Мелодия безумства (гет)

Суббота прошла так же, как и на прошлой и позапрошлой неделе: я занимался фортепиано, читал и убирался. Однако одно "но" всё же отличало эту субботу от предыдущих. Я помнил про благодарственный яблочный пирог, который полагался подарком для матери, поэтому, выждав момент, когда Рэйвен переместилась работать в свой кабинет, я совершил тайную вылазку в продуктовый магазин. Тем "но" была моя секретная миссия по готовке пирога, за исполнение которой я принялся где-то в пять часов утра.

В то пропитанное умиротворением и приятным спокойствием утро я подумал, что стоит начинать каждое воскресенье именно таким образом, как это было сейчас. Солнце вставало и уже посылало в окно свои ранние осенние лучи, в приоткрытое окно забирался ветер, и прозрачные занавески немного покачивались. Послышался крик чаек, которые, видимо, тоже уже проснулись где-то на Пирсе. По комнате расстилался пряный аромат пирога, уже готовившегося в духовке. Несмотря на бодрость, в те минуты я почувствовал, что будто бы проваливаюсь в какой-то по-новому сладкий сон, хотя я знал, что ни в коем случае не смогу заснуть. Это было не только потому, что я проспал семь с половиной часов — свою ежедневную норму — но и потому, что я не простил бы себе, если бы позволил пирогу подгореть или пропустил минуты прекрасного раннего утра.

Здоровая и счастливая Аврора, похоже, заново вычесанная и вымытая, заглянула в кухню. Она, осмотревшись и потеревшись о ножку стула, легла на пол и принялась задумчиво на меня смотреть. Умиротворение в комнате подействовало и на кошку, и она медленно в полудреме закрыла глаза. Наверное, она хотела бы отдохнуть подольше, но сладкий запах чего-то вкусного не оставил её равнодушной.

Как оказалось, проснулась рано не только Аврора. Миссис Робинсон сегодня удивила своей непредсказуемостью: по моим предположениям, пирог должен был быть уже готов на час раньше до её пробуждения. Спустившись по лестнице в кухню, она сразу заметила меня и сказала, что я проснулся раньше обычного.

— Знакомый запах. Ирландский пирог? Как ты узнал, что сегодня должны прийти Сандра с Джессикой?

Спасительное блюдо постепенно переставало казаться таким спасительным. Теперь моя благодарность матери должна была перейти ещё и миссис Моррис и миссис Кинг, так ещё и, если они решат взять с собой детей, какому-нибудь Джейсону, которому, вероятно, уже исполнилось целых четыре с половиной. Я чувствовал, что мне нельзя возмущаться, но умиротворение в комнате, как по щелчку пальца, испарилось, и теперь обстановка в доме на Фильмор-стрит стала какой-то полусуетливой, как это бывает всегда, когда эти две гостьи наносят визиты. Мебель, комнаты, коридоры, лестница на второй этаж, двери, окна, даже эта белоснежная скатерть передо мной погрузились в ожидание и застыли. Теперь жизнь потечёт своим ходом только тогда, когда придут гости. А я не хотел этого. Я хотел сказать: "Нет, мама! Это всё для тебя!", но, не дождавшись ответа, она сказала "спасибо" и исчезла.

Я посмотрел на открытую мне стену коридора, чтобы убедиться в том, что хотя бы картины были на моей стороне, но даже и они, казалось, теперь чего-то тоже ждали. Теперь мне не нравилось, что они здесь вообще висели: я не хотел, чтобы искусство тоже становилось частью всей этой тихой, негласной суматохи.

По привычке переместившись в коридор, когда меня беспокоило что-то, я стал искать то самое, что могло бы мне помочь. Как назло, я встретил сразу же "Мистера и миссис Эндрюс", которые на фоне спокойного, мирного пейзажа будто говорили глазами: "Мы ждём. А ты тоже чего-то ждёшь? Уж не того же, что и мы?"

Я стал ходить от порога коридора до середины кухни и обратно в каких-то раздумьях, негодовании и в сожалении к самому себе, пока не подошёл к окну. Всё говорило об одном и том же, и это светлое небо с большими пушистыми облаками точь в точь было, как на той картине. Я подумал, уж ли не то же самое это было дерево за окном, как и то, у которого сидела миссис Эндрюс. Снова прогулявшись по комнате и сверившись с картиной, я понял, что, это было оно. Всё здесь одинаково, всё слишком просто, и всё чего-то ждёт, а я один не жду.

Пирог был готов и остывал. Всё находилось в каком-то затишье: было где-то семь часов утра, а подготовка к обеденным визитам постоянных гостей начиналась обычно на час-полтора позже.

Напротив двери в кухню была гостиная, и я решил попробовать скоротать время за телевизором, чего я обычно не делал, потому что книга всегда казалась занятием поинтереснее. Сегодня мне не хотелось читать, и одинокий коробочный телевизор перед диваном так и хотел, чтобы с него смахнули пыль и наконец опробовали спустя продолжительное время.

Щелчок, и перед глазами развернулась красочная картинка, зазвучал женский голос. "...а теперь мы вернёмся к теме Зимних Олимпийских игр этого тысяча девятьсот девяносто восьмого года, проходивших в Японии, Нагано с седьмого по двадцать второе февраля. Как вы знаете, наши чемпионы завоевали целых тринадцать медалей, из которых шесть золотых, а одна из них принадлежит женской сборной по хоккею с шайбой. Сегодня мы бы хотели узнать, как некоторые наши медалисты справляются с ежедневной рутиной спортсмена. Мисс Миллер, корреспондент..."

Щелчок.

