Мир, что не стал тебе домом (джен)

Подземные стены не пропускали наружу тихого стона маленького существа. С его мертвенно белой, даже сероватой кожи не сходили мурашки от ужаса, пронзительно холода, ведь никакая одежда или одеяло не укрывали его. Детское лицо, вовсе безжизненное, выделялось темно-серыми мешками под столь же темно- серыми, затуманенными горем глазами. Весь он походил на героя черно-белого фильма, такого чуждого яркому наземному миру; фигура его не выделялась никакими другими красками, даже густые кудри были чернильными.

С момента, как его закрыли в этой лаборатории, он утратил чувство времени суток; лишь по присутствию людей он мог предположить, что сейчас день. В это время он был один, а значит, ночь так и не прошла. И в эту ночь он вновь не мог спать. Его тонкое тело колотило дрожью. Не так давно он предпринял очередную безуспешную попытку освободиться от сковывающих его движения ремней. В одиночестве он провел уже много часов. И он догадывался — у людей что-то случилось, что-то страшное и серьезное. Ночь не могла быть такой бесконечной. Но думал, если этот процесс можно было так назвать, он лишь о том, как все тело изнывает от жажды.

Несколько раз люди насильно пытались ее утолить. Эти эпизоды не стереть из памяти: когда самый крупный из них, мужчина, хотя все они были мужчинами, крепко держал за плечи, несмотря на и без того стянутые за спиной руки, а другой, несмотря на его ожесточенный оскал или возгласы: «Нет!», заставлял проглотить всю кровь, холодную и загустевшую, такую мерзкую на вкус и запах. Не человеческую, ведь им и сейчас жутко даже помыслить о подобной жертве с их стороны. Пусть им пришлось убедиться, что не человеческой кровью нельзя напоить — но только его, вся его семья могла поглощать животных. Какой же мукой обошлось ему это их убеждение.

Он пришел из мира, о котором не успел почти ничего узнать. Он прожил в нем слишком мало, и все, что осталось в его памяти, он получил от старшей сестры, из ее историй; зачастую, в минуты уединения, его фантазия устремлялась туда, в родной край, и строила перед его глазами образы из сказок. В один час он оставался в чаще леса и искал выход к дому по хлебным крошкам. В другой — прятался от старой ведьмы в погребе и слышал скрип ее зубов, писк крыс, хлопанье крыльев черной птицы — выросшего птенца, что он нашел под деревом в саду поместья, когда был совсем маленьким. В третий — прохаживался по лавке старого чародея и видел, как из многочисленных баночек за ним наблюдают ингредиенты для зелий, и даже человечьи глаза, украденные белками у мертвецов.

В эту ночь он мысленно грелся у камина в кабинете отца, хотя тепла совсем не ощущал: огонь был призрачно холодным, и, даже сунув в него руку, он не испытал ничего, даже когда пальцы обгорели. Кабинет пустовал; на давнее присутствие родителя указывал стол, заваленный документами, письмами, смятыми и гладкими бумажками. На одной из них чернила вывели детский рисунок — кривоногую лошадь. С полок попадали книги. Их разбросало по каменному полу, а ветер, прорывающийся сквозь открытое настежь окно, хаотично пролистал несколько из них и бросил чтение где-то в начале. Все равно ветру неведом язык, на котором написаны эти книги. Совсем как ему — маленькому черно-белому существу — их содержание, ведь это книги отца, такие сложные, непонятные. В кабинете он сидел один, и некому было раскрыть их суть. Сестра бы смогла. Но эта фантазия не впустила ее.

Потому в эту ночь он вновь проливал слезы по сестре; его крохотную душу разрывала жгучая боль разлуки, и уже совсем истаяла вера в то, что он когда- нибудь увидит ее вновь, улыбнется на ее мягкий голос, подзывающий к себе, ощутит прикосновения ее руки и длинных волос — черных кудрей, совсем как у него. Ее звали Гретель, да и сейчас это имя при ней. В последние ночи оно слетало с его губ только в полусонном бреду, в который он впадал на пару часов в сутки. Сестра рассказывала, что именно по ночам, если прислушаться, можно услышать шепот мертвецов — далеких странников, навсегда покинувших родной дом. Могла ли она в столь темное и страшное время наконец услышать его мольбу? И мог ли мертвец слышать живых в ответ?..

Когда фантазия вывела его из кабинета отца и оставила у выхода из родного поместья, он ощутил крепкие прощальные объятия Гретель, ее слезы и поцелуй на своей щеке, нежный аромат ее тела — цветок жасмина, как на кустах рядом с домом. И услышал шепот, полный ласки, но и отчаянной злобы:

— Я вытащу тебя, чего бы мне это не стоило. Я найду решение. Они ответят нам за все, Генри, я обещаю тебе. Я люблю тебя, малыш. Ты только… не забывай свою Гретель, пожалуйста.

Забыть Гретель было невозможно. Но и вспоминать — невыносимо.

Воспоминания тянули за собой мысль, что он навсегда утратил одинокую звезду, что освещала его мрачный путь в лесной чаще, полной жутких существ, что таил родной мир. Гретель была единственной, кто его любил и видел в нем живого мальчика. Теперь же, когда она, спустя бесчисленное количество дней, не вытащила его, Генри, как она назвала его при рождении, свыкался со своей судьбой. Быть вещью. Эта участь была предрешена еще до того, как он родился. Тем не менее, видя рядом с собой любящую сестру и получая от нее нежность, какой не получить и от родной матери, он не мог вообразить, насколько страшная судьба его ждала.

Он пришел в этот мир, ведомый чудовищным Существом. Оно принимало здесь человеческий облик без труда, и это была не единственная его способность. Однако ее Генри было достаточно, чтобы лишний раз ужаснуться; какие еще иллюзии оно может провернуть, и не моргнув своим желтым глазом. Генри и сам был подобен человеку. Один из тех, кто истязал его, в первые дни колебался при виде хрупкого ребенка, скованного ремнями и безмолвного из-за кляпа. Разумный гуманоид — таким они считали его между собой. Но всякая жалость в них исчезла после первой его отчаянной попытки защититься. Когда один из них настаивал, чтобы Генри позволили двигаться, предоставили немного личной свободы, и когда сняли все ремни. В ту ночь он забился в самом дальнем углу камеры, перевернув предоставленную ему раскладушку и использовав ее как ограду от людей. Он просидел неподвижно до утра в фантазийном ночном лесу среди выставленных братом силков для ловли зайцев. Затаившийся, ожидал нападения в любой момент, а когда за ним пришли, укусил каждого, кто пытался схватить, кто подкрадывался ближе дозволенного. Одному даже разорвал сосуды на руке. Возможно, как раз тому, кто уговорил отпустить его. Какие же страшные были крики. После того случая они, вспоминалось, и начали умерщвлять его на время.

