Мой Майрон - За Гранью (гет)

Майрон глубоко погрузился в размышления. В поисках ответов он дал своей мысли отступить далеко, очень далеко в прошлое, куда долго не осмеливался возвращаться, чтобы мысли о былом не ослабили его железной решимости. Ему вдруг вспомнилось (тщательно же он спрятал эти воспоминания в уголки своей памяти!), как он порой беседовал с Мастером Аулэ, своим наставником. Одна из тех бесед, давно забытая, теперь всплыла в его сознании с такой ясностью, будто произошла вчера.

…Много веков назад стояли они в гигантской кузне в недрах кристаллической горы. Аулэ наблюдал, как Майрон работал над зеркалом Алькармирион.

Мастер глубоким, гулким, словно звучащим из недр земли голосом произнес:

— Тысячелетия пройдут, прежде чем даже эльдар осознают, как тебе удалось вплести в стекло дрожь воды и свет Древа Телперион. Это зеркало… Оно — окно в самую суть Эа, мироздания. Ты превзошел даже мои надежды, Майрон.

Ученик, не отрываясь от работы, скользя пальцами по поверхности зеркала, оставляя за своими движениями радужные волны, заметил:

— Оно все еще несовершенно. Видишь это? — он указал на почти невидимую трещину, — Искажение. Оно рождается там, где дух материи сопротивляется форме. Мне нужно переплавить кварц заново — найти точку, где воля и материя станут едины.

Аулэ присмотрелся:

— Это оттого, что ты рано приступил к охлаждению поверхности. Все требует своего времени, Майрон. Даже звезды не рождаются вмиг.

— Мне хотелось скорее завершить работу. И… разве процессы невозможно ускорить?

Аулэ ответил:

— Помнишь ли ты сады Лориэна? Эльдар лелеют в них каждый цветок годами, и лишь тогда он раскрывается в самой своей совершенной красоте. Если тянуть за стебель, растение погибнет, и только.

— А если бы я…

Аулэ перебил мягко, но твердо:

— Что? Вплел бы в них сталь, чтобы стебли не гнулись? Или встроил бы в корни часы, чтобы они цвели по твоей воле? Твоя страсть — это пламя, дитя. Оно согревает, но может спалить все дотла.

Майрон с горячностью воскликнул:

— Ты боишься, что я нарушу твой «план»? Их план? Они называют меня нетерпеливым, но это они медлительны! Арда трещит под тяжестью их сомнений. Хаос растет, а они… — он стиснул зубы, — Они шепчутся на пирах, восхваляя прошлое!

Аулэ вздохнул:

— Я тоже когда-то спешил. Создал гномов втайне от Илуватара, думая, что Эа нуждается в защитниках сейчас, а не через эпохи. — Пальцы его прочертили в воздухе руны — силуэты первых семи гномов. — Знаешь, что я понял? Иногда семя, брошенное в спешке, вырастает сорняком.

Майрон яростно:

— А иногда его топчут, не дав прорасти! Ты говоришь о терпении, но кто-то должен действовать… уже сейчас! Если не я, то…

Аулэ тихо, почти шепотом:

— Один из равных нам уже ушел по этому пути. Его имя теперь не произносят. Помни, что сила без мудрости, без терпения — молот без наковальни. Ты разобьешь все, что любишь.

Юный Майа промолчал, но мысленно крикнул:

«Я докажу, что ты не прав! Я спасу этот мир… даже если мне придется пересоздать его заново».

Он решил — для того, что он задумал, нужна рука, что не дрогнет. Нужен разум, что не ослепнет от жалости. И тогда… он обратил свою упрямую и беспокойную волю на то, чтобы искоренить в себе и жалость, и сострадание, и любую привязанность.

О, с какой яростной решимостью, с каким пылающим нетерпением он воплощал свой план! Кто мог бы сказать, что его воля не была сконцентрирована на единой цели? Кто осмелился бы упрекнуть его в недостатке стремления? Он отдал все — каждую искру своего духа, каждую каплю своей силы — ради того, чтобы выковать новый порядок из хаоса. Он шел вперед, не оглядываясь, не останавливаясь, не позволяя себе ни мгновения слабости.

Но чем дальше он продвигался, тем больше терял. Жалость, сострадание, сама красота — все, что когда-то трогало его сердце, — постепенно превратились для него в пустые слова, в песок, развеянный ветром. Он больше не видел красоты в цветущих садах Лориэна, не слышал музыки в шепоте листьев Телпериона. Для него мир стал лишь материалом, который нужно переплавить, перекроить, подчинить своей воле.

И вот теперь он остался ни с чем.

В нем снова пробудилось сожаление. Оно поднялось из глубин его сознания, как нечто давно забытое, но знакомое. И на этот раз он не стал сопротивляться. Он не пытался подавить это чувство, не отгонял его прочь, как делал раньше. К чему теперь? Все, что он строил, все, к чему стремился, уже лежало в руинах. Его планы, его амбиции, его мечты о порядке — все это превратилось в прах. Теперь не было смысла бороться с собой.

Все было потеряно. И не только из-за поражения, не только из-за того, что его враги оказались сильнее. Он и вправду сам уничтожил все, что когда-то имел. Его стремление к власти, его жажда контроля, его нетерпение — все это привело его к краху.

Сожаление не принесло ему утешения. Оно лишь напомнило ему, что он утратил. Но сейчас это не имело значения. Он просто позволил себе чувствовать. Впервые за долгие века он не боролся с собой.

Майрон, будто просыпаясь, очнулся от своих мыслей и искоса взглянул на Аэлин. Она сидела невдалеке, склонив голову, сложив руки на коленях. В этой ее позе были покой и терпение, древние, как мир. Она не торопила его, не пыталась прервать его размышления, а просто ждала. Как будто уж она-то была уверена, что мир (или, по крайней мере, то, что окружало их) не нуждается в ее постоянном контроле, что он может существовать сам по себе. Почувствовав его взгляд, Аэлин подняла голову и улыбнулась ему. И от этой улыбки внутри Майрона что-то дрогнуло, и он ощутил, как напряжение внутри него начинает ослабевать, словно ее покой передался и ему.