"...провели опрос среди нашей редакционной коллегии, чтобы узнать, что они думают о ста лучших романах. На втором месте оказался "Великий Гэтсби" Скотта Фицджеральда, а самым последним оказался..."

Щелчок.

Неожиданно я долистал до серии какого-то телешоу, которое вот-вот, похоже, только начиналось и готовилось поведать о приготовленной истории. Из-за фиолетового неба вдруг показался громадный динозавр, стремительно гнавшийся за семьей из четырех человек и желавший, похоже, их съесть. Тут героям удаётся сбежать, и они хватаются, как на желанную сушу после долгого плавания где-то в море, за экран монитора. Тут происходит оглушительный взрыв, и...

"Курт, выключи эти бредни", — показалась здравая мысль, которую подсказывал Чарльз.

Двое детей, показавшихся зрителю ранее, с высоты прыгают в красную машину и, как ни в чем не бывало, оказываются на заднем сиденье. Водитель щёлкает на красочные кнопки, и машина взлетает ввысь прямо в космос...

Прямо как на ракете, семья огибает планету (наверное, это был Сатурн), а после падает в океан с огромными рыбами-хищниками и находит на дне заброшенный корабль. Внезапно картинка меняется, и в центре внимания оказывается мальчик в больших круглых очках, почти прямо как на листовке м-ра Гриффина, а вокруг него появляются маленькие призраки, и сам герой оказывается в воздухе... На весь экран показывается надпись: "Honey, I shrunk the kids".

"Курт, выключи эти бредни".

Наконец-то начинается сам сюжет. По заснеженному ночному лесу, смотря по сторонам, идёт мужчина лет сорока, радостно разговаривающий со своей собакой. Внезапно из-за неба появляется летающая тарелка, улетающая в другую сторону леса, а перед героем неожиданным образом оказывается чёрная машина. Он начинает жаловаться, как вдруг переднее окно открывается, и на мужчину наводят пистолет...

Щелчок, и телевизор перестаёт что-то показывать и издавать какие-то звуки.

В тот момент я точно решил, что мир либо обезумел, либо я сошёл с ума. Мысли не складывались в логические цепочки, как обычно, а хаотично разбегались по всей голове, при этом показывая то динозавра, то миссис Эндрюс с картины, то летающую тарелку... Я никак не мог понять, что пережить легче: Джейсона, поедающего спасительный пирог, утомительное ожидание, в которое погрузился дом или тихий ужас, который я увидел только что и которым я явно поколебил как и внешнее, так и внутреннее спокойствие дома.

Пять часов прошли за уборкой и чтением. Дом находился в полной чистоте: окна в столовой и кухне были вымыты, на мебели не было ни соринки, а над полом я постарался так, что он блестел. Мать, подобно всей этой тихой суетливости, осторожно протирала стаканы. Стол был накрыт: были аккуратно сложены в стопку несколько салфеток, в маленькой прямоугольной корзинке были блестевшие серебряные приборы, а под блюдами (были жареная курица, салаты, пирог и ещё закуски) белоснежная кружевная скатерть смотрелась довольно по-простому, но в то же время изысканно, в стиле миссис Робинсон.

Я чувствовал, что сейчас что-то случится, и что-то нехорошее, но старался не подавать виду самому себе. Внимательнее вглядываясь в буквы, перечитывая один и тот же абзац по несколько раз, воображение засыпало, а потом будто совсем отказывало, и я был сам готов заснуть, чего бы мне это ни стоило, лишь бы не знать, что случится потом. А случится что-то точно нехорошее.

"Встреть гостей и улыбайся". Эту мысль всегда мне говорили в детстве, и она так внедрилась мне в память, что перед каждым приходом миссис Кинг и миссис Моррис она приходила именно тогда, когда то самое нехорошее должно было случиться. Я всегда послушно следовал этой мысли, но сегодня, как мне тогда казалось, у меня бы не вышло, даже если бы я захотел. На моем лице как самый большой результат, на который я был способен, изобразилось бы кривое подобие улыбки, и я чувствовал, как что-то, не дававшее мне подделать радушие, сыграло бы со мной злую шутку, если бы я постарался пойти ему наперекор. Что-то тянуло и спускало вниз, и лучше бы я увидел тот заброшенный корабль и морских хищников, там, на том дне, какое я видел сегодня, чем попрощался с этим вечным ожиданием и встретился с реальностью.

"Встреть гостей и улыбайся". Я не понимал, кто говорил: Чарльз или Рэйвен. Я уставился в книгу, и мне показалось, что эту злосчастную фразу я увидел на странице, и окончательно закрыл глаза, как ребенок, не умеющий играть в прятки, как бы избежать всего, что произойдет потом.

Оно случилось. Прозвучал звонок в дверь, отозвавшийся резким "дз-зынь", и дом, всегда тихий, тут же превратился во что-то гудящее, звенящее и громкое. Начался гул из приторных женских голосов и писка Джейсона. Он тут же протоптался по кухне грязными ботинками и заверещал, когда миссис Кинг отругала его, после извинившись перед моей матерью таким тоном, как будто она на самом деле просила прощение не у нее, а у ребёнка, обидевшегося на её замечание. По полу заскрипели колеса от игрушечной машинки, раздался ещё один визг, и я, вышедши из убежища, сделал над собой усилие и радостно улыбнулся, поприветствовав гостей.

Миссис Кинг, чуть полная женщина с вьющимися тёмными волосами и огромными глазами, протянула мне руки и задушила объятиями. Она не заметила ничего странного в моем поведении: значит, я хорошо отыграл роль.

