Гибель отложим на завтра (джен)

Аданэй вошел в спальные покои Лиммены, и она тут же бросилась ему навстречу, ухватила за руку и усадила рядом с собой на кровать. В глазах женщины искрился смех, на лице читалось нетерпение.

— Что случилось? — вырвался у него вопрос.

— Отерхейнец надумал жениться! — царица с ехидцей усмехнулась. — Угадай на ком?

— Судя по твоему хорошему настроению, не на принцессе Эхаскии.

— Верно. Разведчики донесли, что его женой станет дикарка. Кажется, из айсадов или как их там. — Лиммена поморщилась. — Хотя это название мне мало о чем говорит, никогда не разбиралась в диких племенах.

Аданэй не сдержал изумления. Чего-чего, а такого поступка он от брата не ждал.

— Любопытно… Значит, кхан отказался от принцессы ради… дикарки? Каков глупец.

— Ну, о принцессе Эхаскии он тоже не забыл. Собирается женить на Отрейе наместника Антурина. Это для нас тоже нехорошо, но все-таки лучше, чем если бы он женился на ней сам. Иэхтрих хоть и согласился, но наверняка не слишком доволен таким решением. Но почему Элимер вообще выбрал дикарку? Какая от этого выгода?

— Никакой.

— Тогда почему?

— Влюбился, наверное, — пожал плечами Аданэй.

— Он? Влюбился? Еще и в дикарку? — Лиммена, сомневаясь, покачала головой, но тут же нашла объяснение: — Хотя он и сам дикарь. Не странно, что пошел на поводу у своих желаний…

— Как и ты, верно?

С языка Аданэя все чаще срывались подобные фразы на грани между шуткой и колкостью, и с каждым разом удерживаться от них становилось все сложнее. Впрочем, царица не придавала этому значения.

— Вот только я никогда не собиралась делать тебя мужем, — парировала она.

— Потому что ты разумнее, чем он, — улыбнулся Аданэй и спросил: — И когда же случится радостное событие?

— Если не ошибаюсь, в первой половине весны.

— Прелестно! Не зря я считал, что рано или поздно Элимер совершит ошибку.

Царица сменила тему:

— Кстати, тебе самому скоро придется жениться.

— Аззира… Да-да, я помню, — скривился Аданэй, изображая неудовольствие.

— Зима на исходе. Отправишься в Нарриан, когда прекратятся дожди… Путешествие будет долгим… Но лучше уж так, чем терпеть Аззиру в Эртине. Хотя не представляю, как обойдусь без тебя… Наверное, стану считать дни до возвращения.

— Я тоже, — пробормотал он.

Прошло две недели, и Аданэй с Ниррасом в сопровождении отряда воинов покинули столицу. Путь лежал к восточной окраине страны, к морскому побережью, в провинцию Нарриан, где стоял маленький и старый замок Аззиры.

Поначалу дорога осложнялась весенней распутицей: земля еще не просохла до конца после зимних дождей, и даже по выложенному камнями Великому торговому тракту не получалось ехать быстро. Да и не стоило. Напротив, иногда они останавливались в городках и поселениях, порою задерживаясь в них на два-три дня — Ниррас тянул время, чтобы не оказаться у Бишимерского леса раньше срока.

Очень скоро солнце просушило землю, и все вокруг разукрасилось, повеселело и наполнилось ароматами. Расцветали персиковые и лавровые деревья, миндаль и акация, златоцветы и ракитник, все ярче и гуще становилась зелень трав — наступил месяц Тааммиз, посвященный вечно юному богу-лучнику, которого однажды так убедительно изображал в танце Вильдэрин. Жрицы же называли его месяцем новых листьев.

Спустя несколько дней в ароматы цветущих деревьев вплелась соленая свежесть моря — близился конец пути. Они уже въехали в провинцию Нарриан, и во время очередного привала, пока воины доставали перекус и поили коней у ручья, Ниррас отвел Аданэя в сторону, углубившись с ним в дикорастущий миндалевый сад неподалеку. Вышагивая по узенькой тропке и приминая сочную траву, мужчина говорил, то и дело наклоняясь его уху:

— Аззира — жрица богини-матери. Перед тем как на ней жениться, тебе придется пройти какой-то их обряд. Но вроде ничего серьезного.

— Это обязательно? — Аданэй остановился, отмахиваясь от прожужжавшей мимо осы.

— Да. Иначе они грозятся всё рассказать Лиммене.

— А откуда они знают это «всё»?

— Видимо, Аззира рассказала.

— Зачем?! Она совсем дурочка? — возмутился Аданэй и даже возвысил голос.

— Замолчи, — прошипел советник. — Не смей говорить о ней так.

— Прости, вырвалось.

— Ладно. Слушай: Лиммена ничего не знает об этом обряде. Воины из сопровождения тоже. И не должны узнать. Жрицы обещали, что за два дня ты управишься. Я позабочусь, чтобы в это время твое отсутствие не заметили.

— Как?

— Это мое дело.

