Я не Поттер! Часть 2 | Магия освобождает (джен)

Гилберт

Он лежал, скрючившись на кровати, словно от желудочной колики. На самом деле физической боли не было, но его словно живым рвали на части чьи-то острые когти. В этой череде утрат исчез уже третий человек, который вёл его по извилистой, мутной дороге жизни. И на месте разорванной связи теперь пульсировала фантомная боль — та, что никогда не утихнет.

Он до сих пор помнил, как бродил по улицам и закоулкам почти сутки, узнав, что Вилфред погиб в какой-то бессмысленной стычке. Поскользнулся на мусоре и не успел отбить заклятие — нелепо, смешно и жестоко. Хотелось повалиться на землю и выть, но репутация правой руки Главного и его карающей силы не позволила ему упасть прямо на месте. Он сбежал и просто бездумно ходил, пытаясь охладить разум. Заглядывал в витрины, за заборы домов и даже глазел на уток в пруду.

Мать Вилфреда отложила похороны сына до его возвращения, зная, какой удивительной силы связь между ними когда-то образовалась. Для неё не было ни причины, ни повода, а их первое знакомство вышло и вовсе кровавым.

Для чужих глаз их дружба казалась ненастоящей — что могло связывать безродного зверя и изнеженного наследника известной фамилии?

Но когда Гилберт оглянулся назад, он понял, что все годы держался не за идею и силу, а за голос друга, за его ироничную усмешку в самые сложные времена. Теперь этот голос навсегда замолчал, и мир, который и так был не слишком то светел, потемнел для него гораздо сильнее.

Он только в те часы своей бездумной прогулки понял, что боль — это роскошь, которую они не могут себе позволить. Терять, гореть, задыхаться от ярости — да. Но показывать это миру? Никогда. Пусть внутри всё рушится, снаружи должен оставаться только ледяной мрак.

Гарри после гибели Мериды от рук каких-то личных врагов показал им как раз такой пример — на полгода его лицо от горя просто окаменело, словно его владелец умер живьем, даже губы шевелились с трудом, но больше ничто не выдавало его боли. Он управлял системой милорда так же легко, как опытный пианист играет давно заученную мелодию.

Гилберт так точно не мог — он не жил две жизни и не закалялся в пройденных испытаниях, но обещал себе хотя бы не рыдать у всех на виду.

Смог же он пережить выбор Фрейи, ради которой просыпался каждое утро с момента своего появления в летней школе?

Судьба подарила ему всего один месяц — после чего Гарри заметил эту связь и буквально вырвал её у него на выпускном балу в Хогвартсе, куда старших, конечно же, пропустили. Он словно спохватился, с ужасом заметив что-то им неучтенное — подошел, схватил её за руку и сердито утащил за собой. Она не сопротивлялась, и парень себя не тешил надеждой. Он хорошо знал, что Фрейя ему просто сдалась, не выдержав напора, а Гарри — сильно любила.

К гробу друга он подошёл сразу после его младшей сестры. Совсем ещё ребёнок, она была так заплакана, что опухла, а от непрекращающихся слёз почти не видела дороги. Спотыкалась о магов, шаталась, едва держась на ногах. Гилберт легонько сжал окоченевшую руку друга, поправил кружевной манжет знакомой рубашки и кивнул, ощутив комок в горле. После чего встал рядом с Иоландой, обнимающей дочь.

— Всегда хотела, чтобы он бился — лучше всех… — прошептала ему его мать.

— Он бился! — громко воскликнул Гилберт, но спохватился и понизил голос. — Он и был — лучше всех. Держитесь.

Больше он ничего дельного произнести не смог — немногословный благодаря сумасшедшей бабке, он до сих пор не мог вести длинных бесед, а его попытки доказать свою точку зрения часто заканчивались побоищем, после чего поверженные спорщики предпочитали больше не сомневаться в его правоте.

Промокнув слезы платком, Иоланда ему тепло улыбнулась.

Она хотела сказать что-то еще, но подошли Дайанна и Сабрина, а за ними потянулись остальные, как любили говорить окружающие — из их «стаи». Сразу за ставшими совершенно неразлучными Кайлом и Каллумом к ним медленным шагом приблизился Главный с женой.

Парень мельком посмотрел на Фрейю, но не отрывал взгляда от Гарри. Тот долго держал руку Иоланды в своей, смотрел ей в глаза и соболезновал молча. Всё еще юный, в расшитом черном камзоле и плаще, он вел себя с ней, словно участливый старший, утешающий знакомую девочку.

Его словно молния поразила — да ведь он живет уже полвека и соболезновал каждой потере в её жизни. Эта для него — очередная!

Скольких он похоронил? Сколько раз уже так стоял, удерживая чужую боль в своих руках?

Гилберт поймал себя на мысли, что не хочет повторить этот путь.

Вот только выбора у него, как и у Гарри, не было. Тьма не терпит слабости, а палач не имеет права на дрожь в руках, исполняющих приговор. Он не просто был тем, кто тайно наказывал провинившихся магией, сменив старшего Долохова. Он занимал хорошую должность в Визенгамоте и планировал — мечтал — однажды стать независимым судьёй в могущественном Трибунале Стражей.

Тот, кем помыкали в детстве, жаждал власти не ради прихоти, а чтобы никогда больше не стать беспомощным. Вкус силы для него был не сладостью триумфа, а горьким лекарством от унижений прошлого. Уйти, чтобы не хоронить? Никогда.

Жизнь, созданная специально для него, была идеальной, отточенной со всех сторон, словно бриллиант.

После расставания с Фрейей его даже свели с Роззи, заметив его к ней интерес. Гилберт хорошо понимал, что и здесь решение принимала не Дайанна, то и дело возникающая с подругой «случайно», но прямо перед его носом, а Гарри.

Все пути для него — были созданы им, все дороги открыты его рукой, оставалось только наслаждаться и жить, но почему-то все равно было больно.

Когда могилу начали засыпать землей — мать с криком бросилась к сыну, а перехватить её кинулись Эйден и Каллум, он ощутил, как за рукав его куртки дернули.

Он опустил взгляд на сестру Вилфреда.

— Софи?

Она поманила его пальцем, призывая наклониться ещё ближе, и прошептала в самое ухо:

— Ты их накажешь? Вилфред говорил… ты всё можешь.

— Обязательно, — прошептал он ей в ответ. — Не сомневайся.

