На льду разлитые чернила (гет)

Чайлд любил холод. В Натлане слишком жарко. Лишь здесь, высоко над морем, где будто бы можно достать до солнца рукой, ему дышалось легче. Утешения не было. Только пустота, которую он ничем не мог заполнить.

Почтили память Капитано в полной тишине.

Пф… а по факту — молчал только Пьеро. И то, он демонстративно вышел, сохранив нейтралитет, после объявления решения Царицы: «Должность Первого Предвестника Фатуи сохранена за Иль Капитано».

И началось… Насколько же сильна зависть людей, стоящих всего рангом ниже!

Из начавшегося спора, лишённого всякого смысла, практически не выбилось звучание лязгнувшего под столом сапога Пульчинеллы. Но Чайлд заметил, потому что знал — этот жест был обращён к нему. Пульчинелла мазнул по губам указательным пальцем, даже не глядя на него, и тем самым попросил не срываться.

«А что? Я настолько читаем?» — ядовито усмехнулся Чайлд.

Впрочем, да, он лажал не по-детски, потому что распинающийся в лести Дотторе почувствовал его желание вгрызаться ему в глотку прямо здесь, и посмотрел в глаза, кажется, соглашаясь.

«Ага. Перебьешься. Снизошёл тоже мне», — чуть не сорвалось с губ.

— Господа, вы так утомляете, — продолжая неизменно тонко улыбаться одними губами, произнёс Панталоне. — Делить шкуру неубитого медведя весьма глупо.

Чайлд почти поблагодарил, но услышал следующую фразу, обращённую к себе:

— Меня заставляет чувствовать себя неловко тот факт, что среди нас есть тот, для кого возможность занять место Первого была бы гораздо более выгодной, чем большинству из нас. Но он столь тактично молчит, что… моё почтение!

«Куда бы тебе его засунуть?» — выстрелил он взглядом.

— Делец прав, — тут ровно сказала Арлекино и встала. — Повод для беседы изжил себя на корню. А сейчас меня ждут дети.

Ему показалось, или она кивком головы позвала его за собой? В любом случае, он выскользнул первым.

Чайлд оказался в Натлане глубокой ночью и сам наступил на горло своей природной наглости. Он видел Капитано на троне, с прежней, идеально прямой спиной, в открытой позе. Казалось, сам воздух в этом месте был наполнен недостижимой силой, присутствием того, кто всё ещё был здесь и более чем живым.

Пока Чайлд поднимался по лестнице, убеждал себя в том, что «зря припёрся», что «сейчас могильная тишина разразится смехом, и полетит он отсюда радостно вниз, перестав коптить землю». Но Капитано молчал, и это ему одновременно и нравилось, и нет.

— Прости, что тебе всё выложил. Мне тоже должно быть плевать, но не выходит. Нашёл, кому исповедаться, да?

Капитано хранил молчание. Чайлд принял его за согласие.

— Ловко ты устроил. Я к тому, что это весьма любопытно: видеть истинные лица тех, кто приходит проститься… или не приходит. Я уверен, что ты всё слышишь и видишь. И хочешь, чтобы я убрался. Прогони? — он глянул на руку, намертво сжавшую рукоять меча.

В голове приятно мутнело. Эту ночь он не спал, и ему не хотелось. Не ел даже толком.

— Вчера твоих награждали за отвагу. Молчаливые все такие, гордые. Сказали мне, где ты…

Сказали… Он на них налетел, побелевший от злости после того, с позволения сказать, совещания. Потом улыбнулся и предложил совместную тренировку, ловя замешательство солдата, выше него на голову. В которого он, собственно говоря, и врезался.

Не отказались. Ещё бы отказались!

Воздух напитался жаром, «умирал и воскресал» вековой снег под ногами, искрился ток, разрывая пространство. Гидро копьё Чайлда сверкало в воздухе, оставляя за собой следы водных брызг, которые тут же замерзали, становясь ледяными осколками.