— Ладно. А где мы встретим этих жриц?

— Не мы, а ты. У опушки Бишимерского леса.

— Бишимерского? Это там, где проклятая башня?

— Страшных сказок наслушался? — фыркнул Ниррас, пихнув ногой попавшийся на пути камешек. — Наверняка от своего безмозглого дружка-раба? Забудь. Лесной Клык — обычная старая башня, ее разрушили около века назад. Только среди черни да рабов все еще бродят глупые небылицы.

— Да мне, в общем-то, все равно.

— Вот и чудно. Слушай. К завтрашнему вечеру доедем до одной деревушки под названием Текта. Там и остановимся. Когда стемнеет, ты улизнешь, двинешься дальше на восток. Прямо, никуда не сворачивая. Доберешься до Преты. Эта речушка — приток реки Бишимер. Перейдешь ее — окажешься на опушке леса. Там остановишься и будешь ждать. Жрицы сами тебя найдут.

На закате следующего дня, как и обещал советник, на горизонте замаячило поселение.

Отряд въехал в него с мрачным настроением: очередная остановка никого не радовала. Долгое путешествие и проволочки измучили воинов, и они ворчали: мол, лучше поскорее добраться до замка Аззиры, а там уж отдохнуть, как следует. Ниррас обрывал ропот.

Селяне, робко поглядывая на воинов, спешили выполнить приказ их предводителя — предоставить кров и пищу. Отказывать не смели, хотя понимали, что восполнить запасы в кладовых после таких гостей удастся не скоро. Доставали еду, выкатывали бочки с плодовым вином и пивом, а дочерей прятали в погребах и сараях: девицам от воинов одни неприятности.

Впервые за всю дорогу Ниррас позволил своим людям напиться допьяна и даже подзадоривал: мол, все они заслужили отдых. Аданэй знал, что советник сделал это для того, чтобы помочь ему незаметно уйти.

Как только стемнело, а воины увлеклись пивом, вином и деревенскими красотками — теми, которые не захотели или не успели спрятаться, — Аданэй прихватил с собой факел и выскользнул за ограду.

Костры скоро остались за спиной, он отдалился от деревни, и тьма ослепила. Он поднял факел повыше, освещая путь через поле, и двинулся на восток. Спустя полчаса или больше расслышал журчание — то шумела речушка, о которой говорил советник. Земля под ногами стала мягче, а на покрытом осокой береге и вовсе сменилась вязкой грязью. Сквозь кожаную обувь проникла влага, и Аданэй выругался. Его совсем не радовало бродить в темноте по топям из-за причуд неведомых жриц, но это не самое сложное, что встречается на пути к трону.

Огня от факела не хватало, чтобы как следует осветить Прету, и моста через нее он не увидел. Однако речушку, больше напоминающую ручей, можно было перейти и вброд. Войдя в быстрый поток, он поморщился, шагнул дальше, но поскользнулся на камне и грохнулся в воду. Вода попала в нос и рот, дыхание сбилось, факел выскользнул из руки и, погаснув, умчался вниз по течению.

Аданэй поднялся, бранясь последними словами. Потерев ушибленное бедро, снова ругнулся, но все-таки выбрался на берег. Сразу бросило в дрожь — все из-за мокрой, обдуваемой ветром одежды. Жрицы не появлялись. Костер он зажечь не мог: факел унесло, а кремень и кресало вымокли. Оставалось только ждать. А на рассвете, если никого так и не дождется, идти обратно.

Аданэй не знал, сколько прошло времени, но между ветвей наконец показались огни. Они приблизились, и из леса вынырнули темные фигуры, освещенные факелами — три женщины разного возраста в длинных одеждах. Одна — согбенная годами старуха, вторая — женщина средних лет, третья — юная девушка. Он не слишком хорошо разбирался в иллиринских верованиях, но все-таки понял: жрицы воплощают три возраста богини -юность, зрелость и старость.

— Человек пришел, — проскрипела старуха. — С ним вернется бог.

— Ну и зачем я вам понадобился? — не очень-то вежливо спросил Аданэй.

Жрицы переглянулись, будто удивившись, что он посмел задать вопрос. Самая молодая все же ответила:

— Ты пойдешь в мир-по-ту-сторону. Умрешь и, может быть, возродишься. И тогда вступишь в священный брак с воплощением Богини на земле. Только после этого тебе дозволено будет взять в жены иллиринскую царевну Аззиру. В ней течет древняя царственная кровь, ты должен доказать, что достоин ее.

— Кому должен?

— Я вам говорила, — фыркнула средняя по возрасту, — что сюда придет непосвященный чужеземец. Можно простить ему невежество. Пока простить…

Аданэй не нашелся, что сказать, а женщина откинула с волос покрывало и приблизилась почти вплотную.

