Чистокровный спектр (джен)

Первое занятие с лордом Принцем для Давины и Эди стало шоком. Эдриану ни один из участников ничего не рассказал, однако он не мог не заметить, в каком состоянии были дети, и насел на Огастуса с вопросами… точнее, попытался насесть и был отбрит самым жёстким образом:

— Я тебя учу порт-ключи делать? Я лезу к твоему сыну с советами по магии пространства? Нет, лорд Нотт. Вот и ты не лезь в менталистику.

— Но, Огастус!..

— Не лезь, — с нажимом повторил Принц. — Этим двоим я не наврежу, не переживай, а всё остальное — не твоё дело.

— Скажите хотя бы, не опасно ли это их состояние? — не смог сразу отступить Эдриан.

Принц усмехнулся и покачал головой.

— Переосмыслять что-то всегда немного опасно. И узнавать новое тоже. Знание — оно меняет.

Поняв, что ничего толком не выяснит, Эдриан вынужденно ретировался…

…И, не успев справиться с раздражением, отправился на «серьёзный» разговор с Рудольфусом, где без купюр высказал недовольство поведением друга, упрекнул за капризы и почти приказал выздоравливать и не рыпаться — как минимум до того момента, когда Рабастан окажется на свободе.

В таком настроении его и застал МакНейр.

— Привет…

— Чего тебе?

— Ты чего злой такой? — без расшаркиваний осадил Уолден.

— Прости, Уолл, не хотел быть грубым.

— Так ты не грубый, ты злой. Случилось что?

Эдриан хотел было отмахнуться от вопроса, но неожиданно даже для себя вывалить всё… и получил поддержку.

— Всё, забудь об этом, я разберусь с Рудольфусом.

— В каком смысле…

— Больше он не станет выделываться, — многозначительно улыбнулся Уолден. — Ну, успокоился? Готов говорить о приятном?

— Всегда готов, — улыбнулся и вправду успокоившийся и повеселевший Эдриан.

— Сначала отличные новости. Диринары отлично растут. Теперь хорошие новости. Монстров твоих радостно скупают. Теперь просто новости. Нужны четыре порт-ключа в Европу и один в Китай.

— Ого!

— И помощник.

— Что? — не понял Эдриан.

МакНейр вздохнул.

— Дел стало невпроворот. Один я уже не справляюсь. Люц предупредил о новом поступлении птичек. От тебя ничего не требуется, инкубатор, как помнишь, мы с запасом построили. Но следить за ними всё же надо. А тут монстры, крапы, теперь вот ты коз захотел пристроить… Эд, я не тяну столько дел одновременно.

— Твои предложения? — деловито спросил он, соглашаясь, что одному справиться со всем перечисленным непросто.

Уолден растерялся.

— Эм… Я же сказал…

— Уолл, по-твоему, помощника тебе я буду искать? Или, может, Люциус?

— Оу…

— А сына ты не рассматривал на эту позицию?

— А что, можно? — изумился тот, даже привстав от избытка эмоций.

Эдриан рассмеялся.

— Это ты мне скажи. Патрик потянет нагрузку? Доверять ему можно? Обеты готов приносить? Подумай. Поговори с сыном. И приходи тогда.

— Но ты не против?

— Ну здравствуй, — обиделся Эдриан. — С чего бы мне быть против твоего сына?

— Ну он же совсем пацан…

— Все мы когда-то были совсем пацанами, Уолден. По чутким руководством отца — какие причины сомневаться в парне?

…Во вторник вышла статья о нападении на леди Боунс, и Эдриан успел узнать о разделившемся мнении общественности, пока шёл от камина в Атриуме до своего кабинета. Одни сочувствовали и возмущались коварством неназванных врагов Боунс, другие же считали, что Амелия сама виновата — не надо было заводить столько врагов.

Про пересмотр в газете не нашлось на единого намёка, и Эдриан вздохнул с облегчением. Конечно, долго тему с Боунс Рита развивать не станет, но на некоторое время можно было успокоиться.

По делу Кэрроу выплывали всё новые и новые вопросы, и голосование откладывалось. Единственным положительным моментом было то, что про Алекто будто забыли, а значит, у Амикуса не было причин менять свои показания и отказываться от договорённости. В зале номер десять Эдриан, как и раньше, занимался расчётами и не скучал. И когда в четверг прозвучали заветные слова о голосовании, даже не сразу осознал их смысл.

