2012. Сиракузы (гет)

Последнее лирическое отступление.

Часто ли мы сталкиваемся с необъяснимым? С какими-то удивительными совпадениями и незнакомыми людьми, которые вдруг заговаривают с нами именно о том, что мы хотели бы услышать? Положа руку на сердце, я признаю: да, бывает. Но прохожу мимо странностей, оставляя их на откуп тем, кто живёт в мире своих фантазий. Этих мечтателей влекут необычные факты, как бабочек на яркий, зовущий свет непознанного. Многие из них, пытаясь объяснить необъяснимое, оказываются в тупике мистицизма, ибо мистицизм вбирает в себя всё без разбора, словно склад ненужных вещей.

Мы слишком заняты повседневными заботами, чтобы тратить время на ерунду, а может, просто не хотим копаться в хламе, будучи неуверенными, найдём ли более-менее внятные ответы на свои вопросы. Жизнь подбрасывает нам странные события, мы тут же без особых сомнений относим их на свалку мистицизма и накрепко про них забываем.

Между тем, жизнь движется, независимо от того, понимаем мы её или нет, жизни вообще всё равно, осведомлены ли мы о мотивах и причинах происходящего, она полноводна и необъятна, словно расстилающийся перед нами океан, а уж пуститься в плавание, нырнуть на дно или остаться на берегу — зависит только от нас. Свободу выбора никто не отменял, правда, этот выбор иногда бывает нешироким. Но я верю, что каждый сделанный шаг разветвляет спектр наших возможностей, как если бы мы попали в сад, где тропинки множатся, стоит начать по ним идти. Остаётся только удивляться, не тесно ли этим бесконечно расходящимся тропкам рядом друг с другом?

Считается, что у этого сада есть одна неприятная особенность — на место ответвления нельзя вернуться. Единственное, что мы можем — оглянуться назад с бесполезным сожалением. Кажется, будь у нас возможность бросить не устраивающий нас путь и вернуться к некой исходной точке, мы могли бы изменить всё к лучшему. Хотя «лучшее» или «худшее» — категории для жизни ничего не значащие.

Но если представить на минуту, что возможность есть, какими тогда будут наши расходящиеся тропки? Будут ли они параллельны? Или пересекутся на людных перекрёстках? А может, тесно переплетутся, и, дополняя друг друга, создадут гармонию контрапункта? Нота к ноте зазвучит одна реальность вместе с другой, порождая новую музыку, а вместе с ней ряд необъяснимых мистических явлений. И только от нас зависит, будем ли мы их замечать, анализировать или отмахнёмся, как от навязчивой мухи, прилетевшей со свалки мистицизма.

После холодного и пасмурного Лондона Австралия оказалась невыносимо солнечной. Дневное светило словно вознамерилось ослепить путешественника, показывая, кто тут главный. Но Гарри невозмутимо и целенаправленно шёл по нужному адресу, хотя знал, что там его не ждут. Неожиданно сработали защитные чары — нечто невидимое, упругое мягко оттолкнуло и не пустило вперёд. Гарри прошёлся, пытаясь найти изъян в обороне, но она была безупречна. Впрочем, как и всё, сделанное руками Гермионы. Что ж, ничего не оставалось, как терпеливо ждать, когда кто-нибудь покинет пределы волшебного купола. Гарри нашёл тенистое местечко под раскидистым деревом и сел на высохшую от солнца траву.

От ничегонеделания подняли голову непрошенные воспоминания, а с ними — печальные мысли.

Он вспомнил, как плакала Джинни. А ведь Джинни никогда не плачет — она кричит, ругается, швыряет вещи, высмеивает, но ни разу не было случая, чтобы она лила слёзы. А тут... Ей сочувствуют и ругают глупого домовика, а она только тупо смотрит в одну точку и горестно качает головой. Байка с волшебной травой произвела на всех весьма сильное впечатление, тут уж сыграли роль слова Макгонагалл. Директор школы ведь не станет подтверждать всякую чушь, все это прекрасно понимают, поэтому никто не усомнился в том, что Гарри Поттер и Гермиона Уизли — лишь жертвы нелепого недоразумения. Они чисты перед обществом. Так чисты, что даже противно...