Умерщвление пугало Генри до слез. Оно не только обездвиживало, как ремни, но и лишало возможности рисовать перед глазами родной мир, запирало в этих однотонных стенах без окон, делало таким безвольным и мягкотелым. Оно изгоняло на время душу из тела, погружая ее в липкую темноту, где невозможно даже дышать, и выхода из нее нигде не найти. Генри мысленно умолял людей не трогать страшные шприцы, а каждый раз, когда длинная игла входила под кожу, он вырывался и кричал, если мог, испытывая боль и стыд за собственную слабость перед людьми. В его мире такие, как они, беспрекословно подчинялись отцу, матери, брату, сестре. С готовностью подчинялись и ему, когда пробуждалась жажда крови и приходило время ее утолить. Этот же мир был враждебен и зол, и люди здесь были безжалостны, словно затаили обиду за своих сородичей, которых ни разу не видели, но наверняка чувствовали кровную связь. Генри мечтал посмотреть в глаза несчастным вампирам этого мира и разделить с ними свой ужас. Но позже узнал, что здесь он единственный представитель своего вида. Помимо того, чтобы быть вещью, Генри оказался обречен на вечное одиночество. Оно и проявлялось в мучительной тоске по Гретель и поместью, теперь не кажущемся таким чужим.

Генри не получал пищу уже много дней. Кровь животных его тело не принимало, и его корчило от боли в желудке, от отвращения, тошноты. Какое-то время люди не придавали этому значения и повторяли свои попытки избежать кровопускания. Результат был один; багровые сгустки оказывались на ледяном плиточном полу, его рвало. Генри с каждым днем становился изможденнее, сопротивление людям отнимало все больше энергии, но проявлялось тем отчаяннее, чем сильнее была жажда. И чем отчаяннее проявлялись попытки сопротивляться, тем крепче стягивались на руках и ногах ремни, и тем больнее было лежать и сидеть увешанным странными веревками, идущими от головы, груди и конечностей к неизвестным пищащим приборам. На жалобные стоны и плач люди уже не реагировали. Они привыкли к ним и не различали поводов, которые привели к этому состоянию. Так в голове Генри впервые появилась мольба о том, чтобы его умертвили навсегда.

Он боялся после смерти навеки остаться странствующей душой, так и не нашедшей во тьме дорогу в страну мертвых. Однако сейчас даже такое развитие событий утешало, ведь он сумел бы покинуть это злое место. Эти мысли постепенно стали самым заветным желанием Генри, и с каждым днем оно только укреплялось в его сознании. С ним прошла и эта нескончаемая ночь, видимо, поглотившая день, в который никто так и не подошел к нему. В сравнении с временем, проведенным в обществе людей, это была не такая уж мука, и тем не менее, по истечении многих часов в одиночестве Генри чувствовал себя как после длительных человеческих пыток.

Наконец, в один момент к нему пришел Тот Самый, что нарек его своей вещью. Все мужчины, как наверняка и человеческие женщины, были для маленького Генри очень похожи, он различал их скорее по шагам, голосам, манере речи, поведению. Кто-то звучал неуверенно, обращался к нему «мальчик» и робел при его крике; и голос у такого мужчины был мягкий, но чуть хрипловатый, и речь сдержанная, размеренная. Этот человек защищал свои мутные близко посаженные глаза толстыми стеклами. Чей-то голос был полон агрессии, громкий, уверенный, даже ниже, чем у отца, и движения такого человека отличались резкостью и грубостью; этот мужчина тяжело припадал на одну ногу при ходьбе. Кто-то сохранял хладнокровие и вовсе молчал, даже когда другие начинали волноваться; такой мужчина часто засиживался у пищащих приборов, и интересовался ими больше, чем самим Генри.

Тот Самый же был непредсказуем своим поведением. Приподнятое, равно как и мрачное настроение сопровождалось злыми высказываниями в адрес любого, даже другого мужчины; но иногда, совершенно в непонятный для маленького вампира момент, он закатывался смехом. В отношении Генри всегда звучал повелительный тон, будь то снисхождение в день, когда он едва не погиб после неверно рассчитанной дозировки умерщвляющей жидкости, или угрозы вспороть живот и выпустить все органы после того, как в первый день Генри насквозь прокусил ему самому запястье. А иногда, наоборот, он мог подойти и гладить по лицу, хлопать по плечу и с напускным дружелюбием говорить, что он видит, как Генри страдает, что осталось потерпеть еще чуть-чуть и нужно быть послушной маленькой вещью. Это обращение с его стороны всегда звучало с таким удовольствием, что трудно было не ощутить свою полную зависимость от него. Того Самого Генри, вопреки своей воле, узнал бы по одному только отдаленному звуку шагов, по следам запаха его тела в воздухе, по вкусу капли его крови, едва ли когда-либо еще попавшей ему на язык, по коротким волосам его светлой бороды, что щекочут кожу на шее, пока он шепча зовет его вещью.

В то утро, когда Генри бросался на каждого, кто приближался к нему, Тот Самый натравил на него Существо, приведшее в этот злой мир. Оно было в облике человека, и оттого Генри не узнал его сразу. Без всякой жалости Существо набросилось, схватило и вызвало череду видений, пугающих до крика. Генри бился в рыданиях и срывал голос, видя, как на родной дом накинулось рыжее пламя, как мать сгорает заживо, а отец и брат погибают, безуспешно защищая сестру от нападок разъяренных селян. Чудовище не позволило увидеть расправу над Гретель. Может, посчитало, что этого достаточно, или Тот Самый приказал остановиться. В любом случае, Генри очнулся уже связанным, запуганным видениями и вновь беззащитным перед волей людей. Тогда же Тот Самый несколько раз ударил его по лицу, животу и спине. До того момента только отец имел над ним такую власть.

После ночи одиночества Генри, Тот Самый был мрачнее, чем когда-либо. Тяжелое молчание свалилось как очередная неопределенность, что же ждет на этот раз. От ремней так сильно затекли конечности, что Генри не мог даже дернуться, когда человек с надменной улыбкой схватил его за ухо и чуть не оторвал, пока вполголоса приказывал вести себя смирно и тогда, возможно, в награду он получит человеческую кровь. Когда из человеческих разговоров Генри понял, что сейчас его снова накачают умерщвляющей жидкостью, он пожелал себе очутиться на пороге родного поместья, став бесплотной душой.

Потому, когда он очнулся и понял, что с открытыми глазами не видит перед собой ничего, кроме густой тьмы, не может произвести никакого звука, пошевелиться ни конечностями, ни даже головой, он на какое-то время поверил, что действительно погиб. Именно так Гретель описывала состояние призрака, за которым не прилетел Ворон — переносчик в Страну Мертвых. Сестра поведала ему историю о Вороне накануне разлуки, и оттого Генри еще помнил их разговор. Поэтому и трепет, и ужас от состояния полной беспомощности вспыхнули в нем так ярко. Но вскоре Генри услышал человеческие голоса, щелчки устройства, в другое время ослепляющего его вспышкой, которое люди называли между собой каким-то длинным и совершенно не красивым словом. Затем почувствовал, как болит затекшее тело и осознал, что страдания продолжаются, и это только забава людей — превратить его в слепой, немой и неподвижный предмет. Как будто неодушевленный, но еще живой.

— Это очень любопытные исследования. И экземпляр в этот раз не менее интересный. Нам очень повезло.

— Все же жаль, что нет возможности достать больше особей. Хоть одну, для сравнения.

— У нас есть описания его вида, в наших условиях этого вполне достаточно.

— Снимки его пищеварительной системы впечатляют.

— Как давно он не пил кровь?

— Восемнадцать дней.

— Действительно впечатляет.

— Все же этот эксперимент лучше остановить. Неизвестно, сколько еще он выдержит. В последние дни он особенно слабо реагирует на раздражители.

— Да, вы уже предупреждали.

— Степень его разумности мне пока не вполне ясна.