— Меня называют Маллекша. Я скажу, что тебе делать. Сейчас мы пойдем вглубь леса, где Прета впадает в Бишимер, — она понизила голос до полушепота. — После полуночи откроется тропа в мир-по-ту-сторону. Ты ступишь на нее и увидишь реку. Истинную Бишимер. В нашем мире лишь ее отражение. А дальше… Никто не скажет тебе, что будет дальше… Просто знай: нужно пересечь Реку и вернуться. Как ты это сделаешь и по силам ли тебе это — неизвестно. Духи ночи и смерти охраняют путь, они могут явиться в любом обличии. Но если твои помыслы чисты, а дух силен — ты выстоишь. Тогда Солнечный бог покинет подземное царство и в твоем обличье придет на нашу землю. Если же нет… — Маллекша пожала плечами, сунула ему в руки факел и приказала: — Иди!

Звучало это все жутковато, и Аданэй передернулся. А тут еще жрицы зашептали, зашипели заклинание на незнакомом языке. Зато по телу вдруг разлилось тепло, мысли растворились, а лесная глубь начала манить. Сейчас он хотел только одного: чтобы шепот не прекращался и шелестел вечно. Ноги сами понесли Аданэя вдоль Преты и завели в чащу. Жрицы следовали поодаль.

Он впервые оказался в таком мрачном лесу. Исполинские ели заслоняли кронами небо, свет факелов расползался по могучим стволам, ложился на заросшую травой тропинку — и растворялся во тьме. Ветки шуршали, хрустели под ногами, словно кости, а воздух казался вязким и тяжелым.

Вильдэрин рассказывал, что эта чащоба не любит людей, а некоторые деревья вместо воды питаются человеческой кровью — подманивают к себе неосторожных путников, сдавливают корнями, перемалывают плоть и кости. Обычно Аданэй не воспринимал его россказни всерьез, но сейчас они не казались ему такими уж нелепыми. Вспомнился и рассказ о лесной ведьме, забирающей души и обращающей их в камни.

Он шел долго, стараясь не потерять узкую тропку. Журчание воды стало громче: Аданэй приблизился к месту, где две реки сливались в одну. Деревья расступились, открыв взгляду ночное небо и черную Бишимер. Ничего величественного в ней не было: река как река — таких и в Иллирине, и в Отерхейне немало. На всякий случай он все-таки замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, вспомнив, что именно на ее берегах, если верить байкам, случались самые жуткие истории.

Жрицы приблизились к нему и снова зашептали заклятия. Их речь то ускорялась, то замедлялась, становилась то громче, то глуше. Он поддался ритму слов и звуков, сознание поплыло, тело стало неповоротливым, тяжелым. Аданэй не сразу ощутил, как силы покинули его, глаза закрылись, он закачался, будто пьяный, и упал на землю. Последние проблески сознания исчезли.

Жрицы постояли над неподвижным телом, развернулись и двинулись к выходу из леса.

Далеко внизу темнела земля, и она стремительно приближалась. Аданэй в ужасе закричал — точнее, попытался закричать, но из горла вырвался лишь странный клекот. Он взмахнул руками, будто надеялся ухватиться за воздух, и вдруг взлетел.

«Это сон! Во сне все возможно!»

Повернув голову вправо, оторопел: вместо руки — темно-бурое крыло. Посмотрел влево — то же самое.

«Я коршун?!» — удивился он, мысленно рассмеялся и отдался на волю крыльев, уверенный, что все это ему только снится.

Однако сон был великолепен, небо смотрело на него сотнями сверкающих глаз, а внизу темнел лес, рассеченный черной лентой реки.

«Бишимер… — вспомнил Аданэй. — Они сказали, что нужно через нее перебраться… А я перелечу!»

Отбросив лишние мысли, он устремился к реке. Спустившись ниже, пролетел над водой, потом снова взвился. Небо, звезды, простор, вокруг никого — давно уже он не испытывал такой чарующей свободны, и никогда — такого счастья. Никогда не чувствовал столь тесную связь с миром и единство с ним; казалось, он даже понимал, о чем поет ветер и шепчут звезды.

Вот бы полет длился вечно!

Восторженный, Аданэй не заметил, как вокруг воплотились черные, почти невидимые на фоне ночи птицы. Сначала ощутил болезненный удар, потом разглядел крылатых тварей — лысые головы с загнутыми клювами, раздвоенные, как у змей, языки, горящие красным глаза и перепончатые крылья. Чудища шипели, вытягивая чешуйчатые шеи и хищные когти.

Аданэй взмыл в небо, но змеептицы последовали за ним. Их стало больше. Он камнем бросился вниз. Не помогло — чудовища опять настигли. Пугающе огромные, они, сверкая глазами, обрушились на него, желая разорвать на части. Одно из чудищ выставило когти и раскрыло клюв, набросилось спереди, а остальные — сверху и с боков, выдирая из него перья и клочья плоти. Спасения не было.

Теперь Аданэй сомневался, что видит сон: слишком реальной была боль, слишком явным — предчувствие смерти. В голове всплыли слова жрицы: духи ночи и смерти охраняют путь.

