Эстетика абсурда (джен)

Понедельник начинался очень даже хорошо. Ничего не предвещало беды. Утром Антон, как обычно, заглянул к своим подопечным на русский. Убедился, что Стас стабильно опаздывал, не нарушая сложившейся традиции, и отправился вести уроки. Шастун, конечно, обратил внимание на хмурых Диму с Серёжей и чересчур нервных девочек, но это не было чем-то необычным.

А потом его чуть не хватил инфаркт. В разгар урока, зашибив дверью одиннадцатиклассника, влетела взволнованная и запыхавшаяся от бега Катя, заставив сердце Антона пропустить пару ударов. А после фразы: «Вас к директору, срочно!» Шастун и вовсе внутрене похолодел. Страх вцепился в душу острыми когтями, а в мыслях уже разворачивались картины самых ужасных и кровавых сцен, пока Антон сломя голову несся по коридору. Чуть не упав на вымытом полу, снеся головой дверной косяк и продемонстрировав парочке старшеклассников, прогуливавших уроки, все возможности русского языка, физрук в самые кратчайшие сроки добрался до места назначения. Антону точно не стоило бояться о потере физической формы, потому что дорогие ученики каждый день обеспечивали ему вот такие нагрузки. В тот момент, когда Шастун распахнул дверь в кабинет Арса, он был готов ко всему. Увидеть перепачканных в саже виноватых Диму и Серёжу, бледного, как стена Стаса, которому снова стало плохо на нервной почве, да всех троих, на худой конец. Даже сломанным конечностям или крови Антон не удивился бы так, как зареванной Оксане. Шастун на мгновение замер на пороге, а ему в спину, ойкнув, врезалась Катя, не ожидавшая резкой остановки.

Арс, гладивший ученицу по голове, пытаясь успокоить, выглядел так, будто его, по меньшей мере, пытали. Судя по лицу новой математички, так оно и было. Палач, а не учительница. Увидев Антона, директор облегченно выдохнул и заметно расслабился. Оксана, громко всхлипывая и закрывая лицо ладонями, сидела на стуле, а напротив, над девочкой нависла грозная Елена Сергеевна. Женщиной она, конечно, была не такой уж и высокой, но выше ученицы. Сухое морщинистое лицо с неестественно-ярким румянцем, обрамленное белыми с сединой короткими волосами, откровенно пугало. Острый, наполненный безразличием и презрением взгляд, которым она прожигала Оксану, обратился к Шастуну, но он стойко его выдержал, даже не моргнув. Нашла, кого пугать. Он классный руководитель, черт возьми. Его подобными косыми взглядами не пронять. Катя, выглянувшая из-за его спины, с тихим писком нырнула обратно.

— Что случилось? — серьезно спросил Антон, инстинктивно расправляя плечи, чтобы казаться ещё выше. Игнорируя математичку, он мгновенно оказался рядом с Оксаной и, осмотрев ее на наличие травм, опустился на корточки, прижав к себе и позволив спрятать лицо на плече.

— За сорок лет работы я ещё не встречала такой нахальной и невоспитанной ученицы, — буквально выплюнула преподавательница, вскинув подбородок и смотря Антону прямо в глаза.

Оксана расплакалась ещё сильнее, и Антон крепче сжал ее в объятиях, выругавшись сквозь зубы.

— Елена Сергеевна, давайте не будем горячиться, — вмешался Арсений, выйдя вперёд и загородив друга с ученицей. — Я уверен, что произошло простое недоразумение. Не будем раздувать из мухи слона.

Антон всегда восхищался терпению и выдержке Арса. Тому удавалось оставаться спокойным и непоколебимым в самых разных по степени сумасшествия ситуациях. Когда у школы ехала крыша, причем, в прямом смысле слова, Антон в суматохе, как и другие классные руководители, носился по двору, собирая детей и чувствуя, что крыша сейчас поедет и у него. А Арсений с какой-то вымученной улыбкой стоял напротив входа, имитируя столб, сшибить который не сможет даже грузовик, и спокойно ждал МЧС. Ни намека на панику, волнение и раздражение. Только стойкость и выдержка, приобретенная за годы работы в таком опасном и непредсказуемом месте, как школа. Не зря он носил гордое звание директора. Антон не стал тогда интересоваться, что помимо валерьянки использовал для успокоения нервов друг.