Вспомнился давнишний спарринг, когда Капитано решил устроить своим новичкам что-то вроде экзамена на прочность. И увидев то, как он уложил человек тридцать за раз, Чайлд справедливо решил, что испытание не прошёл никто.

Воля некоторых новичков действительно сломалась, но кто-то даже с распоротой рукой или ногой рвался в битву, словно был невредим.

Всё всерьёз, никаких полутонов, только свои и чужие… вернее, чужой. И сердце Чайлда, наблюдавшего за этим действом, едва из груди не выскакивало.

— Ещё раз.

Электро фатуи первым бросился в атаку, рассекая тяжёлым молотом воздух, но Чайлд уклонялся с лёгкостью, предугадывая давно заученные движения. Он парировал, контратаковал, его движения были резкими, почти яростными.

— Ещё.

Чайлд легко оказывался быстрее пуль пиро застрельщика, чуть ли не заигрывал с цицинами, используя гидро, разрубал лёд в прыжке, ставя противника на колени, и кутался во тьму, которая, как давала ему силы, так и забирала жизнь.

— Подожди. Я… я ещё не закончил, — его голос наполнился горечью и злостью, а просьба устремилась к сапогам агента, которые расплывались перед глазами.

Чайлд поднялся на ноги и оскалился, тяжело дыша. Фатуи явно не понимали, с кем он только что разговаривал, и переглядывались. А электро маг смотрела на него с явным сочувствием.

Он сражался не с ними. Он сражался с тенью, которая всегда была сильнее, быстрее, лучше. С тенью, которая теперь навсегда останется в его памяти.

— Я сказал ещё.

И ничего, что в двух из пяти попыток его приложило затылком об лёд, и один раз он чуть сам не задохнулся, воспользовавшись формой духа уже дважды. Он не считал себя побеждённым и действительно показал себя во всей красе, но до сих пор его не покидало ощущение того, что за него просто испугались и поддались.

— Ты во всём Первый, — усмехнулся Чайлд в пустоту.

Несмотря на рой мыслей в голове, он хорошо расслышал чьи-то шаги по лестнице к трону. Мог бы уйти… но этому нежданному гостю был рад. Правда, казалось, не мог до конца быть искренним из-за одной всё той же веской причины, спящей вечным сном.

— Привет, Люмин. Пришла навестить?

— Частенько прихожу, когда нужно помолчать… подумать, — ответила она, будто бы его появление не оказалось для неё неожиданностью. — Давно здесь?

— Не помню. Всё в порядке. Разницы нет.

— В каком смысле?

— Он всегда меня игнорировал, — смешливо ответил Чайлд. — Моего ранга не хватило бы даже на то, чтобы открыть перед ним дверь в приёмную Царицы. А теперь его нет, и мечты моей нет. Он победил всех нас одним вздохом.

— Он не игнорировал тебя.

— Ха, мне лучше знать.

— Чайлд…

— Да знаю я, что ты хочешь сказать. Ещё не время… — отмахнулся он.

— Нет, — покачала головой Люмин. — Просто я не думаю, что он не замечал, как ты стараешься. Я, конечно, легко победила тебя, чего скрывать.

Как же его подстёгивали её добрые насмешки!

— Спасибо. Только не растрезвонь на всю округу, сколько раз я тебе свою честь Предвестника проиграл.

— Брось ты, — с тёплой грустью произнесла Люмин и задумчиво посмотрела на сидящую на троне фигуру. — Дело не в ранге. Он не хотел бы убить тебя.

— Если бы он знал, — не без гордости ответил Чайлд в пустоту, — какая для меня была бы это честь. Я выложился бы на полную ради того, чтобы он хотя бы похвалил меня перед тем, как размазать.

— Да ну тебя.

Чайлд не ответил, но его глаза цвета огранённого топаза заблестели невыразимой надеждой. Одна его часть прекрасно помнила совсем другую Люмин, которая не ждала от него ничего хорошего. Которая, конечно, не стала бы убивать его на глазах младшего братишки в подземелье с руинными молотильщиками, но где-нибудь за углом… Только как? Вернее, куда? Наверное, в горло, ибо слишком много болтал.