Змеептицы не отставали, желая добить жертву. У него уже не оставалось сил, чтобы бороться. Он посмотрел на противоположный берег: если сумеет туда добраться, то, может, чудища оставят его в покое?

Кровь сочилась из покалеченного, истерзанного тела, которое утратило легкость, отяжелело, тянуло вниз, к воде. «Умеют ли коршуны плавать?» — спросил себя Аданэй.

На том берегу тьма начала истончаться, и серебристые прожилки, подрагивая, поползли по ней, как паутина. Они становились всё толще, серебристое сияние разгоралось, оттесняя, уничтожая черноту. Чудовищам свет не понравился. Они изогнули шеи, заверещали, зашипели, но не улетали, по-прежнему кружа вокруг теряющего силы Аданэя.

Свечение сделалось ярче, образуя полупрозрачный сверкающий свод. Он разрастался и вот уже достиг середины реки. Затем вспыхнул, лопнул, распался мириадами брызг — и серебряный свет заполнил всё небо. Подобно дождю, устремился вниз, к реке. Змеептицы зависли на месте и завизжали — то были вопли невыносимой боли. Сияние кинжальными остриями пронзало их тела, разрезая на куски. Чудища разлетелись черными лохмотьями, а свет угас и вернулся туда, откуда пришел.

Все это не означало, что Аданэй спасен: израненному, истекающему кровью, на ослабевших крыльях, ему не добраться до берега! Еще чуть-чуть — и рухнет в реку. Тело становилось неподъемным.

Подул ветер, ударил под крылья, подхватил и понес к противоположному берегу. Аданэй надеялся, что несет его на спасение, но до последнего боялся поверить в удачу.

Берег приблизился, и удалось разглядеть, кого скрывало угасающее сияние. То была необыкновенной красоты женщина, прекрасная чуждой, холодной, нездешней красотой. Ее серебряные волосы мерцали, подобно звездному свету, и таким же светом горели глаза. Она вытянула правую руку в сторону. Деваться Аданэю было некуда. Он подлетел и опустился на плечо незнакомки, впившись когтями в ее кожу. Не намеренно, просто так получилось. Женщина не разозлилась и не вскрикнула от боли. Посмотрела на Аданэя ласковым взглядом, обнажила в улыбке острые клыки и проворковала:

— Ну, здравствуй, кханади. Наконец-то мы встретились.

Затем подула ему в глаза, и мир завращался, будто колесо.

Аданэй проснулся от собственного крика. Вскочил на ноги и первым делом глянул на руки: к счастью, это оказались именно руки, а не крылья — полет был сном. Он только пришел в себя, как услышал мелодичный женский голос:

— Наконец-то мы встретились, потомок элайету.

Откуда исходил звук, Аданэй не понял: казалось, будто со всех сторон сразу. Он в растерянности огляделся. Возле одной из елей стояла та, кого он видел в недавнем сне. Женщина, прекрасная далекой, потусторонней, пугающей красотой. Ее волосы не сияли звездным светом — они будто сами были этим светом. Таким же было и ее легчайшее облачение из ткани, которую он никогда в жизни не видел. Нездешняя красавица словно сошла с ночного неба. И только кожаный мешочек на ее поясе выглядел, как что-то привычное.

«Может, я все еще сплю?»

— Ты не спишь, кханади, — бросила незнакомка, разглядывая его с легким интересом.

— Кто ты? — вырвалось у Аданэя.

Женщина приподняла брови, а в ее бархатистом голосе послышалась насмешка:

— Всегда одно и то же: кто ты, чего ты хочешь… И это вместо благодарности.

— Извини. Спасибо… — пробормотал он. — Но все же…

— Присядем, кханади. И не бойся, я не причиню тебе вреда.

Аданэй пожал плечами: за сегодня он уже столько раз боялся, что, кажется, к этой минуте утратил чувство страха.

Женщина сползла спиной по стволу ели, опускаясь на землю, но ни хвоинки, ни мелкие веточки не цеплялись ни за ее волосы, ни за ее одежду. Аданэй последовал примеру незнакомки и тоже уселся на траву напротив нее, скрестив перед собой ноги. Она улыбнулась, и он вновь заметил клыки. Нелюдь! Или нежить, или оборотень. В любом случае ничего хорошего от нее ждать не стоило.

— Кто ты? — спросил он снова.

— Меня называют Шаазар.

— Ты не человек…

— Смекалистый потомок элайету, — в звездных глазах промелькнула усмешка. — Чтобы это понять, много ума не надо.

— Элайету? Так называется река в моих краях…

— А знаешь, кто и почему ее так назвал?

— Нет, не знаю. Но все-таки… Кто ты? Если не человек, то кто? Дух? Оборотень? Чародейка?

— Чародейка? О нет. Нынешние колдуны слишком слабы… — Она запустила пальцы в мешочек на поясе и достала из него несколько камешков, поиграла с ними, пересыпая из ладони в ладонь. — А я почти богиня, почти всесильна и, если захочу, могу перевернуть мир.