А для Гермионы появился повод, чтобы сбежать. Разве расстояние может что-то изменить! И теперь она сидит взаперти, как сказочная принцесса, и больше всего на свете жаждет, что принц никогда не нарушит её покой. Но Гермиона не учла один важный фактор: упрямство этого самого принца. Ничего, Гарри будет ждать столько, сколько понадобится.

Солнце немилосердно палило, ожидание казалось бесконечным. Гарри решил потренироваться в сложных боевых заклинаниях: кабинетная работа в аврорате съедала всё время, не давая возможности вновь почувствовать приятную теплоту и силу волшебной палочки. Невидимая защита, расставленная Гермионой, отреагировала на заклинания красными и оранжевыми всполохами, но осталась непробиваемой.

Упражняясь, Гарри представил, как Гермиона смотрит на него с радостным восхищением и даже сдержанно улыбается особенно удачным его пассам. Неожиданно пришло в голову, что так оно и есть — сквозь купол защитных чар за ним наблюдают внимательные глаза, и Гарри настороженно вгляделся в пространство, стараясь уловить хоть какой-то намёк на присутствие человека.

Ожидание из томительного превратилось в привычное. Теперь Гарри стал даже находить определённую прелесть в окружающем пейзаже — ему нравились эти пегие поля с редкими приземистыми деревьями и абсолютно чистое небо с неумолимо слепящим жёлтым пятном, — будто бы внимательный глаз наблюдал за маленьким человечком, непонятно зачем заявившимся в такую безупречную в своей необитаемости долину.

День, наконец, стал затухать — солнце порыжело, будто налилось рябиновым соком. Долина озарилась спело-золотистым светом. Вспомнился последний вечер в Сиракузах, как Гарри держал Гермиону на коленях и осторожно целовал бледные губы. С того момента стало абсолютно очевидно, что Гермиона теперь полностью принадлежит ему, как бы она ни сопротивлялась, как бы ни пряталась за глухими стенами защитных заклинаний. Гарри мысленно прижал Гермиону к себе и мечтательно прикрыл глаза.

Внезапно сквозь лёгкий шелест листвы послышались нерешительные шаги. Гарри незаметно нащупал палочку и, разглядев чей-то высокий силуэт, возникший на фоне тёмно-пурпурного неба, мгновенно вскочил на ноги. Человек не отпрянул испуганно, лишь встал, подбоченившись, как будто точно знал, чего можно ожидать от незваного гостя. Было уже достаточно темно, и Гарри пришлось зажечь «Люмос».

Палочка осветила рыжую шевелюру и настороженные голубые глаза.

— Привет, — глухо поздоровался Рон.

— Здравствуй, — Гарри успокоенно убрал палочку в карман.

— Зачем явился? — Рон сложил руки на груди.

— Хочу поговорить с Гермионой.

Рон, отвернувшись, помолчал, а потом в немом возмущении покачал головой.

— Я понимаю, что... — начал было Гарри.

— Вам нельзя видеться! — с нажимом выкрикнул Рон.

— Ты в это веришь? — напрягся Гарри.

— Я это знаю! И ты это знаешь! Уходи.

— Я не уйду.

— Ну ты... — Рон со злостью сжал кулаки. — Думаешь, тебе всё позволено?! Приходишь сюда, чтобы разрушить нашу жизнь, и считаешь, тебе всё сойдёт с рук? — он направил палочку на Гарри.

— Ничего я не хочу разрушать, — Гарри смиренно поднял руки. — Мне нужно только поговорить. Один раз. Один единственный раз! Это очень важно.

— Она не хочет с тобой разговаривать, как ты не понимаешь!

— Да понимаю я всё! — проорал Гарри. — Пусть выйдет и скажет мне сама, чего она хочет, а чего нет!

Голубые глаза сузились от гнева и презрения. Нет, Рон слишком обижен, чтобы быть великодушным. Гарри нанёс другу незаживающую рану, и надеяться на прощение бессмысленно.

— Уходи! — отрезал Рон.

— Нет, — твёрдо ответил Гарри. — Мне нужно сказать Гермионе очень важную вещь. Это касается её судьбы. И я не уйду, пока не увижу её.

