Middle (джен)

Секунду или две Ламонт потрясённо глядел на Лестрейнджа, и казалось, что он растерял все слова. Тот тоже молчал, так же, как и Робардс — и Ламонт отмер первым:

— Вы рехнулись? Какой провокатор? Кто? Я?

— Разумеется, — кивнул Лестрейндж. — Никакого другого объяснениям вашим действиям найти просто невозможно. Это очевидно. Доказать это так же легко, как теорему Пифагора. Раз: вы видите одного из самых опасных и жестоких Пожирателей, а с ним — детей и женщину. Два: вы знаете — все это тогда знали, — что этот человек ещё и очень близок к Волдеморту. Три: вместо того, чтобы убить его и отомстить за тех, кого убил он, вы его только оглушаете слегка. Четыре: зато вы убиваете детей и женщину, прекрасно понимая, и убиваете жестоко и кроваво. Вопрос: кто может сделать так? Народный мститель? Нет, он убил бы, в первую очередь, мужчину. Возможно, он убил бы и других, желая отомстить их мужу и отцу, но мужчину он убил бы точно. Что сделал бы тот, кто при этом побоялся бы — как вы сказали — мести и репрессий? Спрятал бы тела. Уменьшил бы, унёс и спрятал. Так, что их и не нашли бы никогда — волшебнику это несложно. Что сделали вы? Вы бросили три трупа практически на Диагон-элле — там, где их нашли бы стопроцентно. И оставили в живых мужчину, который, как было общеизвестно, продолжал бы делать то, за что вы — по вашим словам — и мстили. Вопрос: какова же была цель подобных действий? Ответ: провокация волны насилия и учёт интересов Волдеморта, которого вы не лишили одного из самых верных слуг.

Это было… убедительно. И странно, и ужасно — и очень, очень походило на правду. Настолько, что Гарри даже спросил вслух:

— Вы думаете, это правда?

— Я уже не знаю, — сказала в ответ Гор.

— Нет, конечно, — отрезал Сэвидж, но в его голосе Гарри, как ему казалось, уловил некоторую неуверенность. — Дольф просто провоцирует его.

Гарри сам не знал, хотел бы он верить в это или нет. Оба мотива были отвратительны, и он не смог бы выбрать худший.

Робардс же в допросной подхватил:

— Я полагаю, вы действительно имели отношение к сопротивлению. Но не в качестве искреннего участника, а как провокатор и доносчик. Вам, конечно, приходилось убивать, чтобы убедить товарищей в искренности ваших намерений — но если посмотреть внимательней на ваших жертв в войну, то мы увидим следующее. Во время войны вы убили восемнадцать человек — но половина из них дети. Дошкольники. То есть те, кто совершенно точно Волдеморту был не нужен и не интересен: среди них нет ни одного ребёнка ни из священных двадцати восьми, ни просто из старинных и влиятельных семей. Просто девять малышей, у которых были как бы неудачные родители. Вы убили их, всем продемонстрировали, мол, сделал всё, что мог, пусть их родители поймут ужас тех, кто сейчас страдает — но на деле это была провокация. Что почувствовали их родители? Желание мстить. Стали ли они активнее поддерживать Волдеморта? Да они из кожи теперь ради него лезли! Далее. Из девяти убитых взрослых одна женщина — целитель, и уж точно не сторонница Волдеморта, хотя и может такой выглядеть. Ещё две и вправду работали здесь, в секретариате Визенгамота, на маленьких и ничего не значащих должностях — замену им нашли буквально на следующий день. По сути, вы расчистили сюда дорогу нужным людям. Ещё шестеро…

— Да вы совсем рехнулись?! — взорвался, не дослушав, Ламонт. — Да вы… не смеете! Я требую суда! Я убивал ту гниль, что тут росла! Вы… вы вообще…

— Да бросьте, — отмахнулся Робардс. — Откуда вы вообще о них узнали? Я понимаю, убивай вы руководителей отделов, чьи колдофото и фамилии бывали иногда в «Пророке». Но два секретаря? Две девочки на побегушках? Откуда вы вообще могли узнать об их существовании? А остальные? — он извлёк список из воздуха. — Вот, к примеру — наладчик каминов! Кто вообще знает имена наладчиков каминов?

— Они поддерживали это! — рявкнул Ламонт. Кровь прилила к его лицу, и, потемневшее, оно казалось страшным. — Мне было плевать, как там они работают — они это поддерживали!

— Они ходили по Диагон-элле и кричали: «О, великий Волдеморт, мы тебя поддерживаем»? — издевательски осведомился Робардс.

— Вы Лестрейндж! — Ламонт попытался ткнуть в молчащего Лестрейнджа пальцем. — Очевидно было, что вы с ними, нет?

— Я говорю сейчас не про него, — возразил Робардс. — Я говорю про остальных. Откуда вы о них узнали? Совершенно очевидно, что вы выбирали наобум — главное, чтобы работал в министерстве. А кем именно — не важно, главное, что раз работает, то можно и сказать, что поддержал и разделял. Вы точно знаете. И вам верили. Но всё закончилось — и вы вдруг поняли, что о том, что вы делали, знали слишком многие. А ведь их же могли и арестовать — и на допросах они могли назвать вас. Пришлось их убирать. Сначала тех, кто знал о вас больше других, потом…

— Вы охренели? — похоже, Ламонт понял наконец, в чём его обвиняют. — Вы… вы мне что… меня… да я… вы все тут заодно с ним? Да? — он, наконец, нашёл понятное ему объяснение. — А писали, что вы в Сопротивлении были! — бросил он Робардсу очень обиженно.

