Узы крови (джен)

Вечер в больничном крыле был тихим, если не считать шороха простыней и редкого стука склянок, которые мадам Помфри убирала на полки. Гарри сидел на краю кровати, уставившись в пол, стараясь не смотреть на Джайну. Она стояла у окна, скрестив руки, ее юное лицо было напряженным, а влажные волосы прилипли к шее после того, как она умылась над тазом.

Узы гудели между ними, как натянутая струна, и Гарри чувствовал ее раздражение, даже не глядя. Джайна вдруг выпрямилась, ее движения были резкими, как у натянутого лука.

— Мне нужно в уборную, — сказала она холодно, бросив на него взгляд, полный презрения. — И без тебя, Поттер.

Гарри поднял голову, его щеки вспыхнули.

— А ты думаешь, я хочу туда с тобой? — буркнул он, вставая. — Это не я придумал эти дурацкие Узы!

Она шагнула к ширме в углу, где за занавеской стояла дверь в маленькую уборную для пациентов. Но когда расстояние между ними достигло критической точки, Узы ответили пронзительной болью, от которой Джайна резко остановилась, чуть не споткнувшись о край кровати. Гарри инстинктивно дернулся вперед, чтобы уменьшить боль, и они замерли в полутора метрах друг от друга, связанные невидимой нитью боли.

— Отойди! — рявкнула она, ее голос сорвался на крик. — Ты что, не понимаешь, что мне нужно уединиться?! Я не какая-то шлюха с улицы, чтобы ты пялился на меня в такой момент!

Гарри покраснел до корней волос, его руки сжались в кулаки.

— Да мне плевать, кто ты! — огрызнулся он. — Я не собираюсь смотреть! — Он отвернулся, но Узы напомнили о себе новой вспышкой боли, и он добавил, злобно шипя: — И вообще, это ты воняешь тут своими делами! Я не хочу слушать, как ты… ну, это!

Джайна развернулась к нему, ее глаза полыхнули, как два ледяных факела.

— Воняю?! — переспросила она, ее тон стал опасно низким. — Ты, мелкий сопляк, смеешь мне такое говорить? Да я в битвах стояла по колено в крови, пока ты в своих пеленках сопел! Я провела дни в плену у этих тварей из Сумеречного Молота, терпя их… — она осеклась, но глаза ее полыхнули яростью, — их мерзкие ритуалы! А теперь я должна терпеть, как ты таскаешься за мной, как паршивый щенок на привязи?!

Гарри шагнул к ней, забыв про смущение, его голос дрожал от ярости.

— А ты думаешь, мне весело? — выплюнул он. — Ты орешь, как базарная торговка, и строишь из себя королеву! Может, это ты виновата, что мы в этом дерьме! Ты же притащила сюда эту проклятую магию! Ты и твой чертов жрец!

Джайна подскочила к нему, ее лицо оказалось в сантиметрах от его, и Узы отозвались острой болью, от которой оба пошатнулись.

— Я притащила?! — прошипела она, ее дыхание обожгло его кожу. — Это ты, идиот, оказался на пути моей телепортации! Если бы не твоя дурацкая кровь, я бы уже была свободна, а не торчала тут с тобой, вытирая сопли твоему жалкому существованию! Ты хоть понимаешь, что я потеряла из-за тебя?! Мой мир, мою силу, мою жизнь!

Гарри сжал челюсти, его глаза блестели от гнева и чего-то еще — боли, которую он не хотел показывать.

— А ты понимаешь, что я не просил тебя спасаться у меня?! — рявкнул он. — Может, это ты ошибка, а не я! Сидела бы в своем Азероте и не портила мне жизнь!

В этот момент Узы вспыхнули — невидимая нить между ними стала горячей, как раскаленный металл. Гарри рухнул на колени, хватаясь за грудь, а Джайна упала на кровать, ее рука прижалась к сердцу. Их дыхание сбилось, а перед глазами замелькали тени — обрывки видения жреца, его смех, его шепот: «Ссорьтесь… слабее… легче…»

Джайна первой подняла голову, ее лицо побледнело, а голос стал хриплым.

— Оно… оно питается этим, — выдохнула она, глядя на Гарри. — Нашим гневом. Жрец все еще может дотянуться до нас через эти проклятые Узы.

Гарри с трудом встал, его ноги дрожали.

— Тогда… что нам делать? — спросил он, все еще злой, но тише.

Она отвернулась, ее пальцы вцепились в простыню.

— Не знаю, — буркнула она. — Но если я сейчас не доберусь до уборной, я тебя придушу. — Она встала, бросив ему: — Иди за мной, но если пикнешь хоть слово или посмотришь — клянусь, я заморожу тебя прямо тут, даже если это будет стоить мне последних капель магии.

Гарри закатил глаза, но пошел следом, держась на грани болевого порога и уставившись в потолок.

— Как будто я хочу, — пробормотал он себе под нос, морщась от боли в груди и звуков за дверью.

* * *

Утро сочилось в больничное крыло скудным, серым светом. Оно неохотно цедилось сквозь высокие стрельчатые окна, золотя висящую в воздухе пыль и падая бесстрастными пятнами на койку, где сидели Гарри и Джайна. Между ними на тумбочке стоял торт от миссис Уизли — нелепое, почти кощунственное напоминание о нормальной жизни в этом царстве боли и антисептика. Гарри смотрел на него, но не видел. Сладковатый запах крема вызывал тошноту, смешиваясь с горечью во рту и тупой, неотступной болью в груди, где пульсировали Узы — словно второе, больное сердце, перекачивающее не кровь, а страдание. Четырнадцать лет. Дата, лишенная всякого смысла.

Джайна сидела напротив, прямая, как натянутая тетива. Неподвижность хищника, запертого в клетке. Юное лицо с тонкими, аристократическими чертами казалось высеченным изо льда, и только глаза — слишком взрослые, слишком усталые — выдавали пережитое. Белые, словно выгоревшие под безжалостным солнцем чужой магии, пряди волос падали на плечи, обрамляя лицо ореолом мученицы. Ее пальцы, способные сплетать сложнейшие заклинания, сейчас бесцельно и нервно комкали край жесткой простыни. Даже сквозь ткань рубашки Гарри почти видел, как под ее кожей тоже подрагивает ненавистная связь.