«Здесь и закончится наша дружба», — горестно подумал Гарри, когда Рон быстрым движением направил на него «Ступефай». Атака не была неожиданной, и Гарри успел увернуться. Тогда Рон наслал на соперника «Сектумсемпру», тут уж Гарри пришлось активно сопротивляться: он хотел обездвижить нападающего сковывающим заклинанием, но тот успешно его отбил и, в свою очередь, выплеснул «Петрификус Тоталус», который прошипел в двух дюймах от плеча Гарри.

Вдруг раздался женский крик:

— Стойте! Прекратите!

Сердце радостно ёкнуло, Гарри опустил палочку и с улыбкой повернулся к Гермионе. Глаза её горели от волнения, лицо в свете «Люмоса» было совершенно бледным.

— Зачем ты вышла? — Рон тяжело дышал, всё ещё не опуская палочку.

— Я испугалась, что вы убьёте друг друга.

— Ещё чего! Руки об него пачкать, — Рон презрительно сплюнул.

— Гарри, что ты здесь делаешь? — с надрывом спросила Гермиона.

— Надо поговорить, — Гарри шагнул к ней.

— О чём?!

— Об одной очень важной вещи и желательно наедине.

Рон злобно фыркнул, Гермиона настороженно глянула на него и заявила:

— У меня нет секретов от мужа.

— Правда? — Гарри пытливо посмотрел ей в глаза, а Рон неуверенно покосился на жену, словно боясь услышать ответ.

— Правда.

— Хорошо, — Гарри примирительно кивнул. — Мне есть что сказать вам обоим. Во-первых, я хочу попросить у вас прощения. Прости меня, Рон, я виноват! — громко, почти агрессивно выкрикнул Гарри, будто бросил извинения ему в лицо. — И у тебя, Гермиона, хочу попросить прощения за всё, что сделал...

— Не стоит, — она недоверчиво нахмурилась.

— ... и сделаю.

С этими словами Гарри схватил Гермиону за талию и аппарировал.

* * *

Хлопки аппарации раздались в узком глухом переулке на окраине Лондона. Гермиона вырвалась из рук Гарри и гневно набросилась на него с кулаками:

— Как ты мог! Ненормальный!

Гарри мягко схватил её за запястья и, расставив руки, приблизил к себе.

— Но ты ведь этого хотела?

— Что?!

— Признайся, в глубине души ты хотела, чтобы я тебя украл.

— Ты сумасшедший!

— Я люблю тебя.

Гермиона замолчала. В темноте было слышно, как она всхлипывает.

— Пойдём, — Гарри взял её за руку и повёл за собой.

Они вошли в полузаброшенный дом с массивной дверью и коваными перилами на крыльце. Когда дверь со скрипом захлопнулась за их спинами, пахнуло ароматом старого дерева, сырости и пыли.

— Где мы?

— Это мой дом, — ответил Гарри. — Я купил его пару дней назад.

— Гарри, мне нужно вернуться, — твёрдо заявила Гермиона, глядя ему в спину. Никто её не держал, но она сочла нужным предупредить: — Я ухожу.

Гарри невозмутимо зажёг свет и повернулся.

— Подожди.

— Я ухожу! — несмотря на тон, Гермиона в нерешительности потопталась на месте.

— Ты веришь мне?

— После твоей сегодняшней выходки — нет.

— Неужели ты думаешь, что я сделал это из эгоистических побуждений?

— Я уже не знаю, что думать. Ты никогда таким не был!

— Я не видел тебя целую вечность, — Гарри подошёл вплотную.

— Гарри, не надо, — она умоляюще взглянула на него. — Мы не должны...

— Чепуха, — он склонился для поцелуя.

Гермиона отвернулась. Но Гарри настойчиво обхватил ладонями её лицо. Поцелуй получился смазанным, потому что Гермиона попыталась высвободиться. Тогда Гарри молча и решительно отвёл её руки за спину и стиснул, словно наручниками. Гермиона от неожиданности резко выдохнула, слёзы покатились по щекам. Свободной рукой Гарри стал нежно вытирать их, словно хотел убрать печать скорби с любимого образа.