Попов находил общий язык даже с такими змеями, как Елена Сергеевна. Шастун вот шипеть с ними на одной волне не умел. Его тянуло прямо высказать все, что он думал. Побрехать на манер собаки, продемонстрировав ряды острых, как бритва клыков и, обозначив границы своей территории и терпения. Да так, чтобы впредь рот только у стоматолога открывали. И если бы не Арсений, знавший о взрывном характере друга, то Антон бы уже давно проредил преподавательские ряды.

— Недоразумение — это Суркова. Ни мозгов, ни воспитания! — грубо парировала математичка, заставив Арсения недоуменно вскинуть брови так, что они чуть не взлетели, и выпучить глаза. Впервые на его памяти учителя позволяли себе подобную прямолинейность, скорее даже оскорбления. И будь на месте Оксаны кто-нибудь другой, Арсений уверен, что родители бы добились увольнения преподавательницы на вполне законных обстоятельствах. К счастью или к сожалению, в их школе дети с учителями по большей части ладили и уж тем более не спешили жаловаться на каждое брошенное в гневе грубоватое слово. Только сейчас ситуация была совершенно другая.

Из-за двери послышался изумлённый вздох Кати, а в отверстие заглянули несколько пар любопытных глаз. Ошеломлённые взрослые даже не обратили внимания на непрошеных зрителей. На заднем плане Антон, обнимавший Оксану, подавился воздухом и только присутствие детей в помещении сдерживало его от грубых слов. Директор от такого нахальства и наглости на мгновение даже растерялся. Усталость сдуло сквозняком из окна и, набрав побольше воздуха в лёгкие, Арсений резко сдулся, прерванный выкриком друга.

— Недоразумение — это вы в педагогике в целом, — повысив голос, твердо отозвался Антон, выпрямившись. — Вы, простите, совсем границы потеряли? Вам кто вообще право давал так разговаривать и отзываться о моих учениках? Что вы за учитель такой, раз не можете элементарно найти общий язык с детьми. Донести до них материал, хотя бы крупицы, это ваша прямая обязанность, — громкий голос Шастуна не смог перекрыть даже звонок с урока, а возле двери директора медленно собирался народ.

— Безусловно. А Ваша обязанность следить за воспитанием своих детенышей, однако, они у вас ведут себя отвратительно и даже не пытаются меня слушать. Это уже Ваш промах, коллега, — это слово из уст Елены Сергеевны прозвучало, как оскорбление. — А вместо того, чтобы признать, что ваши ученики невоспитанные хамы, глупцы, лентяи, потому что, чему может научить физрук, кроме как отжиматься, и научить их вести себя подобающе, вы, Антон Андреевич, все спускаете им с рук. А раз педагог из вас никакой, то и мне указывать не надо.

Антон поперхнулся возмущением, уже собираясь вновь разразится гневной тирадой, отстаивая честь свою и учеников, но осекся. Что в словах Елены Сергеевны его зацепило он не знал, но продолжить не решился, удивив Арсения. Тот заминку друга заметил и поспешил снова взять контроль над ситуацией. Шастун оказался в плену собственных мыслей, не слыша, что начал втирать математичке Попов. Не замечал ненавистных взглядов Оксаны и Кати, одновременно прожигавших Елену Сергеевну. Запоздало отреагировал на грохот распахнувшейся двери, врезавшейся в стену и точно оставившей на ней вмятину.

— Вы не имеете права так говорить! — влетел в кабинет Сергей, сжимая от гнева руки в кулаки. — Антон Андреевич лучший учитель и классный руководитель, какой только может быть.

— Вы рядом с ним даже не стоите! — возмущённо поддержал друга Дима, выросший, непоколебимой скалой, одновременно со Стасом с двух сторон от Серёжи.

