Черное солнце (гет)

Эдвард наклонился к спящей Эл, поцеловал ее в обнаженное плечо, и тихо зашипел, с трудом отклоняясь назад, и снова напоминая себе, что сейчас, после ранения, он еще не может двигаться так же легко, как раньше. Откинувшись на подушку, Милн прикрыл глаза и тяжело вздохнул. Кровь снова с силой забилась в теле, вынуждая его остановиться, и напоминая, что, ни Эдвард Милн, ни Харри Кельнер не могут игнорировать ее, — рану, которая, к тому же, заживает медленно и плохо.

«Хорошо, что ведущая — правая…» — медленно подумал Эдвард, сжимая одеяло в руке. Рана действительно заживала плохо, он знал это: Кельнер был врачом, и, даже с учетом того, что сейчас он работал в концерне «Фарбен», что не соответствовало напрямую его специализации, разглядывая рану, он понимал, что она заживает не так, как следует, и не так, как ему хотелось. И это сильно нервировало его. «Не так быстро, как тебе хочется, да? — тихо и язвительно осведомился его внутренний голос, скалясь довольной улыбкой оттого, что этим вопросом угодил точно в цель. — Столько дел, столько дел!.. А ты медленный. Рука болит, тормозит, злит тебя. Тебе нужен покой, нужно разрабатывать руку, чтобы восстановить двигательную силу, но где же найти для этого время и терпение?…». Милн поморщился, отгоняя навязчивые мысли, и снова тяжело вздохнул.

Все было правдой. «Нужно… нужно… нужно…» — перечислял он в уме, лежа ночью без сна, торопясь решить как можно больше дел. Но рука снова и снова отбрасывала его назад, напоминала о себе. О том, что нравится это ему или нет, но пока Харри Кельнер вынужден особенно считаться с ней, и замедлять свой бег на поворотах. А бежать было куда. Пусть Кельнер от ноющей боли спал плохо и — отрывками, — он составил список задач, которые ему необходимо решить как можно скорее:

1.Осмотреть развалы дома в Груневальд. Эдвард и сам до конца не понимал, что рассчитывает там найти, но интуиция шептала ему, что он должен съездить на Херберштрассе, 10.

2.Найти новый дом для Харри и Агны. Но где, в каком районе? Далем? Снова Груневальд? Шарлоттенбург? Вильмерсдорф? Вопросы с домом и ремонтом разбитого «Хорьха» — самые важные, их следует решить в первую очередь. Без более- менее надежного дома, — абсолютной надежности нигде, особенно в нынешней Германии не существовало, — они рискуют опоздать с передачей необходимой информации в Центр. Значит, нужен дом. И скорее. Возможно, не такой большой, как прежний, но уютный, желательно неприметный (на этих словах Милн хмыкнул, — неприметность в помпезном районе Берлина Груневальд, — это действительно что-то новое. «Ну, что там еще, Харри? Какие еще у тебя требования к дому?» — иронично подумал он), рядом с парком или лесом. А лучше — в зеленой зоне, в окружении парков, из которых, — при необходимости, — удобно передавать данные и выходить на связь. Чем больше вариантов, тем легче их работа. Тем проще они запутают нацистов, которые не без успехов пеленгуют данные радиопередач. Пока им везло, но искушать случай не следует.

3.Зофт. Нужно выяснить, кто он на самом деле, и что ему нужно. И действовать с ним, — судя по тому, как этот «страховой агент» вел себя в больничной палате, — следует с особой осторожностью. 

4.Хайде. Здесь планы прежние, — те же, что Харри уже обдумал до Хрустальной ночи, но из-за нападения не успел воплотить: нужно заглянуть на досуге в его кабинет, и выяснить, что старина Эрих успел накопать на Харри Кельнера.

5.Ханна. Стоило только мысленно назвать это имя, как Эдвард тяжело вздохнул. Тупиковая ситуация, которая осложнялась тем, что, несмотря на недавние события, Агна Кельнер по-прежнему отвечала за пошив свадебного платья Ланг, а последняя, как и прежде, чрезвычайно настаивала на том, чтобы Кельнеры присутствовали на ее свадьбе. Внешне,  — хотя и в очень малой степени, — это еще могло сойти за вежливое приглашение на радостное торжество, но суть его была совсем иной. И все они, — Харри, Агна и Ханна, понимали это. Если бы Кельнер мог отказаться от участия в этом торжестве, не вызывая подозрений, он бы это сделал. Но… — Милн обвел гостиничный номер тяжелым взглядом, — … Харри Кельнер не мог. И потому, скоро ему и Агне предстояло посетить свадьбу Ханны Ланг. А до этого неплохо бы все еще раз подумать о том, что делать с Ханной? Потому что Эл права, — Ланг не успокоится.

6.Кайла, Дану, Мариус. Каждого из них предстояло найти и, — при самом лучшем раскладе, — отправить в Лондон. Или в США? Программа «Киндертранспорт» предполагает эвакуацию из Германии в Великобританию. Но — только для детей, которые уезжают без родителей. Допустим, Мариуса они смогут отправить в Лондон. Но что делать с Кайлой и Дану, и с мамой мальчика? Как устроить их отъезд? Смогут ли Кельнеры подвести их отъезд под эту программу? Харри знал, по крайней мере, об одном случае, когда женщина, подкупив нацистов, смогла выехать в Лондон вместе со своим сыном. Если у Харри и Агны получится сослаться на беременность Кайлы, и отправить ее, Дану, Мариуса и его маму этим же путем,  — это будет просто невероятное везение.