— Курт, любимый мой! Ах, ну здоровый же ты уже совсем стал, как вспомню, какой ты был хорошенький десять лет назад, не могу... Не могу! Джейсон мой маленький уже тоже совсем большой... Всё в машинки играет... Скоро как скажет мне: "Мама, я не маленький уже"!.. Скоро-скоро скажет, время быстро летит, а я помню, как ты еще, Курт, вот такой совсем был, — она показала рукой себе по колени. Ох, взяла с собой платочки ли я... Рэйвен, дорогая, я тебе принесла...

Она вручила ей пакет с какими-то подарками, и Рэйвен в ответ улыбнулась ей так, как улыбалась только гостям, поставила пакет на диван и обняла подругу. Сандра поприветствовалась более скромно, но не менее радушно.

— Мама, мама! — обиженно провопил Джейсон, — включи тарелку!

— Какую такую тарелку? — поинтересовалась Сандра.

— Это... — она смущённо запнулась, — это мультик такой показывают сейчас... Не совсем мультик... Джейсон, расскажи про тарелку.

— Мама, ты знаешь!

— Нельзя тебе смотреть такое, Джейсон, это для взрослых... Вот Курт может такое смотреть, он уже большой. А ты не можешь, ты ещё маленький.

— Мама, но я не маленький!

— Вот видите! — театрально потерев глаза платочком сказала Джессика. Говорила же, говорила!..

— Бетти твоя, Бетти, — снова начала Джессика, обратившись к Сандре, но после повернувшись к моей матери, — я тебе говорю, Рэйвен, дорогая моя, только две недели назад глаза голубые были у неё! Прихожу в гости, смотрю, а так потемнели, потемнели... Всё потемнело! Всё тьма сейчас. Одна только молодёжь, на неё надежда.

— Джесси, дорогая, тебе всего сорок три. Настоящая жизнь только начинается в твоём возрасте.

— Нет-нет! — карикатурно отозвалась Джессика. Это вот у него всё впереди, — она кивнула в мою сторону, а у меня — ни-ни!

И она радостной походкой, разглядывая дом так, будто была здесь только во второй или третий раз, добралась до столовой.

Миссис Робинсон с миссис Моррис стали о чем-то разговаривать, и я поплелся за ними.

Меня внутреннее поедал стыд за свою злость на этих женщин: они не желали мне зла и никогда не хотели причинить мне боль. Джейсон завизжал, потому что ему было всего четыре. Гнев, всегда связывавшийся для меня с печалью, ушёл, и, если бы не люди вокруг, я был бы готов расплакаться прямо сейчас. Напряжение в голове усиливалось, и слезы с трудом сдерживались, но я постарался их подавить, как бы не случилось ничего более ужасного.

Все сели за стол, кроме Джейсона, упиравшегося и не хотевшего есть. Гостьи хвалили еду, разговаривали о чем-то житейском; Джессика постоянно переводила тему разговора на кого-то из своих детей, в то время как Рэйвен и Сандра слушали и давали ей некоторые советы. Миссис Моррис изредка вставляла слово. Она всегда начинала участвовать в разговоре полноценно, когда миссис Кинг заканчивала изливать душу, и говорила подруге нечто вроде "ты молчишь, расскажи хоть, как у тебя дела".

Спустя время, когда Джейсона умудрились накормить, а разговор стал равномерным и более спокойным, дом пропитался какой-то особенной тёплой атмосферой, и я, увлеченный чужими рассказами, позабыл о том, что час назад был готов заплакать. Утреннее ощущение умиротворения не вернулось, но ему на смену пришло чувство, бывшее ничуть не хуже и приходившее всегда только во время обеда в воскресенье. Время застыло на тринадцати часах, солнце освещало всю комнату, всё стало каким-то оживленным и настоящим, и мне показалось, что всё вокруг в доме наконец дождалось того, чего так долго хотело. Я в состоянии спокойствия и расслабленности закрыл глаза...

— А Курт что-то всё молчит и молчит... — доброжелательно-ехидным тоном начала миссис Кинг. — Молчит, отсиживается, мечтательный весь... Курт, а ты ничего не хочешь нам рассказать?

Я, будто меня окатили бочкой холодной воды, открыл глаза и перестал дремать. Такой тон миссис Кинг мог означать лишь одно. То самое, что должно было произойти, то, чего не ждал весь дом, но я в глубине своих чувств ждал и одновременно не хотел.

— Что рассказать? — удивлённо спросил я.

— Ах, Курт, когда мы все были в твоём возрасте... Каждое моё такое солнечное воскресенье сопровождалось букетом цветов, моих любимых пионов, свиданием, походом в кино или чем-нибудь ещё романтичным, что нужно всем в девятнадцать или двадцать лет... Я не права?

Сандра заинтересованно, не скрывая задумчивой улыбки, слушала Джессику, и в этот момент закивала головой. Рэйвен подтвердила слова подруги очередным "да, дорогая", и тут настал мой черёд дать слово.

— О чем вы говорите?

Разумеется, я понимал, о чем она собиралась говорить. Она хитро подкрадывалась, медленно, как кошка, чтобы поймать меня в свои лапы, а потом завалить вопросами, почему в моих личных делах всё так скудно и серо.

— Не о чем, а о ком. Ты все прекрасно понимаешь, дорогой, — она улыбнулась. — Тебе уже давно пора, и всё никак... Я думаю, тебе нужно поделиться с нами, — тут она перешла на какой-то серьёзный тон, — что тебя тревожит. Понимаешь ли, моё женское чувство никогда не обманывает меня, и я уверена, ты скрываешь какую-то проблему. Скажи, Курт, неужели ты никогда не дарил девушке цветов или конфет?..

