решительность в парне точно была от него.

Серафим жаждал власти над чужими жизнями, упивался смертью, как истинный Пожиратель по сути и крови. Он великолепно контролировал желания, проявил себя умным, расчетливым магом, но обязательно убил бы свою мать. Ребенком, подростком, юношей или стариком — он все равно сделал бы это. Выбрав при этом самую жестокую смерть. Он не видел в ней человека, только лишний предмет, который не должен существовать. Сказывались проблемы с разумом, пережитая боль.

Антонин был уверен — появись в приюте колдомедик, специалист по таким расстройствам, у мальчишки появился бы шанс.

Но его мать… Она была так красива, нежна и… крайне глупа. Даже перед лицом смерти Габриэль не признала вины. Не прочувствовала мук маленького ребенка, запертого в ненавистных стенах. Не поняла его ужаса, когда он, совсем крохой, прятался под кроватью в тщетной надежде, что его не найдут, не побьют, не отнимут единственное утешение — печенье, выданное за обедом.

Она пятилась от него к выходу в богатом старомодном доме и имела все шансы выжить. Он до последнего ждал, что она начнет умолять о прощении, и даже придумал, куда отправит её, чтобы Серафим никогда не нашел. Сам он вменял ей в вину не столько приют, сколько абсолютное безразличие. Стоило ей проверить, всё ли хорошо с малышом, усыновил его кто-то или всё-таки нет, и это тоже дало бы мальчику шанс. Шанс не потерять себя, не утонуть в ненависти, не сгореть в огне своего разума.

Но нет — она просто отвернулась и выбросила его из жизни, как досадную ошибку. Потому что он, видите ли, был «неподходящим» отцом.

Однако женщина не просила прощения, а просто оправдывалась, обвиняя какую-то брошюру и юность. Он так и не понял до конца, она что, действительно считала, что если ты красива и молода, то обрекать собственное дитя на страдания… можно?!

Том рассказывал, что сам тогда чуть глаза не протёр и перечитал фамилию раз пять, не веря, что заклинание вывело именно это имя. Он искал «своих» детей, чтобы не наполнять летнюю школу случайными чужаками, и проверял работу разведки. А потом долгое время отсылал галеоны на содержание мальчишки, не понимая, что ему с этим знанием делать. Почему-то друг был уверен, что Антонин сам отказался от ребёнка — и даже не пытался перепроверить это своё мнение. Посчитал вопрос слишком личным.

В конце концов он решил наплевать на деликатность — дети близкого круга не должны жить так плохо — и отправил в приют приглашение, ожидая прихода возмущенного Антонина сразу после открытия.

Вычеркнул его из предварительного списка Ремуса он специально, оставив только табличку — чтобы дать несчастному ребенку фору для «закрепления» в их мире. Полагал, что отец слишком сильно воспротивится, а отказывать ему он до сих пор не привык.

После того разговора Антонин поднялся к себе и внимательно посмотрел в зеркало. Отражение встретило его холодной, усталой насмешкой. Глаза, когда-то сверкающие сталью, потускнели, потемнели, превратились в безжизненный металл. Он видел перед собой убийцу, солдата тьмы, и оправдаться не пытался. Но видел ли он монстра?

Давным-давно кто-то уже ответил на этот вопрос, раз даже Том был уверен, что он мог оставить сына почти на погибель, значит… он был монстром. Значит, в нём не осталось ничего человеческого.

Он скользнул ладонью по гладкой поверхности зеркала. Тонкие длинные пальцы, покрытые старыми шрамами, ощутили лишь холод.

Жизнь ускользала от него, словно песок сквозь решето. Впереди не было ничего, кроме одиночества и смерти — неизбежной, равнодушной, такой же пустой, как и все, что он в жизни знал. У него в этом мире была только Эмилия, единственная нить, связывающая его с тем, что могло бы называться семьёй. Возможно, в этом и был смысл — в том, чтобы хотя бы одни глаза на свете увидели в тебе кого-то еще, а не только чудище из темноты.

* * *

Нежные черты лица внучки были совсем не его. В целом можно было сказать, что у неё с дедом много общего во внешности, но она больше походила на его мать. Та после побега прожила недолго и вскоре его бабке фестралы принесли домой гроб. Любовник матери, говорят, любил её. Они жили дружно, но слишком уж бедно. Мать выбрала чувства, но счастья они ей не принесли. Позволить себе хорошего колдомедика пара не смогла, что-то там с лечением не заладилось, и драконья оспа быстро победила хрупкую женщину.