Несмотря на то, что Кэрроу взял на себя вину за множество чужих преступлений, вёл он себя на всех слушаниях нормально, не хамил, не пытался нападать — и потому приговор был хоть и суровым, «гуманным» — пожизненное заключение, а не поцелуй дементора.

Теперь, когда вина Кэрроу в ряде преступлений была доказана, пункты обвинений против «своих» сократились. Конечно, переложить всю ответственность было невозможно, даже сотня чужих признаний не обелила бы того же Рабастана — уж слишком во многом он был замешан, да и знало о его делах чересчур много народа, — и всё же это было солидным вкладом в общее дело по освобождению. Робкая надежда снова подняла было голову, и пришлось напоминать себе, что поздно всё переигрывать, да и надеяться глупо. Ну не обвинял Лестрейнджа в десятке убитых магглов или шантаже какого-нибудь министерского сотрудника, и что? В лучшем случае приговор сократят до пары пожизненных, даже не до того срока, когда можно будет говорить о реальном освобождении…

В пятницу Давина вернулась домой насупленной. Оказалось, что Нарцисса просила написать поздравительную открытку для кузины — Нимфадоре исполнялось двенадцать лет.

— Ди сказала, что у ней нет кузины Нимфадоры, — сдал сестру Эди, и Маркус подтвердил:

— Ди сначала просто спокойно отказала, но миссис Малфой настаивала, и Ди… Она ничего не забыла. Ни как Дора её дразнила, ни как прятала игрушки, ни те ссоры из-за Ника.

Эдриан вздохнул, глядя через открытую дверь на складывающую вместе с Теодором мозаику дочь. Злопамятность была не лучшей чертой… Но и не худшей.

Его молчание мальчики интерпретировали по-своему и практически хором пообещали повлиять на Давину.

В субботу явился Люциус. Деловитый и привычно улыбчивый, но от Эдриана не ускользнула прячущаяся в глазах грусть. На язык просились слова поддержки, однако он достаточно хорошо знал Малфоя и потому понимал: это будет неуместно. Пока Люциус сам не примет ситуацию, говорить о личном бессмысленно.

— Каркаров отписался, — сообщил Малфой, устраиваясь напротив хозяина дома. — Ничем особо не порадовал, но версию с батарейками подтвердил…

К сожалению, подробностей по-прежнему не было.

Игорю удалось найти древние книги в библиотеке Дурсмтранга, где встречались упоминания нужных артефактов, но на этом и всё. Он переслал копии нужных глав, так что сначала Люциус, а теперь и Эдриан ознакомились с текстом, однако информации всё ещё было удручающе мало.

— Сноску видишь? — дождавшись, когда Эдриан дочитает, спросил Малфой. — Этой книги нет нигде. Игорь искал, я искал…

— Пусть Берт поищет, — перебил он, и Люциус кивнул.

— И Берт поищет, но вряд ли итог будет другим. Ты писал, что батарейку украли… Мордред! Прости, Эд. Я не должен был пропадать.

— Не должен был, — решил воспользоваться моментом он, — но все мы люди, Люц.

Тот моргнул и тут же вернул себе привычно-самодовольный вид.

— Я был занят, друг мой. И не наматыванием соплей на кулак, а увеличением состояния. Но чересчур увлёкся и забросил другие обязательства. И прощения я прошу за это, а не личную драму.

— Какой же ты упрямый, — устало вздохнул Эдриан и махнул рукой. — Не хочешь говорить — Моргана с тобой. Забыли. Давай про дела.

— Встречался с девчонками Джагсон, — помолчав, отчитался Люциус. — И нашёл человека, что за небольшое вознаграждение готов жениться на Кэрроу, как только она выйдет.

Подавив удивление — в голове с трудом укладывалась такая постановка вопроса, он не мог представить ситуацию, чтобы он сам согласился жениться непонятно на ком за «небольшое вознаграждение», — Эдриан покачал головой:

— Это может нескоро понадобиться — Амелия лично сражалась с Алекто во время одного из рейдов, так что…

Они обсудили ситуацию с пересмотром, в том числе и возможность как-то повлиять на вердикт по делу Алекто, они на некоторое время замолчали.