Они нашли всех. Каких-то молодчиков из того крыла грязнокровок, которые всегда путались под ногами и нападали. Однажды вечером в дом к ним с Роззи тихо постучал Гиббон и вручил список. Все знали, что Гилберт захочет сам навестить каждого. Он умел исчезать и появляться из ниоткуда, подчиняя пространство своей воле, и почти никогда не нуждался в помощи. Антонин довёл его мастерство до совершенства, прежде чем уйти в тень.

Один за другим они встречали его — в тёмных переулках, в собственных домах, среди тех, кто им доверял. Он играл с ними, растягивал мгновения их страха, заставлял корчиться в агонии, разрывал на части тела. Порой смерть настигала даже случайных свидетелей — тех, кто оказался рядом в неудачный момент.

Он перехватил Софи в Хогсмиде, не желая появляться в школе. Оттянул её от группы щебечущих девчонок и прошептал, что выполнил обещание. Она кинулась ему на шею, абсолютно счастливая. К ним тут же устремился сопровождающий Страж, недовольный объятиями с незнакомцем, но стоило Гилберту обернуться — и тот успокоился.

Сестра была темнее и жестче брата, и чем-то напоминала парню его самого. Она самим своим существованием убеждала, что сейчас их время, и он здесь не чужой, а свой среди своих. Более того — в стране его знают в лицо.

Однажды он встал на защиту Вилфреда, с раннего детства пытавшегося впечатлить собою Сабрину, иногда чересчур неуклюже. Одна только попытка сделать вид, что она ему совсем не интересна и он теперь дружит с Кассиопеей чуть не заставила Гилберта влепить дураку подзатыльник. Впрочем, то было детство, а рассорился он с Монти — когда все подросли.

Розье в пылу раздражения обвинил Сабрину в кокетстве, заявив, что она лишь дразнит его, не имея серьёзных намерений. Монти каким-то чудом услышал и вспыхнул мгновенно — ни один брат не потерпит, чтобы так говорили о его сестре. Слово за слово, и вот уже Вилфред, до этого краснеющий от смущения, взвился от злости, обзывая Монти самодовольным болваном, а тот едва не запустил в него первым, что попалось под руку. Гилберт встал между ними, но и этого оказалось недостаточно — ссора затянулась, разрослась и парни схватились за палочки.

Гилберт выбил её из рук Гойла, но не из рук Розье, что и стало причиной конца. К тому же металлический наконечник отлетевшей палочки глубоко разодрал мальчишке кожу на руке, и кровь полилась на пол. Он не хотел причинять ему боль и замер в ужасе, но Монти всё неправильно понял.

— Наслаждаешься? — крикнул он ему. — Больной ублюдок — тебя лечить надо!

— Заткнись! — рявкнул Вилфред.

— А ты вообще копируешь других, чтобы сойти за нормального! — не успокаивался Монти. — Психопаты!

Через пару месяцев он исчезнет, но за это время они не обменяются даже словом. Их пытался помирить гораздо более спокойный Барти, но не вышло. А вскоре и он… ушёл.

После Крауча за дело взялась Мерида. Упрямая, не знающая слова «нет», она не отходила от них ни на шаг в свой собственный день рождения.

Весь дом Гарри сиял от праздника: вейлы кружились в ослепительных танцах, в воздухе парил гигантский метровый торт, музыка звучала то волнующе, то задорно, отражая радость гостей. Со всеми спешила потанцевать еще маленькая Цинния и, казалось, что весь мир наполнился смехом, светом и жизнью.

Именинница водила их за собой, буквально заглядывая в глаза, будто искала хоть искру прежнего понимания. Почти плакала, лишь бы старые друзья наконец заговорили друг с другом.

Но чуда не случилось, а Монти сделал кардинальный разворот в своей судьбе и бросил их ради совершенно незнакомых людей. Гилберт узнал от Сабрины, что мальчишка вспомнил что-то плохое о своей семье, и все считали это причиной. Она была правдоподобной, но Гилберт всё равно чувствовал себя виноватым.

Через пару лет исчезнет Мерида — вначале им объявят о её похищении, а еще через три года — о трагической гибели.

В промежутке между этими датами Серафим поделится с ним, что его бывшая возлюбленная счастлива, а он готов смириться с чем угодно, лишь бы в её жизни был смысл и любовь. Говорили, что она даже пару раз появлялась в замке, чтобы поговорить с отцом, и его крик во время этих визитов ещё долго гулял эхом по коридорам. Впрочем, Гилберта в тот момент там не было, и за достоверность сплетен он не ручался.

В жизни Мериды его в принципе было немного — они не стали лучшими друзьями, даже несмотря на связующее звено в лице Серафима, но это не мешало им быть близкими.

На своей памяти он не помнит ничего ужаснее, чем прощание с колдографией, где она в сверкающем серебристом платье, будто из паутины, держит букет белых роз на том самом своем дне рождения и широко улыбается. Нелепость происходящего просто душила. Маги подходили к импровизированному траурному месту в главном зале и клали возле фотографии черные розы. Рассердившись на несправедливый мир, жадный на счастье даже для таких открытых душ, как она — Гилберт положил белую.

Глядя на Гарри, в тот день с трудом дышавшего и говорившего — никто не сомневался, что его дочь действительно умерла. Впрочем, сам Гилберт это даже проверил, но в мире живых её не нашел.

Однако она что, не заслужила человеческого прощания?!

Спустя два дня он проснулся в третьем часу ночи в холодном поту от ужаса увиденного кошмара. Во сне ему привиделось, что в момент её смерти он спокойно ужинал и даже смеялся, в то время как ей было больно. Он дополз до ванной, вцепился в край умывальника и посмотрел в зеркало. От странных мыслей на его лице не осталось ничего живого — даже губы дрожали.

Ему чудилось, что её годами обижали, и тогда зачем ему сила, если он не смог защитить простую девчонку? То он почему-то представлял, как её скинули в яму и сожгли. То начинал верить, что перед смертью ей было… холодно.

Мысли гудели в голове, словно рой разъярённых пчёл, и он застонал, пытаясь его заглушить.

Гилберт помнил лица людей на том прощании — растерянные, подавленные, полные горя и ужаса. Зарина так и не нашла в себе смелости подойти к проклятой фотографии, хоть мать и вела её под руку. Серафим сказал ей, что подруга счастлива, передаёт привет и «поцелуй в щёчку». Та успокоилась и продолжила жить с мыслью, что Мерида просто выбрала любовь, а для девчонок это нормально.