Антонин никогда не осуждал мать за побег — скорее, завидовал ей. Однажды утром она разбудила его, сказала, что отец уже ушел на работу и им тоже пора уезжать. Но, как назло, отец вернулся — забыл дома какие-то бумаги, всё понял сразу и перехватил сына уже на крыльце.

Она пыталась вырвать ребенка, но он бил её — и руками, и магией.

В конце концов мать прошептала:

— Прости, Тони…

А потом просто исчезла.

Эмилия попросила показать колдографии просто из скуки — постоянно читать или гулять вокруг дома ей надоело. У него их было штук пять. На трех из них фотограф запечатлел его на дне рождении деда по материнской линии, когда ему было лет десять. На четвертой на стуле у себя в кабинете восседал хмурый отец в сером костюме и пытался курить чужой мундштук для пущей важности.

Но самой дорогой для него была пятая.

На ней он, совсем маленький, обнимал мать за ноги на берегу океана. Ветер развевал её длинные светлые волосы, она раскинула руки, словно пытаясь поймать его, и смеялась.

Эмилия судорожно вцепилась именно в эту колдографию.

— Она так… так похожа на меня! — её удивлению не было предела.

Комок в горле мешал ответить — маг когда-то давно, еще юношей, принял решение на фото Сесилии больше никогда не смотреть. Он даже старался о ней вовсе не думать. Переживая за внучку, оставшуюся без матери, мужчина словно закупорил в себе воспоминание о собственном детстве, в котором тоже рос без неё.

— Она жива? Что с ней случилось?

— Очень скучная история, дорогая, — пробормотал он. — Я могу забрать? Посмотрела?

Эмилия нахмурилась, заглянула ему в глаза.

— Неправда, тебе же сейчас больно…

Фыркнув что-то неопределенное, он всё же поддался этому ласковому взгляду и коротко рассказал действительно банальную семейную историю, в которой никто и никогда не знал счастья.

Отведя задумчивый взгляд в сторону, девочка провела верные параллели:

— Так ты, твой сын, я…

— Семейное! — он попытался отшутиться и улыбнуться, но почувствовал, что только скривился.

Эмилия подняла на него глаза, и он засмущался её сочувствующего, слишком доброго взгляда. Он не заслужил доброты, и желая заботиться о ком-то, сам на подобное не рассчитывал.

Неожиданно его жизнь изменилась — резко, будто сделала разворот на месте.

Внучка преодолела разделяющее их расстояние на диване и осторожно положила голову ему на плечо. Незаслуженная награда заставила его сердце вздрогнуть и сжаться.

Антонин медленно приобнял девочку за плечи, и они долго сидели в тишине.

— А мать… Серафима?

— Бросила его в очень плохом приюте, никому не рассказав о ребёнке.

— Она тоже росла одна?

Антонин вздохнул.

— Нет, у неё была мать и любящая семья.

Девочка задумалась, затем тихо произнесла:

— Надеюсь, у неё всё хорошо… но знать о ней ничего не хочу.

— Она умерла, когда Серафим учился в Хогвартсе, — сдавленно ответил он.

— Тем более…

Антонин погладил её по голове.

— Необычный ты ребёнок, Эмилия…

Наверное, он поспешил с переездом в замок Салазара, но держать внучку в лесу, словно настоящую пленницу, ему надоело.

Ошибку он осознал сразу — девочку пришлось буквально тянуть за руку по лестнице, а внутрь уже просто проталкивать. Она боялась рассказов Броуди о темных магах, была воспитана совсем в другом ключе и воспринимала строение исключительно как оплот зла, откуда даже мать когда-то сбежала.

Как назло, первым на пути им повстречался Амадей.

— Привет, Антонин, — он широко улыбнулся, ожидая, когда же Эмилия сделает шаг в сторону от двери. — Разрешите покинуть замок, юная леди? Семья, дела… знаете ли.

— Пожалуйста! — внучка тут же посторонилась, освобождая путь.

— Чья прелестница? — спросил Амадей буднично, без лишнего интереса — молодых в замке хватало.

— Моя, — тихо ответил Антонин. — Внучка…

Маг замер, дежурная улыбка погасла, но когда глаза на него подняла Эмилия, появилась вновь — вымученная и неуверенная.

— Очень приятно познакомиться, — сказал он… и будто погас.