— Оно и к лучшему, — в конце концов нарушил тишину Малфой. — Амикуса я понимаю, но если начистоту — в Азкабане обоим самое место. Алекто не такая жестокая, как брат, этого я не говорю, но лучше ли она? Вот уж сомневаюсь. Тот хоть действовал так, как считал правильным, а эта от страха на всё готова.

В кабинете снова сгустилась тишина.

— Совсем вылетело из головы! — всплеснул руками Эдриан. — Люц, я же хотел с тобой поговорить о Гарри Поттере. Мальчику нужна наша защита!

Малфой недоверчиво вытаращился, а затем рассмеялся.

— Дожили. Пожиратели смерти на страже безопасности мальчишки, что разрушил им жизни.

— Не драматизируй, — поморщился Эдриан и рассказал всё, что знал от Снейпа о ситуации Поттера, а заодно и собственные выводы о пользе живого змееуста.

— Интересно, — оценил Люциус, перестав улыбаться и серьёзно глядя на друга. — Думаешь, нас это удастся?

— Не знаю, — как обычно честно ответил он и развёл руками, — но без мальчика шансов у нас вообще нет. Выдели домовика, а? Пусть присмотрит. Хотя бы будем знать, как дела обстоят в действительности.

— Подумаю об этом. Надо будет расспросить Снейпа… Так, а что с Руди? Как он?

Эдриан начал с жалоб на капризы гостя, чем насмешил, а затем они просто по-дружески болтали обо всём… Но про личную жизнь Люциус так и не сказал ни слова.

* * *

Почему-то все были уверены, что следующим будет пересматриваться дело Алекто Кэрроу, однако в понедельник судьям был уготован сюрприз. Все разговоры в зале стихли, как по мановению волшебной палочки, когда охрана ввела, а точнее почти внесла заключённого-мужчину.

Длинные грязные седые волосы скрывали лицо, поэтому опознать его сразу никому не удалось, и лишь когда мужчину в полосатой робе усадили в кресло и приковали цепями, тот распрямился.

— Добрый день, господа и дамы, — тихо, но в безмолвии его было слышно каждому, произнёс Антонин Долохов и склонил голову в подобии поклона. — Рад видеть вас в добром здравии.

Ответом стала сгустившаяся тишина.

Долохов был… Эдриан даже не смог подобрать слова, чтобы описать его роль.

Долохов был константой. Наставником, палачом, учителем, лучшим другом, помощником и спасителем. Он первым протягивал руку, когда ты оступался, и первым поднимал палочку, когда ты оступался. Он для каждого находил правильные слова и демонстрировал чудеса выдержки, обучая новичков. Он прикрывал соратников во время рейдов и брал на себя общую вину за провал, когда они представили перед Лордом. Он помнил про все памятные даты, никогда не забывал поздравить с днём рождения ребёнка или супруги, с годовщиной свадьбы или, наоборот, принести соболезнования в годину смерти близкого.

Долохов первым узнал, что Эдриан станет отцом. Он никому ничего не говорил, Паулина ещё даже не была у целителя, они сами только-только узнали… Но Долохову хватило одного взгляда, чтобы всё понять. Он просто посмотрел на Эдриана и тут же открыто улыбнулся и поздравил его. А когда жена умерла родами, только Долохов нашёл слова, чтобы выразить соболезнования — остальные тоже сочувствовали, конечно, но нужные слова нашёл лишь он.

Антонин Долохов никому не был другом, Эдриан прекрасно понимал, что тот не считал их равными и относился со снисходительным пренебрежением — просто выполнял поручение Лорда, держа всё под контролем, но… Он был константой.

И Эдриан не мог — ни ради чего — голосовать против него.

Обвинений было очень много. Амелия зачитывала их ровным голосом, однако перечисление творимых Долоховым зверств не оставляло равнодушными судей.

Убийства, пытки, похищения детей в качестве устрашения, запугивания, шантаж, убийства, убийства, убийства… И снова пытки, угрозы, похищения.

Что у Долохова руки по локоть в крови, никого не удивило, но он весь был в крови. Пропитан кровью и слезами своих жертв.

