На льду разлитые чернила (гет)

— Давай найдем их? — спросила Паймон, когда все, включая Мавуику, разошлись. Земля была крепка под ногами, в воздухе пахло триумфом, и солнце по-прежнему согревало мирный край. — Они ведь не могли уехать? Так просто?

— Могли, — безучастно ответила Люмин, всё ещё не сводя взгляда с камня, на котором со всей аккуратностью и точностью были высечены образы прошедшей войны.

Капитан… Его голос осел у неё в голове, застрял в горле. Ей всё ещё хотелось что-то сделать, придумать, потребовать ответов, так же, как он, выставить меч против Повелительницы Смерти, да и просто… хотя бы взять его за руку.

— Пойдем, поищем.

Бойцов, оставшихся без командира, или его самого? Она не знала.

Лагерь обнаружился не очень далеко, буквально у границы, под исписанной граффити скалой.

Оранжевый оттенок — чтобы умершие могли чувствовать тепло заката…

«Музыкант» рефлекторно перехватил мушкет, верно, услышав шаги за спиной, но едва повернувшись, холодно опустил глаза и ушел в шатёр.

Люмин молча пошла следом, жестом попросив Паймон не окликать его.

Заговорить не получалось. Фатуи их намеренно игнорировали и избегали взглядов. Они собирались домой, а всё, что было между ними и Люмин тогда, в торжественно накрытом зале и потом на Стадионе, казалось, ушло безвозвратно, а может, и не было вовсе.

В углу, поодаль от малочисленных вещей лежала гитара. Что-то подсказывало: забирать её никто не намерен, или Люмин просто слишком восприимчива к подобным вещам.

— Хочешь, подарю? — вдруг спросил «Музыкант».

— Я не умею играть, — честно ответила она, хотя ещё честнее было бы признать, что от вида этого инструмента без хозяина на душе слишком пусто.

— Не сложнее, чем стрелять из мушкета, — по-прежнему не глядя на неё сказал «Музыкант».

— Твоё прошение удовлетворено, — в шатёр вошёл агент, чьё имя так и осталось для неё тайной, и бросил на стол письмо.

Мира сняла печать, пробежала глазами по тексту и печально улыбнулась.

— Ты пойми, меня в Снежной никто не ждёт. И потом, мой брат здесь лежит и наш к… — она не договорила, поймав его жестокий взгляд.

— Его больше нет. И ты просто решила соскочить. Будто одной тебе не хочется присягать на верность кому-то другому из начальства.

— Мы очень сожалеем, — сказала Люмин в пустоту.

— Не надо, — зло произнес агент, подняв указательный палец. — Здесь табу на жалость. И на ложь тоже.

— На ложь? — воскликнула Паймон.

— Мы прибыли в Натлан, чтобы помочь остановить бедствие. С бедствием покончено. Всем нам слишком хорошо известен вкус победы, и он гораздо слаще и ценнее громких слов о том, как велика жертва нашего командира. У нас была цель. Она достигнута. На этом всё. Со своим горем мы сами, как-нибудь без вас, разберемся.

Люмин не сразу поняла, в какой момент выхватила меч. Внутри заклокотало от несправедливости, истинная природа которой упорно ускользала.

— Ты чего раскомандовался? — окликнул «Музыкант». — Они не виноваты. Это нам теперь хоть под трибунал идти по доброй воле. Не уберегли такого командира…

— Я бы и пошёл. А где вот они все были?

Агент сверлил Люмин глазами.

— Это была его воля. Цель всей его жизни. Ты не знаешь, что такое пятьсот лет провести без сна и слышать, как погибают тысячи, стоит лишь попытаться закрыть глаза. А он жил с этим. Не смей называть мою скорбь лживой. Он был человеком, которому я поверила с первой встречи и слова.