Улыбаться долго Гиббон просто не смог. Он нервно кивнул и почти убежал, словно за ним гнались призраки.

Эмилия с удивлением посмотрела ему вслед.

— Ему что, моя мама не нравилась? — спросила она.

Антонин тяжело вздохнул.

— Ты сейчас очень сильно ошиблась. Амадей был её другом.

— Он… тоже?

— Да, он тоже Пожиратель, — подтвердил маг. — Гиббон? Не слышала?

— Слышала… — едва слышно прошептала Эмилия.

Её явно поразило, что первый встречный в страшном темном месте оказался матери не чужим. Страх от этого, правда, никуда не пропал, а только усилился. Словно она наотрез отказывалась принимать эту часть Мериды.

Циннии пришлось попотеть, чтобы затянуть гостью в её старую комнату, где много лет жила она сама. Эмилия стала шагать бодрее, только когда та сказала, что приготовила для неё вещи матери. Однако остановилась, как вкопанная, когда поняла, в чьем доме находится.

— Они ведь жили вместе… да? — девочка повернулась к нему.

Антонин сцепил руки за спиной, пытаясь придать ситуации хоть каплю нормальности.

— Да — это дом Гарольда, — кратко подтвердил он. — Мериде здесь нравилось. Им вдвоём было весело.

Фрейя, стоявшая немного в стороне, скромно улыбалась, понимая, что перепугать этого подростка лишним словом очень легко. Цинния ожидала возле своей комнаты, не вмешиваясь.

Эмилия же оглядывалась по сторонам, буквально вертелась на месте, и в её глазах застыл ужас.

— Привет, это ты внучка папы? — из библиотеки вышел Регулус.

Взгляд её стал метаться между жильцами роскошного жилища. Быть внучкой самого страшного и ужасного мага из известных она была не готова. Эмилия нашла в себе силы и смирилась с дедом. В её доброй душе что-то дрогнуло, она почти признала в нем родную кровь, и даже за руку брала… бережно.

Но убийца её матери?

Родственная связь с тем, кого она с детства боялась, чьё имя шептали — это было для неё уже слишком. От волнения сердце её буквально выскакивало из груди. Цинния всё поняла и подлетела к гостье, схватив за руку и не дав пуститься в бега, а девочка уже развернулась к выходу.

— Регулус! — на мальчика зашипела мать. — Иди к себе! Что я тебе говорила? Ты зачем вышел?

Эмилия поняла, что мальчишку ругают из-за неё. Регулус обиделся, опустил глаза в пол и хотел было уйти обратно.

— Да! — заорала внучка на весь зал, пересилив себя. — Это я… А ты кто?

Он остановился и приветливо улыбнулся. От улыбки на щеках проступили ямочки, а легкий румянец выдал стеснение.

— Регулус, сын…

Мальчишка, нежный и трогательный, немного успокоил Эмилию, развеяв страх и тревогу. Она позволила Циннии увести себя в комнату и вскоре вышла оттуда с ворохом вещей в коробке.

Антонин незаметно усмехнулся себе под нос. По всей видимости дочь Гарри была рада, наконец, избавиться от следов соперницы. Из коробки даже торчало небольшое настольное зеркальце, увешенное подвесками и цепочками.

Не оценила такой щедрости мать. Она кинула на дочь неодобрительный взгляд и решилась подойти к Эмилии.

— Дорогая, я Фрейя, супруга Гарри, — мягко начала она. — Мы с твоей мамой росли вместе, дружили… Позволь мне оставить этот браслет? На память? Цинния, кажется, немного перестаралась…

— Конечно, — пробормотала Эмилия, всё ещё растерянная. — Берите.

Женщина сняла браслет с зеркала и аккуратно застегнула его на запястье. Затем подняла на девочку задумчивый взгляд и тихо добавила:

— Это был мой подарок на её пятнадцатилетие…

Покинув старый дом матери, Эмилия почти бежала вперёд, сама не зная куда. Она так спешила, что проскочила нужную дверь.

— Эмилия, ты куда? — позвал её Антонин. — Мы на одном этаже.

Она резко остановилась и молча вернулась к нему. Бледная и взволнованная.

Войдя в квартиру, она тут же оставила коробку в кресле и начала метаться от окна к окну, заламывая руки.

— Почему мама ушла отсюда? — внезапно спросила она, резко обернувшись. — Здесь у неё было столько… друзей!