Знал ли об этом Эдриан? Разумеется. Не в подробностях и не в количествах, но, конечно же, знал. Как знал и то, что жестокости в Долохове нет ни на гран. Он никогда не наслаждался страданиями и убивал чисто. Пытал — да, но снова не ради удовольствия, а исключительно для дела. Похищал детей — и снова, Мордред побери! — да. Но ни разу не причинил похищенным детям вреда, более того, нещадно наказывал тех, кто причинял. Антонин был машиной для убийства, это была его работа — любой ценой добиться цели, а кто мешал этому, тех он просто и без эмоций сметал с доски.

Антонина боялись даже свои. Не как Ли — брезгливо, не желая связываться. Нет, Долохова уважали и боялись не только его гнева, но и разочаровать его.

Камера Антонина располагалась так, что скрыть от него обсуждение плана не представлялось возможным, но он не участвовал в планировании и не просил за себя. Напротив, спокойно сообщил о согласии взять на себя чужие преступления — не в обмен на что-то, а просто потому, что осознавал в полной мере, что не имеет никаких шансов выйти на свободу и что все попытки будут откровенной глупой тратой чужих ресурсов.

И это тоже внушало уважение.

Однако голосовать Эдриан не хотел по иной причине.

В восемьдесят первом Пожирателей судили быстро. Никому не было нужно разбираться в деталях, волшебный мир хотел поскорее упрятать врагов и забыть о страшной поре как можно скорее. Одной только метки хватало для осуждения, а если было хотя бы подозрение, что меткой дело не ограничилось и арестованный участвовал в чём-то незаконном — всё, пожизненный приговор был гарантирован.

Но теперь всё было иначе. Амелия досконально разбирала каждое обвинение, собирала улики, свидетелей, сверяла показания и… Антонин действительно был виновен. Пусть не во всех вменяемых ему преступлениях, однако если оценивать непредвзято, он заслуживал кары пострашнее вечного Азкабана. Столько убийств, столько боли…

Эдриан не готов бы обречь Долохова на поцелуй дементора.

План побега был утверждён, однако повальный мор заключённых был бы чересчур подозрительным, а значит, нужно было время, чтобы вытащить из тюрьмы. Долохов вызвался уходить последним и мог просто не дожить до этого момента, если, а точнее когда его приговорят к поцелую.

Конечно, Амелия сказала, что приговор в исполнение будет приведён после окончания пересмотра — на случай, если ещё что-то всплывёт, но риск был чересчур велик.

Вполуха слушая всё никак не заканчивающиеся пункты обвинения, десятки, если не сотни имён убитых или иначе пострадавших от рук Долохова людей, Эдриан задавался вопросом, кем его делает сочувствие такому монстру, и не мог ответить. Метка искажала восприятие мира, не делала чёрное белым, но раскрашивала мир в миллион оттенков серого, и вот уже ужасное кажется просто нехорошим, гадкое оправдывается целью, а злое объясняется необходимостью и кажется нормальным. Нормально ради цели обмануть, нормально ради выгоды заставить поступить против воли, нормально устранить мешающих…

А потом смотреться в зеркало и не узнавать самого себя.

Эдриан считал себя хорошим человеком с чистыми руками, но понимал, что это самообман. Да, он был против того, чтобы помогать Беллатрисе или тому же Амикусу, потому что ему претила нерациональная жестокость. Он искренне считал, что неадекватным фанатикам Ли не место на свободе. Но при этом его ничуть не смущал тот факт, что лучший друг — убийца, или что по воле Люциуса десятки магов действовали как марионетки… Даже так покоробившее его два года назад высказывание МакНейра про убитых магглов, которых тот даже за людей не считал, ушло в прошлое, и Уолден больше не воспринимался злодеем.

Он знал, что оказавшись на свободе, Рабастан с Рудольфусом не станут ни на кого нападать потому, что им захотелось. Лестрейнджи хотели просто жить, а не воевать в магглами или их защитниками. И насчёт Долохова Эдриан тоже знал — Антонин никому не причин вреда первым.

Все они были небезгрешны, но наказания заслужили потому, что проиграли — дамблдоровский Орден феникса тоже ведь убивал, пытал и похищал неугодных, шантажом заставляя нужных людей действовать по своей указке, но их никто не вызывал в Аврорат, не бросал в Азкабан и не судил за содеянное. Победителей ведь не судят.

«К Мордреду», — решил Эдриан наконец.

Хорошие или плохие — не важно. Свои — вот что действительно имеет значение.

5.3.25