Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Маленькая фигурка Консуэло, несмотря на свою хрупкость (но, последняя, заметим, была обманчива — сто́ит только вспомнить всё то, что пришлось пережить и совершить нашей героине в первой трети своей судьбы́ — о чём писáли иные авторы до нас — хотя это и не имеет отношения к нашему повествованию, но ввиду представившегося случая мы не могли не поддаться порыву отдать должное неоспоримым качествам её невероятной физической крепости и выносливости) — не была лишена тех форм, что при ином характере, желании, целях и обстоятельствах жизни нашей героини могли бы прельстить любого падкого на искушения мужчину.

Но Консуэло была той, кем была. И весь её путь, все убеждения нашей героини, темперамент, все с достоинством и благородством пройденные испытания накладывали на облик Консуэло ту самую, особую печать чистой во всех смыслах, светлой, непорочной и скромной красоты. И Консуэло не собиралась менять себя и не жалела ни о чём, что пришлось пережить ей, и собирала всю силу духа, дабы внушить само́й себе мужество пред лицом предстоящих лишений.

Ведь до одиннадцатилетнего возраста всем необходимым нашу героиню обеспечивала мать. Пусть крайне скудно, пусть они скитались в беспрестанной нищете — но Розамунда умело залатывала дыры на износившейся одежде маленькой цыганочки — как называли её все вокруг — в дальнейшем обучив этому и дочь, а их ежевечернего подаяния хватало на то, чтобы не умереть от голода, пообедав или поужинав в са́мой дешёвой таверне. Да, порой это были лишь стакан воды и кусок хлéба, однако девочка привыкла к подобному с детства и даже не мыслила о том, чтобы роптать. Наша героиня не думала об иной жизни, видя как стойко её мать переносит все тяготы их нелёгкого существования.

После же — когда Консуэло была принята в певческую школу Мендиканти — профессор Порпора выхлопотал для неё бесплатное место, а у его добрых знакомых во всякий день находилось немного еды для нашей героини.

Далее под своё крыло Консуэло взял граф Дзустиньяни, являясь владельцем первого театра, где она стала служить. Наша героиня не согласилась сделаться его любовницей и не принимала от гра́фа дорогих подарков, и оттого получала лишь жалованье, полагавшееся ведущей певице — а в ту эпоху всем артистам — а в особенности артисткам — в надежде, что те в конце концов продадут своё тело в собственность хозяев — владельцы платили достаточно немного денег — однако этих средств с больши́м избытком хватало Консуэло на то, чтобы, продолжая обитать в своём маленьком домике на Корте-Минелли и само́й покупать для себя едý и простую, скромную одежду.

Поступив же на работу в Берлинскую Оперу, она была вынуждена вновь привести себя в полное соответствие со своим новым, гораздо более высшим статусом, предполагавшим всегдашнюю роскошь нарядов и блеск подлинных драгоценных камней на своих руках и груди, и Консуэло пришлось принять эти — гораздо более строгие и неукоснительные правила — но и сиё обстоятельство нисколько не изменило натуру нашей героини.

«Но теперь — когда я в последний раз выйду за ворота этого зáмка — я останусь совершенно одна — кто откроет мне двéри своего дóма для ночлега, у кого найдётся кусок хлéба и стакан воды́ для меня? Окажется ли мой голос в состоянии задеть встречную ду́шу до той степени, чтобы в пору, когда бушует холодный ветер и ливень стоит стеной на многие мили — дать мне кров на одну ночь?.. Или же мне будет суждено погибнуть в лихорадке, простудившись на ледяном ветру?.. Альберт стал моим одиночеством, хотя любовь к нему живёт в моём сердце и будет жить всегда. В своей душé я не одинока — он всегда со мной рядом, но в этом мире я одна… Кто защитит мою ду́шу и мою бренную плоть от разбойников, что и до сей поры́ рыщут в здешних лесах, от их случайных жестоких посягательств? Господи, как же я боюсь того, что ждёт меня… Сумею ли я вспомнить те безопасные маршруты, которые подсказывали нам встречные путники и по которым ходили мы с моей матерью?..»

Что же касалось сугубо физической стороны́ внешнего облика Консуэло — то здесь мы скажем, что грудь, стан и бёдра нашей героини были миниатюрны — словно выточены из мрамора искусной рукой — в некую степень противопоставления иному, встречавшемуся гораздо чаще типу сложения женской фигуры — и вместе с тем формы её были пропорциональны друг другу, соразмерны силуэту, выделялись не больше, но и не меньше, создавая впечатление истинной женственности, но не пошлости и являя непогрешимую гармонию меж собой.

А в сочетании же с манерой одеваться неброско, не прибегая к ярким оттенкам и излишней откровенности в подборе платьев и украшений к ним (Консуэло была вовсе не против того, чтобы носить серьги или бусы, однако то положение, кое наша героиня заняла в светском обществе, сделавшись примадонной, обязывало надевать настоящие драгоценности — золото и бриллианты, но, как можно было догадаться — подобная помпезность претила ей, однако в ответ на просьбы Консуэло разрешить заменить драгоценные камни их искусной имитацией — кою было не отличить от подлинных — она получила лишь позволение носить вместо золота серебро. Однако и это было не так уж плохо — такой металл более соответствовал светлому облику нашей героини, подчёркивая её благородную дýшу, и она была рада тому, что добилась хотя бы такого послабления) подобный эффект только усиливался.