— Он гуманоид, предполагаю, примерно, как у обыкновенного шестилетнего мальчика. Зависит от того, в какой среде рос. Но согласен, изучением его психики пока слишком мало занимались.

— Как раз по причине того, что он мало чем выделяется на фоне человеческого ребенка его возраста. Из того, что можно наблюдать, по крайней мере. С ним тяжело построить взаимодействие и диалог, поэтому процесс идет достаточно медленно.

— Да, кстати, здесь сказано, что у него осложнен процесс адаптации. Стюарт, есть проблемы с соматическим здоровьем из-за перемещения?

— Нет, у него крепкий иммунитет, он успешно вакцинирован от ряда самых распространенных заболеваний. К тому же в ходе исследований обнаружилась быстрая регенерация. Взгляните, это его клык, который я ненамеренно выбил во время его нападения. Если захотите осмотреть его челюсти, вы убедитесь, что все зубы на месте. Клык достиг размеров предыдущего всего через шесть суток.

— «Трехдюймовый порез скальпелем. Полное заживление через сорок восемь часов». Ого.

— Да, но нужно учитывать, что это результат за первые дни экспериментов. Сейчас на это уйдет сравнимо больше времени, все же он долгое время голоден и истощен. Синякам на спине уже десять дней.

— Любопытно, как быстро восстановится способность к регенерации после насыщения.

— В чем еще сложности?

— В первую очередь — он чрезмерно агрессивен. Конечно, это поддается коррекции, и когда острее встанет задача адаптировать его к социуму, мы приложим все усилия для этого. Но на данном этапе он небезопасен для окружающих.

— Любопытно взглянуть на него, когда он активен.

— Конечно, сейчас. Возможно, он уже в сознании, сохраняйте бдительность.

— Позвольте мне, Стюарт.

Затылок тронула рука, а может, и сразу две. И без того напряженный Генри сосредоточил все свое нутро на этом неловком прикосновении, вслушиваясь в звуки вокруг него. Рядом с собой он уловил неровное тихое дыхание и тиканье часов у самого уха. Где-то отдаленно топали ногой. Кто-то закашлялся хриплым басом. В воздухе усилился неестественный резкий запах, Генри он был незнаком и неприятен. Одно движение руки — и в глаза ударило слишком много света, от болезненных ощущений пришлось зажмуриться. Тут же раздался смешок человека, что стоял рядом. Разговоры людей стали уже привычными, и все равно каждый раз, не понимая и половины общего смысла, Генри чувствовал себя грязным, недостойным, ему хотелось спрятаться, чтобы эти люди попросту исчезли, убрались по своим домам и оставили в покое. Но они всегда оставались рядом. Среди всех, кто подавал сейчас свой манерный голос, он распознал только Того Самого. Внутри все холодело, стоило ему отвечать что-либо другим, точно в любой момент он мог приблизиться, схватить за волосы и начать угрожать и запугивать.

Теплый палец провел по его лбу, затем по щеке. Генри попытался дернуться, безуспешно. Открыл глаза. Быстро моргая, надеялся скорее привыкнуть к яркому свету. В груди было тесно, а кожа снова покрылась мурашками. Так сильно хотелось кричать. К нему приблизилось слишком много людей, они были на расстоянии вытянутой руки, а он лежал на боку, и двух из них даже не видел, хоть отчетливо слышал их приближающиеся шаги, и щекотно стало спине, захотелось выгнуться. Они все глазели на него, еще во время разговора глазели. Один из них, тот, что снял ослепляющую повязку, держал за подбородок и рассматривал лицо. Широкая улыбка вызвала ступор, блеск в светлых глазах бросил в дрожь. Мало кто реагировал на него так; пожалуй, лишь Тот Самый улыбался, когда своими словами и действиями доводил до слез. Гретель, пожалуйста, вытащи отсюда, прямо сейчас, взмолился про себя Генри. Он задержал дыхание, ожидая, когда случится что-то, что унизит его еще сильнее.

— Прекрасно. Помните, как предыдущий бегал по нам глазами и не мог ни на чем задержаться? Изучал каждого досконально своим беглым взглядом. Этот реагирует совсем по-другому. Тот был привыкшим и очень любознательным. А его очень пугает наше внимание, — человек говорил спокойным, глубоким голосом, медленно, останавливаясь на раздумья. Его улыбка смягчилась, но осталась такой же жуткой. Пусть взгляд сохранил восторг, обманываться не стоило: на него смотрели как на любопытную вещь и очень ценный, даже редкий товар, не более того. Человек задумчиво хмыкнул. — Вы уже знакомили их?

— Нет, решили, что пока это может быть небезопасно, — настороженный голос Того Самого был чуть отдален. В ответ тот, что перед глазами, покачал головой и вздохнул.

— Жаль. Была бы любопытная серия экспериментов, — он посмотрел в сторону и подозвал к себе другого человека.

Огромные руки схватили, подняли в воздух и прижали к себе. Сердце ушло в пятки, на мгновение замерло, от страха Генри зажмурился. Начинается, что-то начинается. Его пронесли всего несколько шагов и опустили на пол, больше не плиточный, а гладкий. Животом и грудью он ощутил холод. Его продолжили крепко держать две руки. Он боялся лишний раз вдохнуть, но, когда к коже на лодыжке прикоснулся ледяной металл, тихо простонал; это нож. В памяти были свежи образы, как один из людей, игнорируя приглушенные крики, ровными движениями нанес ему несколько порезов на плечах и бедрах, и как болезненно щипало. Никогда прежде Генри не получал таких повреждений. Самое серьезное, что случалось дома — однажды он обжегся, сунув руку в камин, ведомый любопытством и детской глупостью. Сейчас же он сжался, ожидая знакомых ощущений от скольжения лезвия по телу. Однако последовало неожиданное облегчение в конечностях, наконец они не были крепко связаны, и кровь поспешила хлынуть к затекшим ступням и кистям. Вдруг его рывком швырнули в сторону, и прежде, чем Генри успел осознать, что произошло, за спиной грохнула металлическая дверца.

Какое-то время он лежал неподвижно, растерянный и оглушенный. Но в один миг дернулся, вскочил и забился в угол. Он быстро осмотрелся; его окружали решетки с толстыми прутьями, и расстояние между ними было такое, что Генри мог просунуть руку, но только ее. В этой клетке он при желании смог бы свободно стоять или даже пройти несколько шагов, она не теснила его и не было давления, лишь стыд от осознания собственного положения. Он совсем как животное, как безмозглая птица матери, которую съел кот, стоило Генри открыть дверцу ее темницы. Он сжался в комок. Люди сторонились клетки, не приближались, и на какое-то время стало тихо, будто ему дали время принять новую реальность. Генри взглянул на свои руки, на четкие отпечатки веревки и тусклые следы от ремней на запястьях. Осторожно потер их, потом и лодыжки.

Ощущение сдавленности никуда не ушло, усилилась пульсация в конечностях. От мысли, что так будет всегда, вновь захотелось расплакаться. Генри потянулся ладонями к губам. Осталось оторвать эту гладкую и липкую ленту. Потер пальцами глаза. Будет больно, люди всегда это делали очень больно.

Всхлипывая, он попытался отклеить маленький кусочек. Потянулась неохотно, пришлось приложить больше сил. Не помогает, слишком долго. Застыв, он отдышался, зажмурился и резко дернул.