— Я просто не могу понять, как вы ещё могли бы их найти, — ответил тот. — Вы убивали никому не известных мелких министерских сошек — откуда вы вообще могли узнать о них? Вы были знакомы?

— Да я просто знал, что их уволили! — рявкнул Ламонт. — И почему! Понятно?

— Откуда? — тут же спросил Робардс.

Ламонт открыл рот… но, к сожалению, не произнёс ни звука. Посидел так, может быть, секунды три, и буркнул:

— Просто знал.

— Ангелы напели, — скептически усмехнулся Робардс. — Знать вам это было неоткуда: я не думаю, что они болтали о таком направо и налево. Нет, вы просто знали их — а они вас. Вот и всё ваше геройство, — разочарованно махнул рукой и, откинувшись на спинку стула, потянулся. — Банальный шкурный страх — и всё. А разговоров было… Всё, закончили, — он посмотрел на часы. — Допрос закончен в двадцать один час сорок минут. Мордред, — пробормотал он озабоченно. — Опять пятничный вечер краппу под хвост! Идём, — кивнул он Лестрейнджу. — Вставай! — он сделал нетерпеливый жест, указав на Ламонта. — Давай, давай уже, а то я тебя заморожу и так левитирую — так все выходные тут и проторчишь в кандалах, а утром в понедельник отправим тебя в Азкабан.

— Зачем? — хмуро спросил Ламонт. — Я же вам назвался.

— И что? — спросил Робардс в ответ. — Думаешь, ради одного трусливого придурка кто-то будет летом собирать Визенгамот? Вот когда ты был идейный мститель — это да, это дело громкое, тут съехались бы просто посмотреть. А таких серийных мудаков, как ты, мы тут видим каждый год. У тебя просто серия внушительнее. Посидишь до осени… до октября. Пока все соберутся. Летом дел серьёзных мало — их обычно осенью рассматривают скопом.

Робардс нёс весь этот бред так убедительно, что не поверить ему было почти невозможно. И Ламонт, судя по выражению его лица, поверил, но всё равно молчал, однако было видно, что борется с самим собой… за что-то.

— Слушай, — вдруг сказал Лестрейндж, когда Робардс уже направился было к Ламонту. — А он имя своё назвал под протокол?

— Да нет, — подумав, уверенно ответил Робардс. — А что?

— Помнишь, в девяносто третьем потерялся арестованный? — спросил Лестрейндж, пристально глядя на Ламонта. — Нашли только в девяносто пятом. Мумифицировался уже в камере. Скандал большой был… Пришлось в море хоронить: имя так и не узнали.

— Я скандала не боюсь, — сказал Робардс. — Может, уволят наконец. Хоть высплюсь, — проговорил он мечтательно и тоже уставился на Ламонта.

— Вы блефуете! — воскликнул тот, но без особенной уверенности.

— А это ты скоро узнаешь, — подмигнул ему Робардс и вдруг бросил в Ламонта Петрификус. — Очень скоро, — пообещал он, отстёгивая кандалы от скобы.

Почему-то даже когда Робардс с Лестрейнджем полеветировали Ламонта в камеру, никто в кладовке и не подумал выходить оттуда. Они так и сидели, покуда Робардс не открыл дверь и не спросил:

— Вы решили перенести отдел сюда?

— Думаешь, расколется? — спросил Сэвидж, вставая.

— Должен, — уверенно ответил Робардс. — Я Петрификус не снял — спадёт к утру. Под ним обычно хорошо думается. Мы камеру закрыли наглухо — посидит один в полной тишине, к утру понедельника должен расколоться. Пусть пока попредставляет. А мы по домам, — велел он.

— А где Катберт? — спросила Гор, когда они все вышли в коридор. — Он пошёл к Шеклболту — и пропал.

— Я схожу, узнаю, — пообещал Робардс.

— Мы подождём, — решила за всех Гор и посмотрела на Лестрейнджа, предложив: — А ты, может быть, иди?

— Да я не спешу, — возразил тот, и они все вместе отправились в отдел.

Праудфут был там: сидел за своим столом и ел большой шоколадный маффин. Вернее, доедал, потому что вокруг были крошки, а обёртка, судя по всему, была уже почти пустой.

— Ну как? — поинтересовался он. — Узнали?

— Нет, — довольно равнодушно ответил Лестрейндж. — Узнаем в понедельник утром. А ты достал колдографии?

— Вот, — Праудфут похлопал рукой по лежащей перед ним папке. — Оказывается, можно было не спешить?

— Кто знал, — ответил Сэвидж. — Извини. Но в понедельник пригодится.

— Я надеюсь, — подытожил Робардс. — Идёмте наконец домой.

— Он дежурит, — сказал Лестрейндж, указав на Причарда. — А нам действительно пора. Всем доброй ночи.

Причард уселся за свой стол, и Гарри, уходя, поймал себя на приятном ощущении, что он… взрослый. И уходит с остальными взрослыми, а стажёр останется и будет тут торчать до завтрашнего вечера. Как он когда-то.