Она всё же обижалась на подругу — и всем об этом говорила, манерно вздыхая, — но искренне верила в лучшее. Когда же это «лучшее» вдруг обернулось смертью через три года, Зарина словно постарела. У неё даже уголки губ опустились.

Он не был оратором, не умел красиво говорить, но и дураком не был.

Глядя на своё серое, искажённое слезами лицо в зеркале, он думал только об одном — Темный Лорд сильно перестарался, склеивая их воедино. Слишком уж много света породила в них эта странная сплоченность, как для темных адептов режима.

Ошибка была колоссальной, и недооценить её было трудно. Она закралась в идеальный план, как жучок в крепкую древесину, и медленно его разъедала.

Старшее поколение не жило так хорошо, как они. Их сплочённость была естественной — они проживали сложные, полные лишений жизни, шли к цели и встречали на пути множество разных людей. А их единство — слепили по заранее продуманному рецепту, куда точно закрались неточности в дозировке.

Любая потеря «своего» становилась трагедией, способной открыть дорогу совсем уж непрошеным мыслям. Просто кроме друг друга у них больше никого не было — от многих отвернулись даже родные. Родители Роззи завалящей открытки в честь свадьбы ей не прислали!

Той ночью возле умывальника даже верный тьме Гилберт чуть было не решился сбежать, толком не понимая куда и зачем. Отрезвила только ответственность за тогда еще будущую жену, у которой из всей родни только и осталось, что кузен да кузина.

Возможно, именно этот незапланированный сбой в системе позволил тем, кто ушёл к светлым, не просто решиться на такой шаг, но и довести его до конца.

Назад, в кровать, его увела невеста. Проснувшись, она зашла в ванную, мягко провела ладонями по его спине, бережно очерчивая круги вокруг шрамов. Роззи совсем недавно отплакала своё, но с готовностью принялась утешать его — большого, крепкого мужчину с раненым сердцем.

Пусть их называли «красавица и чудовище» из-за разительной внешней разницы, на самом деле они понимали друг друга буквально с полуслова и жили будто с одним дыханием на двоих, а что еще нужно для счастья?

Однако Гилберт твердо знал: он с ней счастливее, чем она с ним.

Повзрослевшая Роззи — расцвела и превратилась в огненную, чувственную и прекрасную женщину. Ярко-рыжая коса теперь стала ещё толще, а когда она её распускала, то волосы ложились вокруг плеч живым огненным облаком. Тело стало восхитительно женственным, упругим и гибким. С плавными изгибами и грудью, которую просто нельзя не заметить. Полные губы чаще кривились в загадочной усмешке, чем в открытой улыбке. Но когда она всё же улыбалась, то улыбка становилась оружием — чарующим, бьющим по нему прямо в цель.

Роззи теперь не просто жила, а пылала, ослепляя всех вокруг. И даже рядом с ним не затухала, а казалась ещё ярче — как пламя на фоне сгущающейся темноты.

Он уверенным жестом притянул её к себе за талию и еще раз посмотрел в зеркало. Когда-то его влекло к ней лишь физически, но Гарри явно заметил в этом влечении что-то еще, и не ошибся. Пытаясь заменить ему Фрейю, которую забрал у него почти силой, он буквально открыл для него новый мир.

Высокий и угловатый, с жилистыми, как натянутые канаты, мышцами, Гилберт выглядел как воплощение угрозы. Лицо в шрамах, резкие и грубые черты, узкие тёмные глаза, в которых всегда таилась настороженность, словно он ждал удара в спину в любую секунду. Его огромные ладони, покрытые рубцами, могли и убивать, и обнимать, но привыкли больше к первому, и это было заметно всем окружающим. Он понимал, если бы Дайанна не толкнула девчонку к нему в постель — быть ему одиноким до смерти. За глаза чужаки называли его «психопатом» и это прозвище не просто к нему приклеилось, оно ему шло.

А сейчас он не может ею надышаться и только рядом с ней может расслабиться, стать мягче. Мысль о том, чтобы уйти, вдруг показалась не просто безответственной, но и абсолютно дурацкой. Девушка потянула его за собой, призывно улыбаясь, — уговаривать его не пришлось.

Они откладывали свадьбу около полугода. Роззи ждала, что родители всё-таки согласятся прийти, а он втайне надеялся на возвращение Серафима.

Однако жизнь — суровая штука, и ни одно желание не сбылось.

Джордж с супругой, завидев их вместе, как-то просто перешли на другую сторону улицы. Уизли прекрасно общались со всеми своими детьми и внуками — кроме неё. Он был уж слишком «монстр», учитывая кем являлся в системе, и его они ей не простили. Тогда она с гордо поднятой головой дошла до ближайшей подворотни, нырнула в неё, сползла по стене и разрыдалась.

Гилберт целовал её, гладил по волосам, подложил под спину свой пиджак, чтобы не замёрзла, но она никак не могла успокоиться — её просто начинало трясти.

В отчаянии, не зная, как ещё её утешить, он ляпнул несусветную чушь:

— Ну хочешь — уходи к ним! Я тебя отпущу!

Так сильно его не били даже враги. От той пощёчины у него чуть мозги через уши не вылетели. Очнувшись от боли, он аж зарычал, и в гневе сжал её запястье, но уже через мгновение рассмеялся, ярко представив, что будет дальше. Действительно — прощения ему пришлось просить примерно неделю.

После примирения они решили больше не ждать чуда и сыграли свадьбу в зале приёмов Министерства. Весёлая, шумная, пьяная свадьба без старших родственников — настоящий праздник молодости и разнузданности, о котором ещё долго ходили легенды.

Серафим — близкий друг со схожей судьбой, который всегда был рядом, как и Вилфред, — ещё долго не воспринимался им как «потеря». Гарри как-то сказал, что, увидев тело Мериды, парень не выдержал потрясения и ушёл в тень.

Помимо вопроса о нормальной могиле для его несчастной дочери, в голове Гилберта крутилось и много других.

Куда ушёл Серафим? Жив ли он сейчас? Собирается ли возвращаться?