В этом громком и отчаянном крике он не узнал собственный голос. Слезы быстро покатились по впалым щекам, и Генри застонал, надеясь врасти в решетку за спиной. Он тер лицо руками, касался дрожащих губ, сгорающих от боли. Как же сильно Генри хотел, чтобы Гретель разорвала каждого в этой комнате, чтобы они все умерли в страшных мучениях, вопя и умоляя о пощаде. Он глубоко дышал, вытирал слезы, и когда наконец осмелился осмотреться, перед ним на полу, за решеткой, сидел Улыбающийся человек. Он выглядел моложе отца, был одет в красивый черный костюм, похожий на тот, что надевал родитель, когда уезжал в город по серьезным делам. От него исходил все тот же сильный аромат, и Генри знал, что человеческое тело так пахнуть не может.

Человек зачесал назад свои короткие мышиные волосы, тихо ухмыльнулся. Из нагрудного кармана достал что-то и показал Генри — небольшой ключ, одинокий, без связки, даже не на веревке.

— Ключ от этой клетки, — пояснил он спокойно, с вниманием наблюдая реакцию. — Он в одном экземпляре. Я буду хранить его в своем кармане, так что без моего ведома никто не сможет подойти и открыть дверь. Я буду сидеть перед тобой, поэтому ты увидишь, если кто-то захочет забрать у меня этот ключ. Тебя никто не тронет. Пока ты в этой клетке, и мы, и ты — в безопасности. Можешь расположиться в ней так, как хочешь. Тебе никто не причинит боль.

Человек спрятал ключ и продолжил следить. От сказанных им слов Генри не стало сколько-нибудь легче и спокойнее, под чужим внимательным взглядом он чувствовал себя легкой добычей, мишенью для издевательств. Слова человека оказалось легко понять; пока в его руках этот ключ, в них также и жизнь Генри. Никому из людей нельзя было доверять. Все не могло быть просто так, его закрыли здесь с какой-то целью, наверняка ради очередного исследования. От этого слова стоял противный звон в ушах. Генри поежился, когда мужчина вновь улыбнулся и мягко заговорил:

— У тебя умный взгляд. Не сомневаюсь, ты понимаешь, что я тебе говорю. Как же любопытно. О чем ты сейчас думаешь? Скажи мне что-нибудь.

Но Генри продолжил молчать, смотреть в пол, жаться к решетке за спиной, отдаваться холоду ее прутьев, стараться не шевелиться. Говорить ни с кем из них не было никакого толку, они были готовы слышать, только когда это представляло для них какой-то интерес. Все его просьбы и крики остались незамеченными. Он уже и забыл, каково это — общаться с кем-то и не трястись от страха и отвращения. Сейчас ничего не изменилось бы. В абсолютной тишине мужчина хитро ухмыльнулся. Все равно остался доволен. Больше всего хотелось, чтобы пол окрасился его кровью и стал алым, как земля в еще несгнивших листьях после месяцев зноя.

— Нет? Стюарт сказал, это твое любимое слово, — человек показал свои белые зубы. Покачав немного головой, он как будто задумался, но вдруг поднялся, достал что-то желтое из кармана и опустился на место. — Все же так хочется узнать тебя лучше.

Мужчина раскрыл предмет, и из желтой рукоятки вылезло маленькое лезвие.

Таких ножей Генри никогда еще не видел, и поэтому удивился и даже испугался. Сейчас откроет клетку, свяжет и вспорет живот этим самым ножом и внимательно рассмотрит, что внутри… Однако, чуть помедлив, человек надрезал кожу на собственном указательном пальце и ничуть не изменился в лице; только ярче засияли глаза. Он продемонстрировал ладонь Генри, и тут в груди что-то оживилось. Тонкая красная струйка аппетитно потекла по пальцу вниз. Стало тяжело дышать. Генри активно принюхивался; нечеловеческий смрад не смог перебить возникший в воздухе запах. Он смотрел на то, как на полу образуются яркие капли, и как же досадно становилось в душе. Они могли упасть ему на язык, но теперь были абсолютно непригодны. Жажда разрывала все его органы, Генри был готов закричать. И он закричал, и, возможно, ему пришло время осознать, что таков его новый голос: охрипший и дикий.

Он бросился на мужчину не думая. Кровь, это человеческая кровь. Хотя бы попробовать, вспомнить, какая она на вкус. Генри ударился о решетку, яростно зарычал, потянулся рукой в надежде ухватить мерзкого человека за рукав и откусить ему палец, чтобы эта струя наконец усилилась и не издевалась своим хилым потоком. Чтобы можно было смочить горло и испытать наслаждение, как когда он еще был живым вампиром, а не жалкой вещью. Но мужчина сидел дальше, чем хотелось Генри. Его светлое лицо вытянулось, глаза выпучились, и пораженный он наблюдал, как страшный зверь мечтает разорвать его на куски. Генри скалился, кричал, совершенно не способный успокоить себя, унять жажду крови. Он вдавливал себя в решетку так, что плечо и скула с виском ныли от боли, но продолжал тянуться, размахивать рукой, хватая в пятерню лишь воздух.

— Впечатляет. Но так у тебя совсем не останется сил, — сочувственно протянул человек. — Погоди минуту.

Он достал из кармана платок и тщательно вытер всю кровь с ладони, пола. Поднес палец к губам, облизнул. Вытащив его изо рта, он вместе с Генри обнаружил, что кровь не перестала просачиваться через надрез. Мужчине пришлось подняться и на какое-то время скрыться из виду. Должно быть, это и спасло Генри от накатывающейся истерики, ведь с человеком ушел и дурманящий запах. Какое-то время образ стекающей крови еще стоял перед глазами, и маленький вампир продолжал разрываться на части, весь кипел изнутри. Однако в какой-то момент он ослабленно повалился на пол, оставив вытянутую руку за пределами клетки, и беззвучно заплакал, прикрыв ладонью рот, полный слюны.

— Черт возьми, — тишину нарушил грубый и низкий голос, впервые звучащий здесь с момента пробуждения. Генри поежился, в страхе отполз подальше от решетки и сжался, сосредоточенно слушая каждый звук, ожидая новой угрозы. Но отдаленная речь продолжилась. — Если этот ребенок разумен, он может быть способным к языкам, наукам. Даже в большей степени, чем простой человек. Мы тратим время на такие мелочи, это просто смешно.

— Начинать лучше с чего-то менее значительного, — голос напомнил Генри скрип старой двери, такой же неровный и противный. Даже зубы заболели, захотелось залить уши воском. — В конце концов, сейчас мы просто смотрим на него. Пока мальчик ближе к дикому животному, чем человеку. Он насытится и станет сговорчивее, я уверен. Майкл просто хотел вывести его из ступора.

— Его нужно адаптировать к социальной среде и выходить за рамки лабораторных экспериментов. В естественных условиях все будет более чем наглядно. Сейчас мы просто калечим его. Стюарт, займитесь этим, когда проблема с раненными агентами перестанет быть такой злободневной, как сейчас.

— Конечно. Информации сейчас в самом деле недостаточно, но мы не сидим сложа руки. Его интеллектуальные способности мы также тщательно изучим в дальнейшем.