Теперь уже он растерялся.

— Ты же знаешь, — и пожал плечами. — Влюбилась в Броуди.

— Это… всё? — она не верила. — Просто влюбилась и бросила всех? Даже отца? Своего и… моего?

Он не знал, что ответить. Не понимал, что именно она хочет услышать. Поэтому лишь развёл руками.

— За твоей спиной спальня, располагайся…

Он подготовил для неё светлую комнату с простой мебелью и окнами, выходящими в парк. Внучке она сразу понравилось. Эмилия была бы рада вовсе не выходить из неё — замок то ли навевал тоску, то ли заставлял её думать о сложных вещах, но абсолютно точно не радовал.

Они больше времени проводили у фонтанов, гуляли и разговаривали. К ним подходили знакомиться маги — девочка отвечала, но всякий раз внутренне напрягалась, сжималась и смотрела на них исподлобья.

Исключение произошло лишь однажды — внучка просто не успела привычно отреагировать. К ним подошла Зарина, и пока Антонин бубнил свою уже наизусть выученную речь о друзьях матери, женщина не дала себя представить до конца, зарыдала в голосину и кинулась к девочке обниматься.

Антонин ожидал от внучки испуга, крика, попытки отпрыгнуть назад… но ничего из этого не произошло. Эмилия неожиданно шагнула вперёд и обняла совершенно незнакомую ей женщину. А потом заплакала сама. Словно выплескивала наружу что-то, чему раньше не было выхода.

Как только эти странные объятия окончились, женщина попыталась что-то пояснить, но от волнения жутко заикалась и всхлипывала:

— Мы с твоей… я очень любила… мать…

Эмилия махнула рукой.

— Да я поняла…

— Как же тебе… без мамы?

— Без мамы? — она шумно вдохнула, крепче прижимая кулачки к груди. — С мамой было бы лучше…

Они снова разрыдались и снова бросились друг другу в объятия.

Это были просто сильные эмоции, у каждой их них свои, сотканные из боли прошлого. Он вдруг отчётливо понял — дочь не перестала любить мать, но неожиданно для самой себя перестала её понимать. Поэтому сейчас рыдает на плече чужого ей человека. Внучка уже рассказала ему, что росла взаперти, без друзей. У Мериды в жизни всё было иначе. Мать окружали люди, которые любили её так сильно, что спустя годы не могли произнести её имя без слёз.

Когда к ним подошёл Гилберт, девочка уже справилась с собой. Поздоровалась более-менее спокойно и несказанно удивила деда, попытавшись Трэверсу улыбнуться.

Но от её храбрости не осталось и следа, стоило на следующий день им встретить куда более приятного внешне Тодеуса.

Высокий, крупный, уверенный в себе, он одним своим видом вызвал у неё тревогу. А когда рассмеялся в ответ на её страх — она и вовсе съёжилась.

— Глупышка! — хмыкнул Крам, возвышаясь над хрупкой девочкой, словно гора. — Ты лучше запомни меня хорошенько!

— Зачем? — пролепетала Эмилия, почти спрятавшись у Антонина за спиной.

Тодеус наклонился ближе, усмехнулся и подмигнул:

— Потому что я тебе помогу… даже когда откажутся все остальные. Запомнила?

Встреча с Томом произошла только на десятый день — его долго не было в замке — и не в парке, а прямо на лестнице.

Они обедали на кухне с щебечущей возле внучки Джиневрой и не менее взволнованным Амадеем, переборовшим в себе тяжесть воспоминаний. Внучка пришла в восторг от старинной утвари, но особенно от огромной печи — точнее, от груды камней, из которых она была сложена. Всю обратную дорогу Эмилия сравнивала кухню Броуди с этой и тараторила без умолку, то и дело оглядываясь на него.

Она просто не заметила бесшумно спускавшегося мага и врезалась в него почти на бегу.

Кто из них выглядел более удивленным — на глазок определить было трудно. Пока внучка потирала лоб и извинялась, преграда на её пути смотрела на девочку, как на мираж, которого в этих стенах быть не должно.

— Эмилия, ты сейчас чуть не покалечила Тёмного Лорда, — улыбнулся Антонин.

Том очнулся, уголки его губ дрогнули в лёгкой усмешке.

— Мы немного знакомы, — тихо сказал он, не сводя с девочки взгляда. — Виделись на могиле у матери… Помнишь меня, Эмилия?