Эдвард посмотрел на часы. Четыре утра. Что ж, самое время для прогулки. Стараясь не разбудить Эл, он как можно тише выбрался из постели. Подхватив здоровой рукой одежду со спинки стула, Милн зашел в ванную комнату и тихо прикрыл за собой дверь, придерживая дверную ручку так, чтобы она не щелкнула. На сборы ушло гораздо больше времени, чем он к тому привык. Неожиданно оказалось, что левая рука, — пусть она и не была для него главной, — чрезвычайно нужна едва ли не для выполнения каждой мелочи, и понял он это, как и бывает в подобных случаях, только сейчас, когда не мог двигать ей в полной мере. Закончив с бритьем, которое теперь, судя по всему,  — до восстановления руки, — обещало быть ежедневно косым, Эдвард всмотрелся в зеркало хмурым взглядом, словно призывая себя смириться с обстоятельствами, и не раздражаться всякий раз из-за своей временной медлительности.

Впрочем, все эти уговоры помогли довольно мало, — бледные губы Милна скептически скривились при мысли о том, что сейчас он должен быть более терпеливым и менее требовательным к себе и своим возможностям, и он снова почувствовал раздражение, засевшее внутри с момента ранения. «Я мог проехать на скорости, я должен был! Из-за меня мы попали в опасный переплет… А теперь, когда так нужна скорость, ее… нет». Милн покачал головой, рассматривая свое бледное отражение в зеркале над раковиной. Сейчас у него не было не только скорости, сейчас у него не было того, что гораздо важнее, и, — при необходимости, — даже может компенсировать недостаточную быстроту движений: решительности. Внутренней. Той самой, которая берет города, и в любом деле играет главную роль. Можно быть даже немощным, но решимость — внутренняя, сильная, горячая, — определяет почти все. Если ее нет… то, вполне возможно, ты выглядишь так, как он, Эдвард Милн: хмуро, замкнуто и зло. Злость обращена на самого себя, и ничем хорошим это обычно не заканчивается. Милн тоже прекрасно это понимает, но пока не может преодолеть собственную злобу. Ну а пока так, он, все же, старается обратить ее в скорость, и собрать себя для прогулки как можно скорее. И вот, спустя долгие, — по его меркам — сборы, он едет в Груневальд, на развалы дома Кельнеров: нужно осмотреть то, что осталось от особняка с синей крышей, и взглянуть на случившееся той страшной ночью точным, трезвым, взглядом.

Но Харри Кельнер ничего особенного здесь не находит. Как и Агна прежде него, он только стоит у разнесенного огнем и стараниями нацистов дома, и молча осматривает развалины. Все ценные вещи разнесены по рукам, все оставленные занесены снегом: давним и плотным снизу, пушистым и легким, летящим с неба хлопьями, — сверху. Кельнер осторожно отводит плечо в сторону, и от этого едва заметного движения руку снова прошивает электрическим разрядом боли.

Он морщится, плотнее сжимая тонкие, бескровные губы. Харри не особенно рассчитывал на то, что после стольких дней, прошедших с нападения, он найдет в развалинах что-то ценное. Кельнер здесь за другим. Ему нужно самому увидеть разрушенный дом, убедиться, что теперь и это для Берлина, — и для всей Германии — не мираж, не болезненная его, Кельнера, фантазия, не игра воображения.

Но реальность.

Стылая.

Спланированная.

Расчетливая.

Холодная. 

И очень простая в своей очевидной, новой, ясности.

Все стало можно.

Делая глубокий, медленный вдох и такой же медленный выдох, он знает: оружие снято с предохранителя.

Харри простоял на колючем ветру несколько минут. В отличие от Агны, он не задерживал на развалах выжженного, просыпанного снегом, дома, внимательного взгляда. Его глаза, острые и яркие, быстро пробежали по развалинам, и посмотрели вдаль,  — в холодное, ясное небо.

Рука Кельнера поднялась к груди, скользнула за борт плотного, расстегнутого пальто, и зашла во внутренний карман. Пальцы сжали тонкую вязь золотого, женского, браслета, и нежную ткань носового платка. Это были самые дорогие для Эдварда Милна вещи. Браслет принадлежал его маме. Он снял его с руки Мадлен Милн в тот день, когда она погибла в автомобильной аварии, на загородном шоссе, и с тех пор всегда носил с собой. А платок был тем самым, на котором Агна Кельнер, — тогда еще только тринадцатилетняя Элисон Эшби, — желая поздравить Милна с наступающим Рождеством, вышила васильковой гладью его инициалы по белоснежной батистовой ткани. Больше, — Кельнер отвернулся от разрушенного дома, и зашагал вверх по подъездной дорожке, возвращаясь к изрядно разнесенному в нападении «Хорьху», — он не искал ничего. Самое дорогое и горькое всегда было с ним.

* * *

Поиск нового дома для Кельнеров, — второй пункт в мысленном списке Эдварда.

