Муня (гет)

Вера Жуковская неделю не принимала писем от Юсупова и Щетинина. Оба требовали от нее визита, но несчастная женщина сказывалась больной и бросала в камин одно письмо за другим. В конце концов один из "черных Гавриилов" Щетинина явился к Вере домой и лично передал письмо от ересиарха, в котором сообщалось, что если Вера в течение двух дней не явится к нему в особняк, ее ликвидируют. Несчастная Жуковская явилась к Щетинину на следующий же день.

Тот с порога грубо взял ее за руку и повел в спальню. А там, держа за плечо, изо всех сил дал Вере пощечину. Та в ужасе упала на ковер, придерживая рукой нос, из которого обильно потекла кровь:

-Что мне делать с Вами теперь, Вера Александровна? — спросил он ее спокойно и жутко улыбаясь. — Вы готовились стать "богородицей", а оказались неспособны даже причастие принять... теперь, увы, придется что-то с Вами делать. На Гороховую, к Распутину, вам больше нельзя: узнают либо духиня, подстилка его, либо эта дурочка, ученица, Головина. Нашей организации Вы, скорее всего, больше не нужны. А отпустить Вас никак нельзя. Духиня из вас не получится: нужна женщина из-под Сатаны. Придется убить просто так, без пользы, без цели, но, увы — придется.

Вера крупно задрожала. Рот свело судорогой. В ужасе и отчаянии она только и смогла выпалить:

-Вы не можете... не имеете права... не имеете полномочий... я пожалуюсь, ему, Распутину пожалуюсь, он до царя дойдет...

-Ну, как вы себе это представляете, любезная Вера Александровна? Скажите, что вас хотят убить те, кто велел доносить на него Охранке? Да он вас первый в шею выгонит. Или сам придушит, как канарейку.

-Прошу, в последний раз! Последнее задание! Дайте мне возможность доказать свою лояльность... я готова, я на все готова...

-На все ли? — Щетинину нравилась беззащитность Верочки, она будоражила воображение, но именно в тот день и час он ее не желал: простая и наивная Акилина оказалась предпочтительнее.

-На все... я готова принимать наше причастие... готова... из тела духини, как истинная верная.

-Вам придется это доказать.

-Как и когда? — кровь из носа Жуковской капала на ковер, но ересиарх этого не замечал.

-Немедленно. Целую неделю мы с князем не могли до вас достучаться. Князь предложил вас отравить через горничную. Как сами должны понимать, вся ваша прислуга заагентурена. Я попросил повременить. Для вас имеется задание. Но прежде скажите: почему вы решили нас обмануть, ничего не упомянув о княгине Шаховской? Ведь именно ее князь и собирался сделать духиней, а не эту неотесанную мужичку Лаптинскую. Последнее слово было за вами, но вы, Вера Александровна, назвали не то имя. А ведь не могли не знать про их отношения с этим, вашим... подопечным.

Вера всхлипывала.

-Он действительно обо всем молчит... все, весь Петербург знает, что он блудник, но никто не может назвать ни одного имени... и ведь я выспрашивала... сперва думала на эту покалеченную Лохтину. Но она даже не бывала у него на квартире! Затем на Вырубову. Но нет. И тут мимо. А теперь не знаю, что и думать... не знаю. Он живет напоказ, но ведь никакой конкретики... Никакой.

-Опрашивали местных проституток. Есть данные, что он посещал их, но... Боже, истинный психопат, сумасшедший! Каждая из них, словно в унисон, дала показания, как он приходил, садился на стул, что-то бормотал на непонятном языке, вставал и уходил. И-все!

-Он психопат... да, верно... хотите, я его убью? — Вера сама не знала, что и предложить, лишь бы ее оставили в живых.

-Нет, убивать вам никого не понадобится. Да вы и не сможете. Рука дрогнет. Но княгиню Шаховскую принесете нам на блюдечке. Вы должны знать, что этот ваш... черт ваш патлатый, он ее исцелил от пристрастия к опиуму и кокаину. Вашими стараниями, княгиня снова должна стать кокаинисткой. И тогда мы ее возьмем.