В комнате вдруг стало слишком громко. Какофония голосов разрывала барабанные перепонки. Дело было не в том, что эти люди, не стесняясь его присутствия, вновь оживленно обсуждали свои планы на всю его дальнейшую жизнь; к подобному он уже почти привык. Хотя Генри подавился слюной, когда незнакомец-дверь назвал его животным. До чего же мерзкий бубнеж. Нет, за пределами клетки произошли какие-то значимые изменения, возник новый, тонкий голосок, неразборчивая речь, до того эмоциональная, что Генри стало еще более страшно. Он повернулся к людям в поисках источника шума.

Улыбающийся человек приближался вновь. За руку он вел девочку в грязном молочном платье. Генри поразился; прежде ему никогда не приходилось видеть людей с такой смуглой кожей. Отчего ему девочка показалась даже красивой, выделяющейся на фоне человеческих детей его мира. Она глотала слезы и периодически задирала голову и кричала что-то мужчине, но из-за плача или других трудностей говорила что-то слишком невнятное, но понять было несложно, что ей совсем не хотелось быть здесь. Генри всхлипнул, подумав об этом. Он тоже отдал бы все, чтобы исчезнуть из этого места. Заметив его, девочка затихла. Может быть, тоже посчитала его необычным.

Человек в дорогом костюме вновь продемонстрировал Генри ключ.

— Сейчас я открою клетку и впущу к тебе ее, — мрачно протянул он. Маленький вампир насторожился, исподлобья взглянул на заклеенный другой липкой лентой палец. Вновь отдался мыслям о мучительной жажде и струе крови. Может, наброситься на человека, едва он откроет дверцу? Укусить прежде, чем оттащат и умертвят. — Не бойся, вам никто не помешает.

Подойдя вместе с девочкой к решетчатой двери, человек ненадолго замер, вставил ключ в замочную скважину, повернул. Опасливо посмотрел на Генри. Тот же поежился, на всякий случай отполз в центр клетки. Слюны скопилось во рту слишком много, он спешно проглатывал ее, и в животе при этом что-то болезненно сжималось. Этого было явно недостаточно. Напрыгнуть, сбить с ног, впиться зубами, пусть только зазевается. Человек тихо вздохнул. Крепко сжимая руку девочки, он полез в карман темных брюк. И вновь он держал желтый предмет. В груди Генри вдруг закололо. Не надо, захотелось крикнуть ему, не надо. Однако смолчал.

Блеснуло лезвие. Одним резким движением мужчина вжал девочку в стену.

Рукой, вооруженной ножом, он взмахнул близ ее лица, и она испуганно взвизгнула. Генри схватился за голову, зажав уши, зажмурившись, и громко застонал. Раздался лязг металлической двери, и человеческая девочка оказалась внутри спешно запираемой клетки. Генри в отчаянии поднял на нее взгляд. Она, поскуливая, полулежала на полу, слишком шокированная, чтобы перевести свое внимание на него. Из свежей царапины на ее щеке уже сочилась кровь. У Генри участилось дыхание, зрачки расширились, и он понял, что не может себя удержать.

Мгновение спустя его челюсти крепко впились в ее шею.

Этот яркий вкус нельзя было ни с чем перепутать: в самом важном люди этого мира не отличались от селян мира Генри. Сладость, солоноватость и кислота переменно ощущались на языке, и так радостно становилось на душе. Наконец-то. Генри прослезился от счастья и сильнее вцепился в человеческую плоть. Девочка вопила от боли, брыкалась в попытках вырваться, лезла пальцами ему в лицо и отчаянно царапала, била его. Сперва Генри старался не обращать на это внимания, слишком будоражащим был вкус. Он не поддавался ее сопротивлению. Но постепенно злость нарастала. Девочка нащупала глаза и так сильно надавила, что в них потемнело. Генри издал дикий крик, полный ярости, и оторвался от нее. Но руки тут же сомкнулись на ее горле, сжали его. Ожесточенно скалясь, он со всей силы бил ее голову об пол, каждый раз с наслаждением замечая, как закатываются ее темные глаза. После он нанес несколько ударов по лицу и телу кулаками, и только когда оглушенная жертва затихла, Генри снова укусил ее, сдавил между челюстями ее мышцы на шее и, дернув головой, оторвал кусок ее плоти. Кровь потекла из раны толчками, так быстро, как когда-то текла из дикого зайца, пойманного братом, Хензелем. И цвет ее был ярко-алый, такой аппетитный. Генри прильнул к шее девочки и намертво впился в нее, с жадностью делая глоток за глотком, словно в любой момент это счастье могли отобрать у него люди. От удовольствия закрылись глаза, а от стонов сердце колотилось еще быстрее. Когда отец учил охоте, он говорил, что необходимо поймать, обездвижить жертву и при желании убить. В один миг Генри возгордился, что наконец смог применить его уроки по делу.

Когда же Генри пришел в себя, девочка еще хрипела под ним. Сперва он медлил, затуманенным взглядом смотрел на ее побледневшее лицо, искаженное маской нечеловеческого ужаса. Словно лишь тогда осознал, что произошло. В неожиданном страхе он отскочил от нее. Быстро хватая ртом воздух, надеялся отдышаться, успокоиться, понять, что делать теперь. Все только что было прекрасно, но, рассматривая жертву, Генри с трудом сдерживал собственную панику. Девочка не шевелилась и уже совсем не дрожала. А Генри дрожал, и обагренные руки ходили ходуном, стоило взглянуть на них. Подбородок, щеки и шея ощущались липкими от крови. Он зажмурился. Он вспомнил родное поместье, деревню селян, куда водила его сестра, как заботливо она относилась к тем, кто добровольно отдавал им свою кровь. Как Хензель с омерзением морщился всякий раз, когда видел, как они возвращались довольные домой, ведь он не позволял себе подобного наслаждения, довольствовался пойманными зверями. Гретель никогда не рассматривала в качестве жертвы ребенка. Она говорила, что это слишком вредно для здоровья маленького человека, и только взрослые не пострадают, если кормиться их кровью раз в несколько месяцев.

Генри протяжно застонал, от страха закрыл лицо руками.

— Гретель!.. Гретель!.. — плача, громко звал он сестру и раскачивался в попытках успокоиться.

Она точно знала, что делать. Она точно знала, как помочь человеческой девочке. Всхлипывая, Генри подполз к своей жертве, потрогал за руку. Теплая, мягкая, но как будто неживая. Девочка лежала на спине, и ее голова была повернута набок так, что маленький вампир видел дело своих рук. И глаза, и рот были полуоткрыты. Взгляд оставался бессознательным, а с губ то и дело срывался тихий стон. На щеке чернела царапина. Кровь из нее больше не шла.

Генри стиснул зубы, исподлобья посмотрел на решетчатую дверь. Слишком глупая идея пришла в голову. Однако он все равно поднялся и потянул человеческое тело к единственному выходу из клетки. К собственному стыду, Генри быстро заметил, как значительно в нем прибавилось сил.

Он аккуратно опустил девочку на пол и стал озираться по сторонам. Человек в дорогом костюме стоял совсем неподалеку и внимательно наблюдал, не вмешивался. Нервно улыбался.

— Помогите!.. — слезливо протянул Генри. Человек медленно приблизился к клетке и сел в ту же позу, что и раньше. Его светлые глаза ярко блестели, и маленький вампир не понимал, что за чувство отражалось в них.

— Она скоро умрет, — мужчина подал голос, не сумев утаить в нем дрожь. — В этом нет нужды.

— Нет!.. Не умрет!