Когда она говорила это, ее лицо почти не двигалось, его выражение едва менялось, что только усугубляло ощущение нездешности.

— Почему ты помогла мне? — спросил Аданэй, в тревоге зарывая пальцы во влажную землю.

— Не тебе. Себе. Ты не должен умереть прежде, чем встретишься с братом.

— Что?

— Твой брат. Когда он узнает, что ты жив, то сделает все, чтобы тебя убить.

— Так ты хочешь помешать ему?

— Ни в коем случае, — улыбнулась Шаазар. — Я хочу, чтобы ты дожил до встречи с ним, поэтому и помогла пройти через этот ритуал, это испытание.

— Я ничего не понимаю…

— Да, человеческий ум слишком слаб, а взор ограничен. Но тебе, потомок элайету, я все расскажу и удовлетворю твое любопытство.

— Правда? Тогда скажи, зачем тебе наша с Элимером встреча?

— Всего лишь чтобы один из вас погиб от руки другого. Тогда этот мир треснет, разлетится и исчезнет, а я смогу проскользнуть туда, куда стремлюсь. — Она вернула камешки обратно в мешочек и затянула тесемки на нем. — Конечно, это случится не завтра — пройдут века. Но это случится. И смерть одного из вас от руки другого положит этому начало, откроет путь хаосу. А я ему помогу.

Ее слова с трудом укладывалось у Аданэя в голове, а ощущение нереальности не покидало. Несмотря на растерянность, он все-таки спросил:

— Причем здесь испытание?

Шаазар скривила уголок рта.

— Я уже сказала: нужно, чтобы ты убил брата или сам погиб в схватке с ним. Неважно, кто из вас умрет. Хоть оба. Главное, чтобы от руки друг друга. Но чтобы это случилось, ты должен был выжить сейчас. К тому же это посвящение — твой путь к престолу. Чем быстрее ты станешь царем, тем быстрее столкнешься с кханом.

— Ты говоришь, что могущественна? Так привела бы сюда Элимера, поставила передо мной и…

Улыбка Шаазар стала шире.

— Люди! Вы бесконечно милы в своей лени! — Чуть склонив голову набок, она пояснила: — Твой брат дважды мог тебя убить, но не сделал этого, потому что ненависть еще не переполнила чашу. Когда переполнит, вы сойдетесь. Этот мир умрет, и я смогу его покинуть.

— Но зачем?

— Затем, что я бессмертна, а здесь не осталось почти никого, кто мог бы разделить со мной мое бессмертие. Но этот мир все равно держит меня, как цепями, и не отпускает. Когда он умрет, я смогу уйти в другое место. Так что мы с тобой нужны друг другу. Я хочу убраться отсюда, а ты жить здесь, причем, думаю, долгой и счастливой жизнью. Я помогла тебе с испытанием. Теперь ты станешь царем и, если повезет, убьешь Элимера. Этим поможешь мне. Все честно. Твоя совесть, к счастью, весьма послушна, и ты вряд ли будешь мучиться оттого, что спустя века этот мир исчезнет по твоей вине.

— Почему ты так уверена, что не буду?

— Проверим? Покинь Иллирин, откажись от трона и власти. Проживи тихую, незаметную жизнь, постоянно скрываясь от брата, а потом тихонько, незаметно умри. Можешь сам себя убить. Сделай это прежде, чем тебя отыщет Элимер. Пойдешь на это? Ради жизни этого мира?

Аданэй отвел взгляд, и Шаазар заулыбалась.

— Я не сомневалась в твоем благоразумии.

Аданэй нахмурился. Сознавая, что Шаазар права, он почувствовал себя почти предателем.

— Зачем ты вообще мне все это рассказала? — проворчал он. — Могла бы просто помочь, без объяснений.

— Это моя прихоть, — голос ее тек и журчал, как ручей. — Потому что ты — потомок элайету. А теперь иди к жрицам. Они ждут.

— Что мне им сказать?

— Ничего. Это же таинство. Ты никому ничего не должен рассказывать, жрицы и так увидят свет того мира в твоих глазах.

— Зачем вообще понадобился этот обряд? — без особенного любопытства спросил Аданэй: за сегодняшний день он увидел и узнал столько необычного, что перестал удивляться. — Что это за богиня такая?

— Великая мать. Сейчас ее почти забыли, и ее образ слился с духами плодородия и духами смерти. Но Иллирин — древний край, здесь еще звучит эхо прежней веры, жрицы богини хранят ее.

— И эти жрицы, видимо, вознамерились меня убить, — усмехнулся Аданэй. — Чтобы я не женился на их царевне.

— О нет, жрицы отправили тебя сюда не потому, что желали твоей смерти. Раньше такое испытание проходили все мужчины, желающие взойти на престол. Потом уже власть начала передаваться по наследству. Но ты — чужак. Потому и вспомнили старые таинства. Тебя отправили в иной мир, чтобы человек умер — и родился Солнечный бог, в твоем обличье вернулся на землю. Но никаким богом ты, конечно, не стал. Но в священный брак с женщиной — воплощением богини — ты все равно вступишь. Этот союз — залог того, что в случае беды ты пожертвуешь собой ради Иллирина. Правда, посвящение может выдержать лишь достойный. Без моей помощи ты бы его не прошел…

— Намекаешь, что я не достоин?