Когда первый дом Харри и Агны остался позади, Милн завел чихающий «Хорьх» вправо. Если проехать по прямой, миновать несколько домов и остановиться недалеко от тупика, то покажется двухэтажный, небольшой дом. Симпатичный, ничем особенным не примечательный, и совершенно такой же, как и все другие, окружающие его.

Как удивительно и странно: Милн давно заметил этот дом, заложил его местоположение, как закладку в памяти, и не раз думал о том, что, возможно, этот дом, совсем не такой фешенебельный и вычурный, как первый, но все еще бывший в границах Груневальда, подошел бы для Харри и Агны больше, чем особняк по Херберштрассе, 10. Главные требования, которые были у Милна к новому дому Кельнеров, этот выполнял с лихвой: за ним был лес, близкие, живописные в теплое время года, парки и все та же река Хафель. Красиво? Да. Но главное — это хорошее прикрытие для передачи данных в Лондон. К тому же, они останутся в том районе, которому должны соответствовать Кельнеры, — богатом Груневальде. Милн осмотрел дом, давно выставленный на продажу, и, по привычке, кивнул. Нужно как можно скорее оформить покупку, и съехать из отеля, где наушников гестапо больше, чем окружающих людей.

Конечно, лучше было бы обсудить это с Эл, но внутреннее нетерпение Милна, собравшее его в четыре часа утра на эту более чем любопытную прогулку, не терпело промедлений. К тому же, времени для долгих поисков нового дома не было. Необходимость диктовала свои, сжатые в сроках, условия. Эдвард быстро выкурил сигарету, и, выпуская дым через нос, продолжал осматривать, — как он рассчитывал, — новый дом Кельнеров. Да, он так и сделает: вернется в отель, и они с Эл поедут оформлять покупку. Затем — к Кайле. А потом он отгонит «Хорьх» в мастерскую.

Забросив окурок в выгоревшую урну, Эдвард сел в автомобиль, торопясь вернуться в отель. Утренний Берлин, еще сонный, полупустой и неповоротливый, равнодушно следил за тем, как дребезжащий на повторах черный «Хорьх», вынырнув из Груневальда, суетливо едет в сторону маленького отеля на самой окраине города.

Еще немного понаблюдав за тем, как Кельнер, выбравшись из машины, широким шагом идет к крыльцу и забегает в невысокое здание с вывеской, Берлин отвернулся от него, занявшись солнцем и скорым, хмурым и морозным, рассветом.

Когда Харри вернулся в гостиничный номер, Агна стояла у зеркала, расчесывая короткие, в мягких волнах, темно-рыжие волосы. Заметив Кельнера, она повернулась к двери, молча и тревожно рассматривая его лицо.

— Что случилось?

— Едем к Кайле, — шепнул он, подходя к Агне, и целуя ее в щеку.

Она внимательно посмотрела на него, отмечая про себя пару небольших шрамов и неровно срезанную щетину, оставшиеся на его лице после бритья, и вспомнила, как по утрам, когда Харри Кельнер лежал в больнице, она брила его сама, осторожно и медленно, стараясь не порезать кожу. Проведя пальцами по щеке Харри, Агна с тихой улыбкой сказала:

— Я могла бы побрить тебя. Я научилась, пока ты был в больнице.

Кельнер промолчал, накрыл руку Агны своей, и отвел ее в сторону, не глядя на жену.

— Скорее, нет времени, — напомнил он.

Девушка нахмурилась, обожженная одной догадкой, мелькнувшей в мыслях, но, быстро улыбнувшись и отогнав ее от себя, обвела взглядом комнату в поисках сумочки. Сборы, прерываясь лишь шорохом верхней одежды и дробным постукиванием каблуков, — когда фрау Кельнер надевала полусапожки, — прошли в полной тишине. Харри уже повернул круглую дверную ручку, делая шаг вперед, и столкнулся на пороге номера с Герхардом Зофтом.

— Герр Кельнер, доброе утро! Прошу извинить за столь ранний визит, — улыбнувшись, произнес страховой агент. — Фрау, — мужчина наклонил голову, касаясь рукой в темно-коричневой, кожаной перчатке, едва загнутого, замшевого борта шляпы.

Агна отступила назад, и образовавшаяся в дверях вереница из трех людей, молча и скомкано вернулась в номер. 

— Похоже, я вам помешал? — Зофт по очереди вгляделся в лица Харри и Агны. — Ну же, не стоит так беспокоиться! Я принес вам хорошие вести, и вот, кстати, — он вытащил из кармана пальто ключ, — ключ от вашей новой машины.

— Машины? — Харри удивленно посмотрел на Зофта.

— Временной, конечно! Потому что ваш некогда славный, блестящий «Хорьх», — с этими словами Зофт подошел к окну, и остановил взгляд на автомобиле, о котором шла речь, — сейчас, увы, совсем разбит. Но не можете же вы постоянно сидеть здесь, в самом деле! Да и на трамвае далеко не уедешь, не так ли?

Зофт оглянулся на Кельнеров, с любопытством ожидая ответа.

— Благодарю, — неторопливо отозвался Харри. — Я и не думал, что нам может быть предоставлен во временное пользование автомобиль.

— Может, может! — Зофт помахал рукой. — Здесь может быть абсолютно все! Ну, так что? Вот ваш ключ. К тому же, вам наверняка хочется побыстрее решить вопрос с жильем?