Он терпеливо ждал. Каждый раз, переступая порог замка, закрывал глаза и замирал на мгновение, надеясь услышать знакомый голос с хрипотцой, увидеть его редкую, но такую родную улыбку. Парень помогал ему жить, хоть у него и самого с этим были большие проблемы. Они скрывали от других свои приступы темной ярости, первую влюбленность, всю жизнь мучившие обиды. От всех, но не друг от друга. Для него Серафим был не просто приятелем — братом.

Гилберт не сидел сложа руки — он искал, но применив множество поисковых заклятий понял, что парень скрылся по собственному желанию, и метка не связывает его с соратниками по той же причине.

Простить то, что Серафим не появился даже на похоронах Вилфреда — было непросто. Злость на него долго и противно царапала душу, но чем дольше его не было — тем сильнее она отступала, уступая место тревоге. Когда же Серафим не появился и на свадьбе, Гилберт уже не беспокоился и не ждал — устал. Будто что-то хорошее внутри сжалось и замерло, оставив после себя пустоту. Спустя год, не получив даже записки, он его отпустил.

Серафим пришел к ним в дом воскресным утром, и встретившая его Роззи с разбегу кинулась ему на шею с радостным визгом. Пока они обнимались, Гилберт застыл на месте, босиком, в одних пижамных штанах, и не мог пошевелиться. За окном завывала метель, и он быстро замерз в неотапливаемой прихожей, но дело было не в холоде. Гилберт уже не разделял радость жены и от этого понимания ему становилось просто физически плохо.

— Я чай заварю! — супруга пробежала мимо. — Гилберт, ну ты чего насупился? Лучше оденься!

Дождавшись, когда она скроется на кухне, он холодно произнес:

— Пальто шикарное... Ты теперь кто — богатенький магл?

Серафим молча развязал шарф и опустил глаза в пол, будто ребенок, которого поймали на лжи.

— Вилфред погиб, — ровно и без эмоций произнес Гилберт.

Гость пошатнулся и поднял на него удивленные глаза.

— Как?!

— Как все гибнут, Серафим, — жёстко бросил он. — А я вот женился.

— Соболезную и… поздравляю, — медленно выдавил тот.

Гилберт устало провёл рукой по лицу и криво усмехнулся:

— Ну хоть болтливым не стал… — пробормотал он. — Ладно, проходи. Мне надо одеться.

Он не сильно спешил на кухню и когда зашел, то по выпитому чаю и задумчивым лицам понял, что они уже и без него успели поговорить.

— Оставлю вас… — жена поднялась, ободряюще улыбнулась ему и вышла.

Гилберт встретился взглядом с хорошо знакомыми стальными глазами, полными понимания своей вины, но не спешил расспрашивать его о жизни. Он задал самый важный для себя вопрос — тот, что мучил его ночами в кошмарах.

— Её… похоронили? В яму не скинули?

Серафим удивлённо покачал головой.

— Нет, ты что… С чего ты вообще это взял? Она похоронена рядом с матерью.

— Расскажешь мне, где могила?

— Прости, Гилберт, я не должен…

Он взвился, резко вскочил со стула и указал на дверь.

— Тогда немедленно уходи из моего дома!

Серафим сжал голову руками.

— Хорошо! — выкрикнул он. — Расскажу, даже провожу! Доволен?

Гилберт глубоко вздохнул, успокаиваясь, и сел обратно.

— Дружище… Это ведь я её потерял.

— Соболезную! — рявкнул Гилберт и с силой ударил кулаком по столу. — Только потеряли её мы все, а сбежал только ты!

Дверь распахнулась и на кухню влетела Роззи.

— Гилберт, лучше пей чай! — заявила она грозно и подвинула к нему чашку.

Не то чтобы он испытывал жажду или любил чай — просто отвлекаясь на какие-то простые действия, он мог лучше усмирять гнев. Послушавшись, он отпил горячий напиток, и они с Серафимом вновь остались одни.

— Как она умерла?

Гость обхватил руками горячую чашку, словно резко замерз, и ответил не сразу.

— Прикрыла собой… мужа, от Авады. Объяснить лучше я не имею права, прости.

Гилберт сглотнул и с надеждой спросил:

— Хоть не зря?

— Нет — он жив, — ответил Серафим. — Больше никого… не убили.

— Хорошо, — он довольно кивнул.

— Ты даже не знаешь, кто он, — горько усмехнулся Серафим. — Вдруг «хорошо», но не очень?

— Я знал Мериду, — угрюмо ответил Гилберт. — Мне этого хватит.

— Ты прав — она его очень любила, — прошептал Серафим.

Они помолчали, наблюдая за снегопадом за окном, а затем Гилберт снова заговорил.

— Где во всём этом причина твоего побега? И почему ты мне даже не написал?

Теперь уже встал со стула и подошел к окну Серафим. Он открыл его настежь и попытался поймать в руку снежинки. Понимая, что они оба с ним не совсем обычные люди, Гилберт предпочел не возмущаться ненормальному поведению, а молча застегнул кардиган.

— Клянусь тебе — причина есть, очень важная, даже несколько. Ну а еще… я просто так захотел.

Он наконец закрыл окно, но всё еще к нему не обернулся, задумавшись.

— Сто раз садился тебе что-то написать, объяснить… — сказал он еле слышно. — А что мне тебе объяснить? Я ушел и живу среди маглов! Даже я там... полезен. Ты сможешь это понять?

— Нет… — честно ответил Гилберт.

— Вот видишь! — воскликнул Серафим, почти ликуя.

— Ладно, — он с ним согласился. — Это не оправдание, конечно, но ладно. Зачем тогда пришел? Чаю попить?

Серафим прошел к столу, сел и посмотрел ему прямо в глаза.

— Попросить о помощи, но не для себя.

— А для кого еще? — удивился Гилберт, которого сложно было заподозрить в стремлении бескорыстно помогать ближним.

— У нас с Меридой есть дочь, — быстро сказал Серафим, потому что Гилберт уже открыл рот, готовый перебить его. — Она не со мной и, надеюсь, не будет. У неё отличный отец — муж Мериды. Мы с ним отбили пару… претензий Гарри на внучку. С трудом, но я убедил его, что она моя дочь, и я решаю, где ей расти.

— Гарри… тебя послушался? — Гилберт недоверчиво вскинул бровь.

Он не понимал, как Главный вообще мог прийти и уйти, не получив желаемого, — на его памяти такого ещё не случалось.

— Есть… причина, — выдавил из себя Серафим.