-Но Шаховская никого не пускает в свою частную жизнь. Вечно дурачит агента Свистунова... ему кто-то донес, что у Шаховской бывает некто Ржевский-Раевский, двойной агент и предатель, но стоит Свистунову приблизиться к ее дому, княгиня либо закрывает окна портьерами, либо раздевается донага и принимает различные позы... — Вера заметила, как густо покраснел ее любовник-ересиарх, и даже немного заревновала, — Князь показывал мне фото, сделанные из ее окон. Красиво, срамно и глумливо, однако на них нет никакого Ржевского-Раевского... И никого другого тоже нет.

-Если бы знал этот ваш, грязный урод, которого вы все охаживаете... он бы своими мужицкими мозгами тронулся. Прочь бы ее выгнал... наверное.

-Вы его мало знаете. Это довольно простой человек, но черезвычайно гибкий и... отзывчивый, что ли. Он никого не осуждает, верно, ни от чего не приходит в ужас или замешательство. Его невозможно смутить. Но сам мог бы смутить кого угодно.

-А вы сделаете проще. Телефонируйте Шаховской, вот вам номер, пригласите ее в известный нам с вами клуб на Невском, пригласите так, чтобы ей самой туда захотелось прийти. Скажите, что безумно скучаете по вашему... этому, бесу патлатому, и что она — единственная, кто внушает вам доверие на Гороховой. Закажите отдельный кабинет, Шаховская любит широко погулять. Предложите ей выпить. А между тем незаметно подсыпьте в вино вот это. — Щетинин протянул все еще лежащей на полу Вере маленький бумажный сверток, — буквально пару кристалликов. После этого мы сами все сделаем, будьте покойны. И наш хороший знакомый Свистунов со своим фотоаппаратом вам в помощь. Только не вздумайте задавать лишних вопросов, дура вы Вера Александровна...

-А если княгиня не согласится?

-Тогда мы вас ликвидируем, хотите, расскажу, как именно? Отвезем подальше, на Финский залив, поставим на колени, возьмем большой таз и над ним перережем вам горло. Труп выкинем в море. Как вам это понравится, любезная Верочка Александровна?

-Как же я вас ненавижу... — зашипела Вера, поднимаясь с пола.

-Как же я сегодня ждал этого момента! — Щетинин одним ударом в лицо сбил Веру с ног и кинул на кровать. В нем бушевала злая похоть. Он разорвал на ней платье и грубо подмял под себя, как медведь — добычу. Вера молча глотала слезы и вытирала кровь с лица.

* * *

На следующий день Вера Жуковская телефонировала княгине Шаховской из собственной квартиры.

-Евгения Михайловна? Говорит Вера Александровна Жуковская, мы с вами виделись в известной квартире на Гороховой. Я очень соскучилась... по отцу нашему. Некому утешить меня, некому поплакать в плечо... а вы единственная из его окружения, кто не напоминает собой умалишенную.

-Отчего вы так нетерпимы, любезная Вера Александровна? — отвечала на том конце провода Шаховская. — Весьма странно для посетительницы известной нам квартиры. Что же вам от меня нужно?

-Хотела бы повидаться с Вами... поговорить, выпить вина... знаете ли вы клуб "Рогатая лань" на Невском?

-Слыхала, но сама не бывала. Отчего же именно там?

-Давно не бывала в хорошем месте и в хорошей компании. К тому же мне сказали, что вы прежде любили жить широко.

-Прежде любила и сейчас не откажусь. Ну, что ж, поговорим об отце нашем, что так любит и заботится о нас... когда желаете встретиться?

-Отчего бы не сегодня вечером, любезная Евгения Михайловна? Или вторгаюсь в ваши планы?

-Отчего такая спешка, любезная Вера Александровна?

Вера почувствовала, как на другом конце голос Шаховской немного изменился: просквозила нотка недоверия.

-Как вам будет угодно... а впрочем...

-Полноте, Вера Александровна, я принимаю ваше приглашение. Итак, сегодня в десять, ввечеру, в "Рогатой лани". Выпьем мадеры, как прежде бывало у отца нашего, поговорим маленько...

Вера попрощалась, повесила трубку и села в гостиной на пол. По ее лицу текли слезы. Женщина схватила вазу, стоявшую возле телефонного аппарата и с размаху швырнула в зеркало. Посыпались осколки.