Кельнер улыбнулся краем губ, показывая замешательство и неловкость.

— Мы очень признательны вам за помощь, но с домом вопрос уже решен. 

— Вот как? — Зофт удивленно приподнял светлую бровь и тихо присвистнул. — Значит, я не напрасно сделал визит в банк, распорядившись при вашем обращении к ним выдать вам необходимую денежную сумму и всячески способствовать оформлению нужных документов. Похоже, что вы, герр Кельнер, любите скорость? Ну, да!

Зофт ткнул указательным пальцем в старую, разбежавшуюся тонкой паутиной по потолку гостиничного номера, треснувшую известку.

— Это же вы тогда избили Хайде! Конечно, я вспомнил! Значит, вы действительно любите риск. И скорость. Все так, как мне о вас говорили.

Страховой агент довольно рассмеялся, и внезапно замолчал, врезая взгляд в Кельнера, который, ответив ему молчаливым непониманием, после небольшой паузы кратко сказал вслух:

— Думаю, на нашем счете достаточно денег для покупки дома, герр Зофт, и нам не придется обращаться в банк за согласованным вами займе. Но, — Харри посмотрел на Зофта, — спасибо за помощь. Что же касается Хайде, то это был боксерский поединок. Не думаю, что он имеет отношение к настоящему риску.

Зофт ухмыльнулся, искоса посматривая на Харри, и отвел взгляд за маленькое гостиничное окно. Причмокнув губами, он оглянулся на Агну, которая, слушая их диалог, и виду не подала, что он ее удивляет. Коротко улыбнувшись, она подошла к мужу, и остановилась рядом с ним.

— Благодарим вас за помощь, герр Зофт.

— Мы как раз хотели еще раз осмотреть дом перед покупкой, а потом отогнать «Хорьх» в ремонт, — добавил Кельнер, и посмотрел на дверь.

— Значит, я успел вовремя, и вам пригодится машина, — заметил Зофт.

— Да, пожалуй, — согласился Кельнер. — Мы воспользуемся вашим предложением, а «Хорьх» я отдам в ремонт позже. Сейчас нужно заняться домом.

— Ну, вот и славно! — согласился гость. — И я тоже уверен, что у вас хватит денег для покупки нового дома. К тому же, страховые выплаты покроют ваши вынужденные издержки. Но если вам понадобится помощь с оформлением документов при покупке недвижимости, я к вашим услугам. Поздравляю с новым домом, фрау Кельнер. Женщинам всегда так важно иметь свое собственное, неприступное жилище!

— Спасибо, герр Зофт, это правда, — согласилась Агна, беря Харри за руку.

Проследив за ее движением, Зофт улыбнулся, задерживая взгляд на соединенных руках Агны и Харри, и поднеся кулак к губам, прочистил горло коротким, резким выдохом.

— Не смею вас задерживать. Мой номер телефона у вас есть, бумаги о понесенном вами ущербе от берлинского еврейства, — вы ведь знаете, что многие из них живут в бедных, маленьких и низких, затхлых домиках, — скоро будут готовы. А пока, — Зофт улыбнулся, — пользуйтесь автомобилем, покупайте новый дом в Груневальде, и ни о чем не тревожьтесь, — евреи заплатят за все!

Коснувшись на прощание края шляпы, Зофт шагнул к двери, открыл ее и скрылся.

Выждав несколько минут после ухода страхового агента, Агна не спеша подошла к вешалке, и взяла пальто. Кельнер хмыкнул, вспоминая почти такой же момент во время их остановки в Кале, когда в январе 1933 года они только приступили к заданию, и на черном «Мерседесе», — теперь сожженном мародерами, — выехали в Германию. Они остановились в гостинице, и, не желая быть подслушанными, вышли на прогулку, чтобы поговорить. Тогда Агна, следуя за Харри, вышла из номера. Задержавшись у скульптуры Родена, и делая вид, что внимательно разглядывают ее, — хотя много ли можно было заметить в ранней зимней темноте, спустившейся на маленький французский городок напополам с пушистым снегом, мягко летевшим с неба на землю? — они пытались понять, что ждет их в Берлине. Сейчас, пять лет спустя, те дни, оставшись только в их памяти, казались совершенно далекими.

И сейчас Харри, следуя примеру Агны, накинул пальто, чтобы выйти на улицу, и спокойно обсудить то, что им следует делать дальше.

— Ехать к Кайле опасно, — прошептала Эл, как только они прошли по заснеженной аллее подальше от неприметного отеля.

— Сейчас нельзя, — согласился Милн. — Зофт может следить за нами. Сам или приставив кого-то. Мы поедем к ним, позже.

Прошептав это, он вздохнул. Сколько раз он уже говорил это? Сколько раз они откладывали поиски Кайлы? Поправив волосы Эл, сбитые ветром, Эдвард посмотрел на нее.

— Сейчас мы поедем туда, где нас тоже могут ждать.

— Смотреть новый дом?

— Именно.

— А он существует? Или ты его придумал? — с улыбкой уточнила Эл.

— Он существует, и нужно, чтобы именно этот дом стал новым домом Агны и Харри, — серьезно ответил Эдвард.

— Хорошо.

* * *

— Это он? 