— Матушка Царица, — обронила Мира, — благословила его на это. Он ушёл к своему народу, освободил его. И мы — никто, чтобы в чём-то его винить. Не слушай, Люмин. Нам просто впервые представилась возможность пожалеть себя, — она попробовала улыбнуться.

— Ещё чего, — буркнул агент.

— Тогда оставайся со мной, армия не обеднеет. Родина не забудет.

Люмин показалось, или он хотел это услышать?

— Нет уж, хватит, — едва посветлевший взгляд агента снова померк. — Устал я от этого места. Да и… не навсегда же прощаемся, — с толикой вины сказал он.

— О, какая удача! — в шатёр вошёл Серёжка. — Люмин, тут тебе послание.

Он протянул ей конверт.

— Мне?

— Здесь печать Предвестника.

— Предвестника? — удивилась Паймон.

Люмин не надеялась на столь скорый ответ. Ещё недавно была как в тумане: не помнила, как и что писала, как отправила. Лучше бы сожгла, честное слово, да мыслей оказалось слишком много.

— Я думаю, вам можно его прочесть, — сказала она и вздохнула, ломая печать кроваво-красного цвета.

Здравствуй, Люмин.

Нет ничего плохого в том, чтобы поделиться со мной такими новостями. Я постоянно прививаю детям эту черту: говорить открыто о том, что их страшит, волнует и печалит. Естественно, это никак не повлияет на итог, который ожидает того, кто покусился на их безопасность. Но это прокладывает между нами сильную доверительную связь, а она важна для меня.

Любопытный выбор слушателя. По всей видимости, ты опасаешься того, что Чайлд, с которым общаешься дольше, даже не вскроет письмо или ему будет нечего сказать от эмоций.

Поэтому тебе захотелось услышать мой ответ. И я сама говорила о способности поддерживать любую беседу.

Когда дело касается подобного рода происшествий, молва разлетается довольно быстро. Не откажусь от собственных слов, если бы Капитано был полностью лишен своих сил, то его всё равно было бы за что уважать. И я принимаю его выбор. Мы почтили его память в полной тишине. Я горда тем, что знала его настолько, насколько успела узнать.

Строчки твоего письма ровны и аккуратны, но всё же дрожат, как от зимней стужи. Это говорит о том, что он стал тебе близким другом. Хотя, замечу, сам он никогда не стремился с кем-либо сближаться. Он просто обладал качествами, благодаря которым вся твоя душа лежала у него на ладони. И если он был тебе другом, значит, тебе ничего не грозило.

Позволю себе откровенность и заплачу ею за твою: когда я только стала Предвестницей, он был в числе немногих, кто поддерживал меня, и его голос был решающим. Мы могли не сходиться во мнениях, но он со всем вниманием слушал моё.

При личной встрече я могу перечислить немало его заслуг. Помимо того, что он великий воин — это был редкий человек.

Меня весьма поразил твой рассказ, Люмин. Когда я читала его, в котелке над огнём готовился ужин. Огонь обжигал его снаружи, еда внутри дымилась, и от пара дрожала крышка. Я представила, что забыла снять его с огня. В таком случае, еда бы сгорела, а сосуд бы почернел от копоти и пришел бы в негодность. Но если бы я позволила ему остыть, то мои дети не легли бы спать голодными, и он бы ещё долго прослужил.

Верно, это не совсем правильная ассоциация. Даже совсем неправильная. Но что ты делаешь, когда пытаешься долго смотреть на солнце? И чего жаждет трава, под которой трескается земля от сухости?

Большое сердце Капитано за множество лет нескончаемых мук ожидало того же. Трепыхалось, усиленно качало кровь, но берегло то, что следовало беречь. Случившееся — дар ему за всё, главная его победа. Единственное, что осталось — это позволить ему теперь отдохнуть. Я верю, когда придёт время, ты сможешь заговорить с ним вновь. Возможно, это будет уже другой человек, но определенно тот, которого помним мы все.

Как бы то ни было, должность Первого не займёт никто — такова воля Её Величества.