Он сел подле девочки, прикоснулся руками к ее лицу. Что делать, что делать. Она совсем не реагировала на него, слабо дышала и, казалось, жизнь действительно увядала в ней. Гретель точно смогла бы решить эту проблему, она бы подсказала. Но Генри, Генри никогда за всю короткую жизнь не попадал в настолько страшную ситуацию. Девочка не хотела давать ему свою кровь, она не хотела, чтобы он кусал ее. Она даже расцарапала ему все лицо, и сейчас, придя в себя, маленький вампир чувствовал, как оно горит. Девочка была так сильно напугана, если бы только могла, она бы оттолкнула его, как делали все взрослые люди из этого мира, которым он сопротивлялся. Генри схватился за голову, тяжело дыша и плача. Незадолго до расставания с семьей, когда Гретель решилась на отчаянный шаг и сбежала вместе с ним, лишь бы не отдавать его людям, отец сотворил страшное с молодым селянином, что укрыл их. Его мертвое лицо застыло в таком же ужасе, что и лицо бедной девочки. Она погибала, погибала из-за него. Никогда прежде Генри не хотел так сильно убежать от всех людей, от самого себя. Вдруг ее маленькая душа совсем заблудится?.. Поблизости ведь не было ни одного ворона.

— Гретель… Гретель… — Генри снова жалобно позвал сестру, надеясь уже на то, что она обнимет и утешит его. Скажет, что он ни в чем не виноват, и он впервые не поверит ей.

— Неужели ты никогда прежде не делал ничего подобного? — раздался задумчивый голос Улыбающегося человека.

Когда заплаканный, перепачканный в человеческой крови Генри взглянул на него, увидел, как совсем рядом стоят остальные пять человек. Тот Самый, с самым бледным, но беспристрастным лицом, тоже был среди них. Он прятал под тканевой повязкой прокушенное насквозь запястье, наверняка больше не мучаясь от боли. Генри сейчас отдал бы многое, чтобы на месте девочки оказалось это бессердечное тело.

— У него все на лице написано, — сказал другой, грубый голос, назвавший издевательства над Генри смешными мелочами.

— Его прежние приступы агрессии были такими же бурными? — человек-дверь тоже предпочел высказаться.

— Нет. На моих людей он бросался скорее с целью самообороны. Меня атаковал агрессивно, но Магнус очень быстро привел его в чувства, — Тот Самый, казалось, впервые смотрел на Генри не как на вещь, а как на настоящее чудовище. Но в его голубо-серых глазах был отнюдь не страх, а даже большее желание владеть им, чем прежде.

— Больше не проводите подобные эксперименты, — а тон этого хриплого голоса был сдержанным, его Генри слышал лишь тогда, когда убедился, что не погиб.

— Он может начать представлять реальную угрозу, если выпустить его из лаборатории, — высказался последний, прежде молчащий и самый молодой среди них.

— Заткнитесь, — Улыбающийся человек в дорогом костюме больше не улыбался, он впервые повысил голос, чем привел в чувства всех. Даже Генри вздрогнул, и слезы встали на глазах. — Неужели не видно, как ему страшно? Как ему стыдно и грустно? Черт возьми, он попросил о помощи, он даже заговорил! Это потрясающе. Он не просто разумен, он способен сострадать источнику пищи. При первой же возможности познакомьте его с имитатором и нашими детьми.

— Но что, если он точно так же нападет на них? Что, если их не успеют разнять? Это слишком большой риск, пусть сперва научится не бросаться на обычных людей, — вмешался человек с грубым голосом. Улыбающийся человек в ответ коротко рассмеялся.

— Если бы я запер тебя на несколько недель и морил голодом, как бы ты себя повел, оставшись один на один с живой курицей? Или кошкой, крысой, кроликом или даже ребенком. Кем угодно, кого ты прикончишь быстрее, чем они тебя. Интересно, проявил бы ты тогда человечность?.. Думаю, уже через пару дней ты бы без раздумий свернул шею какому-нибудь тупому кролику и сожрал с потрохами. В его поступке нет ничего неожиданного, мы все предполагали подобный исход. Любые эмоции, кроме восхищения его раскаянием, здесь просто излишни.

— Сейчас речь идет не о человеке, а о существе, с которым мы прежде не имели никаких дел. Его поведение сложно с точностью предугадать. Я понимаю, ты имеешь в виду, что он повел себя так, потому что был голоден. Но нет гарантии, что имитатор не разозлит его. Нам нужно лучше его изучить. Мы не можем потерять настолько драгоценный образец.

— Можно и не допускать их физический контакт. К тому же, это всего лишь мое пожелание или рекомендация. Стюарт сам решит, в каком направлении двигать дальнейшие исследования.

— Во многом я с тобой согласен. Нужно его адаптировать и постепенно выводить за пределы лаборатории, обучать и исследовать его способности. Но после того, что мы сейчас увидели, я считаю, нужно в первую очередь думать о безопасности приютских.

— Думаю, можно забирать мальчика, он успокоился. Спасибо за демонстрацию, Стюарт. Работайте.

Генри, застывший в ступоре, напрягся. Каждому из этих людей было не все равно на жизнь девочки лишь потому, что он жестоко обошелся с ней. Никто не вздумал бы помочь ей в любом случае, и только зрелищность происходящего вызвала в них такой шок и возмущение. Они уже вовсе позабыли о ней. Генри смахнул вставшие слезы и повернулся к своей жертве, покрасневший от стыда. Не двигалась, нисколько не сменила свою позу. Мертва, уже мертва, догадался маленький вампир и зажмурился, неприятно защипало в носу. Его заставили это сделать. Эти безжалостные люди с огромной радостью и его убили бы, если бы только он не оставался для них столь интересной вещью. И все же он самое настоящее чудовище. Генри чувствовал, как гудят его кисти от ударов о голову и грудь девочки. Багровые сгустки застряли глубоко под отросшими острыми ногтями, а их следы остались на ее изуродованной шее. Теперь люди будут бояться его еще сильнее. Теперь они будут еще более жестокими в обращении с ним. Но если бы отец, убивший селянина, узнал о поведении своего нежеланного Генри, наказал бы или холодно отметил, что так вампиры и поступают?.. Этого никогда уже не узнать.

— Как же любопытно посмотреть, каким ты станешь лет через десять, — снова раздался голос Улыбающегося человека. Генри неохотно взглянул на него, уже без всякой ярости и страха. Пусть делает все, что захочет, сказал себе маленький вампир. Это будет заслуженно. Но мужчина снова смотрел доброжелательно и мягко улыбался. — Ты уже сейчас такой сильный. В тебе такой потенциал… Я с нетерпением буду ждать, когда ты вырастешь.

От этих слов стало так тошно и грязно, что Генри стиснул зубы, только бы кровь не пошла изо рта от рвотных позывов. Негодяй. Самый отталкивающий из всех. Совсем как Тот Самый. Однажды они все умрут в муках, нахмурившись, подумал Генри. Однажды им всем будет так же больно и страшно, как и ему, как и девочке, которую им стало не жаль бросить на съедение.

— Сейчас к тебе в клетку войдет наш сотрудник. Он временно усыпит тебя, а Стюарт вернет в лабораторию. Я очень хотел бы наблюдать за тобой все время, однако тебе не место в клетке. Мне было очень приятно познакомиться с тобой, вампир.