Агна остановилась перед двухэтажным домом на окраине Груневальда, за которым начинался густой, — правда, к этому времени года, уже давно облетевший, — лес. Милн кивнул, едва заметно поворачивая голову вправо, и уводя взгляд на балкон второго этажа. Сжав локоть Агны, он провел ее на два шага вперед, и, наклонившись, прошептал:

— Нас ведут.

Фрау Кельнер повернулась к мужу, и улыбнулась, обращая все свое внимание только на него, и совершенно игнорируя ту точку, с которой за ними вели наблюдение.

— Извини, что не предупредил тебя. О доме.

— Все в порядке. Я знаю, — Агна торопливо перебила Харри, — мне надо было самой скорее найти новый дом, но я не успела. Я…

Она замолчала, с силой сжимая ладонь Кельнера, повернулась и порывисто обняла его. Послышалось несколько судорожных, горячих и прерывистых вздохов, а потом девушка затихла, постепенно выравнивая сбитое дыхание.

— Что ты?.. — мягко шепнул Харри, но увидев ее взгляд, сказал серьезно:

— Со мной все в порядке, не бойся.

— Я так испугалась за тебя!

Агна судорожно вздохнула, и провела пальцами по щеке Харри,  внимательно вглядываясь в его лицо.

— Все хорошо, — заверил он, отводя глаза, и не чувствуя той убежденности, которая звучала в его голосе.

Уходя от взволнованного взгляда Агны, Харри посмотрел на дом. А она удивленно взглянула на него, но промолчала. Сделав глубокий вдох, и улыбнувшись, фрау Кельнер радостно и громко объявила мужу, что этот дом ей нравится, и она очень надеется, что они успеют его купить прежде других покупателей. А чтобы он остался за ними, она думает, что им нужно поторопиться, и прямо сейчас обратиться в фирму, выставившую этот особняк на продажу.

Так они и сделали. Сидя в офисе строительной фирмы, который располагался в самом центре еще не убранного после погромов Берлина, супруги Кельнер сначала вежливо слушали сотрудника, уверенные в том, что его пышно-приветственная речь, умело переплетенная рекламой услуг, описанием исключительных достоинств приглянувшегося им дома в Груневальд и комплиментами в адрес Агны и Харри, — это, конечно, временно. Но когда протяженность речи перевалила за десятиминутный хронометраж, Харри Кельнер поднял руку и постучал по слегка выпуклому стеклу своих наручных часов. Сотрудник строительной компании, хлопнув себя ладонью по лбу, изобразил всемерное понимание ситуации, и торопливо приступил к оформлению бумаг, подтверждающих куплю-продажу супругами Кельнер двухэтажного дома в Груневальде, по улице Миттер, 16. Необходимые документы были оформлены и переданы владельцам на удивление быстро. А кроме этого, все тот же сотрудник, продолжая испытывать всемерное понимание ситуации, и, вместе с тем, огненное желание помочь выгодным клиентам, заверил Харри и Агну, что они могут переехать в свой новый дом «прямо сегодня».

— Конечно, в свете недавних беспорядков, в настоящий момент мы не можем обещать вам комфортное и полное обустройство дома, но определенное количество самой необходимой мебели в особняке, все-таки, имеется. Кроме этого, мы готовы оказать вам всяческую помощь с последующим благоустройством дома.

Переглянувшись, Кельнеры приняли предложение сотрудника, и, завершив все необходимые формальности, отбыли на расквашенном «Хорьхе» — его вел Харри, — и на «Фольксвагене», оставленном Зофтом, — эта машина досталась Агне, — в направлении автомобильной мастерской.

От того, кто следил за ними, — и старался ехать на Volkswagen Kafer неприметно и еще тише, чем они,  — Агна и Харри, следуя негласному уговору, намеренно не отрывались. Да и как они могли? Разве рядовые берлинцы умеют замечать слежку? А даже если умеют, то неужели они могут уйти от нее?

Конечно, нет.

Вот и Кельнеры, следуя ранее условленным между ними маршрутом, не сбрасывали хвост. Между Харри и Агной было почти физически ощутимое напряжение, — небольшое, легкое и куражное, поджигающее кровь. Не глядя друг на друга,  они улыбались. И знали, что на губах другого тоже растянулась ироничная улыбка. Агна научилась этому у Харри, а Кельнер всегда был таким. Может быть, именно о такой любви Харри к риску и сказал Зофту тот, с кем он говорил о Кельнере?

Черный «Фольксваген», который шел за ними, по-прежнему старался оставаться вне подозрений, но Агна и Харри, коротко рассматривая его в зеркалах заднего вида, знали, что именно он следит за ними, и не уходили от него потому, что он был нужен им.

Пусть тот, кто сейчас следует за ними, все увидит,  все заметит и передаст тому, кто его направил. Это именно то, что им нужно: о них сообщат, что Харри и Агна нашли новый дом в прежнем районе, решили его купить, и даже оформили покупку, а теперь остановились у автомобильной мастерской, чтобы отдать разбитый «Хорьх» в ремонт.