— Отмечаешь? Эту дату? — голос ее был низким, с легкой хрипотцой, оставшейся после криков и напряжения. Она кивнула на торт. Взгляд скользнул по нему с плохо скрываемым презрением, возможно, к самой идее празднования чего-либо в их положении. — В моем мире в твоем возрасте уже знают цену стали и крови. Сладости — удел тех, кто еще не видел, как рушатся миры.

Раздражение, смешанное с уже привычной усталостью, поднялось в Гарри. Он отодвинул тарелку.

— Это просто день. И я не просил тебя тут сидеть и читать мне нотации о своем мире. Мне своего дерьма хватает.

В ее глазах полыхнули льдистые искры. Тень взрослой, глубокой досады легла на ее черты.

— День рождения? — она процедила слово, словно оно оставляло во рту привкус яда. — Замечательно. Можешь не ждать подарков от той, чью жизнь ты помог разрушить. — Она замолчала, ее взгляд на мгновение ушел внутрь себя, возможно, к руинам чего-то невозвратимого. Затем она снова посмотрела на него, и что-то неуловимо изменилось в ее лице. Не смягчилось, нет, скорее, обрело странную, холодную решимость. — Но кое-что я могу тебе дать. Не для тебя. Для себя. Чтобы эта связь не сводила меня с ума одним лишь мраком.

Гарри напрягся, неосознанно отодвигаясь по кровати. Узы натянулись, напомнив о себе тупой болью.

— Что еще? — недоверие и подозрительность сочились в его голосе. — Снова твои фокусы? Хватит с меня.

— Не дергайся, Поттер, — отрезала она, но в голосе не было обычной ярости, скорее — ледяное спокойствие человека, идущего на рискованный эксперимент. — Это не боль. На этот раз.

Ее рука поднялась — тонкая, бледная, слегка дрожащая от остаточного напряжения или от усилия, которое ей предстояло. Призрачный, льдисто-голубой свет, похожий на свет зимнего солнца сквозь толщу морского льда, замерцал между ее пальцами. Он не грел, но и не обжигал холодом. Свет коснулся его груди, там, где сильнее всего ощущалась боль от Уз. Гарри вздрогнул, инстинктивно сжавшись в ожидании удара, но вместо этого почувствовал… не тепло, а скорее резонанс. Чужую эмоцию, переданную через их проклятую связь.

Перед его внутренним взором развернулась картина, яркая и пронзительная, как крик чайки над холодным морем. Заснеженный, пронизанный ветром берег Лордерона. Волны с хрустальным звоном разбиваются о кромку льда. Совсем юная Джайна, еще не знающая предательства и потерь, заливисто смеется — отец, могучий адмирал с обветренным лицом, подбрасывает ее в воздух. Мать, чьи волосы такого же лунного цвета, но еще не тронутые пеплом скорби, вынимает из жаркой печи хлеб, и дом наполняется густым, сладким ароматом корицы, меда и безопасности. Два мальчишки — ее братья, живые, шумные — носятся по двору с деревянными мечами, их щеки раскраснелись от мороза и азарта. Снег падает крупными, медленными хлопьями, искрясь в лучах скупого северного солнца. Тепло очага. Крепкие стены дома. Любовь, которую он видел только в кино или читал о ней в книгах, — все то, чего он сам был лишен с рождения, теперь отдавалось в его душе чистым, щемящим эхом чужого, навсегда утраченного счастья.

Видение растаяло так же внезапно, как появилось, оставив после себя лишь фантомную боль потери — уже не его собственную, а ее. Джайна резко опустила руку, словно обожглась. Дыхание ее было сбитым, прерывистым, а на мертвенно-бледных щеках проступил легкий румянец — след колоссального внутреннего усилия и, возможно, острого укола смущения от этой невольной демонстрации уязвимости. На лбу выступила испарина.

— Это не подарок, — повторила она глухо, отворачиваясь и глядя в окно на серый, безрадостный мир за ним. Голос ее слегка дрогнул, но она тут же взяла его под контроль. — Это… проверка. Узы передают не только кошмары и боль жреца. Иногда… просачивается что-то еще. Теперь ешь. И прекрати смотреть на меня так.

Гарри моргнул, пытаясь проглотить ком, вставший в горле. Ощущение чужой, безвозвратно потерянной радости было почти так же болезненно, как и его собственная пустота.

— Зачем?..

— Затем, что мне осточертело слушать его шепот в каждом нашем сне и видеть только ужас в твоих глазах, когда Узы отзываются, — перебила она жестко, но без прежней злобы. Скорее, с усталой прагматичностью. — И твое молчаливое страдание действует на нервы не меньше нытья. Считай это перемирием. Вынужденным. Пока нас снова не начнет тошнить друг от друга.

Он медленно кивнул, не в силах подобрать слова. Торт на тумбочке все еще казался неуместным, но уже не таким отвратительным. Воздух в комнате оставался холодным, но пронзительный озноб внутри немного отступил. Ее присутствие, обычно колючее и враждебное, на этот краткий миг показалось… просто присутствием другого живого существа, разделяющего с ним одну и ту же невыносимую ношу.

Они сидели в тишине, нарушаемой лишь далеким шумом дождя за окном. Гарри отломил кусочек торта и медленно съел, чувствуя сладость, смешанную с чем-то горьким — не в еде, а внутри себя.

— Хороший торт, — пробормотал он, больше чтобы нарушить молчание.

Джайна фыркнула, но без привычной язвительности.

— У нас в Кул-Тирасе пекли с морской солью и яблоками, — сказала она неожиданно. Затем, словно пожалев о сказанном, поджала губы.

Гарри посмотрел на неё с любопытством.

— Твой дом… он красивый? То, что я видел…

— Был красивым, — оборвала она, но затем вздохнула, проведя рукой по волосам. — Прости. Я не привыкла… делиться.

— Я тоже, — признался Гарри. — Особенно когда кто-то лезет в мою голову без спроса.

Джайна неожиданно улыбнулась — мимолетно, едва заметно, но это была настоящая улыбка.

— Справедливо, Поттер. Но согласись, ты тоже не спрашивал разрешения, когда затащил меня в свой мир.

— Я не…

— Знаю, — перебила она, внезапно серьезная. — Не специально. Я понимаю это… теперь.

Она повернулась к окну, наблюдая за каплями дождя, стекающими по стеклу.