— Говорю прямо. Мы ведь уже выяснили, что ты не пожертвуешь своей жизнью ради этого мира. А значит, вряд ли пожертвуешь ею и ради людей, которыми собираешься править.

— И это говоришь ты, желающая гибели мира?

— Что тебя возмущает? Я ни в чем не обвиняла тебя, всего лишь сказала, как есть. Если тебя это злит, значит, ты сам считаешь, что чего-то не достоин. Но тогда и злиться ты должен на себя.

Аданэй сжал губы и нахмурился, но не нашел, что возразить. Шаазар понимающе улыбнулась.

— За тобой забавно наблюдать… Куда интереснее, чем за твоим братом.

— Это еще почему?

— А потому, дитя элайету, что ты делаешь больше глупостей.

— Он вообще-то недавно на дикарке женился, — пробормотал Аданэй. — И что такое это «элайету». Почему я его дитя?

Шаазар засмеялась — впервые.

— Его? Нет, это не он, а они. Элайету когда-то жили в этом мире. Они не были бессмертны, как я, но их жизни были долгими и длились многие века. Умелые воины, ремесленники, кузнецы, скульпторы, колдуны… Они были великолепны во всем, хотя обладали теми же страстями, что и обычные смертные. Воевали и между собой, и с другими народами, а иногда, изредка, сходились с людьми. Те обожествляли их, и элайету это льстило. Видимо, это случилось и с кем-то из твоих далеких прародителей. Элайету жили вдоль реки, которую вы зовете их именем. И пусть они давно ушли из этого мира, но в некоторых людях сохранилась их кровь. Ты один из них.

— Никогда не слышал об этом народе, хотя родился и вырос на берегах Элайету. Разве о них не должны были сохраниться хотя бы легенды?

— У людей короткая память. Элайету исчезли из мира тысячелетия назад. Вы в то время еще даже письменность не изобрели.

— Тогда о какой крови ты говоришь, если этот народ исчез настолько давно?

Взгляд Шаазар потеплел.

— Кровь элайету дает о себе знать даже спустя тысячелетия. В тебе она проявилась особенно ярко. Потомок элайету, — проворковала она и, протянув руку, провела рукой по его волосам. — Неспроста ты так отличаешься от сородичей внешне, а с годами ещё и обнаружишь, что время почти не оставляет следов на твоем лице. Ты проживешь долгую по вашим меркам жизнь. Если, конечно, с тобой ничего не случится. Например, если тебя не убьет твой брат. Ты никогда не задумывался, почему твои раны так быстро заживают? Почему шрамы от них почти незаметны? А почему тебя так любят женщины? Неужели ты считал, что это твоя заслуга? Нет, твоя красота и мнимое обаяние ни при чем. Всего лишь капля могущественной крови, в ней все дело.

Прежде Аданэй многое относил на случайности и везение, но теперь кое-что становилось понятнее: и как он оправился от раны в грязной хижине, и как выжил в каменоломнях, и почему многие шрамы на теле едва видны. Хотя рассказ Шаазар все равно с трудом поддавался осмыслению.

— А ты? — спросил Аданэй.

— Что я?

— Ну, ты из этих, из элайету?

— Нет. Я создана могущественным магом прошлого. Я единственная, такой больше нет.

— Ладно. Хорошо. Но раз уж я встретился с таким древним существом… — он помедлил. — Скажи, а боги и многоликие безымянные правда существуют? Кто вообще сотворил все это? — Аданэй обвел руками вокруг себя.

— Почему я должна это знать? Я не знаю, я появилась после. До меня уже существовали народы и страны. Я ничего не знаю. И не понимаю, зачем тебе это знать. Теперь уходи, будущий царь. Уходи и постарайся выжить. — Шаазар поднялась и указала на мост вдали, бросив напоследок: — Если воплощение богини понесет от тебя дитя, оно будет считаться ребенком богов.

Аданэй не стал испытывать судьбу и двинулся прочь. Шаазар смотрела ему вслед, пока он не скрылся за стволами и ветками деревьев.

— Один из вас умрет, а я освобожусь, — прошептала она.

Ее глаза полыхнули огнем холодных звезд.

* * *

Аданэй показался из-за деревьев, и Маллекша возгласила:

— Радуйтесь, сестры! Солнечный бог Суурриз вернулся в Иллирин Великий!

Жрицы поклонились. Он переводил взгляд с одной на другую, но молчал, опасаясь сказать лишнее. Как выяснилось, слов от него и не ждали: происходящее было частью ритуала. Женщины с благоговением приблизились, самая молодая возгласила:

— Народ ждет бога Солнца! Твои дети ожидают тебя. Придешь ли ты к ним?

— Приду, — кивнул Аданэй, не зная, правильно ли ответил.