Мастер, встретивший поздних клиентов у входа в ремонтную мастерскую, с придирчивой завистью пробежался по лицам и одежде Кельнеров, и, присвистнул, увидев, в каком состоянии находится дорогая машина, которую блондин, — рыжая девчонка молча стояла рядом с ним, и думала о чем-то своем, ни на чем не задерживая взгляд быстро скользящих вокруг темно-зеленых глаз, — просил его отремонтировать. Олаф медленно рассматривал этих двоих, чтобы прикинуть наверняка, сколько он может с них получить. Но когда дело дошло до «Хорьха», пыл Олафа поостыл. Прежде всего, потому, что при взгляде на автомобиль его прошиб натуральный страх. Олаф испугался. «Хорьх» мог купить далеко не каждый, — он не был гораздо более доступным по цене «Фольксвагеном», — наподобие того, что притаился сейчас за поворотом здания, в котором находилась мастерская. А  если так, то кто так намеренно и прицельно разбил дорогой автомобиль? Почти все стекла выбиты, салон, с гуляющим внутри ветром, занесен снегом и уличной пылью.

«Что случилось?» — едва не спросил Олаф, но вовремя остановился. На мародеров эти двое походили мало, а даже если так, то какое ему дело? Недавние беспорядки, бушевавшие в городе, уже стихли. Может быть, этот «Хорьх» и связан с ними, а может быть, и нет. В любом случае, не станет же он вести себя как последний дурак, и упускать возможность? «Не глупи, Ол!» — одернул Олаф самого себя, и растянул щербатый рот в самой приветливой из доступных ему улыбок, которая стала еще шире, стоило ему услышать слова блондина о том, что ремонт «срочный».

— Срочность — это дополнительные расходы, — с удовольствием сообщил Олаф .

«Ну конечно, а как иначе?» — довольно подумал Ол про себя, беря на заметку для своего возможного будущего визита в гестапо, — сейчас все следовало предусмотреть, — внешность блондина и рыжей, и тот бесспорно любопытный факт, что блондин с заметным трудом двигал левой рукой. «Кто же тебя так, а?» — задался Олаф новым вопросом, но, понятное дело, ничего больше о том, что случилось с Харри Кельнером, не узнал. Но все же, на всякий случай, — будучи на неплохом счету среди осведомителей тайной полиции, который нужно было поддерживать на должном уровне для того, что с тобой ничего не случилось, — Ол сказал самому себе, что он сегодня же позвонит в дом номер восемь по улице принца Альбрехта: расскажет, для профилактики, о любопытных посетителях, и заодно напомнит о том, что он-то давно и верно служит Германии.

Когда новые клиенты, которым он пообещал всего в два дня уложиться с ремонтом «Хорьха», — и не забыл за эту срочность взять с них дополнительную сумму, — ушли, Ол, отбросив в сторону маслянистую тряпку с жирными разводами, которой он вытирал руки, поспешил к черному телефону, висевшему на стене мастерской. Толстые пальцы Олафа, путаясь в нужных ему отверстиях диска, накрутили нужный номер только с четвертого раза. И в большое ухо Ола, после короткой паузы, потянулись долгие, протяжные гудки. Три-четыре-пять-ше… а, к черту!

Не хотят принимать, не надо! Олаф уже хотел со всей накипевшей в его душе досадой зарядить трубкой по телефонному аппарату, как на том конце, пробившись сквозь механические помехи, зазвучал голос.

— Слушаю!

Ол довольно улыбнулся, еще несколько секунд довольно поскалился в сумерках, все плотнее обступающих мастерскую со всех сторон, и сообщил о новеньких. Он честно описал все, как есть: внешность, примерный рост и возраст, и другие детали, которые ему показались важными. Не забыл Олаф и о том, что к его мастерской они приехали на двух автомобилях: блондин привел разбитый «Хорьх», который Олафу теперь предстояло отремонтировать, а рыжая была за рулем черного «жука». Причем, точно такого же, какой следил за ними из-за поворота, ведущего к мастерской. «Случайно ли это?» — подумал Олаф, но почему-то не решился задать этот вопрос тому, на другом конце провода. «Они не терпят вопросов и своеволия» — напомнил себе Ол, и промолчал, сглатывая ненужный вопрос. Голос на том конце выслушал его, сказал что-то неразборчиво и бормочуще, — к тому же, наполовину съеденное шумом в трубке, — и из всего этого бедлама Олаф разобрал только «…принято». Затем голос отключился, оставляя его наедине с тихим потрескиванием телефонной линии. Ол опустил трубку на рычаг, посмотрел на карточку с телефонным номером, по которому только что звонил, и убрал ее в нагрудный карман рабочей куртки. До следующего звонка.

* * *

Дернувшись, следующий за Кельнерами «Фольксваген» заглох прямо перед входом в отель, в котором они остановились. Харри заглушил машину Зофта и скользнул веселым взглядом по зеркалу заднего вида, делая вид, что рассеянно осматривается по сторонам. Наблюдавший за ними, понимая, как глупо он только что обнаружил себя, попытался быстро сгладить неловкость, и неуклюже ткнулся обратно в проулок, но резко остановился, не зная, что ему делать дальше: Кельнеры вернулись к отелю, и здесь ему следовало незаметно прекратить слежку, но они увидели его, а он не знал, как ему поступить в этом случае. Потому что подобного случая, по его расчетам, возникнуть не могло. Но вот же, так и есть: оба, и Харри, и Агна, остались в машине, и, не выходя из нее, следили за обнаружившим себя незадачливым «хвостом».