— А он точно хороший… отец? — с сомнением спросил Гилберт. — Какого лешего это не ты? Или не Гарри? Ты же её так любил!

— Так хотела Мерида. Так хочу я. Там Эмилии лучше.

— Эмилия… — пробормотал Гилберт, надолго задумавшись, глядя в чашку.

Когда гость уже отчаялся дождаться ответа, он услышал тихие, но твёрдые слова:

— Всегда верил тебе, Серафим. Всегда… Говори, что от меня требуется.

На следующее утро они стояли у двух могил на заснеженном холме в Шотландии. Серафим переглядывался с каким-то горцем в мехах, по всей видимости тем самым мужем, наблюдавшим издалека. Гилберту в тот момент было на всех наплевать.

Он, наконец, убедился, что у юной подруги есть своё место после смерти и она не забыта. Обе могилы были ухожены и на каждой лежали яркие букеты из сухоцветов. На ледяном ветру горячая слеза, покатившаяся по щеке, почти обожгла, но рыдать на могиле той, кто всегда пыталась всех ободрить, ему казалось предательством. Он быстро смахнул влагу с лица, улыбнулся имени на надгробии, преклонил колено и подарил Мериде огромный букет живых белых роз.

После чего крепко обнял Серафима и попрощался с ним, пообещав выполнять его просьбу, пока будет жив. Приказывая себе не оглядываться, он спешил домой — туда, где его ждало, казалось бы, ничем не заслуженное, но такое желанное счастье. Благодаря ему он переживёт фантомную боль от потери ещё одного друга, прорычит её в подушку, запечатает глубоко в сердце и… продолжит жить.

С того самого дня кошмары больше не терзали его воспаленный разум и душа Гилберта успокоилась.

* * *

После смерти Гарри

Гилберт лениво подкидывал в руке палочку, сидя в мягком кожаном кресле и ожидая подтверждения ликвидации от помощника. В его тёмном кабинете без окон всегда было спокойно — сюда заходили только самые смелые защитники Визенгамота, каких после правления Гарри осталось немного. Чаще сам судья бесшумно покидал кабинет, выходя на охоту к тем, кто меньше всего на свете желал бы встретиться с ним лицом к лицу, но судьба не оставляла им выбора.

Когда дверь резко распахнулась и в кабинет буквально ввалился министр с перекошенным от боли лицом, он даже уронил палочку на колени.

— Лечи меня… — прохрипел несчастный, отчаянно жестикулируя. — Быстро!

— Бут, ты разваливаешься, — хмыкнул Гилберт, но поднялся, готовый помочь. — Где на этот раз?

— Поясница… — выдавил из себя министр и со вздохом облегчения повалился на диван, подставляя ему спину.

— У нас, знаешь ли, колдомедики есть, — заметил вынужденный целитель. — Хоть раз вызывал?

— Вот ещё! — возмутился мужчина и даже приподнял голову, чтобы рассмотреть автора столь нелепой идеи. — Я тебе что, придурок? Они болтают больше, чем моя покойная бабушка, мир её праху… Всё?

— Всё, — усмехнулся Гилберт, снова опускаясь в кресло.

— Ой, как хорошо… как приятно… — пробормотал Бут, блаженно улыбаясь. — Ты мой спаситель.

— Гантели? Опять? — Гилберт откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Магловские увлечения до добра не доводят.

— Скучно весь день в кабинете, вообще-то! Не хочешь на моё место?

— Ты у нас самый презентабельный — косая сажень в плечах, — ухмыльнулся судья.

— А у тебя их две, ещё и позвонки целые! — парировал Эйден и перевернулся на спину. — Да и вообще, не гантели… А сын твой! Одни кости, а тяжёлый — слов нет. Подкинул, и вот…

Гилберт недовольно вздохнул. После того как Бут с женой приобрели дом по соседству, его сын словно забыл о границах дозволенного, почти поселившись у них и крепко сдружившись с их отпрыском. К тому же Эйден был совершенно не строгим родителем и позволял своему ребенку, а теперь и его, абсолютно любые капризы. От пижамных вечеринок в обед и до шоколадного торта на завтрак.

— Выгоняй его, пока он не решил к вам переехать!

Оба рассмеялись, и Бут с кряхтеньем принялся подниматься.

— Отдохни, куда спешишь? — спросил Гилберт. — Я уйду скоро, только дождусь кое-чего…

— Нет, но спасибо за приглашение, диван у тебя мягкий, — отказался министр, с наслаждением разгибая многострадальную спину. — К тебе скоро гости пожалуют.

— Какие? — удивился Гилберт.

— Долохов или Цинния. Они ещё не решили, кто из них. Сидят у Дайанны и спорят. Пока думают — я к тебе поспешил, болело ужасно…

Антонин изредка появлялся в их краях и обязательно заходил, но чтобы с Циннией?

Гилберту никогда не нравилась эта дочь Гарри — грациозная черноволосая девушка с повадками кошки. Говорили, что она очень похожа на первую версию то ли родителя, то ли брата. Мол, даже профиль и носы одинаковые, но мужчину не интересовала её внешность. Неприязнь к ней была совсем другого рода — она была полной противоположностью Мериды и всё равно с успехом её заменила.

Любительница подземелий и зелий, завсегдатай библиотек, ассистент некроманта, тихоня, предпочитавшая держаться в тени. Она казалась скромной — никогда громко не смеялась, лишний раз не подымала взгляда на старших, говорила вполголоса. Тем не менее именно она нашептывала Гарри на ухо сплетни и слухи, вкладывая в его голову нужные ей мысли.

Справедливости ради, для неё он был лучшим отцом на свете. За него она была готова жизнь отдать, и его смерть надолго её подкосила. Он был тем, кто кормил её с ложечки, когда она болела, кто читал сказки на ночь, кто покупал ей первые взрослые платья, вытирал слезы от первых влюбленностей и выслушивал все мечты. Скорее, он был ей мамой и папой в одном лице. Фрейя девчонку тоже любила, но как-то… спокойнее.

Первый месяц в школе Цинния просто прорыдала, тоскуя за отцом, и никакие школьные чудеса не смогли её успокоить. В качестве исключения директор Малфой разрешил ей возвращаться домой на выходные и в эти дни она от Гарри просто не отлипала. А если возникала такая необходимость, например, на собрании — то она покорно ждала его окончания в приемной с Аллекто.