Та готова была от испуга скатиться кубарем прямо на первый этаж. Она даже заметно покачнулась, и он рванул к ней вперед, но первым её за плечо схватил Том.

— Мерида меня никогда не боялась, — сказал он очень мягко. — Могла и ногой топнуть, и накричать, и фикусом с окна запустить…

Эмилия прикрыла рот рукой и нервно хихикнула, не поверив.

— Шутите, да?

Он отрицательно покачал головой, глядя прямо в глаза, и вдруг взял её за руку.

— В память о матери — не бойся меня, — прошептал он и опустил взгляд на Антонина. — Не обижает тебя… дед?

— Нет, вы что! — возмутилась Эмилия.

Антонин напрягся и нахмурился — маг явно не хотел отпускать ребенка. Казалось, он вот-вот утянет её за собой, что означало бы возврат к Броуди и полную потерю связи с ней, навсегда. Холодный пот прошиб мужчину.

Он впервые за долгое время решил потребовать от старого друга самого обычного понимания.

— Том… — протянул он с требовательной интонацией, слегка склонив голову набок.

Тот всё понял без слов, но они всё равно смотрели друг на друга непозволительно долго. Эмилия же смотрела то на одного, то на другого, и угадывала молчаливый разговор, который её точно смущал.

— Ты прав, — наконец вздохнул маг. — Рад, что вы познакомились… пусть и спустя столько лет.

Он выдержал паузу, затем добавил, пристально глядя Эмилии в глаза:

— Мой кабинет внизу. Если будет что сказать — заходи смело....

— Ага, — неубедительно кивнула она, явно решив для себя, что подземный этаж отныне под строгим запретом. — Обязательно.

Он нехотя разжал пальцы, но внучке всё же пришлось слегка потянуть руку, пока из его ладони не выскользнул её последний пальчик.

После такой встречи она попросилась на воздух, и он не стал отпускать её одну. Они вместе с Томом спустились на первый этаж, попрощались, но Антонин краем глаза заметил, что тот задумчиво смотрит внучке в спину, словно позабыв, куда собирался. Мужчина невольно сделал вывод — если Серафим заявится сюда с жалобой, то внучки ему не видать.

Хотя никто толком не знал, жив его сын или мёртв, гипотетически он мог вернуться — и теперь Антонин всерьёз жалел, что привёл Эмилию в замок. Не будь Гарри против её появления здесь, всё сложилось бы иначе. Однако для Тома воля Гарольда — тоже закон...

— Антонин!

Навстречу по дорожке к ним шёл радостный Фред, сопровождаемый братом и сестрой, которые уже несколько лет работали в Министерстве и бывали здесь часто.

— Здравствуй, Фред, — Антонин вежливо улыбнулся всем троим. — Эмма, Тео... К кому?

— Гровер голову заморочил… — Фред раздражённо взмахнул рукой. — С ним хотят перевестись в лагерь! Зимой уже! К милорду идём, поговорить... Ты представляешь эти их попойки? Вдали от надзора? Стражи первыми разбегутся! Мы останемся беззащитными, Антонин!

Его сестра фыркнула и возмущённо встряхнула рыжей копной, а брат слегка смущённо рассмеялся, словно признавая его правоту. Даже сам Антонин не удержался от усмешки, а вслед за ним расхохотался уже и сам Фред.

— Ой! — он вдруг споткнулся взглядом о девочку. — Эмилия, да? Все только о тебе и говорят! Такая красивая, так на него похожа...

Он вопросительно взглянул на Антонина.

— Нет… его нет, — коротко ответил тот.

Фред вздохнул, опустив глаза.

— Ясно… Ну что ж, красавица… Гулять идёте? Приятной прогулки!

— Спасибо, — кивнула Эмилия.

Когда Уизли скрылись за дверьми замка, внучка тихо спросила:

— А кто это?

— Родственники твои, — ответил он без задней мысли, словно его спросили о пустяке. — Кузены Серафима. Им больше повезло с матерью.

Почему-то Эмилия вздрогнула. Затем бездумно пошла вперёд, будто кто-то внезапно лишил её зрения. В какой-то момент она чуть не свалилась в фонтан.

— Эмилия, да что с тобой? — Антонин догнал её и резко взял за руку, разворачивая к себе лицом.

— А кроме них и Циннии, Регулуса… у меня ещё есть родственники?

Он не ожидал такого вопроса, но постарался ответить:

— Маг с одним глазом… Ты же от него просто сбежала?