Скоро понял: в ответе никто и не нуждался. Для жриц в его облике воплотился бог — они говорили с богом, а не с ним.

Служительницы Великой матери расступились и протянули руки на восток, указывая путь. Аданэй двинулся в ту сторону, женщины отправились следом. Пройдя два десятка шагов, он услышал конское ржание, а потом увидел и самих лошадей, привязанных к деревьям. Значит, не придется тащиться пешком неведомо куда: после ночи, проведенной не то в лесу, не то в ином мире, в теле поселилась слабость.

Маллекша подвела к Аданэю крупного жеребца. Новоявленный бог тут же вскочил в седло, и вскоре копыта четырех лошадей застучали по заросшей травами земле.

По усилившемуся запаху соли и водорослей Аданэй понял, что скачут они к морю, а примерно через час увидел каменистый берег, о который бились сердитые волны. Вспомнилось, как в детстве они с отцом ездили к Западному морю, где рокотали буруны, кричали чайки, а свежий бриз напевал о странствиях и приключениях. С тех пор на долю Аданэя приключений и странствий выпало куда больше, чем ему хотелось, но море он видел лишь второй раз в жизни.

Погрузиться в воспоминания удалось ненадолго. Как только подъехали ближе к побережью, навстречу выбежали ликующие люди. Они кричали все разом, отдельные слова не угадывались. Мужчины, женщины, дети размахивали лавровыми ветками, и это смутно напомнило ему видение у озера: там тоже были люди с зелеными ветвями в руках.

Жрицы спешились и многозначительно посмотрели на Аданэя. Поняв, чего от него ждут, он тоже соскочил с коня. Маллекша пронзительно свистнула, и лошади разбежались.

— Сегодня все вольны — и люди, и звери, — пояснила женщина, заметив удивление Аданэя.

Толпа окружила нового бога, но расступилась, стоило ему двинуться вперед. На лицах людей угадывалась радость, но Аданэю было любопытно, что бы делали эти береговые жители, если бы он не вернулся из леса? Нашли другого бога? Или праздновали вообще без бога?

Берег оказался пологим, так что Аданэй, сопровождаемый толпой, без труда сошел к морю. Без слов понял, чего от него хотят — три жрицы умудрялись говорить одними глазами. Старуха помогла ему снять одежду, юная служительница стянула с него обувь и, взглядом указав на море, отодвинулась. Люди взревели, увидев обнаженное божество, Аданэй же ничуть не стеснялся своей наготы — зачем стесняться красивого тела? Он чуть помедлил, прежде чем войти в воду. Крутая волна накатила, едва не сбила с ног, обожгла холодом — море еще не успело согреться, и он недолго простоял в воде, скоро вышел.

Зазвучала обрядовая песня, а когда закончилась, жрицы возвестили: «Возродился божественный супруг Богини-Матери!».

Аданэй благоговения перед древним культом не испытывал, но любопытство одолевало. Он ждал, что будет дальше и когда все закончится. Одновременно разглядывал людей. Его заинтересовала русая, похожая на лисичку девица, которая стояла в первых рядах и лукаво, многообещающе улыбалась.

Речи и песнопения закончились, и служительницы богини поднесли Аданэю желтую хлопковую тунику, а когда он оделся, надели на его голову венок из лавровых ветвей и весенних цветов и повели на взгорье.

Тут и началось веселье. Танцы, песни, вино и костры! Только три жрицы не участвовали в разгуле — безмолвными тенями следовали за Аданэем, куда бы он ни шел, и не давали насладиться оргией. Хорошо хоть не возражали, когда новый бог просто пил вино, и сами подносили ему рог. А вот потанцевать с приглянувшейся ему «лисичкой» так и не позволили, отогнав уже пьяную девушку прочь.

На закате силы его покинули: сказывалось отсутствие сна. Жрицы это заметили и дали бодрящего зелья. Стоило Аданэю отпить из тыквенной фляги — и внутренности опалило, будто он глотнул раскаленный металл. В глазах потемнело, дыхание перехватило, сердце сначала ухнуло, потом тревожно забилось. Зато, придя в себя, он обнаружил, что и впрямь взбодрился.

К этому времени угас последний сумеречный свет, и побережье затопила тьма. Костры выделились на склонах холма, будто огненные глаза драконов. Людей становилось все меньше: то одна, то другая парочка в обнимку скрывалась в чернеющей неподалеку оливковой роще.

Жрицы посмотрели вверх, Аданэй проследил за их взглядами. Не увидел на небе ничего необычного — все та же бездонная пропасть, звезды и незрелая луна.

— Богиня открыла свой лик, — возгласила Маллекша. — Она ждет божественного супруга.

Его окружили девять служительниц. Ударили в бубны, извлекая нестройный, но завораживающий ритм, запели глухими утробными голосами и увлекли Аданэя к морю. Береговые жители — те, кто не нашел себе пары или был слишком стар для любовных утех, — отправились следом.