После чего они отправлялись вместе или по делам, или в кондитерскую, на аттракционы и куда угодно туда, где он никогда не был с дочерью настоящей.

Он понятия не имел — какой она человек, но глядя на неё еще раз вспоминал об «ошибке» милорда, склеившего их всех уж слишком надежно. Обида за Мериду не поддавалась никакой логике — а сама подруга давно умерла, и Гилберт с трудом вспоминал цвет её глаз. Но стоило Циннии поджать губы при одном лишь упоминании её имени, и он сам отводил взгляд, чтобы не выдать своего отвращения.

Каким-то образом тихоня, наверное, чувствовала, что уступает сопернице в сердце отца, и страдала, отчего вела себя… неприятно. Одними поджатыми губами дело не ограничивалось. Однажды, в день смерти Мериды, любительница всего чёрного вырядилась в белоснежный наряд. За ту выходку её наказал даже Гарри.

А теперь она хочет прийти к нему в Министерство, когда он всю жизнь старался не подниматься с ней по одной лестнице, лишь бы не пришлось улыбаться при встрече?

Она первой нашла тело отца — что-то почувствовала и босая побежала на крышу в четыре утра. Её душераздирающий крик: «Папа!» — услышал весь замок. Говорят, у неё произошёл серьёзный сбой в работе сердца, и даже после вмешательства милорда её не оставили в замке, а переправили в Мунго.

Вспоминая все эти детали, как и прошедшие годы, Гилберт вдруг понял, что эта юная ведьма обязана быть в курсе всего, что тогда случилось с Меридой. Такой отец, каким для неё стал Гарри — не мог от неё ничего скрыть. А говорить она с ним может только о нем в контексте той печальной истории. Вот в этом случае — он догадывается, что могло её связать со стариком Долоховым…

— Мистер Трэверс? — она осторожно заглянула в приоткрытые двери, сверкнув абсолютно прямыми и блестящими, как поверхность озера, волосами.

— Цинния, какая неожиданность, — сказал он довольно сухо. — Проходи.

— А мне можно? — за ней просочился Антонин.

Долохов приветливо улыбался и старому наставнику Гилберт был действительно рад. Они даже обнялись, похлопав друг друга по спине, и расселись. Хозяин кабинета сместился с кресла для посетителей к себе за стол, где сидел не так часто, а эти самые посетители оказались перед ним.

— За аттестатом пришла? — спросил он у Циннии.

— Сдала все экзамены, да… — пробормотала она, кидая взгляды из-под пушистых ресниц на Антонина.

Она не была красавицей в привычном смысле. Легкая горбинка на носу придавала её лицу не только характер, но и какую-то резкость. Темные глаза казались слишком большими для тонкого лица, а длинные тонкие пальцы — хрупкими до болезненности. В её чертах не было броскости и яркости родной матери, от которой дочь давно отказалась, но взгляд притягивался к ней, будто в поиске неуловимого.

Однако, глядя на неё, он всё равно невольно вспоминал другую — рыжую, звонкую и сияющую. Он был совсем не уникален в своих чувствах и избегать Циннию инстинктивно старались многие из их компании, чтобы лишний раз не нырять в мысли о прошлом.

Бут, например, перед уходом сначала высунул голову в коридор и осмотрелся, лишь бы не столкнуться с ней снова.

— Поздравляю, — еще суше произнес он, просто не в силах быть приветливее. — А ко мне… какими судьбами?

Она хотела что-то ответить, но Антонин дотронулся до её руки, дав понять, что будет говорить сам.

— Гилберт, расскажи нам, где сейчас живёт Серафим или… где живёт его дочь? Он не мог не сказать тебе, я знаю.

— Дочь важнее! — нетерпеливо выкрикнула Цинния и схватилась за край стола.

Скользнув по ней взглядом, Гилберт вновь посмотрел на Антонина.

— Думаю, ты знаешь больше меня? — осторожно произнёс он. — Помню те дни — ты был не просто расстроен, то была почти… паника.

— Ты прав, конечно, — кивнул Антонин. — Гарри поделился со мной… всеми, как бы точнее выразиться… ужасными подробностями. Кроме главной — адреса он мне не сказал.

— Неужели эта подробность больше никому не известна?

Антонин взглянул на Циннию, словно призывая её что-то сказать.

— Кайл сказал, что он… её… тоже любил… — прошептала она едва слышно. — А она никогда не хотела, чтобы кто-то узнал. Он знал когда-то давно, а сейчас… нет.

— Хогвартс?

— В её документах вместо родителей — прочерки. Якобы сирота из приюта, без адреса, — нехотя ответил маг. — Ну, я к ней подошел, конечно, но она убежала быстрее, чем мы бегали от Барона. Уже вечером — числилась переведенной…

Мысленно Гилберт отбивал ладоши, аплодируя неизвестному супругу Мериды, но нотка горечи в этом была.

— Ты лишил её самых весёлых лет в школе, друзей, праздников… Что плохого она тебе сделала, Антонин? Раз столько лет её от нас оберегали, дали другую фамилию — ясно же было, что сбежит…

Судя по побледневшему лицу Пожирателя — он был сам не рад необдуманному поступку, а вопрос его очень задел.

— Гарри запрещал, пока был жив, но вот его не стало, и…

— Что плохого, Антонин?

Антонин раздражённо махнул рукой, но скорее на самого себя.

— Нам нужна не Эмилия, а просто… адрес. А я задал тебе прямой вопрос — не забывайся, мальчик!

Он абсолютно точно лгал — может, Циннии и нужно что-то другое, но не ему.

— Друг доверил мне тайну — милорд учил нас, что предавать друзей плохо…

Антонин знал, что в иерархии второго поколения он не важнее собственного сына, и какой бы значительной персоной ни был, сам милорд, воспитывая близкий круг, поощрял в Гилберте верность друзьям и нежелание выдавать чужие секреты. Наказание ему не грозило в любом случае. Ну а злость отчаявшегося деда, ощутившего приближение старости и одиночества, судью магической Англии не пугала — он давно перестал быть пешкой в системе.

— Странное дело… Почему же вам не помогает милорд? — пробормотал Гилберт, переводя взгляд на Циннию. — Ты поэтому устраиваешь истерики в замке? Поджидаешь его на каждом углу? А, Цинния?

Долохов рассмеялся, откинулся на спинку кресла и закрыл лицо руками, а девчонка в этот момент чуть не расплакалась.