Резко установившаяся в кабинете тишина давила на слух. Все внимание обратилось на ворвавшихся десятиклассников, бросившихся на защиту своего классного руководителя с присущими подросткам пылкостью и решимостью. Даже напряжённая обстановка не помешала Арсению мысленно умилиться преданности учеников. Только привычка сначала делать, а потом думать, в этот раз усугубила положение. Елену Сергеевну порыв детей не пронял. Она мастерски игнорировала пристальные взгляды, направленные на нее.

— Вот, Антон Андреевич, о чем я и говорила, — небрежно махнула в сторону десятиклассников женщина. — Совершенно не умеют себя вести. Разве никто не говорил им, что подслушивать и совать нос в разговоры взрослых — плохо. — от приторно-сладкого голоса преподавательницы у Димки свело скулы, а Стас даже на контрольной по математике не кривился так, словно снова на спор жевал листья цветов в кабинете биологии.

Сережа, как самый вспыльчивый из них троих, уже набрал в лёгкие воздуха, чтобы возмутиться, как его прервал грозный голос Антона Андреевича, пробравший до костей.

— Молчать! Матвиенко, вы что себе позволяете?! Как вы смеете разговаривать в подобном тоне с преподавателем?! В кабинете два учителя и директор!

— А как она с нами разговаривает? — тяжело сглотнув, нерешительно парировал Дима, не ожидавший подобного выпада.

Они втроём, мягко говоря, опешили. Скорее даже испугались. Таким своего классного руководителя ребята ещё не видели. Он, бывало, повышал на них голос, чтобы создать тишину или обратить на себя внимание. Отчитывал на повышенных тонах, будто пытаясь отпечатать в головах подопечных сказанные им слова. Но ещё никогда не кричал так, чтобы от угрожающей интонации по коже бежали мурашки. Возразить сейчас физруку не решался даже директор, а толпившихся за дверью учителей, как ветром снесло. Что говорить о подростках. Сережа, всегда чувствовавший себя в присутствии Шастуна в безопасности, почему-то начал опасаться, что Антон Андреевич может ударить.

— Хватит пререкаться! — рявкнул Антон, заставив даже Арсения испуганно дернуться, а парней сжаться и трусливо отступить. — Вы с вашими выходками меня уже достали! Как кровь сдавать, так ушки поджали и трусливо по углам ныкаемся, не найдешь, а как с учителями поругаться, так вы первые!

Нож, который Сережа доверил классному руководителю вместе со своим страхом вместо того, чтобы защитить, насквозь проткнул сердце. Оно замерло на мгновение, больно кольнуло, и забилось быстрее, грозясь вырваться на волю, словно птица из клетки и улететь на свободу. Улететь как можно дальше от проблем, боли, людей, от которых ты зависим, привязан, словно ниточка к шарику, вверяя им самого себя. Мелко дрожали руки, в бессилии сжимаясь в кулаки, не то от злости, не то от жгучей обиды. Скорее от смеси всех этих ингредиентов. Антон Андреевич ударил по больному, причем, очень точно, метко, в яблочко попал, словно долго метил, а не судьба решила преподнести подарок. Матвиенко было глубоко все равно злится ли Шастун, радуется, грустит. В каком бы настроении он не был, физрук просто не имел права публично затрагивать эту тему, раскрывать кому-либо доверенный секрет, тем более в присутствии математички. Она не должна была знать об их слабых местах.

Матвиенко с начала старшей школы комплексовал и стыдился своего страха. Это ведь так глупо — бояться сдавать кровь из пальца, когда тебе уже тринадцать, четырнадцать, семнадцать. Всего пара минут, но подросток просто не мог себя заставить. От одной мысли, что ему ткнут иголкой в палец, начинало тошнить, а руки леденели и немели. И подросток не боялся ни боли, ни крови. Просто когда-то в детстве испугался, а теперь этот страх засел в подсознании, мешая спокойно функционировать в обществе. Он честно пытался побороть себя: вместе со всеми ждал у кабинета, толкая в очереди шутки и стараясь не думать о предстоящей пытке, несколько раз даже самостоятельно переступал порог помещения, но… Дальше этого заговоренного места без чьего-нибудь пинка не продвигался, ибо настрой, стоило почувствовать противный запах спирта и ощутить холодок помещения, не хуже огня обжигавший кожу своим морозом, буквально испарялся, оставляя после себя только инстинкт самосохранения, твердивший бежать. Собственно, это Матвиенко всегда и делал. Бегал.