* * *

-Не вздумайте ничего пить в ее компании, Евгения Михайловна. — красивый мужчина с аккуратными усами держал Шаховскую за руку, то и дело поднося ее пальцы к губам.

-Не извольте беспокоиться, Борис Михайлович, — княгиня Шаховская в домашнем платье и лебяжьих туфельках курила сигарету, положив скрещенные ноги на стол.

-Мне эта Жуковская давно не нравится. Как и большинство обитателей Гороховой, уж простите.

-Я не удивлена. Наверное, тоже Вам не нравлюсь.

-Вы, Евгения Михайловна нравитесь мне, несмотря на то, что больше не желаете принадлежать мне. — красавец с аккуратными усами взял из рук Шаховской сигарету, затянулся и выдохнул, — Как-то странно, что он Вас у меня забрал... проклятый мужик, чертов Распутин.

-А я благодарна Вам, что не стали выполнять приказ Белецкого и стрелять в него на вокзале. Вы его не знаете, потому никогда не сможете поверить в то, что Григорий — человек.

-Не говорите только, что любите его — не поверю. Этого урода? Скажите только, ну, как старому другу, как бывшему уже любовнику: правда ли то, что говорят?

-Что говорят? — усмехнулась Евгения.

-Что у него огромный детородный член?

-Никому не скажете? — Евгения уже хохотала.

-Мне и некому. В газете точно не напишу, а если и напишу, потребуют фотокарточку в доказательство.

-Тогда слушайте. — Евгения выдохнула, — Никакая это не правда. Григорий самый обычный человек, более чем заурядных физических способностей. Просто он умеет слышать язык сердца и чувствовать людей, а другие — нет.

-И поэтому вы ему принадлежите, а мне-нет?

-И поэтому мне больше не хочется курить опий, пить водку и совокупляться со всеми без разбора.

-Прежде я вас выручал. А теперь вот появился Распутин... и я больше не нужен, так, что ли?

-Вы всегда будете мне другом, Борис Михайлович. Знаете... как другу откроюсь Вам. Я никого уже не сумею полюбить. Ни вас, несмотря на всю вашу красоту и импозантность, ни Григория, несмотря на его удивительный дар... никого. Но он это знает, а вы... ну, теперь и вы знаете. Смерть Всеволода положила конец моей способности любить. Моя любовь лежит в городе Йоханнестиль под могильным камнем, рядом с ним.

-Евгения Михайловна, Абрамовича больше нет. Он ушел, но вы все еще здесь. Прошу, дайте мне шанс — и вы забудете того, кого нет больше с вами.

-Вот видите, Борис Михайлович... А Григорий говорит, что Всеволод всегда со мной. Что он жив, пока я его люблю. В этом-то вся и разница.

-Простите меня, Евгения Михайловна, но неужели он считает, что Всеволод с вами даже тогда, когда... когда эта уродливая тварь ложится с вами в постель?

-Григорий не тварь и не урод. Будет об этом. Я стану собираться в "Рогатую лань". Насладимся триумфом, дорогой Борис Михайлович, вы же знаете, я люблю эпатаж.

Вечером Вера и Шаховская встретились в подпольном клубе "Рогатая лань", который князь Юсупов специально выбрал и предварительно оплатил отдельный кабинет.

Княгиня Шаховская сама заказала бутылку мадеры: точно такой, как прежде пила на Гороховой, сидя за столом с Распутиным и его учениками, или же лежа с ним на железной кровати под лоскутным одеялом.

Вера налила себе немного принесенной мадеры, а затем предложила своей компаньонке. Шаховская любезно согласилась.

-О чем же поговорить хотели вы со мной, любезная Вера Александровна?

-Вспомнить отца нашего. Потолковать о нем, потосковать... расскажите что-нибудь из того, что помните.

Шаховская лукаво улыбнулась и закурила.

-Неужели и правда хотите послушать?

Вера кивнула.

-Ну, что ж, сперва давайте выпьем. Желаю тост: за отца нашего!

-За нашего отца. Чин-чин! — Вера залпом выпила вино и тотчас покраснела.

-Что ж, слушайте, Вера Александровна. Вы ведь все знаете...

-О чем вы? — Вера чувствовала, что хмелеет, и хмелеет чересчур быстро: всего с одного бокала мадеры.