— Ты с годами превращаешься в гения, Гилберт… — пробормотал он устало.

— Удивлю тебя ещё сильнее. Ей нужна палочка?

Цинния вскочила и отбежала в самый тёмный угол, где её отчаяние уже никто не мог разглядеть. На мгновение он даже ей посочувствовал.

— Зачем? — Гилберт повернулся к Антонину, сложив руки на столе. — Все знают, какая у неё сердцевина — его волос. Какой с него…

Он резко замолчал — его осенило.

— Раз ей нужна палочка, значит, в ней не только его волос… — пробормотал он, чувствуя, как от этой догадки у него перехватывает дыхание. — А милорд вам отказывает не только в поиске адреса, но и во всём остальном?

— Эмилия её не использует, но она у неё дома — ей подарили на день рождения. Она рассказывала о палочке Мериды… подругам, — глухой голос Циннии был слишком ровным, без эмоций, словно она была на грани нервного срыва. — Милорд сказал мне, что… не хочет знать адрес и не станет ничего забирать. Посоветовал… отпустить его и успокоиться. О палочке рассказал Кайл, без него я бы ничего не узнала.

Вдруг она коршуном метнулась к столу, он даже моргнуть не успел, и нависла над ним.

— А я не могу отпустить! — прошипела она ему прямо в лицо, и в этот момент была похожа на одержимую.

— Цинния! — одёрнул её Антонин. — Где твои манеры, юная леди? Сядь немедленно!

Она тут же опустила взгляд и с ужасом выдохнула, словно сама удивилась собственной смелости.

— Простите, пожалуйста… — девчонка покраснела и, опустив голову, прошла к креслу.

Гилберт вздохнул — пусть она ему и не нравилась, но боль от потери он понять мог.

— Знаю только, где её могила, — сказал он чистую правду. — Полагаю, следов перемещений за эти годы накопилось немало. Показать?

Антонин с разочарованием покачал головой и даже закрыл глаза. От такой реакции Гилберту стало не по себе. Старый Пожиратель абсолютно точно хотел с внучкой не просто вежливо поздороваться. В груди похолодело — он услышал в голове голос с лёгкой хрипотцой, из далёкого прошлого, и тот напомнил ему об обещании.

— Оттуда следы ведут только на пепелище Целлеров, — пояснил он тихим голосом. — А застать его там мы пытались тысячу раз. Стоит кому-то чужому открыть проход — и этот человек исчезает. Он подпустил только милорда… не распознал.

Кивнув с пониманием, Гилберт решил дать им ложную надежду, чтобы в будущем снизить градус подозрительности.

— Серафим… очень редко выходит на связь, — сказал он бесстрастно. — Когда это снова произойдёт, я сделаю всё, что смогу.

— Правда? — с какой-то детской надеждой переспросила Цинния.

— Конечно, — легко солгал он, ведь скрытность была его главной профессией. — Не сомневайся.

С другом он в последний раз виделся на могиле. Тот ясно дал понять, что не хочет возвращаться в мир магии и намерен переломить свою судьбу, чего бы ему это ни стоило.

* * *

Вернувшись домой он застал в своей шикарной гостиной ватагу детей, явно пытавшуюся этот шик приуменьшить. Сын, высунув язык от старания, что-то рисовал красками в альбоме — лежа на дубовом паркете, и краска попадала не только лишь на бумагу. Регулус обрывал портьеры, прячась за ними от щекотки Софи. Ну а Роланд — сын Бута — традиционно пытался выбить клавиши из фортепиано, изображая гениального музыканта.

— Дети… а погулять не хотите? — с надеждой спросил он.

Мальчишки радостно согласились и тут же умчались во двор. Софи же — давно уже взрослая девушка — подошла к нему с загадочной улыбкой.

— Сияешь, — сказал он, обнимая её. — Где пропадала?

Она не появлялась уже целый месяц, но Иоланда уверяла, что всё в порядке. Поэтому Гилберт просто терпеливо ждал её визита, догадываясь, чем он закончится.

Софи молча протянула ему серебристую открытку.

— Хотела вручить лично, — смущённо сказала она.

Гилберт развернул приглашение, и в груди у него вспыхнуло странное волнение.

— Замуж, значит, выходишь… Фамилия знакомая. Где-то уже слышал, — он усмехнулся, но в голосе прозвучала лёгкая грусть. — Он же старик!

Софи запрокинула голову и рассмеялась.

— Всего на пять лет старше, успокойся! К алтарю проведёшь?

Он прижал её к себе ещё раз и заверил, что будет счастлив держать её за руку в этот день. Тем более, жених оказался достойным — племянником Амадея.

Распрощавшись, он прошел на кухню к жене, уплетающей печенье собственного изготовления, и пока заваривался чай — в задумчивости смотрел в окно. Во дворе мальчишки поливали друг друга водой и визжали от радости. Вечер был хоть и летним, но прохладным. В любой другой день он бы распахнул окно и заорал что-то грозное. Если его сын был практически неуязвим для болезней — то Регулус ходил вечно сопливый и его точно надо было спасать. Роланд же вечно застуживал какие-то то ли нервы, то ли мышцы, и Гилберт даже не понимал, как это возможно. Магловская кровь, может, играла?

В общем, в любой другой раз он бы спас обоих и прекратил безобразие, но не в этот. Сегодня взрослый оставил детей наслаждаться детством, при этом думая об Эмилии, которой его хорошенько подпортили.

Сдержанность, с которой его расспрашивал Антонин, всматриваясь ему в глаза, была вынужденной. Планы старшего Долохова были слишком грандиозными, чтобы он позволил себе более явное раздражение, даже когда Гилберт ему почти нагрубил. Он точно хотел забрать внучку из её дома навсегда, а не на праздники. Такая отчаянная решительность, подкрепленная законными основаниями, могла стать опасной для доверчивого ребенка, и Гилберт решил больше не медлить.

Он понимал, что рискует всем, что у него есть в этом доме и за его пределами, отправляясь предавать Антонина неизвестно куда и к кому. Однако обещание другу было дано и его надо выполнить.

Гилберт не лгал, утверждая, что не знает адреса — листок с ним, шифрами, маршрутом и объяснением принципов колдовства фей был запечатан в конверте. Узнавать его содержимое он даже не собирался. Тайна останется скрытой — прочтет её вовсе не он, а магия.