Сейчас Чайлд видел Люмин, которая волей-неволей поверила, что фатуи знакомы и с такими понятиями, как совесть. Что в их рядах есть и те, кто не использует дружбу в корыстных целях. И Чайлду хотелось бы, чтобы та, другая Люмин проснулась, когда её опять захотят обмануть.

Он уже знал об отряде Дотторе, обосновавшемся в Норд-крае. Мощные ребята, грозные. Те, кто смог встать после экспериментов с модификациями и зельями.

— Иди ко мне.

Чайлд протянул руку. Не хватало ещё и о нём здесь думать.

Люмин чуть недоверчиво приблизилась и опустилась рядом, обнимая его за пояс. Недавний бой отозвался на это тянущей болью.

В солнечных лучах блестели дождевые капли, в то время как над ними и Капитано было тихо и сухо.

— А здесь красиво, — тонко улыбнулся он.

* * *

Мавуика медленно выводила аккуратные линии на новом полотне. Словно получающийся рисунок был живым и мог чувствовать боль от её касаний, а такого она не желала.

В чёрные волны могучей реки уронило солнце несколько золотых капель, только они не опустились на дно, а образовали большое сердце и разбрелись тугими цепями в стороны.

Возмутилась река, но те были так прекрасны, что ниспослала она одну из волн, чтобы сохранила и укрыла подарок неба от недобрых глаз.

В минуту возникшая аллегория отразилась на губах Мавуики улыбкой. Она ведь всего лишь изобразила узор на мундире Капитано и его прижатую к нему ладонь в тяжёлой перчатке.

Он уже не в первый раз приходил к ней, когда о нём думала. Без маски, и будто бы моложе. Сосредоточенно изучал какую-то книгу, по-хозяйски расположившись в её кресле, а она держала в руках гребень из древесины персиковой пальмы и расчесывала его угольно-черные пряди, ниспадающие до пояса.

— Почему-то не могу представить, как ты ухаживаешь за ними. Такие длинные — особенно требовательные.

Сработало. Капитано издал утробный звук и, наконец, обратил на неё внимание.

— Вот уж никогда бы не подумал, что ты придерживаешься тех стереотипов, по которым все воины, в первую очередь, дурнопахнущие, запаршивевшие горы мускулов, — не скрывая возмущения, изрёк он.

Мавуика удивилась: вообще ни о чём таком не думала. И злилась, потому что Капитано её реакция определённо нравилась.

— Ты всегда был невозможен. Теперь просто невыносимый.

Она отложила гребень и от души трепанула черные пряди. Отвернулась. В конце концов, дела никогда не ждали, а сегодня — совсем было не до игр. Правда, она ещё пока не успела придумать, почему.

Он крепко обхватил её за талию со спины. Зимней стужей окатило с головы до ног, будто Мавуика целый день страдала от жары, и теперь, наконец, оказалась во власти горного водопада. Одна. Только она и пена белой воды.

— Гнозис не отдам, — этот укол никогда не срабатывал.

— У меня уже есть нечто большее, чем гнозис, — шёпот обжег шею, вынуждая потерять контроль.

— Не отдам. Не обольщайся, — с вызовом бросила она, разворачиваясь к нему лицом. — Теперь моя очередь победить тебя.

— Я в тебя верю, — ядовито ухмыльнулся он.

Теперь Мавуика готова была поклясться, что чувствовала тепло. Мимолётное, ускользающее, но самое настоящее. У Капитано оставалось ничтожно мало времени… и целая вечность бонусом.

— Больше не болит? — она бережно коснулась его груди.

— Это то, что напоминает мне о тебе.