— Не надо плакать. Я не хочу обидеть тебя. Просто не уходи.

— Пожалуйста, Гарри, — испуганно прошептала она. — В тебе осталась хоть капля благоразумия? Отпусти!

Он с горечью посмотрел на неё, и, стараясь унять бушующий внутренний огонь, устремил взгляд поверх её головы, чтобы не видеть страха в широко распахнутых карих глазах.

— Мы могли бы остаться здесь, — он разжал ладонь, освободив её руки. — Все эти долгие месяцы я думал, как было бы хорошо закрыться от всех и наслаждаться друг другом, будто мы одни на свете.

— Ты же знаешь, что это невозможно.

— Невозможно, — он проглотил душивший его комок. — Ты заразила меня своей любовью, Гермиона, а теперь хочешь бросить! — он отошёл в сторону, как показалось Гермионе, на ходу украдкой утирая слёзы.

— Гарри, — жалостливо прошептала она.

— Я бы ни за что не решился испортить вам с Роном жизнь, если бы не важные обстоятельства, — проговорил он собранно, словно не было только что вспышки отчаяния в его голосе. — Тебе грозит смертельная опасность.

— С чего ты взял?

— Когда ты ушла, Макгонагалл продолжила своё шоу, там были картины из средневековья: рождественский бал 1612 года с кучей приглашённых гостей.

— Я читала про это в газетах. Говорят, им удалось вызвать воспоминания, хранимые стенами замка. И показать всех, кто был на том балу.

— Среди них я увидел тебя.

— Меня?!

— Сначала я решил, что это какая-то ошибка, твой облик каким-то образом запечатлелся на стенах замка, или ещё что-нибудь в этом роде. Но ты была в средневековых одеждах и разговаривала с людьми из воспоминаний.

— Не может быть!

— Потом мне пришло в голову, что это твоя пра-прабабка, и тут тебя окликнули...

— Ты же знаешь, среди моих предков волшебников нет.

— Да, наверное, но дело не в этом. Тебя позвали, и ты обернулась.

— Позвали?

— Да. Он назвал твоё имя и девичью фамилию.

Гермиона изумлённо подняла брови, а Гарри взволнованно продолжил:

— Это был мужчина, я не увидел его лица, оно было скрыто капюшоном. Ты пошла за ним в альков и там... Он убил тебя.

— Как?!

— Вонзил в тебя нож.

Гермиона испуганно выдохнула.

— Я стоял и смотрел, как ты умираешь, и ничего не мог сделать, — Гарри сгорбленно опустился на стул. — Он забрал твою сумочку и ушёл.

— Но кто он такой?

— Не знаю. Я проследил за ним до выхода из зала, а там воспоминания замка рассеялись.

— Похоже на бред, — недоверчиво нахмурилась Гермиона.

Гарри вызвал с полки штатив с одной единственной пробиркой, заполненной серебристым содержимым, и отдал её Гермионе.

— Здесь всё, что я помню о том дне. Посмотри... на досуге, — сухо пояснил он.

— Я не хотела тебя обидеть, но всё это звучит очень странно!

— Ясно одно — ты каким-то образом попала в средневековье, и у тебя с собой было что-то, из-за чего тебя убили.

— Что ж, достаточно подходящий повод больше не перемещаться во времени.

— Согласен, — мрачно кивнул Гарри. — Это всё, что я хотел тебе сказать. Теперь можешь возвращаться к Рону.

— Гарри, — она подошла и нежно взяла его за руку.

— Уходи, Гермиона, или я за себя не отвечаю, — он высвободил ладонь и отвернулся.

— Мне жаль, что так вышло, — у неё перехватило дыхание.

— Мне тоже.

Гермиона медленно пошагала к выходу, спиной ощущая устремлённый на неё взгляд. У двери Гарри настиг её и стиснул в объятиях.

— Береги себя, — прошептал он ей в затылок. — Прощай.

Закрыв за Гермионой дверь, Гарри ещё долго стоял, прислушиваясь к звукам на улице: вот раздался хлопок аппарации, а потом наступила гнетущая тишина.