Она кивнула и тут же густо покраснела — пожалела о своей реакции, боялась, что сильно обидела незнакомого человека.

— Это твой двоюродный дед, — сказал Антонин. — Мериде он был дядей, очень любимым…

Эмилия подняла на него печальные глаза:

— Можно перед ним как-нибудь… извиниться?

— Не знаю, дорогая, — он явно сомневался в этой идее. — Кайл — маг с очень сложной судьбой. Он привык к таким детским испугам…

— Пожалуйста!

— Хорошо, — он счёл за лучшее согласиться. — Когда-нибудь мы к нему спустимся...

— Это всё?

— Есть ещё один двоюродный дед, новый зельевар в Хогвартсе — Один Снейп. Жив прадед — Северус Снейп. Мать твоя с ним почти не общалась, а дед так тем более… Ну а Даддли ты знаешь, наверное? Он же твою мать вырастил?

— Папа говорил, что приводил его на могилу, и они с женой держали меня на руках, но...

— Что «но»? — Антонин слегка нахмурился.

— Ему стало плохо, и папа его проводил в магловскую больницу. Он там долго лечился…

— Больше не приходил?

— Нет, — тихо сказала Эмилия. — Он сказал, что не хочет больше иметь ничего общего с миром магии… Они все переехали, с дочкой, куда-то очень далеко.

— Понятно… — протянул Антонин, хотя и без её слов знал всю историю.

Гарри рассказал Дурслям, что дочь погибла от шального заклятия, но не смог признаться, что оно было его. И даже этого оказалось достаточно, чтобы кузен едва не умер от сердечного приступа, побывав на её могиле. После чего оборвал всякое общение с тем, кто не уберёг его девочку.

Антонин вдруг заметил, как что-то блеснуло на щеке внучки. Он протянул руку и мягко смахнул пальцем слезинку. Это была тихая слеза — без всхлипываний и истерик. Эмилия сидела на краю фонтана, смотрела вдаль и плакала, даже не замечая этого. Её лицо оставалось спокойным, но в этом спокойствии чувствовалась усталость.

— Дома все меня любят… — прошептала она, глубоко вздохнув. — И я их тоже… Просто они так часто были заняты, а мне было так одиноко…

Антонин провёл ладонью по её волосам, пытаясь найти слова, которые могли бы утешить. Но любые слова казались жалкими перед этой глубокой печалью.

— Ты не одна, — наконец произнёс он. — Ты никогда не была одна, Эмилия.

Она вскинула на него глаза — полные немого вопроса.

— Просто не всегда те, кто нас любит, могут быть рядом так, как нам этого хочется, — продолжил он. — Это не значит, что любви нет. Она просто ждёт.

Эмилия опустила взгляд и провела пальцами по воде.

— Иногда мне кажется, что любовь — это просто слово…

Антонин вздохнул.

— Нет, милая. Это то, что связывает людей, даже если они живут на разных берегах.

— Как мама и папа?

— Как мама и папа, как ты и я… как многие другие. Понимаешь?

Девочка снова посмотрела на воду, где отражались они двое — старик и ребёнок, два одиночества, связанные не только кровью, но и тоской. Затем она тихо протянула руку и сжала его ладонь. На её губах мелькнула слабая улыбка — неуверенная, но настоящая. Впервые его слова несли не страх или боль, а облегчение, прогоняя слёзы вместо того, чтобы их вызывать. Антонин смотрел на внучку и вдруг осознал — возможно, именно это и есть счастье.

Через пару дней он прочтет статью в Пророке и поймет, что Броуди зовет на помощь Серафима. А раз Целлер решился на такое, значит, он абсолютно уверен, что отец Эмилии не откажет.

Они хотели отобрать у него счастье, вырвать из рук, вновь оставить его в одиночестве и растоптать любую надежду. Возвращение внучки к врагам означало бы не просто разлуку — конец. Полное прерывание связи и ещё большую изоляцию девочки. Антонин знал, что их всё равно найдут. Даже если он создаст безупречный план, даже если продумает каждый шаг. Серафиму помогут их выследить. Поэтому он придумал не идеальный, а хитрый.

Отчаяние, когда он увидел на камнях Эмилию почти в обнимку с Гровером, а затем и Серафима, было похоже на форменное безумие. Он даже ранил мальчишку, намереваясь спугнуть. Крама испугать таким, конечно, не вышло, и испугалась его дикого поведения только внучка, пусть и сразу простила.

