Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

Коуквортское лето после Хогвартса было, как растаявшее мороженое — вроде, и вкус тот же самый, и есть уже скучновато. Да, здесь не было уроков, заданий, непременного отбоя и четырех, пусть и громадных, стен, но не было и Запретного леса, Озера с Кальмаром, Выручай-комнаты, множества открытых и запертых помещений, магии, в конце-то концов…

Чувства вернувшейся в родные пенаты Лили были схожи с ощущениями навестившего город детства повзрослевшего студента, когда всё вокруг кажется маленьким, ненастоящим, как старый плюшевый мишка с антресоли или пижама в клоунах, из которой давно и безнадёжно вырос. Вырос из всего вокруг — а всё вокруг осталось прежним.

Людям частенько свойственно думать, что, покинув какое-то место, они найдут его потом неизменным, таким же, каким его помнят. Словно жизнь уезжает оттуда вместе с ними, а там, в этих оставленных за спиной домах, все и всё замирает, становится на паузу и снова начнёт движение только, когда зритель вернётся. Смешное, нелепое, иррациональное чувство, не поддающееся никакой логике — просто детское свойство человеческой психики, проявление доморощенного солипсизма, когда весь мир — ты, и весь мир — в тебе. Как в игре в прятки с мамой — закрыл ладошками лицо, и всё на свете пропало…

В Коукворте и правда ничего не изменилось. Ни за полгода, ни за год — всё было ровно так же, как перед их отъездом, будто и правда кто-то нажал волшебную кнопку, от которой всё вокруг если не замерло напрочь, то обрело улиточью скорость. Всё те же выщербленные мостовые, заросший парк, пыльная листва тополей… Изменились сами дети, вернувшись в родной город уже не совсем детьми. Целый год они самостоятельно справлялись со всеми жизненными обстоятельствами, отгадывали загадки, принимали решения, заводили друзей и врагов, а ещё учились, учились, учились… Они стали другими, а Коукворт остался прежним. И в этом была проблема.

Лили, раньше очень привязанная к дому, городу, привычным местам, семье, это чувствовала острее, чем Снейп, который давно уже был сам по себе. Она смотрела на всё вокруг, и у неё сжималось сердце: парк казался маленьким, дороги — узкими, дома — игрушечными, её комната — чужой, а родные — такими… обычными… Лили очень переживала об утраченном, не понимая, что просто она становится старше. Ей всё происходящее казалось катастрофой, будто у неё что-то отняли, украли. Потом острота ощущений как-то сгладилась, притупилась, всё вошло в привычную колею — почти так, как было, почти незаметно, почти…

Но это чувство утраты ещё больше сблизило её с Северусом — словно они вдвоём ушли вперёд, а всё остальное — безнадёжно отстало, и теперь — он единственный настоящий в ставшем вдруг кукольным городе. Словно только он и напоминает о том, что, кроме вечно сонного Коукворта, есть ещё огромный и непознанный мир. Севу она об этом всём не говорила — слишком сумбурны были её переживания, слишком невербализуемы и не полностью понятны даже для неё самой. И, наверное, зря, потому что именно так — единственным подлинно-живым существом — воспринял её когда-то сам Северус, увидев рыжую маленькую колдунью среди коуквортских второсортных декораций. Наверное, он бы понял её сейчас, как бы невнятно она ни объяснила, но Лили было стыдно грузить друга такой сентиментальной чепухой, и она молчала.

Внешне ребята тоже изменились — и тоже в разной степени. Сев подрос, вытянулся, ещё больше истончился лицом, удлиннился руками, ногами и… носом. Теперь на лемура походил он: нелепого вороного лемура, чей предок явно согрешил с орлом, оставив в наследство роскошный клюв. Лили же всё больше напоминала не представителя семейства низших приматов, а вполне себе девушку. За эти полгода она снова обогнала Сева в росте, обзавелась неожиданным перепадом между ребрами и нижней частью туловища, а также жутко смущавшими её выпуклостями на первых. Всё это стало очевидным летом в Коукворте, когда на смену мешковатым мантиям и объемным курткам пришли футболки и топы. Сев каждый раз норовил устроить пожар ушами, когда нечаянно задевал взглядом сии новоприобретения, Лили досадовала, что на пляже теперь не обойдёшься плавками, и чисто исследовательски прикидывала: «Жену Эшли — Мелани из «Унесенных ветром» — описывали «с грудью двенадцатилетней девочки»… Значит, вот как она выглядела? Ну что ж, посмотрим, что из этого выйдет дальше».