Гарри плюхнулся на стул и безвольно опустил руки. Тишина была невыносимой. Стало тоскливо, словно за ним явилась адская тень, пожирающая заблудшие души.

— Тяжело, — пробормотал Гарри, шаря глазами по стенам своего невзрачного жилища. Прежний владелец дома был меломаном, и полки хранили множество виниловых пластинок. Повсюду валялись потрёпанные журналы о музыке. На обшарпанном комоде стоял старомодный проигрыватель.

— Тяжело, — повторил Гарри, будто утверждая своё нынешнее состояние. — Так мне и надо.

Он медленно встал и подошёл к буфету, чтобы найти выпивку. За пыльной стеклянной дверцей стояла давно кем-то забытая початая бутылка. Наверное, не стоило это пить — неизвестно, что за жидкость темнела внутри, но Гарри было всё равно.

Хватив из горлышка, он поморщился — горечь напитка обожгла внутренности, но эта боль была ничем по сравнению с раздраем в его душе. Он выпил ещё и рухнул на продавленный диван. Рядом валялся раскрытый журнал, испещрённый рукописными заметками. Видимо, прежний хозяин любил безмолвно спорить с авторами статей. Гарри бросилась в глаза фраза, жирно подчёркнутая красным фломастером: «Контрапункт — это искусство одновременного сочетания нескольких мелодических линий».

Хмель ударил в голову. Давящая тишина теперь вызывала раздражение. Гарри, пошатываясь, подошёл к проигрывателю, выхватил из аккуратной стопки первую попавшуюся пластинку, при этом остальные свалились на пол, и прочитал на обложке: «Людвиг Ван Бетховен. Симфония №7 ля мажор. Опус 92».

— Опус, — пьяно пробормотал Гарри. — Пусть будет опус.

Игла, как будто тоже опьянев, соскользнула, возмущённо взвизгнув. Гарри цыкнул на неё и бросил наугад на крутящийся виниловый диск.

Полились тревожные звуки торжественной похоронной процессии, сначала тихие и осторожные, то затухающие, то льющиеся потоком стенающих скрипок, то вдруг мажорные и лёгкие, они всё нарастали, становились объёмнее, мощнее, пока не накрыли с головой своей всеобъемлющей печалью. Гарри осел на пол, оглушённый этим маршем бессильной скорби. Сразу вспомнились картины двухлетней давности: обожжённые скорченные тела, навеки застывшие в изумлённых позах, страх и отчаяние в глазах друзей. Вдруг его пронзило понимание того, что всё это было реальностью, никуда не исчезло. Просто затерялось в закоулках памяти, а он в своём теперешнем благополучии начал забывать, как это было. Благополучие оказалось мнимым, счастье — незаслуженным. Как он мог забыть про миллионы погибших, про слёзы осиротевших, про беспомощный взгляд Мэгги, у которой выпрашивали смерть, как благо! Про Гермиону, которая так беззаветно любила его в той реальности, а теперь не хочет с ним разговаривать. Неужели она тоже забыла?

Музыка достигла трагического апогея, разорвав пространство многоголосым плачем. У Гарри сдавило горло, он почти задохнулся от нахлынувших звуков, и в этот момент раздался требовательный стук в дверь. Гарри не двигался, оглушённый и подавленный. Стук повторился вновь.

Гарри с трудом поднялся с пола, неверным движением сдвинул иглу проигрывателя — в ответ послышалось мерное шипение — и направился к выходу.

Стучавший колотил уже без всякого стеснения, когда Гарри широко распахнул дверь и увидел Рона.

— Где она?! — проорал Рон и ворвался внутрь с палочкой наизготовку.

Он огляделся и, не обнаружив никого, кроме Гарри, двинулся на него.

— Где она? — свирепо процедил он.

— Ушла. Минут пятнадцать назад, — растерянно ответил Гарри.

— Ты врёшь!

— Её здесь нет, — развёл руками Гарри.

Рон ещё раз осмотрел комнату, пыльная бутылка, сиротливо стоявшая на полу, видимо, убедила его в правдивости Гарри.

— Гермиона исчезла, — потерянно прошептал Рон. — Гарри, куда ты дел мою жену?