Для лучшего представления о мы приведём пример царствовавшей на сцене театра гра́фа Дзустиньяни до нашей героини примадонны по имени Корилла — ставшей, как помнят наши уважаемые читательницы из предыдущих произведений, разлучницей Консуэло и Андзолетто.

Последнюю природа одарила пышными формами. И можно было бы даже добавить, что чересчур пышными. Именно поэтому певице приходилось каждое утро при помощи служанки, держась за волнистый, выполненный по подобию древней беломраморной греческой колонны столбик кровати, затягиваться в тугой корсет — что нередко — а в особенности после плотного ужина (кроме душевных пороков эта молодая женщина грешила тем, что нередко любила есть много и вкусно — даже понимая, что подобная привычка весьма неполезна для здоровья людей обоего по́ла и любого возраста, но в особенности она может заметно повредить профессии оперной певицы, и, коли не побороть её, когда уже может быть поздно — срок карьеры артистки будет неизбежно и ощутимо сокращён — что, собственно говоря, и случилось с Кориллой, и, быть может, мы когда-нибудь расскажем и об этом — но не в этой истории), долгого светского приёма с обильными возлияниями (подобные же развлечения со временем ещё быстрее способны лишить всего, что было дано и развито — и таланта, и красоты, и хорошей памяти) или праздника, знаменующего день рождения — доставляло множество неудобств и временами сопровождалось едва ли не истериками по причине нетерпеливости, слабости и изнеженности натуры той, о ком мы говорим сейчас. И следовало понимать, что все эти страдания с возрастом только усиливались.

Да, безусловно в бытность своей безраздельной власти над сердцами зрителей, Корилла была по-настоящему красива, но подобная красота — иная — она отражает сугубо физическое удовольствие, усладу для глаз — подобно хорошо раскрашенной и мастерски изготовленной и наряженной дорогóй кукле — не несёт в себе ничего более — но и в этом, как убеждены авторы сего произведения, также есть свои смысл и прелесть — если бы носителем сей пленительности не был дух развращённый и непостоянный.

Но довольно о том, что прошло. Бог судья тем людям, что когда-то причинили Консуэло невыносимые мýки. Сейчас она не думала о них — все мысли нашей героини были сосредоточены на любимом человеке — в эти часы для Консуэло не существовало на свете более никого иного.

И здесь мы считаем уместным упомянуть в её отношении ещё одну — небольшую, однако, несомненно, очень существенную деталь.

Консуэло никогда не носила корсетов, и это снимало с плеч нашей героини отдельную статью расходов, избавляя от лишних трат и забот — что, опять же, не могло не радовать её и не приносить облегчения — ведь, как можно было ожидать, Консуэло не любила слишком много времени проводить перед зеркалом за примеркой новых нарядов, аксессуаров к ним и иных вещей, что составляли с последними комплекты, критикуя всё без разбора — как делала это бо́льшая часть дам высшего общества и полусвета — к коим относилась и наша героиня, будучи актрисой.

И надо отдать должное Богу за то, что Он, незаслуженно щедро «вознаграждая» Консуэло на дороге судьбы́ страданиями и несчастьями, казавшимися порой непосильными для обманчиво хрупкого сéрдца, соблаговолил избавить её хотя бы от этих ненужных мучений, преследовавших представительниц прекрасного пола с пятнадцатого и вплоть до середины двадцатого столетия.

Одевшись самостоятельно (Консуэло по возможности старалась всё делать сама. Да, ввиду постоянной театральной жизни в Берлинской Опере у неё была прислуга, помогавшая убирать дом — так как на это просто не оставалось времени) — в присутствии портнихи, модистки и директора театра — а если это был театральный костюм — то и художника — наша героиня быстрым, однако предельно внимательным взглядом — не упуская ни одной детали — оценивала творение. Консуэло, в отличие от большинства актёров и артисток, не имела завышенных требований к пошиву одежды. Главным для нашей героини было лишь несколько вещей: чтобы новый предмет гардероба сидел по размеру, был выполнен аккуратно. Но зато множество ожиданий предъявляли те, кого мы назвали. И, если всё было в порядке, и хозяин и художник были довольны — то она тут же спешила в храм Мельпомены, сопровождаемая ими обоими или, соответственно, только директором — куда нередко приходила самой первой, и с первых же минут поднималась на сцену, где, не теряя времени, начинала распеваться. Но если же у тех, кто приходил вместе с ней, оставались замечания — то наша героиня выражала благодарность и доверие всем, кто работал над её новой одеждой и оставляла их наедине с создателями платья для светского выхода или костюма для спектакля и также стремилась как можно скорее удалиться в театр, не желая слушать этих скучных разговоров.

И надо отдать должное Богу за то, что Он, незаслуженно щедро «вознаграждая» нашу героиню на дороге судьбы́ страданиями и несчастьями, казавшимися поро́й непосильными для обманчиво хрупкого сéрдца, соблаговолил избавить Консуэло хотя бы от ненужных мучений в виде ношения корсета — этой злосчастной моды, преследовавшей представительниц прекрасного пола с пятнадцатого и вплоть до середины двадцатого столетия.