Я смотрел на миссис Кинг и не мог понять, что она делает со мной. У меня никого никогда не было, и, наверное, по мне и моему образу жизни это можно с лёгкостью прочитать. Я не знал, о каком женском чувстве говорила Джессика. Я был уверен, что оно, как и какое-нибудь мужское чутье, полностью противоположное, существовало где-то в границах маленького мира, в котором жила миссис Кинг и все люди, похожие на неё. Я старался всегда обходиться с ней вежливо и бережно. Пытался уважать её, как я уважал Рэйвен или Сандру, но, где-то глубоко в душе, у меня этого не выходило. Что-то внутри начинало загораться; я смутно понимал, что со мной или играют, или меня пытаются держать за дурака, или ещё что-то, но я не мог поверить, что намерения Джессики хотя бы чуть-чуть были серьёзны. Любому будет понятно, что у меня никого нет и быть не могло.

— Нет. Не было такого, — я ответил ей спокойно этой фразой, но на самом деле там подразумевалось недоумевающее "зачем вы меня о таком спрашиваете?"

Джессика махнула рукой.

— Ох, вы все такие. Я не понимаю! — она вдруг перешла на страдальческий тон. Не понимаю! Почему все юные мужчины так одинаковы? Курт, дорогуша, я вижу, с тобой что-то не так. Ты сам не свой, так открой свои чувства, позволь нам...

Внутренний котёл уже подходил к тому, чтобы закипеть. Меня начали посещать сомнения о том, что она, может быть, говорит правду, что она действительно хочет помочь, может, я действительно нуждаюсь в этой помощи, может, я и правда дарю кому-то конфеты и цветы... Но тут что-то подсказывало, что нет, и такого и быть не могло, и рассудок возвращался, но слова Джессики заставляли поверить в невозможное снова и снова.

— Ты весь белый... Я тебе по секрету скажу: девушкам нравятся загорелые мужчины, — её щеки еле заметно покраснели. Тебе стоит чаще бывать на солнце, а может, даже сходить в солярий. Это придаст твоей коже цвета, а тебе самому — обаятельности.

— Но, дорогая, солярий очень вреден для кожи... — вставила Сандра.

— Да, но...

Дз-зынь. Тот самый звук, который я уже слышал, но сейчас его значение было в нечто другом.

Больше не должно случиться чего-то нехорошего, оно уже настало и продолжается, но сомнения подкрадывались, что произойдет дальше... Что, в самом деле, пугающего в звонке в дверь? Чего я боюсь? Неизвестности? Будущего?

Дз-зынь никогда не спрашивает, как и другие звуки, случиться ему или нет. Он всегда приходит сам, произвольно, будто в независимости от чьей-то воли. Однако в этот раз звук был не от миссис Кинг и миссис Моррис. В этот раз...

— Курт, кто это? Ты кого-то ждёшь? — ровным, спокойным голосом спросила Рэйвен.

Растерянно кивнув головой, я вышел из-за стола, извинившись, и открыл дверь. Передо мной стояла Аннабель с, как обычно, уверенным лицом, в красном галстуке и рубашке с расклешенными брюками. Кудрявую рыжую голову покрывало подобие кепки или козырька.

— Инспекция! — она, засмеявшись, подняла и показала свой бейдж, висевший на красной верёвочке на шее. Кажется, это была форма какого-то местного приюта для животных.

— Здравствуй. Аврора в порядке, ты можешь пройти.

— Не слишком ли я официально? — она карикатурно поправила свой головной убор, и по комнате застучал пол от чёрных лоферов.

Я хотел провести Аннабель на второй этаж, туда, где была Аврора, но в столовой раздался радостный, по-взрослому заносчивый смех, как бы говоривший: "А мы были правы! Ну, конечно, мы были правы!"

Я с разочарованием, то ли в себе, то ли в них, оглянулся на гостей.

— А ты не говорил, что кто-то тут обедает. Как-то ты бросил, что у тебя дома всё всегда тихо. А я смотрю, Аврора тут не скучает!

Кошка сонно спустилась по лестнице, как бы заинтересовавшись или местным весельем, или людьми, которые её разбудили. Аннабель аккуратно подошла к ней и, увидев, что Аврора не против, погладила её.

— За пару дней она стала довольно пушистой. Какой у неё корм?

Я назвал фирму, и она одобрительно покачала головой. Аннабель ещё раз осмотрела кошку, посмотрела на миску, на специально отведенное место для игр, и, похоже, убедившись, что Аврора живет в королевских условиях, заинтересовалась тем же, что и кошка, то есть гостями.

Смех и общее веселье не уходило, солнце продолжало освещать столовую и опускало свои лучи в особенности на место миссис Кинг, как бы намекая на главное лицо сегодняшнего дня. Как только Аннабель зашла, солнце переменило своё положение и осветило новую гостью.

— Как у вас здесь солнечно! Сейчас я не сдержусь, и мне снова придётся надеть свой козырёк... Нет, это неприлично! Нельзя...

Театральность Джессики казалась в точности наигранной, но Аннабель точно превосходила в харизме миссис Кинг. Как только она зашла, обстановка в доме будто снова переменилась, и теперь всё было ярким, всё хотело и ждало, когда начнётся спектакль.

— Извините меня за мою оплошность... Я не представилась, — она с сочувствующей улыбкой посмотрела на меня, невольно тоже начавшего улыбаться. — Бернгард, Аннабель Бернгард. Я очень рада с вами познакомиться, пусть, может, мы больше и не увидимся.

— Как это не увидимся? — будто бы обиженно, наигранно спросила Джессика, — просто обязаны, обязаны ещё раз увидеться.