Скорбь горька… Однажды я обратила её в гнев. Он ещё горче, чем она.

Арлекино.

Люмин не хотела читать его вслух целиком — само получилось. Воздух наполнился тишиной. Тяжёлой, тягучей.

— Я солгал, — Серёжка, вытащил из-за ремня «счастливую» флягу с огненной водой и, взболтав содержимое, поставил на середину стола. — Там всего один глоток. И не нам его пить.

Мира согласно кивнула. Фатуи выстроились возле стола и склонили головы перед тем, как отдать честь.

— Пиро Архонт говорила сегодня речь… Было сказано очень много теплых слов в его память. Я слышала, как, Ротчев, кажется, назвал его образцом для воинов… Что?

Она точно услышала смешок.

— Слишком часто слышу. Сожалею, что не смогли прийти, — подал голос молотобоец, загородивший собой выход из шатра. — Но нам там было не место.

— Почему?

— Стыдно. Хотя… Наплевали мы на правила вчера. Посидели, выпили, вспомнили…

— Много чего вспомнили, — перебил «Музыкант». — Не думаю, что стоит рассказывать.

— А я бы рассказал, — ухмыльнулся молотобоец. — А то, небось, наши маленькие друзья решили, что мы тут все семья. Крыс мы вчера здесь травили, госпожа Легенда. Здоровых таких, с меня ростом.

— Крыс?! — Паймон всегда всё понимала буквально.

— Хуже, — хмыкнула Мира. — Капитан никого не держал насильно. Не нравится — рапорт на стол. Он не требовал многого: верности, отваги, упорства… и чтобы руки из правильного места росли. Честности… в отношении его, себя и сослуживцев. Я хочу верить в то, что большинство из нас были такими. Но, как говорится, в семье не без урода.

Люмин хотела задать закономерный вопрос, но Мира пресекла:

— Обойдёмся без имён. Ты и так знаешь, как мы любим присесть на уши. С Капитано это не работало, но он чувствовал людей, и давал им шанс, даже зная, кто есть кто. И вот теперь, когда его не стало… полезли нечистоты из щелей. Кто-то глотает горе, подаёт прошение о переводе или в отставку, а кто-то вваливается в наш лагерь, опустошает провизию и на голубом глазу заявляет, мол, бесполезнее нашего командира не знал никого. Ну, вот Лешка и, — она кивнула в сторону молотобойца, — вмазал ему от чистого снежного сердца.

— Ты вспомни! Вспомни, как он ему чуть сапоги не вылизывал!

— Ты всё ещё удивляешься этому? — приподнял бровь «Музыкант». — Назови хоть одно имя, кому он их не вылизывал! И что-то ни одной благодарности не получил. А вот по башке получит, гарантирую. От всех сразу или по очереди — это кому как больше нравится. Ценный кадр…

— Поэтому вернулся с подкреплением. И мы ещё раз понизили его «ценность» миллионов на пятьсот, — зло ухмыльнулся молотобоец и подмигнул Паймон.

— Вот и правильно! — резюмировала она. — И нечего здесь стыдиться! Капитан бы сделал тоже самое!

— Согласна, — кивнула Люмин.

— Тогда покажешь дорогу? — хмуро спросил агент полуприказным тоном. — К Престолу Первозданного огня.

— Это далеко…

И не означало отказ.

* * *

— Значит, он просто спит, да? — тихо спросила Мира, соскочив с кукузавра.

Было удивительно, как смогла приманить и убедила помочь сразу троих. Оказалось, при всей грозности и горячности, она с уважением относилась к таким животным.

Люмин не верила глазам, до последнего ждала подвоха. В конце концов, фатуи — всегда фатуи. Просто поймать и силой заставить им куда проще. Но Мира… Она преображалась рядом с ними, не теряя при этом лица. Люмин ей почти не помогала.

— Вечным сном… Он слился с Владыкой Ночи и обрёл покой.