Единственный, кто не изменился и не разочаровал, был «Наутилус» — упавшее дерево было всё таким же величественным, мощным и огромным, зелень его листвы — всё такой же буйной, торчащие в небо корни — всё такими же устрашающими, а дощатая «рубка» среди нижних ветвей — такой же родной и уютной. Стазис они обновляли только зимой, и до теперешнего их приезда он поизносился, но выдержал — минимальные следы сырости легко поддались Очищающим и Высушивающим заклинаниям, а пару-тройку муравьёв, забредших на огонёк, выдворили слабеньким экзорцизмом, заказав дорогу назад. Поблекшая было треуголка, спрятанная под подушками и пледом, снова засияла золотым галуном, гордо украсив растрепанную черноволосую голову.

Они были дома.

Родительские дома, в отличие от построенного собственноручно, встретили ребят по-разному. Лили — улыбками, объятиями, свежими мамиными кексами, тысячей и одной историей про родню и знакомых, благодарной, но не менее язвительной от того Петуньей… Словом — если бы не ощущаемое Лили безотчётное отчуждение, всё было бы прекрасно. Снейпа же…

- Они опять ругаются?* — жалобно кривясь, спрашивала Лили, обнаружив друга утром, спящим в «рубке».

- Поменьше, наверное, чем раньше, но по-другому, — дернув плечом, так, что клетчатый старенький плед сполз на пол, ответил Сев.

- Я всё-таки надеялась, что у них устаканится — он же продолжает работать?

- Я тоже, — горько усмехнулся Сев, вспомнив свой свиток, скормленный Бельтайновскому огню. — Работает — как-то. Вчера вот с бодуна на склад приперся — по случаю пятницы. Ну и его хозяин спалил, лишил премии и отправил проспаться.

- Это он сам рассказал?

- Это я из его пьяного бреда так понял, потому что он, несправедливо обиженный, с работы пошёл не домой, а в кабак — «горе заливать». А домой — уже затемно и на рогах. Орал, что его не ценят, что он кормилец и добытчик и что хотя бы в его доме всё будет так, как он сказал… Я не стал дослушивать этот концерт — взял свитер и свалил по тихой грусти.

Лили знала, что за нарочитой грубостью и кажущейся небрежностью друг прячет свою боль, помнила подсвеченные разноцветными огнями слёзы, поэтому спросила очень аккуратно и после паузы:

- А… что мама?

- А что мама?! — воскликнул Сев. — Сначала орала в ответ, потом плакала, потом снова орала… Потом я ушёл.

- Почему она не уйдёт от него, она же волшебница — не пропала бы одна?..

- А дракклы её знают, почему она не выпнет его под сраку или сама не сбежит, куда подальше! Зачем терпит всё это… Одна бы она не осталась — у неё есть я, и я уже не ребёнок!

- Да, конечно, — поспешила поправиться Лили. — Я просто не понимаю…

- Я тоже! — отрезал парень.

- А у неё есть родные? Ну, к кому можно было бы попроситься пожить? Хотя бы на первое время.

- Не знаю. Она никогда не говорила о своей семье. И я никого из них никогда не видел. Да это и бессмысленно — хрен знает, что ей мешает, но, кажется, она собирается тянуть этот воз до конца…

___________________________

Примечание

Торжественно обещаю, /что замышляю шалость и только шалость/ что все карты Лильке в руки выдавать не буду, всезнайкой она в любом случае не станет.

Звёздочкой помечена прямая цитата из канона, глава «История Принца».