Она рассмеялась. Вслед за ней рассмеялись все остальные, и весь дом теперь заливался хохотом вместе с ними. Это было так заразительно, так необычно, что веселиться захотелось и мне, но я не понимал, что мне говорить и делать, так как всё было слишком ново.

— Курт! Никогда проказником не был! Всё удивлялась тебе всегда, как это ты весь примерный, прилежный, аккуратный... А тут вот что!

— Джесси, но в этом же нет ничего такого. Все мы были такими.

— Нет у него никого, как же!

Мне ужасно хотелось знать, переменился ли я в лице и покраснел ли я, но я не знал. Я стоял, не садясь, то улыбался, то посмеивался с остальными, зная, что всё, что сейчас происходит — абсурд, неправда, недоразумение, но этот переполох был так приятен, что хотелось что-то соврать, но не выходило.

— Так и сказал бы, что нет у тебя никаких проблем с женщинами. Это ни капли не стыдно.

— Проблемы? А какие могут быть проблемы? — с интересом начала расспрашивать Джессику Аннабель, удобно усевшись на свободном стуле. — Вы знаете, он замечательный. Никогда такого не встречала.

— Прямо никогда?

— Никогда!

— Неужели и цветы дарит, и в кино водит тебя, а мы не знали?

— Ах, вы ни о чем не знали!.. Вы знаете, я никогда не верила в любовь с первого взгляда до того, как его встретила. Я терпеть не могла фильмы, где герои влюбляются сразу, поняв, что вот она, родственная душа, прямо перед тобой... Вы знаете, я так не понимала, а сейчас я понимаю... Так, как никогда в жизни! Вы ни о чем не знаете.

— А мы хотим знать, — подключилась Сандра.

— Точно хотите? — она потянулась к пирогу и как бы взглядом спросила Рэйвен, можно ли, и она кивнула.

Она откусила пирог и издала протяжное и довольное "мм-м". Ответ всех был един ("Да"), и, казалось, я тоже проговорил то же самое, что и остальные. Аннабель улыбнулась и принялась рассказывать.

— Это началось ещё в самом глубоком детстве. Я была невзрачной девочкой, на которую мало обращали внимание окружающие. Я ненавидела всех, так ненавидела! Все мечтали стать принцессой и получить принца на белом коне, и я уверяла себя, что я не такая, как все остальные, что я буду другой, я буду жить в одиночестве гордо, сама по себе... Тогда я не понимала своих скрытых желаний. Я мечтала о жизни, как в мультфильме, чтобы всё произошло сразу, чтобы была любовь навсегда, с первого взгляда, как в сказке. Но я не верила в сказки. А потом...

Она снова откусила пирог, и гостям пришлось подождать, когда продолжится рассказ. Все завороженно слушали.

— Потом я выросла. Я была отчаявшейся девушкой, стала сильной, смелой, но внутри меня всё так же была та маленькая девочка, которая всё никак не могла смириться с тем, что любви с первого взгляда не существует. И она не смирилась. Она поверила в неё и заставила поверить меня, уже взрослую, большую, потому что мне показали мир, доказали, что та любовь всё-таки существует.

Джессика и Сандра молча, будто боясь, что скоро рассказ закончится, слушали с удивлёнными лицами. Миссис Робинсон, сидевшая почти напротив меня, внимала Аннабель чуть ли не в выпученными глазами, и я, взглянув на неё, понял, что повторяю то же выражение лица, что и у неё.

— Вот так... Так и закончилась чёрная полоса в жизни, и началась белая. Вот так.

Миссис Кинг прослезилась и бросилась обнимать Аннабель. Потом подозвала меня, стала обнимать нас обоих и плакала то в её плечо, то в моё. "Что это? Что происходит?" — вопросы, ставившие в недоумение, просились и просились, но я, не обращая на них внимание, тоже плакал. Я заразился бодростью, весельем, а после разрыдался от всеобщего переменившегося настроения.

— Голубчики, я желаю вам только счастья... Счастья, вот! — она выпустила нас из своих рук и с заплаканными, горевшими, радовавшимися глазами смотрела то на меня, то на Аннабель. — Чтоб только счастье вас сопровождало всю вашу совместную дорогу... Весь ваш путь... Да будет у вас все хорошо.

— Ах, что я наделала с вами! Мы, наверное, лучше пойдем... Сегодня в воскресенье я ещё не получила второго сладкого букета.

— Как? — ошеломленно спросила Джессика, не от того, что Аннабель не получила конфет, а от того, что миссис Кинг, как и новая гостья, тоже каждое воскресенье получала букеты. — Стоит это исправлять, исправлять!

— Аннабель Бернгард? Вы работаете в приюте? — спросила миссис Моррис.

— Не то чтобы я там в самом деле работала. Я лишь помогаю бедным животным, когда у меня есть силы и время, а в благодарность за помощь однажды мне дали парочку вещей.

— Могу ли я надеяться, что в выходные вы сможете работать в моей пекарне? Мне ужасно не хватает таких коммуникабельных людей, как вы.

— О, боже правый! В вашей пекарне точно должен работать человек, приготовивший этот бесподобный пирог, — она, снова как бы спрашивая взглядом миссис Робинсон, посмотрела на неё. Рэйвен отрицательно покачала головой.

— Курту ещё нужно учиться, как и вам.

— Точно! Как же я сразу не поняла... Вы знаете, — она повернулась к миссис Кинг, — он такой рукодел... Пекарь... Кондитер! Вам точно однажды стоит присмотреться не ко мне, а к нему. Такие кулинарные таланты пропадают на свете! Вы знаете, я смотрела одно телешоу...