— В моем мире я была… важной. Училась в Даларане, лучшей академии магии. Мой наставник верил, что однажды я стану великим магом. — Её голос стал тише. — А теперь я здесь, привязана к мальчишке, который даже не знает, как правильно держать посох.

Гарри хотел огрызнуться, но увидел, как её пальцы дрожат, сжимая простыню.

— Я тоже не просил этого, — сказал он вместо этого. — Каждый год что-то новое. Сначала философский камень, потом василиск, потом Сириус… теперь ты.

— Приятно знать, что я в одном ряду с гигантской змеей, — сухо заметила Джайна, но в её глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.

— Дело не в этом, и ты знаешь, — ответил Гарри. — Просто… я думал, что в этом году будет иначе. Что я смогу быть… просто Гарри.

Джайна долго смотрела на него, словно видела впервые.

— В моем мире нет «просто» людей, Поттер. Особенно среди тех, кто владеет магией. — Она помолчала. — Но я понимаю, чего ты хочешь. Нормальности.

— А чего хочешь ты? — спросил Гарри, удивляясь собственной смелости.

Джайна отвернулась, её профиль стал резким в сером свете.

— Домой, — сказала она тихо. — Я хочу вернуться домой. К своей жизни. К своим… обязанностям.

— Мы найдем способ, — сказал Гарри, сам не веря своим словам. — Дамблдор что-нибудь придумает. Или Гермиона. Она всегда…

— Твоя подруга умна, — согласилась Джайна. — Но это древняя магия. Сильнее, чем все, что я знаю. — Она посмотрела на свои руки. — А пока… мы застряли друг с другом.

— Могло быть и хуже, — сказал Гарри, пытаясь улыбнуться. — Ты могла бы оказаться в голове Малфоя.

Джайна моргнула, а затем неожиданно рассмеялась — коротко, но искренне.

— Тот напыщенный блондин из твоей школы? Да, это было бы… катастрофой.

— Вот видишь, — сказал Гарри, чувствуя странное облегчение. — Всегда есть что-то хорошее.

Джайна покачала головой, но улыбка не исчезла полностью.

— Не думай, что это меняет что-то, Поттер. Завтра я снова буду считать тебя невыносимым.

— Я бы удивился, если бы было иначе, — ответил Гарри, протягивая ей кусок торта. — Но сегодня… перемирие?

Джайна смотрела на протянутый кусок, словно на странное существо. Затем, помедлив, взяла его, их пальцы на мгновение соприкоснулись, и Гарри почувствовал через Узы отголосок чего-то — не воспоминание, а эмоцию. Тоску. Одиночество. И крошечную, почти незаметную надежду.

— Перемирие, — согласилась она, откусывая торт. — Только на сегодня.

Но оба они знали, что что-то изменилось — тонкая трещина в стене недоверия, крошечный мост через пропасть между их мирами. Недостаточно, чтобы назвать это дружбой, но начало чего-то, что могло ею стать.

За окном дождь постепенно стихал, и первый луч солнца прорвался сквозь тучи, создавая на полу больничного крыла золотистую дорожку — от кровати Гарри к кровати Джайны, соединяя их светом.

Гарри молча отломил вилкой кусочек торта. Он не проглотил его сразу — просто держал во рту, позволяя сладости немного растворить ту горечь, что сидела где-то под сердцем. Напротив, Джайна сидела, отвернувшись, будто стараясь не видеть, как он ест.

Некоторое время они молчали. Только капли дождя продолжали тихо постукивать по стеклу, как будто и небо тоже решило — хватит уже громких слов.

— Ты ведь не обязана была это делать, — наконец сказал Гарри, глядя на свои руки. — Показывать мне… то.

— Не обязана, — тихо отозвалась Джайна. — Но и ты не обязан был делить со мной сны. Или боль. Это ведь теперь и твоя ноша, да?

Он кивнул. Хотел сказать что-то вроде: «Я справлюсь», но это прозвучало бы глупо. Он не был уверен, справится ли. Они были связаны Узами, древней магией, которую никто толком не понимал. Теперь её боль отзывалась в нём, а его страхи — в ней. Даже в снах они больше не были одни.

— Я не знал, что у тебя была семья, — сказал он после паузы. — Ты всегда выглядишь так, будто… у тебя ничего не осталось.

Она усмехнулась, но без злобы.

— Потому что ничего и не осталось. Видение — это всё, что я нашла в себе. Осколок. Я не думала, что он ещё жив.

— Он жив, — сказал Гарри. — Очень даже. Я… чувствовал. Словно это был мой дом. Хотя я знал, что это не так.

Она повернула голову, и впервые за всё утро в её взгляде не было ни упрёка, ни раздражения. Только странная, осторожная усталость.

— Знаешь, — сказала она, — это даже хуже. Когда кто-то чужой чувствует твой дом ближе, чем ты сама.

Гарри опустил глаза. Он не знал, что сказать. Они оба потеряли что-то, что нельзя вернуть. Только у него этого никогда и не было. А у неё — было, и исчезло.

— Я не злюсь на тебя, — сказал он вдруг. — Не по-настоящему. Я просто… не знаю, что с тобой делать. Ты ведёшь себя, как будто тебе на всех наплевать, но ведь это не так, да?

Она молчала. Несколько секунд. Потом выдохнула, словно что-то тяжелое внутри сдалось.

— Я боюсь, — сказала она. — Бояться — это… не про меня. Но я боюсь того, что теперь должна на тебя полагаться. Что ты чувствуешь то, чего никто не должен чувствовать. Что ты — мой якорь, а я — твоя обуза. Это… унижает.

Он криво усмехнулся.

— А я боюсь, что ты в любой момент сбежишь, и я останусь с твоей болью и твоими кошмарами. Так что, возможно, мы квиты.

Джайна на секунду приподняла брови — как будто удивилась его честности. А потом — впервые — слабо улыбнулась.

— Квиты, значит.

Они снова замолчали. Но тишина была уже другой. Не холодной, не враждебной. Почти… мирной.

Гарри доел торт и отодвинул тарелку.

— Знаешь, — сказал он, — если уж ты всё равно будешь таскаться за мной, может, стоит попробовать не ссориться каждую минуту?

Она фыркнула, но в её голосе больше не было яда.

— Посмотрим. Не обещаю. Но… — она взглянула на него краем глаза, — если ты не будешь ныть каждые пять минут, я, может быть, научу тебя кое-чему. Например, как не умереть на поле боя.