— Можно приблизиться? — Мира намеренно игнорировала слово «вечным». — Мы так высоко…

Шаг за шагом по крутым, полуразрушенным каменным ступеням их всё сильнее охватывало ощущение ненавязчивой слежки, но ни Люмин, ни «Музыкант», ни агент никого не видели, лишь изредка бросая взгляды в стороны.

Капитано сидел на большом троне, который, надо признаться, идеально подходил ему. В окружении ледяных глыб, чей холод кутал его в одеяло из инея, и такое же солнце, встающее над океаном, освещало весь мрачный образ.

— Дышит… — прошептала Мира и грустно улыбнулась. — И держит меч так крепко…

— Бережёт свой народ. Но невозможно не желать искать его следы.

— Мне кажется, он нас слышит, — сказал «Музыкант». — И если бы мы были ему врагами, то познали бы на себе силу этого меча.

Люмин бережно коснулась свободной руки Капитано и некрепко сжала её, прикрыв глаза. Холодная сталь, сосредоточение силы… Люмин отчего-то казалось, что жизнь внутри нечитаемой оболочки способна ей откликнуться.

Она ощутила себя каплей, упавшей в холодную воду, вглубь неизвестности и пустоты. Только на сей раз под водной гладью ничто не дышало опасностью и не ожидало её с оружием в руках.

— Здравствуй, легендарная путешественница, — окликнул знакомый бархатистый голос.

Образ мужчины сливался с оттенками белизны и серебра. Пока он приближался — плавно и легко — Люмин смаковала то, как прозвучало из его уст слово «легендарная».

Заточенные в глубинах Разлома воины Каэнри’ах, обманутые и оскверненные Бездной, обычно называли их с Паймон «бедствием и судьбой». Тот, кто обратился к ней сейчас, говорил без иронии.

— Ты ищешь командира?

— Гутфрид?

Тонкие губы дрогнули в не менее тонкой улыбке, после чего он притянул её ладонь к себе и мягко поцеловал.

Окружающее пространство ширилось. Из световых оттенков жемчуга и лазурита проступали всё новые и новые образы. Статусные дома, грозные скалы, бушующие водопады и вековые леса. Люмин заметила спрятавшегося за деревом завриана. Он тихонько рычал и приглашал поиграть. Потом она увидела людей в национальных одеждах Каэнри’ах и племен Натлана. Кто-то занимался повседневной работой, кто-то прогуливался, ведя негромкую беседу. Люмин они будто бы не замечали и вместе с тем дышали теплом, окутывая и заряжая им её.

Душу охватила невероятная дрожь, холодная и вместе с тем жгучая, а к глазам подступили слёзы. И это ей Итэр будет в лицо плевать презрением за то, что она хочет спасти Тейват и противостоит его союзу с Бездной? Итэр? Который просто бросил её, забыл слово «дом», но остался любимым братом-близнецом, за которого она продолжает бороться?

Как хотела бы она показать ему всю эту красоту, которую он так рвётся погубить!

— Забыл предупредить. Мы слышим твои мысли, — не оборачиваясь, произнес Гутфрид.

— Это угроза? — шутливо спросила Люмин.

— Нет. Ты всего лишь говоришь о вещах, которые отражаются от всего, чего касаются и заставляют вспоминать прошлое, зацикленное в наших душах.

— Значит, я причиняю боль… Прости, — она опустила взгляд и отшатнулась. Под ногами раскинулся широкий ковёр, сотканный из белоснежных цветов интейвата. — Не хочу идти по ним…

Гутфрид остановился.

— Ничего страшного. Им не грозит гибель. Главное, что за каждой смертью всегда начинается чья-то жизнь… Мы пришли.

Люмин нахмурилась. Капитано она не видела. А может, не узнавала.

— Как всегда, на самом краю.

Шаги давались тяжело. И дело не в нежных цветах интейвата под ногами, даже не в том, что нужный образ будто бы прятали от неё другие духи.