Которому  не осталось ничего иного, как снова завести автомобиль, и со всей возможной убедительностью поехать мимо, делая вид, что он уезжает по своим делам, и никакие Кельнеры его не интересуют. Проводив взглядом удаляющийся автомобиль, Агна посмотрела на Харри. Он ответил ей ухмылкой, и отвел взгляд в сторону, вызывая ее из машины. 

Когда скучно гуляющие супруги Кельнер отошли на достаточное расстояние от отеля, Эдвард шепнул, проведя кончиком указательного пальца по милому, курносому носу Эл, что через час они поедут к Кайле и Дану: ждать больше нельзя.

— Надо воспользоваться моментом, пока за нами никто не следит.

Эл с сомнением улыбнулась, предвкушая увлекательное путешествие на трамвае по Берлину.

Немного отдохнув и переодевшись, Кельнеры вышли из отеля, и направились к трамвайной остановке. Эл не спрашивала, почему они не воспользуются машиной, — и без того было ясно, что Зофт, который до встречи с ними был прекрасно осведомлен о жизни Харри и Агны Кельнер, теперь, по щедрости своей выделив им во временное пользование автомобиль, тем более будет следить за ними. Сам или приставит кого-то, — как сегодня утром, — значения не имело: ни у Эдварда, ни у Элис не было ни малейшего желания проверять, кто именно станет за ними следовать. Поэтому машину Зофта они решили использовать только для «официальных» выездов Агны и Харри. Тех, о которых как-нибудь может спросить сам «страховой агент» или кто-то другой. Для тех выездов, что можно предъявить быстро, незатейливо и легко, — как визитную карточку. И конечно, поездка к Кайле  и Дану, в один из окраинно-бедных районов «столицы мира» в число подобных выездов не входила.

Агна и Харри зашли в салон звенящего улицей и холодом трамвая последними. Спокойно и равнодушно, — похожие этим выражением своих лиц на многих и многих других берлинцев, — они оглянулись по сторонам, и, не сговариваясь, ушли на заднюю площадку трамвая, прячась у холодного окна. 

Агна оплатила проезд и с легкой улыбкой огляделась по сторонам. Ответом ей стал злой взгляд одной из женщин.

Улыбка фрау Кельнер сползла с лица, — Агна вдруг остро почувствовала себя и свою улыбку здесь, в разбитом, трясущемся трамвае, неуместной. Ей даже показалось, что несколько взглядов, — злых на нее именно из-за напускного веселья и легкости, — с презрением прошлись по ней. Девушка отвела взгляд в сторону, и начала сначала,  — рассматривая людей и их лица в тусклом освещении трамвая.

Первым, что отметила Агна, было то, что они, Кельнеры, похоже, были единственной парой. Все остальные пассажиры ехали уединенно, сами по себе, бросая за окно растерянные, отрешенные, удивленные или радостные взгляды. Да, она отмечала и эту радость, — и следующую за ней улыбку, — на лицах берлинцев уже в первые дни после погромов. Многие, неспешно проходя по центральным улицам города, останавливались, занимая развалистую, развязную позу, и неторопливо, с улыбкой на губах, рассматривали разрушенные магазины и дома евреев. Казалось, что произошедшее их совсем не пугает, — ведь сам доктор Гиббельс, захлебываясь оглушающей слух и разум пропагандой, спешил пояснить им суть случившегося в эти дни.

Это все евреи. 

Одни евреи. 

Это они устроили бесчинства, беспорядки и погромы. Как Гершель Гриншпан, польский еврей, по своей прихоти, из провокации, застрелил дипломата, так и его грязные соплеменники, продолжая черное дело, устроили беспорядки по всей Германии и недавно возвращенным к родным истокам Австрии и Чехословакии. Только евреи виноваты во всем! И больше терпеть подобное Германия не в силах! Вы только посмотрите на все это варварство! И мало, мало им для возмещения миллиарда марок, когда от их действий страдает сама великая Германия! Так что, какой у Германии выбор? Мало ли она вытерпела от этих свиней? Их необходимо выселить, от них необходимо избавиться. Именно так, — расчистить пространство. Но прежде пусть они возместят хотя бы малую часть материального ущерба, который получила от их рук великая страна.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что находились те, — и их было много, — кто улыбался, глядя на разбитые магазины и дома.

Им сказали, что евреи платят.

Они за все заплатят.

Сочувствие к ним, — оставшимся в Германии и теперь вынуждаемым немецким правительством к отъезду, заключенным в исправительных, — «только лишь воспитательных», как уверяли Гиббельс и Гиллер, — лагерях, или убитым в ходе беспорядков, раз и навсегда неуместно.

Агна обвела пассажиров как можно более спокойным, безразличным взглядом, и посмотрела на сосредоточенного Кельнера. Он тоже, как и она, наблюдал. И судя по выражению лица, в котором переплелись усталость и пустота, увиденное его совсем не радовало. Но вот трамвай вздрогнул, дернулся и затих, с протяжным скрипом открывая перед желающими покинуть его высокие двери. Спустившись по ступеням,  Кельнеры сошли на тротуар заснеженной остановки, и, не оглядываясь, зашагали нужным маршрутом, к дому семьи Кац.