— Щедро, — ответил Гарри. — А я, может быть, научу тебя пить чай без того, чтобы смотреть на всех, как на потенциальных убийц.

— Не факт, что это не так.

— Джайна.

— Ладно-ладно. Попробую.

Она снова посмотрела в окно. Дождь всё ещё шёл, тихий и равномерный. Казалось, больничная палата стала чуть теплее. Не от заклинаний. От чего-то другого.

* * *

Утро в больничном крыле сочилось сквозь занавески тусклыми лучами света, но тишина давила, как перед штормом. Гарри проснулся первым, мышцы напряглись от осознания: их кровати, притянутые Узами за ночь, почти соприкасались. Джайна спала рядом, её лицо в нескольких дюймах от его — белые волосы разметались по подушке, дыхание глубокое, размеренное. Он застыл, ощущая тепло её присутствия, щёки вспыхнули жаром. Четырнадцать лет, неловкий возраст — попытался отодвинуться, но Узы натянулись, словно якорная цепь, приковав к месту. Страх разбудить её сковывал движения.

Но Узы не дремали. Веки налились свинцом, и сознание провалилось в нечто хуже сна — в темноту. Он оказался на берегу моря, свинцово-серого и яростного, под небом, затянутым тяжёлыми тучами. Ветер хлестал лицо, соленый и беспощадный, а издалека доносилась песнь — низкий, зловещий голос выводил: «Дочь морей, призови бурю…»

Гарри обернулся и увидел его — фигуру в адмиральском мундире, с широкими плечами и волосами цвета морской соли, стоящую у самой кромки воды. Силуэт казался одновременно чужим и странно знакомым.

— Кто вы? — крикнул Гарри, но голос утонул в реве волн.

Адмирал медленно повернулся, и Гарри отшатнулся, сердце сжалось. Половина лица была человеческой — суровой, изрезанной морщинами от ветра и соли, но другая… Кожа сгнила до кости, глазница зияла чернотой бездны, из перекошенного рта сочилась густая тёмная слизь, стекая к ногам и смешиваясь с морской водой. Не просто труп — извращение жизни, как будто море выплюнуло его после десятилетий гниения в глубинах.

— Беги, — прохрипел адмирал голосом треснувшего колокола. — Беги от Дочери Морей. От моей… — Он шагнул ближе, мёртвая рука поднялась, указывая за спину Гарри.

Обернувшись, Гарри увидел силуэт на берегу — Джайна, её волосы развевались на ветру словно живые, а глаза горели холодным, нечеловеческим светом. Она стояла неподвижно, но море за ней вздыбилось, волны взревели, и песня вгрызлась в мозг: «Гнев её — как шторм в ночи…»

Адмирал вцепился в плечо Гарри пальцами, ледяными и липкими от гнили, и прошипел:

— Она несёт смерть всему, чего касается. Беги… пока ещё можешь.

Гарри закричал, и видение разорвалось. Он рывком вернулся в реальность, тело покрылось холодным потом, грудь сдавило болью Уз. Джайна подскочила рядом, её глаза широко распахнуты, хватая ртом воздух, словно тонущая. Их взгляды встретились в застывшем мгновении — он в ужасе, она в смятении.

— Что… что ты видел?! — выдохнула она, голос дрогнул. Пальцы впились в рукав его пижамы до боли. — Я чувствовала… море… его… говори!

Гарри сглотнул, горло пересохло. Он не хотел отвечать, но Узы вытягивали слова, как яд из раны.

— Мужчина… адмирал… — начал он хрипло. — Живой с одной стороны и… мёртвый с другой. Половина лица — гниющая плоть. Он сказал… бежать от тебя. От Дочери Морей.

Кровь отхлынула от лица Джайны, рука безвольно разжалась, и она отшатнулась, ударившись о спинку кровати. Дыхание сбилось, глаза заблестели — не от гнева, а от чего-то глубже и страшнее.

— Отец… — прошептала она беззвучно. — Дэлин… — Закрыла лицо дрожащими руками. — Это был он… мой отец…

Гарри смотрел на неё, сердце колотилось о рёбра. Он не понимал значения видения, но видел её боль — не через Узы, а прямо перед собой, настоящую и сырую.

— Это просто сон, — сказал он, пытаясь убедить себя больше, чем её. — Кошмар…

Джайна опустила руки, её взгляд стал острым, как кинжал, но полным тени.

— Нет, — отрезала она. — Это Узы. Они выкрали его… мою память… и извратили против тебя. — Сжала кулаки с такой силой, что костяшки побелели. — Этот жрец… он знает, как сломать меня. И тебя через меня.

Гарри нахмурился, страх уступил место злости.

— Почему он сказал бежать? Что это значит? Ты… — Он замолчал, не зная, как спросить, не оскорбив её.

Джайна посмотрела на него, её глаза стали холодными, как лёд, но в глубине мелькнула боль.

— Я не убийца, если ты это хочешь знать, — произнесла она тихо, но с металлом в голосе. — Но я потеряла его… давно. Он погиб, защищая Кул-Тирас. — Её кулак с силой ударил по матрасу. — Это извращение! Он никогда бы не сказал тебе бежать от меня. Никогда!

Гарри кивнул, ощущая, как Узы вибрируют между ними — не от боли, а от её ярости и его смятения.

— Тогда зачем? — спросил он, голос окреп. — Зачем оно показало мне это?

Джайна отвернулась к окну, где дождевые капли оставляли кровавые следы в лучах восходящего солнца.

— Чтобы ты боялся меня, — сказала она глухо, каждое слово падало тяжело, как камень. — Чтобы ты отвернулся и предал. Оно хочет разорвать нас… изнутри, раздробить, как волна дробит скалу. — Она повернулась к нему, взгляд пронзительный, как зимняя буря. — Но я не поддамся. А ты?

Гарри стиснул зубы, страх всё ещё шептал в груди, но он решительно покачал головой.

— Нет, — процедил он. — Я не побегу. Даже если оно покажет мне… что угодно.

Джайна долго смотрела на него, изучая, словно древний текст, затем кивнула — отрывисто, как капитан, принявший решение перед боем.

— Хорошо, — сказала она, голос стал тверже. — Тогда мы сразимся с этим. Вместе.