— Так-так-так! Аннабель, дорогая, вам срочно нужен второй, а то и третий, сладкий букет. Вы не забыли?

— Конечно, не забыла!

Джессика, как бы намекая и одновременно выдворяя Аннабель, сказала:

— Так чего же вы ждёте?

— Точно! Как же вы правы. Я зайду к вам как-нибудь потом. Нам надо получше познакомиться.

Она взяла меня за руку и вывела из дома.

Небо Сан-Франциско было по-безмятежному светлым. Курчавые облака никуда не спешили: они дремливо плыли по небу, медленно, не останавливаясь. Было безветренно. Город, как и всегда, был живым: Фильмор-стрит была полна людей, обычно в спешке направлявшихся куда-то, но теперь прогуливавшихся и никуда не торопившихся. Они, как и облака, несмотря на всё спокойствие и отсутствие спешки, не делали остановок, шли с какой-то целью, но в походках и фигурах чувствовалась та общая невозмутимость и расслабленность, которая окутала весь город.

Гулявшие по улицам прохожие, как и все остальные люди, всегда пребывают в ожидании чего-то. Природа же, несмотря на все изменения, будь то гроза, солнце или снег, возвращается к какому-нибудь прежнему состоянию раз за разом. Ей не нужно чего-то ждать, как людям, и весь Сан-Франциско как будто это понял в тот день. Теперь и со мной город поделился этим состоянием, и всё вокруг потеряло способность изменяться. По крайней мере сегодня. Сегодня всё было, как всегда.

Выбежав на крыльцо, я хотел задать Аннабель уйму вопросов. Меня переполняли эмоции, хотелось смеяться, радоваться, удивляться, восхищаться, но вид города будто спрашивал, зачем оно всё нужно, когда есть такое прекрасное и неповторимое спокойствие. Я хотел приспособиться к этому умиротворению, мир делился им со мной, но, пока я не задал всех вопросов, пока я не высказался, я не мог этого сделать.

Набрав воздуха, я воскликнул:

— Как ты это сделала? Это же невозможно! Как у тебя это получается?

Она ухмыльнулась.

— Что получается? Врать?

— Да! То есть... Нет! Ты так рассказывала эту историю, что в неё все поверили, ты бы видела, с какими горящими глазами они тебя слушали!.. Миссис Моррис только увидела тебя, и уже предложила работу! Она очень придирчивая и всех ругает, кто к ней приходит. Она иногда похожа на какую-нибудь требовательную учительницу... Наверное, — я рассмеялся, — ты бы стала замечательной актрисой.

Она, как артист после выступления, коротко поклонилась.

— Признаюсь, не ожидала. Тебя правда не смутило, что именно я наговорила? — тут она стала серьезной. Мне было скучно, как и всегда, и я хотела позабавиться. Я была уверена, что ты вышвырнешь меня на улицу, разозлишься, и мы больше никогда не будем разговаривать.

— А Аврора? Ты бы не стала проверять её?

— С самого начала ты мне показался каким-то добряком. Моя интуиция никогда меня не обманывает, но я, из принципа, не стала доверять тебе сразу. И вот я убедилась, что твоя кошечка в порядке, поэтому сомнений никаких у меня и нет.

— Вот уж похвала какая... — я растерялся, осмотрелся вокруг, как бы сбавить волнение.

Мы постояли.

— Правда, я так удивлена, что буду помнить об этом долго. С чего вдруг у тебя такое отношение ко мне после того, как я наплела чепухи каким-то двум тётям и твоей маме? Она очень на тебя похожа.

— Нет, нет, иначе быть не могло, понимаешь? — я начал думать, подбирать слова, как бы поточнее донести свою мысль, но ничего не шло в голову. Надо было зайти издалека.

— Помнишь первый день в консерватории?

Она кивнула.

— Припоминаю. Тогда меня окрестили очень интересным прозвищем.

— Да, да, да! Та самая лекция по истории искусств! Как у тебя это получилось?

— Что именно получилось? Ответить на все её вопросы? По-моему, тут любому, кто имеет какое-то начальное музыкальное образование, всё будет известно. А ты выглядишь, как человек, который целыми днями то и дело что за книгами сидит. Наверное, я не сказала ни одной вещи, которая была бы тебе незнакома или непонятна.

— Нет, дело не в этом! Совсем не в этом... — я думал, как бы поточнее сказать. — Ты пыталась подразнить её, ведь она задавала действительно несложные вопросы: они могут показаться трудными только для тех, кто не имеет даже задатка в истории искусств в принципе. Мало того, ты ответила безупречно, так ещё и не сломилась после её нелепой шутки. Как она там сказала?.. Мисс Бог...

— Мисс Боггарт она меня назвала, — она рассмеялась. Неужели тебе так доставляет удовольствие мне льстить? То, что я делаю — не большая, и даже не огромная работа. Это моё развлечение. Миссис Хейз оценила мой темперамент; будь она истеричкой с раздутым эго, она бы возненавидела меня. И прозвище бы придумала куда хуже.

Мы рассмеялись. Пока мы разговаривали, мы уже давно отошли от моего дома, и направились ближе к берегу, к месту обитания чаек. Время текло незаметно, я смотрел то вперёд, то на Аннабель, в порыве сильных эмоций глядя наверх, на облака, осматриваясь, наблюдая за прохожими и неподвижными приветливыми домами.

— Стоит подумать... Миссис Хейз интересуется фэнтези. Она будет прыгать от счастья, когда выйдут следующие части. Я думаю, она будет прямо на каждой лекции шутить.