Она обняла его как родного человека, без упреков. Её ласковый взгляд просил только одного — успокоиться, поэтому бороться с Серафимом маг передумал. Кажется, он и так ранил того, кто не дал ей утонуть в водопаде. Упасть в её глазах еще ниже Антонин просто не мог.

Он забрал вещи Эмилии и Мериды из хижины-копии и вернулся в замок. Один.

Открыл дверь и медленно вошёл в гостиную, не зажигая свет. Здесь ничего не изменилось — тот же полумрак, те же белые стены, та же тяжёлая тишина. Только сейчас она казалась не той привычной, а новой, и нашёптывала о старости, о том, что он остался один.

Комната, где жила Эмилия, теперь стояла пустой. Он знал, что не найдёт там ничего, кроме следов её присутствия — его детские книги на полке, платок, забытый на тумбе, и лёгкий запах травяного отвара, который она иногда пила перед сном. Поэтому не пошёл туда, а просто сидел и слушал, как громко молчит его дом.

* * *

За дверью раздался девичий голос:

— Сильнее!

— Мне их выбить?! — сын возмущался.

— Ты еле дотронулся!

— Если его нет — уходим и следующая попытка только через…

— Год — ты уже говорил!

— Только через мой труп! Какой еще год? Я такое сказал?

— Да!

— Значит, я соврал!

— Ты меня бесишь… — простонала Эмилия.

— Знала бы ты, насколько это взаимно…

Антонин слышал их тихий стук, но просто не хотел никого видеть и лишь крепче зажмурил глаза. А когда понял, кто за дверью, не сразу поверил в своё счастье. Он медленно поднялся, подошёл к двери и широко её распахнул.

Обладательница дорогого ему голоса оказалась не галлюцинацией. Она замерла на мгновение, моргнув большими глазами, а потом с места бросилась ему на шею — как умеют только дети, уверенные, что их любят.

Зажмурившись уже не от раздражения и тоски, а от радости, он крепко обнял внучку, слушая биение её сердца.

— Это так мило, аж челюсти сводит… — пробормотал сын, лениво обходя гостиную.

Эмилия фыркнула, отстранилась от деда и осуждающе посмотрела в сторону отца.

— Не слушай его, он ужасно противный! Слышишь меня, Серафим?!

— Ты и во сне докричишься, увы…

— Это как? — усмехнулся Антонин, кинув на возмужавшего сына заинтересованный взгляд.

Их перепалка его смешила и странным образом грела душу.

— В час ночи его разбудила, вот и ворчит. Выходной у него оказывается сегодня... Был! — пояснила внучка и задорно хихикнула.

После чего положила голову ему на плечо, глядя на Серафима уже без злости, а со смешинкой в глазах.

— Ты щекотала мне пятку! Я подумал — атакует енот!

— Ты слышал мой голос, но не хотел просыпаться! Как тебе не стыдно вообще? А если бы и вправду напали?

— Еноты?!

— Да хотя бы еноты!

Сын закатил глаза и устало вздохнул, опираясь на подоконник.

— И зачем ты его щекотала? — маг пытался не рассмеяться, чтобы они не замолчали. — В час ночи?

— Так он вернулся в полночь, и я не успела его встретить, — пожала плечами Эмилия. — Заснула! Будила уже, как могла… Когда ему сказать, что я хочу тебя навестить? Утром его уже нет, ночью его ещё нет…

— Семь дней в неделю тебе мало? — Серафим ошеломлённо покачал головой.

— На работе я тебе не мешаю!

— Правильно — зачем тебе мне мешать? Можно же мешать Алану! Чтобы он мешал мне! Он тебя уже подружкой считает, понимаешь? Ты во всех его мессенджерах!

Антонин вдруг стал серьезным и нахмурился.

— Эмилия, я не понимаю — ты гостишь у… Серафима?

Вместо внучки ему сухо ответил сын:

— Все здесь знают, что дом Броуди нашли. А некоторые даже знают, что это был её дом. Она временно живёт со мной. К чему этот вопрос? Вынюхиваешь подробности?

— Хотел узнать, всё ли в порядке с… другим отцом, — раздражённо бросил Антонин.

Смерть Целлера разбила бы девочке сердце, а жизнь её и без того не была особо прекрасной.