Они замолчали, но тишина изменилась — не неловкая пауза, а боевое затишье, наполненное решимостью. Рон всё ещё похрапывал в углу, а солнечный свет, пробившись сквозь тучи, залил их кровати кроваво-красным золотом — всё ещё близкие, всё ещё связанные.

* * *

Тишина после их слов повисла в воздухе, тяжёлая и острая, как боевой клинок. Гарри сидел, сжимая край простыни до побелевших костяшек, его взгляд всё ещё метался, преследуемый кошмаром — разлагающееся лицо адмирала, хриплый голос, умоляющий бежать. Джайна напротив сгорбилась, её плечи дрожали, но она тут же выпрямилась, будто поймав себя на непростительной слабости. Глаза блестели опасным льдом, но слёз не было — она не позволила бы им пролиться, не здесь, не перед чужаком.

Узы гудели между ними, раскалённые и настойчивые, и Гарри почувствовал, как нечто чужеродное снова вторгается в его разум — не образ, а эмоция: глубокая, рваная тоска, подобная вою зимнего шторма над опустевшим берегом. Он стиснул зубы, пытаясь вытолкнуть это вторжение, но безуспешно.

— Прекрати, — процедил он, глядя исподлобья. — Я не желаю… это твоё бремя, не моё.

Джайна резко обернулась, её лицо исказилось — ярость, унижение и нечто глубже, древнее.

— Ты полагаешь, я жажду делиться этим?! — выплюнула она, голос резкий, но с трещиной, грозящей расколоть его. — Это проклятие… роется в моём сознании, точно стервятник, и швыряет тебе обглоданные куски! Я не могу это остановить! — Она ударила кулаком по матрасу с такой силой, что Узы отозвались вспышкой боли, заставив её зашипеть сквозь стиснутые зубы.

Гарри нахмурился, страх уступил место холодному гневу.

— Тогда говори! — рявкнул он. — Ты видела мой… чулан, я видел твоего мёртвого отца! Если оно намерено нас сломить, я не собираюсь просто сидеть и ждать следующего удара! Что это было? Кто он? Почему он выглядел… — Он осёкся, не находя слов, но его глаза требовали ответа.

Джайна стиснула челюсти, пальцы впились в простыню с такой силой, что ткань затрещала. Она не привыкла давать объяснения — особенно мальчишке, ничего не смыслящему в её мире, в её потерях. Её боль, годами запечатанная в глубинах души, пульсировала в груди, словно старая рана, которую безжалостно вскрыли заново. Но Узы не молчали — они тянули, передавая ей не только его гнев, но и упрямую решимость, и это надломило что-то внутри. Не стену — трещину, через которую слова вырвались против её воли.

— Это был мой отец, — произнесла она глухо, каждое слово дрожало от едва сдерживаемого напряжения. — Дэлин Праудмур. Лорд-Адмирал Кул Тираса. Он… был моим якорем в штормах жизни. — Она умолкла, взгляд упал на руки, но Гарри не позволил ей отступить.

— Что с ним случилось? — спросил он, тон жёсткий, но не злобный. — Если это ложь, как ты утверждаешь, то почему он… почему я видел его наполовину разложившимся трупом?

Джайна подняла голову, глаза полыхнули ледяным пламенем, но направленным не на него — на память, на проклятие, на собственную вину.

— Потому что он мёртв, — выдохнула она, и слово упало, как якорь в бездну. — Он погиб… защищая наш дом от орды, которую я… — Она осеклась, стиснув кулаки до хруста. — Я могла остановить резню, но не сделала этого. А теперь Узы извлекли это из моего разума. Исказили. Он никогда бы не сказал тебе бежать от меня. Никогда. Он… — Её голос дрогнул, став почти шёпотом. — Он верил в меня до конца.

Последние слова повисли в воздухе, и она отвернулась, плечи напряглись, словно готовясь принять удар.

Гарри молчал, переваривая услышанное. Узы передавали ему не только её слова, но и отголоски чувств — гордость за отца, перемешанная с чем-то похожим на стыд, на вину, которая грызла изнутри годами. Он не понимал всего, но чувствовал — это не просто смерть близкого. Это была рана, которая никогда не затянулась.

— Я… прости, — пробормотал он неловко, не зная, что ещё сказать. — За твоего отца.

Джайна обернулась, её лицо стало маской — холодной и отстранённой.

— Не нужно жалости, — отрезала она. — Особенно фальшивой. Ты не знал его. Не знаешь меня.

— Но узнаю, — возразил Гарри с внезапной твёрдостью. — Хочу я этого или нет. И ты узнаешь меня. Узы не оставляют выбора, так?

Что-то промелькнуло в её глазах — удивление, возможно даже уважение к его прямоте.

— Нет, — согласилась она тише. — Не оставляют.

Они смотрели друг на друга через пропасть двух миров, и Гарри впервые увидел в ней не просто высокомерную волшебницу из другого измерения, а человека с прошлым, таким же изломанным, как и его собственное. Разница была лишь в том, что она, в отличие от него, помнила своего отца. Помнила и потеряла.

— Что ещё ты видел? — спросила она внезапно, голос обрёл стальные нотки. — В видении. Было что-то ещё, я чувствую это сквозь Узы.

Гарри замялся, взвешивая слова. Ложь сейчас казалась опаснее правды.

— Тебя, — признался он наконец. — На берегу. Твои глаза… светились неестественным холодным огнём, а море за тобой вздымалось, словно живое существо. Будто ты повелевала самой стихией. И песня… что-то про «гнев как шторм в ночи».

Джайна замерла, лицо превратилось в фарфоровую маску, но в глазах промелькнул подлинный, незамаскированный страх.

— Ты слышал песню? — спросила она, голос снизился почти до шёпота. — Женский голос. «Дочь Морей… бурю зови…»

Гарри кивнул, почувствовав, как по спине пробежал холодок.

— Это не просто сон, — продолжила она, каждое слово падало тяжело, как якорь в глубину. — Это настоящая баллада. Старше тебя. Старше большинства ныне живущих. В Кул Тирасе её поют до сих пор. Но не на праздниках и пирах. — Её губы скривились. — В детских, шёпотом, перед сном. Знаешь, зачем?

Он лишь смотрел на неё, уже догадываясь об ответе.