-Вы все про всех знаете, про всех, кто бывает на Гороховой. И знаете, какие у нас с Григорием отношения, верно?

-Вы... его... любовница? — язык Веру еле слушался, но вместе с тем на простое опьянение это похоже не было.

-Ну, наконец-то! — Шаховская курила сигарету, отставив бокал в сторону. — и знаете, что?

-Ч...что? — Вере с каждым мгновением становилось все хуже. При этом хотелось двигаться, скакать, петь и, более всего прочего, совокупляться.

-Вспомнила, как однажды всю ночь веселилась, ну, с ним, с Григорием, напившись допьяна и нечаянно пролила на себя бокал красного и крепкого вина, прямо в постели, на голое тело. Встала, было, хотела взять ванну, хохоча на всю квартиру, а он мне рот зажал рукой и как принялся целовать! Все вино с меня и сцеловал. Я тогда пьяная была, шальная, схватила бутылку за горлышко, отпила немного, да остатки на него и выплеснула. Извозились в мадере вместе, лежим мокрые, пьяные, а Григорий мне говорит: давай, что ли спать уже, сил моих нет, ни любить, ни пить, а я ему, мол, не-ет, ты меня лобызал, мадерой облитую, дай теперь я тебя лобызать буду! В живот его поцеловала, а он хохочет в голос, щекотно, мол. Ну, я его и защекотала, как русалка. Ревнивый, говорю, ты, Гриша, раз щекотки боишься. Потом, конечно, мы до утра не спали. А утром оказалось, что выпили мы с ним две бутылки мадеры, по бутылке на каждого, черт возьми, а меня даже и не штормило. Встала я потихоньку, пока Григорий спал, оделась и ушла. На мадеры этикетке написала записку: "Гриша, не пей" и ему на грудь спящему положила. Только вечером оказалось, что я у него все свои украшения забыла, все золото. Вечером приехала, забрала. Ничего не пропало!

С этими словами княгиня схватила свой бокал и плеснула на Веру.

-Раздевайтесь, любезная Вера Александровна, догола раздевайтесь.

Опьяневшая Вера молча принялась раздеваться. Княгиня дождалась, когда Жуковская совершенно обнажилась, открыла дверь в кабинет и кликнула:

-Заходи, хор лихой, цыганский!

Зазвенели струны гитар и серебряные бубны, завыли скрипки, а женщины в цветастых юбках затянули:

Ай дану, дану, данай,

Дра-дану данай!

* * *

Наутро следующего дня Вера Жуковская обнаружила себя в собственной квартире, в спальне, без одежды, без украшений, с бумажной запиской на груди, написанной красными чернилами:

"Не рой другому яму, дурочка".

Через три дня Вере доставили пухлое письмо с фотографиями, на которых она, Жуковская отплясывала голая на столе под аккомпанимент цыганского хора. Вера так резво размахивала руками и ногами в танце, как не смогла бы даже и представить себе, будучи трезвой. А еще через день был телефон от Щетинина. Он кратко велел ей явиться во дворец Юсупова. И ничего больше. Вера понимала, что это значит. Отказать во встрече Щетинину было нельзя.

По обыкновению, ересиарх принимал Веру в одной из Юсуповских спален. Жуковская давно привыкла к этому: после каждого отчета или беседы с Щетининым следовал акт их с ним физической близости. По-другому еще ни разу не было.

-Шаховская оказалась находчивее вас, Вера Александровна. -обратился он к Жуковской, даже не поздоровавшись. — Как оказалось, она просто подменила бокал. И в нужный момент открыла дверь. Свистунов великолепный фотограф. А Вы великолепно танцуете.

-Благодарю вас, Алексей Егорович.

-А я вас нет. Жаль, очень жаль, что вы так великолепно танцуете. Ведь вы нам больше не нужны. И мне придется вас ликвидировать. Вы не можете быть агентом, вы не можете быть духиней, вы не можете быть никем и ничем. Значит, будете трупом.

Вера чуть было не закричала от ужаса. Она села на пол и закрыла лицо руками. Ну вот и все... все... Женщина мысленно начала прощаться с жизнью. Но внезапно ее осенило:

-Нет, Вы неправы...! Я могу... могу быть... духиней гораздо лучше, чем эта Акилина... я могу... она Вам не нужна. Нужна я...