Некоторое время они шли рядом, осторожно обходя завалы зданий, еще оставшиеся неразобранными после беспорядков. Вечер густел, наваливаясь на них темнотой прямо с высокого, совсем недавно светлого неба. От уверенного настроя Эл не осталось и следа. Здесь, среди разнесенных погромами домов и остова синагоги, чернеющих в остатках темно-синих, уже чернильных сумерках, казалось, что страх и тревога разлиты в самом воздухе. В этом бедном районе, всего несколько дней назад еще застроенном одноэтажными, бедными домиками, зевающих прохожих, с любопытством и ленью оглядывающих разбитые здания и выброшенные на тротуары вещи вперемешку с едой, не было.

Но здесь были те, кто прятался и боялся, и те, кому удалось, вопреки намерениям нацистов, уцелеть в погромах. Погруженная в свои мрачные мысли, Элис шла, не разбирая дороги. И очнулась только тогда, когда под ее новым шагом что-то хрустнуло и звякнуло. Вздрогнув, она отскочила в сторону, и нагнулась над темной землей. И почувствовала, как Эдвард уводит ее вправо, от того, что она хотела рассмотреть, рассветить фонариком, как назло запутавшимся в подкладке кармана. 

— Нужно идти, — сухо сказал Милн, поддерживая Эл под руку, и добавил сорвавшимся в хрип шепотом, — не смотри.

Элис подняла на него взволнованный взгляд, не понимая, что он имеет ввиду, но уже зная, чувствуя, — при взгляде в его лицо, — что там, на земле, — что-то страшное, взрезающее память раз и навсегда. Эл отступила в сторону, следуя за движением Милна, и — поняла, что именно она увидела: это была женская рука, присыпанная землей, мягкой и рыхлой от взрыва, раскрытая ладонью к небу, и — звон детской, круглой погремушки, на которую она наступила. Сглотнув, Эл закрыла глаза и остановилась, сжимая рукой горло. Несколько тяжелых вздохов, — и дурнота, пусть и с трудом, откатилась назад. А Эдвард? Его лицо замкнуто, отрешено, отрезано от происходящего проступившей в чертах пустотой. И именно от этого Эл становится по-настоящему страшно. Она крепко сжимает его руку, и обнимает Милна, но он отстраняется, говоря, что им нужно спешить. Он вдруг уходит от нее и идет дальше, обходя и перешагивая развалы, и ни на чем не задерживая взгляд.

Дом Кайлы и Дану, — вернее, то место, где он был, — встречает их звенящей пустотой. Его, как и всех соседних ему домиков и зданий, больше нет. Есть только деревянный, разбитый, разворованный, а затем сожженный скелет дома: обломки, обугленные окатыши бревен, зализанные огнем до черноты, — он выглядит точно так же, как и сотни других, близких к нему или дальних домов, — в Берлине, на окраине Мюнхена или бывшей Вены, изуродованной аншлюсом и новым именем «Остмарк».

Молчаливая от увиденного, Эл остановилась на небольшом пустыре, который раньше был двором дома Кайлы и Дану. Да, вот, — тот угол их дома… Слова и фразы какими-то обрывками проносятся в памяти Элис. Она никак не может собраться, и потому продолжает стоять на разоренной, забросанной одеждой и вещами, земле. «Мы хотели найти Кайлу…» — растерянно думает Эл, и едва не спрашивает Эдварда вслух: что же им теперь делать?

Но вряд ли Милн это знает. Он растерян не меньше Элис. Хотя по нему этого совсем не скажешь: перешагивая через битое стекло, разорванную женскую одежду, битую посуду и обломки вырванных межкомнатных дверей, он обходит пустырь причудливой тропой, то и дело останавливаясь над разнесенными в разные стороны вещами.

В густой темноте, рассеянной лишь узким и длинным лучом его карманного фонарика, пустырь выглядит особенно жутко, — до озноба, окатывающего волной все тело разом. Эдвард все видит, все фиксирует быстрым взглядом, находится здесь, внутри всего этого мрака, смотрит на следы погромов, но, как и раньше, не понимает, — как это возможно?

Глупые вопросы, подобные этому, падают на Милна друг за другом, выбивая из него всякое понимание происходящего, и его прежние мнения о человеке и человеческой морали. Они, эти «устаревшие ценности», тоже звучат в его мыслях незаконченным рефреном, отдельными словами, досказывать которые нет никакого смысла: он и без законченных фраз знает, о чем они. И о чем бы они ни были, он с ужасом, зияющим пустотой, знает, что на эти старые вопросы в новых, окруживших его обстоятельствах, которые раньше казались совершенно невероятным и немыслимым, у него нет ответа.

И он тоже не понимает, что им делать.

Милн завершает свой странный обход, похожий на шаткую прогулку канатоходца, в той же точке, с которой начал, — останавливаясь рядом с Эл. Она смотрит на него то пристально, то отводя растерянный, ошеломленный взгляд в сторону. Он знает, чего она ждет: что вот сейчас Эдвард найдет нужные слова, а вслед за ними — выход. Он снова, как всегда, все разложит по полочкам, свяжет детали в единую цепь, и проговорит верное решение вслух. Они обязательно все сделают, и… «все будет хорошо»?

Элис смотрит на Эдварда, он смотрит на нее, и на перекрестке их блестящих, горьких взглядов ясно только одно: никто из них не знает, что делать дальше.