— Чтобы пугать непослушных детей, — произнесла она с горечью, отравляющей каждый слог. — «Если не будешь слушаться — придёт Дочь Морей. Заберёт в морскую пучину. Унесёт, как унесла собственного отца» — Она сделала паузу. — Это обо мне. Они поют обо мне, Поттер. Это был мой почетный титул.

Слова повисли в воздухе, отдаваясь эхом в тишине палаты.

— В Кул Тирасе меня больше не называют Джайной, — продолжила она тише. — Только так. Дочь Морей. Живая легенда. Предательство во плоти. Проклятие благородного дома. — Она опустила взгляд, и впервые Гарри увидел, как её непроницаемая маска даёт трещину. — Я для них не человек. Я — символ, страшная сказка, чудовище из штормов и туманов.

Она подняла глаза, и в них плескалась боль, которую не скрыть никакой магией.

— Я позволила ему умереть, Гарри, — произнесла она с пронзительной честностью. — Своему отцу. Я не остановила резню. Не вмешалась, когда могла. Я сделала выбор. И теперь эта песня — как клеймо на моём имени. Не просто слова. Приговор.

Гарри молчал, ощущая, как Узы вибрируют от её исповеди. Не от магического воздействия — от тяжести правды.

— Это не просто кошмар, — закончила она, собравшись с силами. — Это работа кого-то… кто мастерски использует память против нас. Кто-то, кто хочет, чтобы ты боялся не внешних врагов. А меня.

Он встретился с ней взглядом, в его зелёных глазах промелькнула решимость, не свойственная четырнадцатилетнему подростку.

— Я не боюсь тебя, — сказал он с упрямством, напомнившим Джайне о другом Поттере — том, которого она никогда не знала. — Я боюсь… потерять себя в этих Узах. Но не тебя.

Джайна едва заметно приподняла брови. В её взгляде мелькнуло что-то, похожее на уважение — мимолётное, но искреннее.

Гарри смотрел на неё, его юношеский гнев уступил место чему-то более зрелому — не снисходительной жалости, а глубокому пониманию, которого он сам от себя не ожидал. Он знал, что такое потеря, знал, как она бьёт, даже если прячешь раны от всего мира.

— Мой тоже, — сказал он тихо, слова вырвались почти против воли. — Мой отец… погиб, защищая меня от Волдеморта. Я его даже не помню. Только… только то, что рассказывали другие. Обрывки чужих воспоминаний.

В его голосе звучала простая, неприкрытая правда, и это тронуло что-то в Джайне глубже, чем любые попытки утешения или сочувствия.

Джайна медленно повернулась к нему, её взгляд был острым, но уже не ледяным. Она не ожидала этого — не от него, не сейчас. Узы дрогнули, передавая его боль, его одиночество, и она сглотнула, чувствуя, как её собственная броня трескается глубже.

— Тогда ты понимаешь, — сказала она, голос стал ровнее, но тише. — Понимаешь, как это… когда кто-то уходит навсегда, а ты остаёшься один с памятью и долгом. — Она помолчала, изучая его лицо, и добавила: — Это лишь начало. То, что ты видел… лишь поверхность. Мой мир… он соткан из таких потерь. И Узы будут копать глубже, вырывая худшее.

Гарри кивнул, горло сжалось.

— Мой тоже, — буркнул он. — Каждый год… кто-то уходит. Или едва не уходит. И теперь ещё это. — Он кивнул на неё. — Ты.

Джайна фыркнула, но без злобы — скорее как горький смешок.

— Прелестная пара, не правда ли? — произнесла она, и впервые в её голосе мелькнула тень иронии, а не яда. Она потёрла лицо ладонями, словно смахивая многолетнюю усталость, и посмотрела на него прямо. — Хорошо, Поттер. Если оно жаждет сломить нас, я расскажу. Но лишь чтобы ты понял, с чем мы сражаемся. Не жди, что буду рыдать на твоём плече.

Гарри криво усмехнулся, чувствуя, как напряжение чуть ослабевает.

— Я бы и не выдержал такого, — ответил он. — Просто… говори.

Джайна выдохнула, её взгляд стал отстранённым, но решительным.

— Ты видел мои кошмары. Терамор. Артаса. Ритуал. Слышал жреца. Что ещё? Что ты чувствовал, когда оно атаковало нас в кабинете? Опиши ощущения предельно точно. Это важно. — Её голос стал деловым, аналитическим, но под ним пульсировала боль, которую она больше не пыталась скрыть.

Гарри нахмурился, пытаясь вспомнить. Воспоминания были как осколки зеркала — острые, фрагментированные.

— Холод, — начал он медленно. — Не обычный, а… внутренний. Словно что-то высасывало тепло из самой души. Почти как дементоры, но… глубже. И голоса. Шёпот на языке, которого я не знаю. — Он поморщился, вспоминая. — И ещё… ощущение, будто что-то древнее смотрит на меня. Изучает. Оценивает.

Джайна слушала, её лицо становилось всё мрачнее с каждым его словом.

— Древние силы, — пробормотала она. — Не просто магия. Нечто старше. Я чувствовала подобное в Нордсколе, у трона Короля-лича.

Она замолчала, и Гарри видел, как она борется с собой — часть её хотела закрыться, защититься от новой боли, но другая часть понимала, что молчание сейчас опаснее слов.

— Мой отец, — наконец произнесла она, каждое слово давалось с трудом, — погиб в войне против Орды. Против тех, кого я… не смогла остановить. Я выбрала путь мира, когда он выбрал войну. И он заплатил за это жизнью.

Она подняла глаза, в них плескалась застарелая боль.

— Его тело никогда не нашли. Он утонул у берегов Терамора. А теперь Узы показывают тебе его как нежить, предупреждающую о моей опасности. — Её пальцы сжались в кулаки. — Это не случайность. Это целенаправленная атака на самое уязвимое.

Она медленно повернула голову и посмотрела на него долгим, изучающим взглядом.

— Да. Наверное. — Ее пальцы, лежавшие теперь на простыне между ними, снова дрогнули, словно борясь с желанием коснуться его руки — не для связи, а для… чего? Поддержки? Утешения? Она сдержалась. Они замолчали, глядя друг на друга. Впервые за эту безумную ночь между ними не было ни паники, ни агонии, ни взаимных обвинений — только неловкая, напряженная тишина, наполненная невысказанными вопросами, общим страхом и странной, пугающей близостью. И нарушало эту тишину лишь безмятежное посапывание Рона в углу. Гарри все отчетливее чувствовал ее присутствие — не только физически рядом, но и как слабое, постоянное эхо ее мыслей и чувств в глубине сознания. Ее силу воли, ее боль, ее одиночество, ее гордость, ее страх… Это уже не пугало так сильно. Скорее… вызывало странное, непрошеное, почти болезненное сочувствие.