Мы смеялись и обсуждали учителей, каких-то общих знакомых, меня посвящали в дела Руби Бёртон, как оказалось, хотевшей вовлечь студентов в помощь какому-то приюту (Аннабель знала об этом, но не была в тесных отношениях с Руби). Я, в свою очередь, рассказывал мало, пока тема не дошла до м-ра Гриффина. Сойдясь на мнении, что, будь Дамблдор более молодым, он был бы в каком-то смысле и похож на Гриффина, мы стали думать, кто на кого похож.

— Если ты купишь себе круглые очки... Нет, не стоит. Ты все равно будешь не похож. Как думаешь, я похожа на кого-то из Уизли?.. Может, тётя от меня скрывает, что я ещё одна дочь семьи Уизли, и что восемь лет назад меня должны были забрать в школу магии?

— А ты действительно похожа на кого-то из них. Аннабель Уизли.

— Это звучит намного лучше, чем моя прошлая фамилия.

— Как это?

— Я живу как Бернгард только восемь или девять лет, и, боже мой, как я рада этому. Моя прошлая фамилия ужасна.

— Разве она была такой плохой?

Она замолчала. Я хотел переспросить, но внутренний голос подсказывал: "Нет, не стоит. Наверное, ей больно". Мы помолчали и остановились.

— Я, правда, не понимаю: если бы миссис Хейз была волшебницей, неужели её самым страшным кошмаром была бы ты?

— Может, она бы была кем-то из Малфоев, — моя чудесная фраза сработала, и Аннабель оживилась.

Мы снова рассмеялись. Я посмотрел на часы: день близился к вечеру. Небо всё так же оставалось светлым, но в цвете прослеживались какие-то тусклые оттенки, говорившие о том, что солнце пусть и не скоро, но уйдёт на заслуженный отдых.

Я начал понимать, что то состояние спокойствия, в которое окутался город, а потом и я, не может быть вечным. Наступит другой день, и, может быть, мне никогда не доведётся испытать чего-то лучше или хотя бы отдаленно похожего на то, что я чувствовал тогда. Тут что-то глубоко внутри начало подсказывать: "Курт, надо что-то делать". Это был не Чарльз, а что-то, чему можно доверять, что-то теплое, хорошее и почему-то знакомое. Тут мне вспомнилось вчерашнее утро, двери консерватории, Кристофер, и я понял: то пожатие руки не было "тем самым". Я посмотрел на Аннабель, чтобы что-то сказать, и всё внутри само заговорило: "Да, вот оно". Надо было что-то сделать.

Какие животные тебе ещё нравятся?

Она задумалась и взглянула вперёд. На горизонте были чайки: одни, легко взмахивая крыльями и что-то крича, улетали вдаль, другие приземлялись куда-то вниз.

— Чайки, — воодушевленно ответила собеседница. — Это очень забавные птички. По правде говоря, я собиралась идти к ним сегодня.

Снова то самое пронеслось в голове. Та мысль. "Да, вот оно".

— Я могу попроситься с тобой?

— Только если ты не будешь их кормить обычным хлебом. На самом деле у тебя нет выбора, потому что с собой у меня самостоятельно сушеные сухари и овощи.

— Обещаюсь, что не буду.

Землетрясение в Сан-Франциско стало в каком-то роде судьбоносным для города: оно означало начало новой жизни, созданной средством уничтожения предыдущей. Тысячи людей остались без крова: почти все постройки были разрушены. Всё потерпело ужасаюшие изменения, чтобы начать что-то новое, и люди, не готовые к этому, должны были принять новую жизнь или свою смерть, как должное.

Город спустя года медленно, но верно шёл к тому, чтобы прийти к тому спокойствию, той приятной рутине, которые господствуют сейчас. Марина Грин, место, куда мы направлялись, стала одной из отправных точек на пути к умиротворению.

Долгое время это огромное зелёное полотно, над которым сейчас возвышается небо, полное воздушных змеев, было всего лишь болотом. Оно, может, никогда бы и не стало Марина Грин, в каком виде оно существует сейчас, если бы не землетрясение и дух людей, сумевших превратить это ужасное происшествие в часть культуры. Болото было превращено в местность, отведенную для всемирной Панамо-Тихоокеанской выставки, символизировавшую временную победу человека над стихией. Множество экспонатов было представлено там. Чего только не было: статуи, изображавшие коренные народы Америки, первый локомотив, телефонная линия в Нью-Йорк, благодаря которой каждый мог услышать шум Тихого океана... Башня Драгоценностей, бывшая одной из главных достопримечательностей, сверкала на солнце ежедневно своими цветными камнями. Двор Вселенной, воротами в который служила арка Башни, вел во Двор Четырех сезонов и множество других пространств, демонстрировавших достижения горожан, которые мог лицезреть весь мир.

Выставка прошла, но всё прекрасное, созданное и представленное людьми несколько десятилетий назад, до сих пор помнится. Марина Грин, зелёная, оживленная и полная людей ежедневно, как бы своим мирным существованием невольно напоминает о том страшном и неопределенном времени. Даже тот, кто не ознакомлен с выставкой, сам чувствует это, ощущает себя причастным к тому, что было тогда, соединяет себя с настоящим и прошедшим и с гордостью проживает радость, вызванную всеобщим спокойствием города.

На горизонте виднелась длинная красная линия: это был мост Голден Гейт. С правой стороны стояли серебряно-зеленые холмы, уходящие и снижающиеся влево. Далеко впереди светился залив, и белыми маленькими пятнами проплывали по нему яхты с парусами. Спрятавшееся где-то в глубине белого, сияющего неба солнце покрывало бледным светом тускло-зеленые деревья. Прямо перед нами была тепло-зелёная, невообразимо широкая полоса травы, полная людей. Они все о чем-то радостно переговаривались: одни наслаждались пикником, другие просто смотрели вокруг в одиночестве.