— У меня могла бы быть пара столетий покоя перед тем, как моя душа ушла бы из этого мира навсегда. Перед тем, как погасло бы Священное пламя и возгорелось снова во имя нового Пиро Архонта. Я была готова к этому. Наше будущее стоило такой жертвы. Но ты… Ты подарил мне жизнь с моим народом, а сам ушел к своему. Ты сломал все правила и поверх них выжег свои. Можно ли победить того, чей дух так силён? И нужно ли? — Мавуика уткнулась в его плечо и вздохнула. — Ты сейчас — это то, что я помню о тебе, то, что храню в своей памяти. История, которую знаю только я. Или хочу знать. Встреча с реальным тобой была бы столь же горька, сколько со всеми теми, кто остался позади. Потому что ты уйдешь снова. А я…

Слова давались ей с неимоверным усилием. Встречая тени усопших, она множество раз, преисполненная достоинством, отворачивалась и уходила, не позволяя себе услышать больно ранящих слов о любви, и не говорила их сама.

— Не смогу отпустить, — наконец, прошептала она.

Разве уже не отпустила?

Там, у Престола Первозданного огня, Капитано никому не позволил подобной роскоши — даже подумать о слове против.

Она явилась туда с гордо поднятой головой, готовая отдать долг. Прервать путь, прямо глядя в глаза Смерти.

Приди просить за неё весь Натлан, она бы убедила любого в правильности принятого решения — лаской, холодностью, да хоть бы силой, что в ней ещё горела.

Но не его. Не Капитано. Не Траина.

Он пришёл не просить за неё, а бросить вызов Смерти. Направить на Ронову её же проклятье, помноженное на тысячи. Доказать, насколько, на самом деле, она жалкая перед ним и перед славой Каэнри’ах, от имени которой громом звучал его голос.

Ронова осталась безразличной. Искренне пыталась такой казаться, но тоже не нашла слов.

И когда Капитан с идеально прямой спиной чеканил шаг по каменным ступеням, Мавуике осталось лишь слушать и смотреть, запоминая каждый узор из серебра на его плаще.

— Я приношу тебе горечь?

Она услышала вопрос, но вместо ответа лишь обняла покрепче, зарываясь пальцами в чёрные пряди.

— Я должна смотреть в будущее… Ты тоже этого хотел.

Она по-прежнему стояла одинокая в своей комнате. Перед глазами красовалась законченная картина, на столике лежал гребень.

Временами Мавуика сама себе поражалась. Шла к цели, не оглядываясь, не жалея ни об одном своём поступке, и ничего не оставляла себе, действуя во благо родных земель.

Пятьсот лет назад она приняла для себя решение. Пятьсот лет назад она бесстрашно доверила собственную жизнь Священному пламени, чтобы переродиться в этом времени и остановить Бездну. Она так же, без раздумий, сделала бы это снова, если бы не Капитано.

Во имя ныне живущих и ушедших, во имя воспетого в легендах прошлого и ярких надежд будущего… За Натлан!

Не за себя…

Тысячи судеб пролетали мимо. Заканчивали путь и начинали новый. Кого-то она любила, а кто-то, переродившись в ином теле, уже не помнил её, но уважал, как Архонта. Так маленькая сестрёнка Хини несколько жизней искала её, и так Мавуика… встретила лишь за чертой.

Судьба. В Бездну судьбу. Ведь дневник, бережно хранимый людьми, и лягушка-оригами внутри, потерявшая свой зеленый цвет, не случайно попала к ней в руки. И та девочка, что передала ей его… Как же сильно была похожа на Хини!

Мавуика опустила взгляд, в горле завязался ком.

Те письма, что она всякий раз бросала в Священное пламя, чтобы говорить с Хини, та память, которая щемила ей сердце, вскрывая грудь — не это ли вело каждый раз её к цели напролом?

То, что оставляло лишь… горечь?

— Зачем я ему так сказала? — виновато улыбнулась самой себе Мавуика, мыслями вернувшись к Капитано.

И лишь теперь заметила на картине синего мотылька. Он прилетел из далеких краёв на своих перламутровых крыльях и спрятался у золотого сердца, запечатанного властью черных вод. Не она его рисовала…

«Когда наша родина возродится, и жизнь снова расцветёт, они вернутся к нам», — вспомнились ей собственные слова, и в груди вдруг дрогнуло.

В окно стучал первый весенний дождь.