И как же его бесила собственная беспомощность. Хоть на стену лезь. Правда, это он уже это проворачивал в шестом классе. Шастун его тогда достаточно быстро снял со шведской стенки и привел к Павлу Алексеевичу. Образ классного руководителя снова возник в голове, вызвав привычную теплоту и чувство безопасности, а затем резанул, словно ножом, оставляя глубокую кровоточащую рану. Только приближенные знали о проблеме Серёжи: родители, одноклассники, директор с педиатром и классный руководитель, который никогда не высмеивал, не бросал и поддерживал. Всем этим людям Матвиенко доверял. А Антону в особенности. И эти слова, необдуманные, брошенные на эмоциях, крепко засели в памяти, вызывая злость не то на классного руководителя, не то на самого себя за слабость.

От негодования непроизвольно сжались кулаки и перехватило дыхание. Предательски защипало глаза, вынудив парня опустить взгляд. Он давно уже не плакал. Вырос. Перестал принимать все близко к сердцу. Да и стыдно было реветь в семнадцать, тем более из-за всякой ерунды. Вести себя, как взрослый, — главный принцип всех подростков. Никаких слабостей, никакой посторонней помощи и советов, только самостоятельность и метод проб и ошибок. Но ситуация была чересчур личной, чересчур важной, чтобы проигнорировать ее. Осознание, что все это время их переживания для Антона Андреевича были не больше, чем пустой звук… Морально убивало. Ножом пронзало ранимое на самом деле сердце насквозь. Будто в душу плюнули, показав все свое безразличие.

— Антон Андреевич, — как обычно попытался вмешаться директор, зная к чему все может привести, но остался не услышан.

— Еще хоть одно замечание и будем разговаривать в присутствии родителей! Я больше не намерен терпеть это безобразие. А теперь немедленно извинитесь перед Еленой Сергеевной.

Парни испуганно замерли под тяжёлым и пристальным взглядом преподавателя. Сердца отбивали бешеный ритм, грозясь сорваться с места и пробить грудную клетку. Успокоившаяся до этого Оксана снова тихо глотала слезы, а Катя в коридоре съехала по стене на пол и ошарашено пялилась в пустоту, как губка, впитывая каждое сказанное слово. В десятом классе парни были уже достаточно взрослыми, чтобы перестать остро реагировать на конфликты с преподавателями, но Антон Андреевич был не просто рядовым учителем. Он был наставником. Подростки его искренне уважали и считались с его мнением. Антон прекрасно знал, какие же они ещё дети, несмотря на цифры в паспортах.

И эта детская искренняя обида накрыла с головой. Статус Шастуна в глазах учеников резко встал под вопрос. Упрямство и гордость душили, не позволяя унизиться и извиниться, особенно, в тот момент, когда они были не виноваты. Почти. Но обида и злость затмили разум, не давая возможности анализировать ситуацию.

— Извините за грубость, — процедил Стас сквозь зубы, упорно избегая любого зрительного контакта.

— Извините, — небрежно отозвались за ним Дима с Серёжей.

На плечо Антона легла твердая рука директора, чуть сжав и буквально вернув в реальность. Из-за дверного косяка на мгновение выглянула напуганная Катя, но поймав взгляд классного руководителя тут же шмыгнула обратно. На минуту подростки у двери ощутили чувство вины, тут же поспешив избавиться от него. Но этого времени Шастуну хватило, чтобы резко понять, какую ошибку он совершил.

— Ну вот, посмотрите какими послушными могут быть дети, если держать их в ежовых рукавицах, — некстати заметила математичка.

Физрук с директором одновременно бросили на нее ненавидящие взгляды. На языке будто ощущалась противная горечь после сказанных слов, а на душе было так паршиво и мерзко, стоило взглянуть на замерших учеников. В тот момент Антон понял, что случилось то, чего он так боялся. Он предал доверие своих детей.