После сказанных слов человек действительно отдал ключ другому мужчине, облаченному в плотную одежду и вооруженному наполненным умерщвляющей жидкостью шприцом. Мужчина без страха открыл клетку и забрался внутрь, молча преградив Генри единственный путь к отступлению. Скалясь, маленький вампир придавал себе максимально угрожающий вид, кричал: «Нет!» из раза в раз, надеясь, что хотя бы однажды его услышат. Но расстояние между ним и шприцом сокращалось, и очень быстро, несмотря на отчаянные попытки искусать нападающего, Генри схватили, прижали к полу и ввели жидкость. Силы стремительно покидали его, а мысли в голове потухали как свечи одна за другой, так быстро, словно кто-то намеренно задувал их, пока не стало окончательно тихо и темно.

* * *

В такой же темноте и тишине Генри обнаружил себя, когда резко открыл глаза. Умерщвление пугало больше всего тем, что, в отличие от снов, обыкновенно сладких после сказки Гретель, никакие образы не приходили в его тяжелую голову. Генри уже и вспомнить не мог, когда видел настоящее сновидение, что-то ободряющее. Генри забыл, когда в последний раз улыбался, хотя и дома не часто выражал радость. Вряд ли он когда-либо еще раз испытает нечто подобное.

Генри не сразу понял, что происходит и где он находится. Лишь через некоторое время осознал, что лежит на спине, на более мягкой поверхности, чем лабораторный стол. Под головой, которой он смог повертеть благодаря отсутствию ремня на шее, чувствовалась приплюснутая подушка. Совсем рядом холодела стена. Ее он ощутил собственной левой ладонью. Неужели и запястья не были привязаны к койке? Пораженный этой мыслью, Генри поднял над собой обе руки, повертел ими в воздухе, помахал из стороны в сторону. Свободны. В кромешной тьме невозможно было что-либо разобрать, но маленький вампир отчетливо услышал свой протяжный вздох. Во рту стоял кисловатый привкус крови, а изнуряющая жажда сменилась головокружением. Стремительно вернулись воспоминания, и в ушах раздалось его учащенное сердцебиение. Мгновение облегчения сразу же окрасилось болезненным щипанием в глазах и носу.

Девочка в молочном платье. Он точно увидел ее перед собой. Еще не растерзанная, она смотрела на него настороженно через прутья клетки. Генри безмолвно расплакался, сжался, повернувшись на бок и подтянув поближе колени. Что он наделал? Не смог сопротивляться собственному животному порыву, даже подумать не успел. Но это еще мелочь. В свой первый раз он тоже обошелся не слишком ласково с человеком, добровольно подставившим ему руку. Хотел ли тот ударить Генри за это? Отчего умолчал, стерпел, из-за Гретель или по привычке? Но девочка… Генри застонал. От бесконечных криков до сих пор болело горло, словно он проглотил горячий уголек. Гретель, пожалуйста, помоги, про себя взмолился Генри, мелко дрожа. Что он мог сделать, чтобы этого не произошло? Что он может сделать сейчас, чтобы ее душа не боялась и не страдала, как в тот миг, перед смертью? Во что он вообще превратился здесь? Чудовище. Чудовище, монстр, жестокий, как человек. Безжалостный зверь. Слезы жгли свежие царапины на лице, и Генри расчесывал их еще сильнее, скаля зубы и издавая хриплые стоны. Умертвитель. Для чего он пришел в этот мир? Чтобы стать таким же страшным и злым? Как сильно Генри сейчас хотел вообще не появляться на этот свет.

Вдруг совсем неподалеку раздался шорох, и маленький вампир застыл, затаив дыхание. Если бы кто-то прошел через дверь (в этой тьме должна же быть дверь?), он бы услышал, обнаружил чужака заранее, различил бы в тишине его шаги. Но кто-то приблизился бесшумно. Генри задрожал от страха. Кто здесь? Но разглядеть он ничего не смог бы, даже если бы очень постарался. В комнате, возможно, и был какой-нибудь искусственный источник света, наподобие свеч в прозрачном куполе, потухаемых по воле людей, но обнаружить его Генри не представлялось возможным. Могло ли просто почудиться? Нет, в темноте стоял кто-то злой, совсем рядом, и он точно знал, где находится Генри, чтобы в любой момент схватить, вновь обездвижить и причинить боль.

Генри трясся, обнимая свое холодное тело. Неустанно вглядывался в черноту, медленно, как можно тише дышал. В охрипшем горле застрял сгусток крови и теперь так мерзко лип к его стенкам. Хотелось прокашляться, но нельзя было привлечь к себе внимание. Кто здесь? И, словно надеясь ответить на его вопрос, тишину прорезал еще один шорох, уже ближе к койке Генри. Маленький вампир заплакал, заскулил, как жалкий трусливый щенок, маленький детеныш собаки убитого селянина. Только не снова, только не снова. Конечности не успели расслабиться, отвыкнуть от ремней, веревок, бинтов, липких лент, от всего, чем только они пленили его. Этому кошмару никогда не придет конец.

Вдруг глаза Генри насильно закатились, так резко, что он даже ощутил это, прежде чем его разум покорился неожиданному видению. Он очутился в другом месте. Кругом все было красное; в воздухе витала плотная багровая пыль, закрывая собой небо, и земля казалась такой невесомой и мягкой, что Генри почувствовал, как проваливается в нее. Напротив, совсем близко, стояла она — Гретель — и предостереженно тянула к нему руку. Но не дотрагивалась до тела, до его измученного лица. Сердце забилось в груди так сильно, что Генри впился в нее пальцами, точно намеревался разорвать кожу. Он хотел закричать сестре, но горло не слушалось, он окончательно охрип или же просто не мог дышать.

— Тихо, — раздался голос Гретель, такой серьезный и настойчивый. — Если будешь шуметь, они придут и усыпят тебя. Ты устал. Полежи тихо, пока снова не уснешь.

Генри хотел было зажмуриться, но не сумел — образ продолжал вырисовываться перед ним, ни на миг не исчезая. Больше сестра ничего не сообщила, не улыбнулась, не назвала ласковым словом, не приблизилась и не потрепала по волосам, как прежде любила делать. Пусть это был ее облик, ее воздушное платье, которое она часто носила дома и на прогулку, ее острые черты лица и черные длинные кудри. Это не могла быть Гретель. Она никогда так не заговорила бы с ним. Очередной обман, очередная иллюзия. Генри оскалился, но глаза были красными от слез. Гретель… Возможно ли когда-нибудь снова обнять тебя?..

— Хватит! Хватит! Хватит! Хватит! Хватит! Хватит!..

Осипший голос наконец прорвал пелену видения, и Генри очнулся кричащим, в той же непроглядной тьме. Мелкая дрожь, льющийся по вискам пот, свежие царапины на груди — он вновь чувствовал собственное тело. Это помогло затормозить шквал из одного и того же слова, дать себе время отдышаться и осознать происходящее. Теперь сомнений не было — Существо прокралось в его темницу и разум и, в отсутствие хозяина Того Самого, лично властвовало здесь. Горло разболелось еще сильнее, Генри помассировал пальцами шею, только бы безболезненно проглотить сгусток крови.

— Твой отец отвратительно воспитал тебя, — раздался грозный мужской голос Существа совсем близко. Генри вздрогнул. Вновь расплакался и, жмурясь, прикрыл рот рукой.