Когда все заснули, мужчина одел черный плащ с капюшоном, кожаные перчатки и бесшумной черной тенью покинул дом, как делал тысячу раз, отправляясь на охоту за провинившимися.

Жилище, перед которым он очутился, ночью рассмотреть было сложно, тем более в нем не горели окна, а деревья вокруг только сгущали темноту, не позволяя луне его осветить. Гилберт планировал постучать, чтобы никого не испугать — в его планы бой не входил. Передумал он, когда понял, что в доме никого нет, а свет мерцал только в каком-то замке вдали.

Обрадованный отсутствием необходимости вести разговор — визитер решил просто оставить своё письмо в спальне хозяина. Ни один здравомыслящий маг не земле не проигнорирует неизвестно откуда взявшееся послание у себя на подушке.

Использовать серьёзную магию в старом логове фей он не рискнул, поэтому просто поочерёдно открывал комнаты на втором этаже, пока не нашёл явно мужскую. Комод в ней был заставлен колдографиями, и, подсветив себе в темноте, он узнал на них не только юную Мериду и девочку, чем-то похожую на Серафима, но и главу этой уже давно не полной семьи.

Гилберт недовольно цокнул языком, осознавая, что риск потерять всё теперь стал слишком велик. Он находился не просто в чужой спальне — он вторгся в личное пространство Броуди Целлера, главаря самого опасного крыла Ордена, действующего не столько силой, сколько хитростью. Именно к нему уходили его бывшие друзья, именно с ним они оставались все эти годы, доверяя свою судьбу незнакомцу.

Ну что ж, теперь он хотя бы понимал Мериду, хранившую свою любовь в тайне. Они сами узнали, как он выглядит, всего лет пять-шесть назад. А девчонка, скрывая его, лишь пыталась уберечь покой своих близких с обеих сторон, но расплатилась за это желание жизнью.

Гилберт уже развернулся, чтобы подойти к кровати и оставить письмо, когда внизу тихо хлопнула дверь, и на первом этаже зажгли свет. Он услышал нежный девичий голос, что-то напевающий с явным шотландским акцентом, и вышел в коридор. Чуть перегнувшись через перила, он увидел кудрявого подростка с тех самых, только что рассмотренных колдографий.

Впрочем, его дочь можно было узнать и без них. Кроме цвета волос, никакого сходства с приёмным отцом в ней не было. А стоило ей повернуться боком, как в её чертах начинали угадываться черты Антонина.

Всё произошло очень быстро — она взяла со столика яблоко и, подбрасывая его в руке, оказалась на лестнице буквально через пару секунд. Непривыкший скрываться без магии и слегка растерянный от происходящего — он сделал слишком неаккуратный шаг назад и под ним скрипнула старая половица. Девчонка подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

Время на раздумья не было — он перемахнул через перила, спрыгнув с невысокого этажа прямо за её спиной, и закрыл ей рот рукой в перчатке.

Он успел вовремя — и её громкий крик превратился в мычание.

— Не бойся, Эмилия… — прошептал он, доставая палочку из кармана платья. — Мне просто нужно передать письмо. Слышишь меня? Письмо! Не дёргайся, а то придётся сдавить сильнее!

Он и так держал её слишком крепко, явно причиняя боль, но не мог позволить ей вырваться и закричать.

— Кивни, если услышала про письмо!

Она кивнула.

— Точно поняла? Передашь отцу бумагу?

Эмилия кивнула уже гораздо сердитее и даже топнула ногой.

— Понял, что не глухая. Мне просто нужно было убедиться… — он усмехнулся, а она нахмурилась.

Чувствуя напряжение в её теле, Гилберт понимал, что до понимания ещё далеко.

— Я хорошо знал твою мать, Эмилия, — его голос смягчился, но хватка оставалась твёрдой. — Мне неприятно причинять тебе боль. Давай так — я тебя отпускаю, отдаю письмо и быстро ухожу. А ты не будешь кричать. Как тебе такой план?

При упоминании матери она попыталась повернуть голову, чтобы лучше рассмотреть его. План же ей, очевидно, понравился — она закивала без остановки.

Он рискнул — сначала отпустил плечи и услышал вздох облегчения, затем медленно убрал руку от её рта. Эмилия так же медленно развернулась к нему лицом и сделала шаг назад. То, что она увидела, её испугало — он был совсем не похож на хорошего человека, скорее на очень-очень плохого.

Вынув письмо из кармана — он показал его ей, отвлекая внимание девчонки от собственной внешности.

— В нем залог твоей безопасности. Возьмешь или мне оставить на столике?

— Безопасности? — переспросила она с удивлением, покосившись на письмо. — Возьму…

— Открыть сможет только твой отец, так что без фокусов.

Она закатила глаза.

— Ладно, давайте сюда, — девчонка протянула руку. — Передам!

Он отдал ей письмо и, не делая резких движений, попятился к выходу.

— А вы кто? — вдруг спросила она и даже перестала дрожать, сделав шаг в его сторону.

Гилберт крепко задумался.

— Скажешь отцу — букет белых роз, — негромко произнёс он. — А ещё передай, что моё обещание бессрочное — и я могу вернуться. Пусть сразу Авадой не бросается, а то это часто плохо заканчивается. Хорошо?

— Папа сказал, в доме больше никогда не будут бороться… — прошептала она и отвернулась.

— Это прекрасно, но не точно, Эмилия… — он тяжело вздохнул. — Передай ещё, чтобы с этого дня он никогда не оставлял тебя здесь одну. Вам очень повезло, что пришёл только я… Услышала? Поняла? Кивни!

— Вы тоже кивните, если точно поняли, что я не глухая! — она насупилась и сложила руки на груди.

Он невольно рассмеялся.

— Дерзкая, прямо как мать…

В её зелёных глазах больше не было испуга, а горел живой интерес. Она хотела узнать его имя и ещё многое другое, но это для неё было лишним.

Гилберт просто натянул капюшон, махнул ей рукой и шагнул в привычную темноту за порогом, прежде кинув девчонке палочку, которую та с ловкостью подхватила.

— Подождите… — расстроенно пробормотала Эмилия ему вслед, чуть не плача.

Эта тихая, вырвавшаяся на волю просьба ему не понравилась и отозвалась в сердце тревогой. В ней было слишком много неудовлетворённого детского любопытства, словно она душой чувствовала тайны, окружавшие её, и отчаянно хотела их разгадать…