Я почувствовал что-то знакомое и ностальгически-приятное. Всё стало каким-то то ли белым, то ли, наоборот, красочным, помутневшим и размытым. Стоило мне посмотреть вниз, и я видел не свои длинные ноги, а только длинную, бесконечную широкую дорогу из травы и свои маленькие ноги. Я снова будто стал ребёнком. Рэйвен слева держала мою крошечную руку, и её, всегда прежде бывшая строгой, добрая фигура возвышалась над моей. Стоило ещё раз посмотреть вниз, и в маленькой руке уже была большая и пушистая, как облако, сахарная вата. Я поймал минуту счастья, и мне хотелось лечь на траву, есть сладкую вату, наблюдать за причудливыми фигурами в небе...

Мы прошли вглубь парка, и перед нами показалось множество белых чаек с серыми хвостами. Некоторые из них взмахивали крыльями и прилетали на другое место, садясь, и снова перелетая. Какие-то продолжали сидеть спокойно, уютно расположившись на траве. Другие лишь делали вид, что сейчас пролетят куда-то. Я подошёл ближе, и несколько из них улетели куда-то далеко влево, в сторону ещё горевшего бурого солнца.

Одна чайка поймала желанное лакомство. Потом подключились и другие, и птицы перелетали в ту сторону, где была еда. Некоторые демонстрировали трюки, взлетали, получали сухарь и опускались на землю. Я чувствовал, что, наверное, они были счастливы, как и мы.

— Попробуй.

Спутница дала мне немного сухарей, и я попробовал покормить одну несколько упитанную чайку, ходившую то в одну сторону, то в другую. Она, приблизившись ближе ко мне, довольно поймала лакомство, и ушла назад.

— Как здорово!

Всё было слишком хорошо, чтобы быть настоящим. Я мог быть так счастлив только во сне. Да, это был сон, подумал я, но, услышав радостный голос Аннабель, понял, что это далеко не так, что всё действительнее, реальнее, чем я мог себе вообразить. Я что-то говорил, смеялся, наблюдал за чайками и внимательно разглядывал каждую, размышляя, какую из них теперь стоит приятно удивить.

Они продолжали ловить пищу, как вдруг, как по цепочке, они принялись лететь туда, куда отправились их собратья ранее, и, внезапным беспорядочным вихрем, они поднялись вверх и всей стаей полетели к заливу, к яхтам, что-то крича.

Остатки уже прошедшего лета чувствовались в воздухе, и они исчезали вместе с чайками, покидавших зелёное полотно. Я решил, что либо сейчас, либо никогда, и лёг так, как всегда хотелось в детстве, и со счастливой улыбкой начал наблюдать за небом, за облаками, которые были где-то далеко, там, где виднелись чайки.

Аннабель присела рядом и вздохнула.

— Я вижу, тебе понравились чайки.

— Мне понравилось всё.

Я смотрел вверх, на раскинувшуюся зелень, на маленькие точки, бывшие улетавшими птицами, и думал только о том, что я, наверное, никогда не буду так счастлив, как сейчас.

— Как прекрасно. Я уверен, люди несколько десятилетий и не подумали бы, что два студента будут так веселиться на каком-то болоте.

— О чем ты? — удивлённо спросила спутница.

— Этот парк раньше был болотом, но после его превратили в это замечательное место после землетрясения. Это в своем роде культурное наследие. Я мечтаю побыть где-нибудь ещё. Я тут был всего несколько раз.

— Ты живёшь здесь с рождения, но почти не бывал в Марина Грин? Как же так? — она сказала это, чуть засмеявшись, но сохранив удивлённый тон. Я не живу тут всю жизнь, но, наверное, знаю множество мест. Я часто бывала у озера Стоу, ходила на Пирс к морским львам... Чайнатаун, Рыбацкая пристань... Так и не вспомню сразу.

— Ты была во всей северной части города?

— Что могла исследовать, там и была.

— Ты знаешь про 49-мильный живописный маршрут? Я так много читал про эту дорогу! Она появилась спустя несколько лет после того, как построили множество достопримечательностей в городе, в том числе и Марина Грин. Она начинается у мэрии, и с этого здания можно прямо обойти весь Сан-Франциско. Изначально это было только для водителей, — я оживленно рассказывал то, что в точности знал, — но потом Дуглас Корриган открыл похожую дорогу для прохожих.

— И рядом со всеми местами есть эта забавная табличка с чайкой?

— Да, и я бы хотел увидеть все эти таблички рядом с каждой достопримечательностью, но мне было страшно, и я не хотел идти один.

Она засмеялась.

— Если дорога начинается у мэрии, то мы, кажется, начали не с того места. Можно считать, что мы просто нагло пропустили где-то двадцать миль.

— На что ты намекаешь?

— Если тебе так нужно обойти весь Сан-Франциско, то я могу походить с тобой, потому что в последнее время мне ужасно скучно. Я делала зарисовки и создавала этюды множества мест, но мне нужно больше практики. А больше вдохновение черпать негде. Эта магнолия в кабинете истории искусств мне знатно надоела.

— Так ты хочешь пойти со мной? — как бы не веря, переспросил я.

— Мне грустно будет думать о том, что юноша, который живёт тут с рождения, почти нигде и не был. Это акт милосердия, друг мой.

Я снова взглянул наверх на облака, на потускневшее и потемневшее небо и подумал, что ироничное "друг мой" имеет какое-то таинственное значение. Тогда я точно решил, что, может, я буду счастлив сильнее, чем сейчас, если дам шанс новым людям и этой жизни.