Он вспомнил, как отец из раза в раз со строгим видом вдалбливал, что необходимо терпеть и молчать, не показывать врагу собственную слабость, вести себя послушно в мире людей и не перечить повелению старших, не создавать о семье плохое впечатление. Как требовал от него кротости и как, после его жалкого побега в собственную комнату в день разлуки, побил за непозволительное поведение. Отец хорошо воспитал его. Это ужас оказался сильнее выученных уроков. Генри сжался, ожидая, как его снова накажут. На его страшный крик уже должны были прибежать люди и насильно утихомирить истерику. Где-то за пределами тьмы уже наверняка раздавались приближающиеся шаги, но Генри их попросту не слышал, до того оглушительно колотилось сердце.

— Тихо, — сказало Существо с той же интонацией, что и Гретель в видении. Маленький вампир прикоснулся подбородком груди, словно надеялся стать еще меньше. — Я навестил тебя, потому что Стюарт сказал, что ты убил девчонку. Хотел сказать тебе, что тебя это не должно волновать. Все это зашло слишком далеко, и ты был не готов к подобному опыту. Твоя семья в свое время спасла себя от истребления благодаря отказу от убийств, и вряд ли кто-то сообщил тебе, что для вампиров это естественный способ пропитания. Люди мало знают о твоем мире, они только знакомятся с ним. Они не были готовы к тому, что ты не усваиваешь кровь животных. А твой отец предупредил меня слишком поздно об этом. Они не планировали причинить тебе боль своим незнанием.

Слышать подобные слова оказалось до стона обидно. Существо в темноте было в курсе всех истязаний, оно хорошо знало отца и могло бы избавить от боли, сказать людям действовать мягче, не обращаться так жестоко. Оно предпочло не помогать, а насылать страшные видения, бить, хватать и наблюдать за происходящим издалека. Оно было на стороне людей и теперь пыталось убедить, что они не хотели, чтобы он страдал, а так само получилось. Но услышать, что семье угрожало истребление, Генри не ожидал. Он не представлял, что это такое. Гретель никогда даже не упоминала подобное слово. Как же мало он знал о родном доме. Маленький вампир раздумал затыкать уши, лишь бы не замечать слов Существа. Может быть, оно расскажет что-то еще.

— Впредь до человеческой смерти не дойдет, они этого не допустят, — тон его голоса оставался ровным и безэмоциональным. Возможно, способности испытывать что-либо Существо попросту не имело. — Ты будешь сыт. И если хочешь жить среди других детей, то тебе нужно доказать, что ты безвреден, пока можешь себя контролировать.

— Что?..

О других детях Генри услышал во второй раз, удивленно поднял глаза во тьму. Жить? Он уже и не понимал, что скрывается за этим словом. И какой могла бы стать эта жизнь среди людей? Неужели сколько-нибудь лучше, чем сейчас? В этом ли было его предназначение? Стать человеком? В последний день Гретель просила довериться Ворону, что обитал здесь, что заботится о маленьких душах. Было ли Существо Вороном?.. Ох, Гретель, почему же нельзя вновь тебя увидеть и спросить?.. Генри закрыл лицо руками. Голова раскалывалась от раздумий.

— Гретель… Гретель…

— Тихо, Сангре. Гретель… Она много для тебя значит. Будет плохо, если отец решит, что ее влияние испортило тебя, и ты не управляем. А он, кажется, был благосклонен к ее обучению в Академии вместе с Хензелем. Не хотелось бы, чтобы из-за тебя вся ее жизнь снова пошла под откос.

— Ч-что?.. Н-нет!

Откуда Существо знало такие вещи? Неужели отец посвящал его во все свои планы?.. И Гретель могла пострадать даже теперь, когда Генри был так далеко?.. Отец не знал предела своей суровости, и в этом был очень похож на людей. В животе стало щекотно от волнения, а сердце сжалось от страха. Как же Генри устал быть полностью зависимым от воли всех этих злых монстров. Он задыхался от жестокости, окружающей его со всех сторон, сдавливающей его в своих коварных руках и, как из полена, вырезающей из него нечто подобное себе.

— Я редко появляюсь в твоем мире. Поэтому не встречусь с твоим отцом в ближайшие месяцы и, может, год. Однако я все знаю о тебе и твоем поведении здесь. Ты должен начать вести себя спокойно. Реви, если необходимо. Но не смей ни на кого больше бросаться. Они теряют терпение. Им нет дела до привязанного овоща, ты здесь не для того, чтобы в тебя потыкали иголками и усыпили, как бешеную собаку.

Генри схватился за волосы, чувствуя, как голова готова разорваться, если поток грязных слов продолжится. Он вскочил на ноги, ощутив ступнями ледяной пол. Согнулся, закрыл руками уши и закричал в темноту изо всех сил. Вещь, вещь, их бесправная вещь, которую не спросили, что он думает по поводу оскорблений, порезов на конечностях, насильном сборе крови в своих непонятных целях, даже не для поедания, по поводу завязанных глаз и противном шуме, подаваемом издалека в разум через уши, без возможности закрыться. По поводу бесконечных разглядываний его клыков, неизвестной трубки глубоко под грудью. После всех бессонных ночей, постоянных срывов и убитой маленькой девочки — они теряли свое терпение?! Как можно было не бросаться на них, если каждому — каждому! — хотелось причинить как можно больше страданий?! Генри затих, но лишь потому, что горло больше не пропускало наружу даже охрипшего и слабого голоса; он окончательно пропал.

— Все же плохая была идея забирать такого малолетку. Ты не способен воспринимать, что тебе говорят. Ты напился крови, так восстанавливай свое тело, а не доводи себя еще больше. Ложись на место немедленно. Я не собираюсь тебя колотить и привязывать. Успокойся, Сангре. Совсем одичавший.

— В-вещь… — прохрипел шепотом Генри, вытирая слезы и, на ощупь найдя койку, опустился на нее. Ослабевшее тело правда нуждалось в отдыхе, но не меньше — его загубленная душа.

— Дай им повод, и они выпустят тебя. Ты ведь этого так хочешь, — шорох рядом с Генри был ожидаем, и все же маленький вампир вздрогнул, замер, лежа на спине. Рука с сухой кожей скользнула по голени, и он дернул ей. Однако прикосновение не повторилось. — Они тоже хотят. Веди себя достойно, Сангре.

— С-сангре…

— Сангре. Твоя родовая фамилия. Несмотря на все тонкости твоего существования, ты все же член семьи. Ты вправе носить фамилию родителей наравне с их остальными детьми.

— Сангре… — закрыв глаза, повторил шепотом Генри. Свою фамилию он услышал впервые в жизни. Последнее напоминание о том, что он связан с Гретель не только разбитой любовью, но и кровными узами. Что для кого-то на свете он не вещь, а Генри. Генри Сангре.

Над головой вдруг раздался какой-то шелест, и тело вдруг опустилась холодная ткань, она укрыла его полностью. Что произошло? Генри испуганно осмотрелся, но тьма не поддавалась его острому зрению. Возможно, это одеяло?.. На ощупь — ничего опасного и подозрительного. Тонко, мягко и легко. Вряд ли ткань могла бы согреть замерзшего Генри. Однако маленький вампир остался в той же позе.

— Они видят в тебе большой потенциал, Сангре. Спрячь свои клыки до удобного случая. Это поможет.

После этого, сколько Генри не вслушивался в тишину вокруг, ни один звук не доносился до уха, кроме его собственных хрипов и дыхания. Существо затаилось неподалеку. Или же наконец ушло.