Люмин боялась обознаться, или остаться неузнанной, а может, и вовсе выброшенной потому, что здесь ей не место. Навредить… Ведь это представить невозможно, сколько мук перенесло одно-единственное сердце, сколько душ хранило в себе, и сколько эти самые души невольно терзали и рвали его ежедневно и еженощно. Пятьсот лет…

Не думай, Люмин. Не думай.

Нет, она не сочувствовала ему — он не любил этого. Она восхищалась.

Капитано смотрел, как солнце уходит за серые тучи и изредка пронзает их лучами.

Бледно-васильковые краски неба сменял перванш.

Прохладный ветерок резвился с цветами интейвата и трепал столь же белоснежную национальную лёгкую одежду на Капитано, что подчеркивала при крепкой мышечной массе достаточно тонкую талию. Черные волосы доходили ему до пояса и чуть подрагивали у висков.

— Они вернутся к нам с весенним дождем… Красиво Мавуика сказала, — он первым прервал молчание и медленно повернулся к ней.

Неизменный глубокий баритон знакомо дрожал и застывал в воздухе. В черно-синих глазах на идеально очерченном лице играли озорные огоньки — так выглядит вернувшаяся надежда, чувство триумфа. Лишь бы никакого обмана…

— И так случится?

Капитано промолчал и прикрыл глаза. Ветер сменился, усилился, ударил в грудь, и он сделал глубокий вдох, будто бы стремясь вобрать его в себя целиком.

— Мы множество раз утирали нос богам. Вопрос времени, как и когда, но это случится снова. Я поклялся защищать Натлан, и я его не покинул. И обещаю, в твоём решающем поединке буду рядом с тобой. Это самое малое из того, чем я могу тебя отблагодарить за доверие.

— Говоришь, как король.

— Теперь ты меня так воспринимаешь? — коротко рассмеялся он.

Теперь промолчала Люмин. Она просто обняла его в упор. Такая крошка по сравнению с ним, пусть возрастом почти что ровня.

— До весеннего дождя, — прошептала она, проглотив очередной горячий ком в горле.

И открыла глаза.

— Что это было? — Паймон выглядела напуганной. — Ты буквально застыла, а потом… Ты что-то видела?

На Люмин смотрела Мира. Она была растеряна и вытирала слёзы.

— Ты взяла меня за руку. Я хотела «разбудить» тебя, но ты взяла меня за руку, и я куда-то провалилась. Увидела брата. Он просил прощения за то, что не сдержал обещания вернуться ко мне. Он сейчас… с той девочкой, Аннеке, — торопливо зашептала Мира. Сошла на нижнюю ступень и преклонила колено. — Благодарю вас, командир.

— Я с ним говорила, — обронила Люмин.

— И что он сказал? — поднял алый взгляд «Музыкант».

— Сказал, что прекрасно нас слышит, и наша общая печаль для него глубоко осязаема. Он гордится вами и примет любой ваш выбор.

— Мы сбережем ваше сердце, Милорд, — от голоса Миры задрожала повисшая тишина. Она выпрямилась и глубоко вздохнула, не разжимая кулаков.

— Ещё обещал поснимать вам головы с первым весенним дождём, если не перестанете грызться, — поджала губы Люмин, в надежде разрядить атмосферу.

— Есть, — бросил агент в сторону.

«Музыкант» оценил шутку и рассмеялся в кулак.

— Я помню, как впервые поймал себя на том, что угадываю его настроение. За маской лица не видно, но от всего его образа такая энергия исходила всегда… Вот он смотрит на тебя — и ты уже знаешь: с какой скоростью, куда и по какому конкретному адресу тебе идти. Никаких слов не надо — нутром ощущаешь.