-Что я слышу? — ухмыльнулся Щетинин. -Значит, вы пытались нас обмануть все это время? Когда готовились в богородицы?

-Вы... вы... не спрашивали... и я молчала.

-С самого начала врали?

-Нет... я пришла в общину нетронутой... им... все случилось потом. Примерно через полгода после начала моей... агентурной деятельности... я не хотела... это все он...

Ересиарх загорелся здоровым интересом.

-Вера Александровна... ну зачем же Вы нам лгали? Я бы с радостью принимал Причастие от вас, а не от этой деревенщины Акилины.

-Я хотела... я хотела большего. Я не хотела погибнуть, как, скорее всего, скоро погибнет Акилина.

-Вера Александровна, если мы захотим вас убить, мы все равно это сделаем. Но сначала... Вы тонкая женщина, Вера Александровна. Я прежде говорил Вам, что страшно интересно для меня было бы обладать вами после... после этого вашего любовника. Жаль, что не в тот же день... Вера, за то, что мои Черные Гавриилы не свернули шею вам или вашей сестре (Вера побледнела и вздрогнула) вы мне сильно и много должны. И я желаю начать прямо сейчас.

Щетинин разделся и предстал перед Жуковской во всей своей величественной красоте. Если бы не ее испуг и обида, женщина бы отметила, что густая шерсть на груди ересиарха стала будто более блестящей: он успел накануне посетить баню. Вера глядела на его внушительные мужские достоинства в смешении ужаса и восторга, даже мстительно заулыбалась наполовину сведенным ртом: ух, как она сейчас ему покажет, изведет, измучает... Но Щетинин поднял Веру с пола, держа за локоть, и с силой бросил на кровать.

-Люби меня, сука блудливая...

Вера начала раздеваться, но он сам сорвал с нее платье и бросил в угол:

-Люби меня... как Распутина своего, сволочь, любила! Целуй, как он тебя целовал!

Ересиарх сам не понимал, почему, но его безумно распаляла мысль, что до него его женщину любил... не человек, а чудище лесное, леший, бес. От этого Щетинин буквально заходился в экстазе.

А Вера вдруг смекнула: настал ее час, ее високосный день. Она подчинит себе этого страшного человека с волосатой грудью, широкими плечами и огромными мужскими достоинствами, он будет в ее власти, будет ползать перед ней на четвереньках и целовать пальцы ее узких "интеллигентных" ступней. Надо только представить, зацепиться за что-то... и тут женщине в глаза бросился золотой браслет на Щетининском запястье. Широкий, с печаткой в виде герба Российской империи.

"Как у него!" — мелькнуло в Вериной голове и она тут же легла под балдахин, расслабившись и раскинувшись так, как бывало с ней на Гороховой, на простой железной кровати с круглыми поручнями и лоскутным одеялом.

* * *

Через час Щетинин лежал в изнеможении подле Веры и гладил ее маленькую аккуратную грудь. Гладил не властно и жадно, как бывало прежде, а ласково, устало, благодарно...

-Гляди-ка чему этот леший тебя научил... За эдакие премудрости неужто его Тобольская консистория не изловила? Далеко деревенщине до таких полетов, Верочка ты моя Александровна. Что ж раньше таилась? Да тебе после такого цены нет, не духиней — женой тебя возьму, будешь каждую ночь эдак любить меня, а его более не удостоишь... Не заслужил твой черт бородатый подобной великой милости!

Вера лежала и глядела в потолок. Сама она налюбилась, натешилась, нажралась Щетининской ласки. И было ей хорошо, легко и страшно.

-Ты, любезная Вера Александровна, меня по полу как падлу возила, всего истратила... — продолжал ересиарх, опуская руку ниже, отчего Вера глубоко задышала, — не духиней тебе, истинно женой быть. Нешто и этот, леший твой, бес, после тебя чуть ноги волочит?

И Вера страстно захрипела, следуя за движениями Щетининской руки:

-Нет... не так с ним... а ты и не трожь его... женой твоей стану, каждую ночь будешь из спальни на карачках выползать... а его не трожь... не трожь...

Свечи в шандалах освещали комнату, на потолке которой красиво плясали тени. Страшный, грозный ересиарх был поражен и приручен, а маленькая и несчастная Вера — спасена.