— С ним всё в порядке, — Серафим посмотрел ему в глаза. — О постояльцах того дома её нельзя спрашивать. Задашь вопрос — я обязательно узнаю, а вы больше никогда не увидитесь.

— Как обычно, всем угрожаешь? — хмыкнул маг.

— Именно…

— Отец! — внучка рявкнула во весь голос и слегка раскраснелась от злости.

— Она так только когда хочет меня прибить, — с ухмылкой заметил сын, развалившись в кресле и закидывая ногу на ногу. — Чего смотришь? Одних я вас не оставлю, не надейся!

Эмилия резко вспомнила о важном для неё и тихо спросила:

— Дедушка, а где мамины вещи?

— В твоей комнате, на кровати…

Из кресла донёсся скептический вздох.

— В её комнате, надо же… Стокгольмский синдром существует? Я-то думал — в тестах ошибка… — бормотал он что-то себе под нос.

Антонина беспокоило не бормотание.

— Ты лучше скажи — как он её тебе… оставил? С ума сошёл?

— Доверяет!

— Он? Тебе?

— Милорду на меня донести хочешь?

— Прекратите ссориться! — внучка стояла в дверях с коробкой и грозно хмурилась.

— Ладно, уговорила, — примирительно сказал сын. — Что это там у тебя?

Она поднесла к нему вещи и Серафим… окаменел.

Казалось бы, прошло так много лет, заполненных самыми разными событиями, но любовь к мёртвой не прошла. Это чувство застряло в сердце, как заноза, и всё это время питалось его болью.

— С этими румянами твоя мать слегка перебарщивала… — прошептал он, держа в руках маленькую круглую коробочку.

Очевидно, сын пытался смягчить свою не самую радужную реакцию. Уголки губ дрогнули в попытке улыбки, но вместо неё появилась судорожная гримаса. Обычно колючий и недоверчивый взгляд потускнел, став просто усталым.

В кресле он выглядел безупречно — красивый, ухоженный, моложавый. Перстень на мизинце, безукоризненно сидящая чёрная рубашка, идеальный образ сильного мужчины, который привык держать всё под контролем.

Образ был создан для маскировки, а под всей этой продуманной оболочкой скрывалось нечто поломанное, глубокая расщелина в леднике, которую не заметишь с первого взгляда. Грудь его ходила ходуном от волнения — он не мог успокоить даже дыхание, не то что эмоции.

Эмилия же переводила испуганный взгляд с коробки на отца, словно увидела его впервые. Наконец, решившись, она осторожно дотронулась до его плеча.

— Эй… ты чего?

Он не отреагировал, словно воспоминания унесли прочь его душу.

Антонин уже собирался что-то сделать, пока психика сына не сыграла с ним злую шутку и не испугала Эмилию еще сильнее, но внучка вдруг прошептала:

— Папа… а обнять тебя можно?

Серафим, не поднимая глаз, протянул к ней руку, приглашая к объятиям. Она умостилась с ним в кресле, подобрав ноги, поставила коробку ему на колени и обняла, уткнувшись носом в шею.

— Маленькой ты любила со мной обниматься, — он едва заметно улыбнулся, но голос ещё дрожал. — Всё время на руки лезла… Только на пол поставлю, отвернусь, а ты уже штаны мне обрываешь, тянешься…

— Я не помню, говорила же, — она оторвалась от его шеи и всхлипнула. — Ни тебя, ни маму…

— Хочешь вместе посмотрим? — сын взглядом указал на коробку.

Эмилия загорелась, словно свечка, и принялась доставать дорогие её сердцу вещицы. Какие-то колечки, украшения, магловский телефон, неподвижные колдографии из раннего детства матери и слегка обугленную книгу. Серафим тут же обвинил её во вздутии, зашептал дочери что-то на ухо — и та заливисто рассмеялась.

Антонин сидел напротив них на софе и любовался обоими — счастье за настрадавшегося мальчишку его буквально переполняло, вырываясь наружу теплой усмешкой. Пусть и безо всякого умысла, но что-то хорошее в жизни маг всё-таки сделал. Не реши он вдруг, что хочет кого-то любить, отец и дочь никогда бы не узнали друг друга. Серафим не просил его оставить их наедине, а внучка и вовсе постоянно проверяла, на месте ли дед.

В конце концов даже сын поднял на него глаза — его глаза — только полные боли, живые, уставшие и… несмело ему улыбнулся. Прошло больше двадцати лет с момента их первой встречи, но только сегодня они познакомились.