— Он никогда не давал задач, которых бы мы не выполнили. Насквозь видел, кто и на что способен. Сам человек мог не знать, а он знал. А помнишь, как мы над новеньким пареньком подшутили? Ты ему ещё позывной придумал — «Фальцет», — немного посветлела Мира. — Мечтал служить у нас в отряде, за каждую бумажку трясся и всё время обо всём переспрашивал.

— Конечно, помню. Он спросил, почему я хмурый, а я взял и ляпнул, что Её Величество на приёме потеряла браслет и, кажется, его украли. Это сейчас смешно, а тогда страшно было. Он ведь впервые ни о чем не спросил, а «расследовать дело» побежал. Попросил эскиз браслета ему зарисовать и на неделю исчез. Все уже поверили, что выдохся, извиниться хотели. А он нашёл, — «Музыкант» посмотрел на Люмин. — Кражи не было, но он нашёл, понимаешь? Очень дорогую копию, но нашёл. И милорду принёс, отчитался в выполнении приказа, которого не было.

Люмин покраснела от смеха, но честно держалась.

— Рапорт на пяти листах, буковка к буковке, почему отсутствовал, где находился. Всё по часам. Представить не могу, как он хохотал, когда читал эти кабаньи бега по льдам и сугробам.

— Вам сильно влетело? — спросила Люмин.

— Влетело. Но ведь нашёл, значит, годен. Только не к нам. Дипломат он блестящий, воин — хилый. Ему, кстати, Мира тот эскиз рисовала.

— А помните, — подал голос агент, — как Милорд всегда говорить начинал, медленно идя с конца коридора? Со вздохом таким… уставшим. Пробирающим. И сразу кто-то к стеночке лип всем телом, молясь Царице, чтобы пронесло, а кто-то славил наоборот, заливаясь краской так, что аж сквозь маску видно.

— Отстань, — поджала губы Мира.

Но агент и не думал насмехаться.

— Это было… золотое время, Милорд. Спите спокойно.

— Если по чести, — медленно проговорил «Музыкант». — Мы ведь тоже кое-что ему обещали, когда присягу давали. Есть там одна строчка. В общем, война пока что отгремела, и нет ничего плохого в том, чтобы сейчас уехать — с одной стороны. А с другой… Капитан ведь не погиб. Мира права, если он бережет покой своего народа, то кто сбережет покой его самого? Домой мы всегда успеем.

Мира поймала его короткий взгляд на агента и недоверчиво прищурилась. Тот лишь усмехнулся.

— Всерьёз решила, что мы тебя здесь одну бросим, малявка?

«Малявка», недолго думая, кинулась в его объятия. Паймон захлопала в ладоши.

— Значит, мы не будем прощаться?

— Придётся когда-нибудь. Вы же в Снежную поедете, — хитро сказал «Музыкант». — Она большая и интересная. Возможно, милостью Её Величества, вы не в первый же день окажетесь погребенными под снегом и даже сможете попасть к ней на аудиенцию.

— Значит, вместе? — спросила Мира, ещё не веря происходящему.

— Да. Все вместе. Подальше от начальства и поближе к кухне. Только проводим крыс до Норд-Края…

* * *

— Я займу ваше место на пару минут. Ступайте к ней, коммандер.

— Уверен?

— Это самое меньшее, что я могу для вас сделать.

Мавуика не вмешивалась. Она доверяла Люмин и внутренне радовалась тому, что подчиненные Капитано решили не оставлять свой пост — подобная верность не могла не трогать.

Она остановилась напротив занятого трона, медленно поднялась по лестнице, мазнула по рукояти меча, в которую действительно крепко вцепилась правая рука Капитано. Провела по чуть склоненной голове, по металлу маски в районе щеки, и коснулась груди в том месте, где золотые вставки образовывали сердце.

Куда-то сюда не так давно она нанесла ему рану. Следовало бы за многое извиниться, но перед кем теперь?

То, что сердце билось, говорило о том, что спасенный народ Натлана всё ещё питает его своей силой и верой. А дышал он потому, что был нужен… ей.