Джайна нарушила молчание первой, ее голос был тихим, но в нем снова появилась деловая, аналитическая нотка человека, привыкшего разбирать проблемы по косточкам:

— Ты видел мои кошмары. Терамор. Артаса. Ритуал пытки. Слышал голос жреца. Что еще? Что ты чувствовал, когда… когда оно атаковало нас в кабинете? Опиши ощущения как можно точнее. Это важно.

Гарри сглотнул, пытаясь собраться с мыслями. Возвращаться к этим ощущениям было мучительно, словно снова добровольно ковырять незажившую рану.

— Я видел… как тебя резали на плече. Как жрец копался в твоей голове, пытаясь сломить тебя ложью и унижениями. Слышал, что он говорил… про узел, который свяжет тебя с ним, сделает его рабыней. И… последнее… когда он понял, что я — не тот. Что я ошибка. Что я заплачу за твой побег. Буду страдать вместо тебя. — Он посмотрел ей прямо в глаза, стараясь передать всю гамму ощущений. — Я чувствовал твою боль. Физическую, когда резали плечо… и душевную, когда он лгал тебе. Твой страх. Твою ярость. Твое отчаяние. Все это… как будто это происходило не с тобой, а со мной. А когда оно атаковало по-настоящему… было чувство… абсолютной пустоты. Словно из меня вырвали душу. И холод. Не просто холод, а… мертвый холод. Как у дементоров, только… хуже. Грязнее.

Она внимательно слушала, ее лицо было серьезным, сосредоточенным, она кивала каким-то своим мыслям.

— Да. Пустота и мертвый холод… Это оно питается. Высасывает не просто жизненную силу или магию. Оно пожирает… саму душу. Эмоции. Воспоминания. Оставляет выжженную пустыню. А видения… похоже, это не просто побочный эффект нашей связи. Это оружие. Оно использует мои самые страшные травмы, чтобы мучить не только меня, но и тебя. Чтобы сломать нас обоих. — Она нахмурилась, ее взгляд стал острым, как скальпель. — Он сказал, ты заплатишь вместо меня? Именно так? Не вместе со мной, а вместо? Это… это нелогично для такого типа проклятий. Обычно они бьют по обоим связанным, или фокусируются на первоисточнике — на мне. Почему оно переключило основной вектор атаки на тебя? Что в тебе такого, что его так… разозлило или… заинтересовало до такой степени, чтобы изменить первоначальный замысел?

— Я… я не знаю, — честно ответил он, чувствуя себя совершенно потерянным. — Я обычный… ну, почти обычный парень. Кроме… кроме шрама. И того, что Волдеморт пытался меня убить. Дамблдор говорил, что это оставило след… какую-то связь…

— След? Связь? — переспросила Джайна, ее голос был полон внезапного, напряженного интереса. — Какую связь? Что именно произошло тогда, когда… когда ты получил этот шрам? Расскажи мне все. Это может быть ключом.

Гарри колебался. Рассказывать о самой страшной ночи в его жизни незнакомой женщине из другого мира… Но что-то в ее взгляде, в ее отчаянной потребности понять, заставило его говорить. Он рассказал ей все, что знал — о пророчестве, о нападении Волдеморта, о смерти родителей, о его собственном чудесном выживании, о шраме, который иногда болел, о странной связи с мыслями Волдеморта, которую он иногда ощущал…

Джайна слушала не перебивая, ее лицо становилось все мрачнее и мрачнее. Когда он закончил, она долго молчала, глядя на его шрам так пристально, словно пыталась разглядеть там ответ.

— Защитная магия твоей матери… Любовь, как щит… Это… это мощно. Возможно, именно эта древняя, чистая магия и помешала проклятию полностью уничтожить тебя сразу. Но связь… с душой вашего темного лорда… Если часть его силы, или… нечто большее… осталось в тебе… — Она содрогнулась от отвращения. — Это объясняет реакцию жреца. И реакцию Уз Крови. Они нацелились на тьму внутри тебя, приняв ее за свою цель. Они пытаются либо выжечь ее, либо… поглотить. Или использовать. Голос жреца… он звучал так, словно нашел в тебе нечто… неожиданно ценное.

Гарри поежился от отвращения и страха. Мысль о том, что проклятие и стоящий за ним жрец могут заинтересоваться той частью Волдеморта, что сидела в нем, была тошнотворна.

— Прекрасная перспектива, — пробормотал он мрачно. — Стать полем битвы для двух маньяков из разных миров. Или их игрушкой.

Джайна издала короткий, горький смешок, лишенный всякого веселья.

— Добро пожаловать в клуб, Поттер. У нас в Азероте такое случается постоянно. Только обычно это демоны, боги-паразиты и обезумевшие аспекты драконов. Ваши темные лорды на этом фоне кажутся… почти предсказуемыми. — Она замолчала, и ее взгляд смягчился на долю секунды, когда она снова посмотрела на него. — Хотя, судя по тому, что я почувствовала через нашу связь… твой Волдеморт тоже оставил глубокие, незаживающие раны в твоей душе.

Гарри молча кивнул, не желая снова погружаться в эту боль. Он посмотрел на нее, на ее бледное лицо, на шрамы, на тень невыносимой усталости в ее глазах.

— А твои… враги? Тот жрец… Артас, которого я видел в видении… Терамор, город в огне… Это все… реальные потери?

Она медленно кивнула, ее взгляд устремился куда-то вдаль, за стены больничного крыла, в кровавое прошлое ее мира. Голос ее стал тише, глуше, полон застарелой боли.

— Да. Все слишком реально. Артас… он был принцем Лордерона, моей первой любовью, моим светом… пока не выбрал путь проклятых, чтобы спасти наше королевство от чумы нежити. Он стал Рыцарем Смерти, а затем Королем-Личом, повелителем неисчислимых армий Плети. Мы… те, кто выжил… сражались с ним. И победили. Но цена этой победы… она до сих пор кровоточит в душах Азерота. Терамор… это был мой город. Я построила его на руинах старого мира, как символ надежды на мир между Альянсом, моим народом, и Ордой, их бывшими врагами. Но Орда, ведомая новым, безумным вождем по имени Гаррош Адский Крик, предала наши договоренности. Они уничтожили Терамор до основания с помощью мана-бомбы — оружия чудовищной силы. Я выжила чудом… но город, мои друзья, мои люди… все они погибли. Стерты с лица земли. А Сумеречный Молот… эти фанатики, слуги Старых Богов… они всегда были рядом, в тени, как стервятники, питающиеся нашими войнами, нашими трагедиями, нашей болью. Они сеют хаос, разжигают ненависть, ослабляют мир, готовя его к приходу их темных хозяев. Они ударили по мне, когда я была уязвима… после очередной разрушительной войны, после новых потерь, когда я была одна.

Гарри слушал, и его собственное сердце сжималось от сочувствия и ужаса перед масштабом ее потерь, перед жестокостью ее мира. Его собственные проблемы — ненавистные Дурсли, возвращение Волдеморта, давление мира волшебников — казались… меньше, проще на этом фоне. Он почувствовал укол стыда за свое недавнее раздражение на ее сарказм.

— Мне… мне очень жаль, Джайна, — пробормотал он неловко, впервые назвав ее по имени. — Я не знал… Это… это ужасно.

Она резко повернула голову, ее глаза снова стали холодными, как лед, гордость вспыхнула в них защитным огнем.

— Мне не нужна твоя жалость, Поттер. Жалость — удел слабых. Я воин. Я сражалась. Я проигрывала битвы, но не войну. Я выживала. И выживу снова.

— Я не жалею тебя, — возразил он тихо, но твердо, глядя ей прямо в глаза и чувствуя, как что-то меняется между ними. — Я… сочувствую. Это не одно и то же. И… я понимаю. Хотя бы немного. Я тоже потерял родителей из-за темного мага. Мой крестный… единственный родной человек, который у меня оставался… его несправедливо обвинили и заперли в Азкабане на двенадцать лет… Я знаю, что такое терять близких. И что такое чувствовать себя одиноким против всего мира.

Джайна смотрела на него долго, изучающе. Ее ледяная броня из сарказма и гордости дала заметную трещину. Она медленно, почти незаметно кивнула.

— Да. Возможно… ты действительно понимаешь. — Она снова посмотрела на их руки, лежащие рядом на простыне. Ее пальцы осторожно, почти невесомо коснулись его мизинца. От этого простого, мимолетного касания по руке Гарри снова пробежали мурашки — не от холода проклятия, а от странного, неожиданного, почти запретного тепла. — Значит… мы оба теперь якоря друг для друга. В этом проклятом шторме. Связанные кровью и болью. Какая ирония.

Прежде чем Гарри успел осмыслить ее слова и это странное новое ощущение, их хрупкое перемирие было снова нарушено. Дверь больничного крыла распахнулась, на этот раз громче и требовательнее. Рон подпрыгнул на стуле, испуганно вскочив на ноги и выхватив палочку.

— Что?! Опять?! Кто там?!

В палату вновь вошла мадам Помфри, неся поднос с теми же дымящимися кружками бульона и стопкой чистого белья. Ее лицо было все еще бледным и усталым, но уже не таким испуганным. За ней следовал Дамблдор, его лицо было спокойным, как гладь озера в безветренный день, но глаза внимательно и с какой-то новой задумчивостью изучали Гарри и Джайну, их близость, их руки, которые они снова поспешно отдернули друг от друга.

Мадам Помфри решительно подошла к их сдвоенной кровати, ее руки уперлись в бока.

— Так, вижу, наши пациенты пришли в себя и даже нашли силы на светские беседы? Замечательно! — Ее голос был строгим, но в нем слышалось нескрываемое облегчение. — Но не думайте, что ваше… вынужденное соседство — это повод для нарушения строгого постельного режима! Лежать и отдыхать! И никаких… лишних телодвижений! — Она строго посмотрела на их покрасневшие лица и на расстояние между ними, которое они инстинктивно увеличили. — И ради всего святого, ведите себя прилично! То, что вы связаны этим ужасным проклятием, не означает… В общем, никаких глупостей! Ясно?

Гарри снова залился краской до корней волос и уткнулся взглядом в одеяло. Джайна лишь невозмутимо подняла бровь, но в уголке ее губ мелькнула тень усмешки.

— Не беспокойтесь, мадам, — произнесла она своим самым ледяным и аристократичным тоном. — Уверяю вас, я слишком занята попытками сохранить целостность своей физической оболочки и рассудка, чтобы думать о… глупостях. А он, — она едва заметно кивнула на Гарри, — кажется, больше озабочен тем, чтобы его не стошнило от ваших зелий. Судя по его ощущениям, которые я теперь имею сомнительное удовольствие разделять.

Дамблдор тихо усмехнулся, его глаза блеснули за стеклами очков-половинок.

— Рад видеть проблески вашего знаменитого боевого духа, мисс Праудмур. И забота Гарри о состоянии своего желудка — это действительно добрый знак. — Он подошел ближе, и его лицо снова стало серьезным, глаза внимательно изучали их обоих. — Однако расслабляться не стоит. Я провел остаток ночи и утро в глубоком изучении данных с артефакта, в консультациях с некоторыми… весьма древними и не всегда разговорчивыми портретами основателей, а также в изучении самых темных разделов библиотеки Хогвартса. Проклятие действительно стабилизировалось на новом, более коварном уровне. Оно больше не пытается активно разрушать ваши тела с прежней скоростью, словно поняло, что это может привести к быстрой смерти и разрыву уз. Оно адаптировалось. Но оно не ушло. Оно затаилось. И я боюсь, что это затишье — лишь подготовка к следующему этапу. Я почти уверен, что оно не просто мстит за побег мисс Праудмур. Оно что-то ищет. Или кого-то ждет. И оно использует вашу связь, вашу боль, ваш уникальный магический резонанс как маяк, как зов во тьме. Зов, который может привлечь внимание не только его создателя из мира Азерот, но и других… весьма нежелательных гостей. Гостей, способных почувствовать такую мощную и темную магию сквозь завесу миров. И я боюсь, что некоторые из них могут быть гораздо ближе, чем мы думаем.