Пусть она никогда ему об этом не говорила вслух.

Мавуика направила в его грудь поток своего пламени. Согреть… Поблагодарить, обнять, хотя бы так. Пусть он больше никогда ей не ответит.

Впрочем… что ему до всех этих высоких фраз? Что до песен, которые будут веками слагать и об этой войне, и о нем — об одном Предвестнике, чья личность осталась загадкой, но жертва сделала родным? Что до её чувств, для которых за всю её жизнь, или даже жизни, не нашлось подходящей минутки?

Она взялась за его запястье и покачала головой, всё пытаясь прорваться сквозь черноту, по-прежнему прятавшую от неё лицо.

Могла ли она попытаться остановить Капитано, а не наблюдать, окаменев? Имела ли право? Просто… доверять?

Он пожертвовал собой ради Каэнри’ах, ради Натлана, рады тысяч живущих и безвинно ушедших, а своё истерзанное, но большое и сильное сердце доверил её рукам. И эти тяжесть и ответственность ничем не измерить.

— Спи спокойно, Капитан, — прошептала она, выпрямилась и закрыла глаза, прижав кулак к груди.

— Я должен был попрощаться, — сказал вдруг знакомый глубокий голос. — Но ни за что не обнажил бы перед давним врагом ничего, кроме меча.

Мавуика обернулась. Он стоял перед ней в своём истинном облике, и по-прежнему веяло от него холодом, опасностью, если надо, угрозой, но направленной не на неё. Она недоверчиво и робко провела по его щеке, и та отозвалась теплом. Оглянулась назад: на троне по-прежнему восседал тот величественный и грозный Предвестник Фатуи, которого они оплакивали всем Натланом. Но тот, кто явился перед ней сейчас, был не просто тем, кого помнили, как Рыцаря-Стража.

Пока она что-то высматривала в его мудрых чёрно-синих глазах, он коснулся её пламенных волос и вытащил из них, верно, сорвавшийся с дерева лист. Мавуика перевела на него взгляд, и перед глазами вдруг вспыхнуло детство. Такое далекое, будто бы и не её вовсе.

— Траин! Прекрати, так нечестно!

От обиды закипала кровь, но и это совсем не помогало угнаться за своенравным кукузавром и не менее наглым наездником. Сошлись характерами, называется.

— Госпожа, будущая Пиро Архонт, ничего личного, всего лишь невинный стратегический ход, — донесся издалека его голос.

— Я поймаю тебя и сброшу вниз! Будешь падать, пока не извинишься! — почти прорычала она, набирая скорость.

Опомнилась только тогда, когда ощутила ногами землю и осознала, что находится выше уровня облаков. Мягких и лёгких, похожих на взбитые сливки, залитые ягодным сиропом. Казалось, она готова была остаться на этом островке навечно… или вместо Траина упасть в океан с такой высоты. Он же поймает?

— Нравится? — спросил он.

Она не ответила, будто бы разучилась дышать.

В тот вечер он впервые поцеловал её по-взрослому.

Какой же жизнь была тогда безмятежной и прекрасной!

— Я… Я помню тебя, — выдохнула она.

И они слились в поцелуе снова.

* * *

— Это он? — заворожённо спросила обернувшаяся Мира. — С Пиро Архонтом…

С парящего островка Люмин и фатуи могли лишь наблюдать свечение теплого и холодного пламени, едва узнавая черты. Два столпа света, беседующие по разные стороны от границы миров.

Ей никто не ответил. Только «Музыкант» приобнял за плечо.

— Пойдём… Не будем им мешать.

А солнце уже падало за океан. Паймон дремала, прижавшись к Люмин всем телом, пока кукузавры уносили их всё дальше. Перед глазами мелькали образы: ушедшие, ныне существующие, счастливые. Лица тех, кого она знала, и кого не успела. Кого полюбила. И не только в Натлане.

Не будем прощаться.

До чего же она ненавидела прощания…