Освещенная факелами процессия двинулась вдоль побережья, но путь преградил каменный завал, врезавшийся в море, подобно косе. Старейшая из жриц подняла руку, приказывая остановиться. Бубны смолкли, несколько минут тишину нарушали только шум волн, шуршание гальки и гул ветра. Старуха подошла к Аданэю и схватила его запястье сухими шершавыми пальцами.

— Пора. Солнечный бог спустится к Матери, и земля примет его семя.

Она с неожиданной силой потянула Аданэя за собой в море: только так можно было обогнуть завал. К ночи начался отлив, и холодные буруны сбивали с ног. Камни впивались в ступни, и об один из них Аданэй споткнулся, расшиб большой палец и, взвыв от боли, остановился. Но старуха ждать не стала. Прошамкала: «Поспеши, великий Суурриз!» — и настойчиво потянула его за руку.

Наконец завал закончился, и жрица повела к берегу. Там, среди камней, терялся грот. Она подтолкнула Аданэя в спину и сказала:

— Иди, Солнечный бог. Там ждет тебя Богиня.

Записано Адданэем Проклятым, царём Иллиринским, год 2464 от основания Иллирина Великого.

Я увидел ее в полумраке пещеры. Огненные блики факелов играли на лице, скрытом посеребренной маской. Богиня! Обнаженная, увитая виноградными побегами и лавром, а тело разукрашено таинственными символами и узорами.

Шепот сорвался с губ: «Ты… богиня…»

Невозможно описать, что я ощутил при взгляде на нее. Не существует в человеческой речи слов, которые смогли бы это передать. Она источала горящий поток вожделения, он пронизывал грот, проникал вглубь меня, заполнял меня всего. Я почти поверил, что она — воплощение богини, а я — ее божественный супруг. Никогда, ни к одной женщине я не испытывал ничего подобного, что испытал к этой — хрупкой и исполненной могущества, по колени окутанной черными волосами. А ведь в тот миг я еще не успел ни притронуться, ни даже приблизиться к ней…

Она раскинула руки, и я тут же бросился в ее объятия, впился в горячие соленые губы и обезумел. Какой же неистовой темной силой напоила земля свою ведьму, что я забыл обо всем? В ней был мир, в ней тонуло то, что недавно казалось таким важным, а теперь утратило смысл. Ее руки, словно змеи, обвивали меня, ее жаркое тело льнуло к моему. Мы сливались воедино, как две реки, как земля и небо на горизонте, как день и ночь на закате. Я любил и желал, как никогда в жизни. Аромат ведьмы — пряный, мускусный — смешивался с запахами моря. Мы — вдвоем, а вокруг — пустота. Лишь мы — настоящие. Она и я. Богиня и Бог. Теперь я не смеялся над древним культом. Я не просто поверил в его силу — я ее познал.

«Как твое имя?» — спросил я перед рассветом.

«Я — Вечная богиня, а ты — мой солнечный супруг. Здесь нет других имен».

Я протянул руку к ее маске: хотел отодвинуть и взглянуть на лицо.

«Нет», — прошептала она.

Я не смог противиться ее воле, и рука опустилась.

На рассвете за моей богиней явились жрицы. Она ушла, а я понял, что никогда ее не забуду. Эта женщина — единственная! — сумела опалить мое сердце. Сердце того, кто прежде ни разу не сгорал в огне такой страсти… И ей для этого даже ничего не пришлось делать, ей достаточно оказалось просто быть.

Если бы я только знал, к чему приведет эта безумная ночь! Если бы я знал, то бежал бы из береговой провинции, и из самого Иллирина тоже бежал бы. Но я не знал… Тогда еще я не знал…

Старая жрица пришла за ним спустя час после рассвета. Аданэю нужно было вернуться в деревню, присоединиться к отряду, а потом снова, будто в первый раз, приехать на побережье и заключить союз, который возведет его на иллиринский престол.

Собственное бракосочетание Аданэй запомнил смутно. Почти двое суток провел без сна, теперь не спасал даже бодрящий напиток жриц. Голова гудела, веки словно песком присыпали, перед глазами мелькали темные пятна. Все расплывалось, как в тумане. Казалось, еще чуть-чуть, и Аданэй свалится на землю и уснет посреди церемонии — отнюдь не пышной и не торжественной. Скромность обряда объяснялась тем, что Лиммена не желала привлекать внимания к свадьбе племянницы. Сейчас Аданэя это только радовало: очередного празднества он бы не вынес. И без того не мог дождаться, когда все закончится.

Будущая жена показалась ему невзрачной: бледное худое лицо, круги под глазами, мутный застывший взгляд и сжатые губы. Волосы, скрученные на затылке, почти полностью скрывались под багряным покрывалом. На лице — холод, в голосе — безразличие. Красоту матери Аззира явно не унаследовала. Зато была царевной и одной из наследниц, что делало ее лучшей женой для изгнанника, лишенного престола.

Сразу после церемонии Аданэй завалился спать в предоставленной ему комнате замка. Брачной ночи не было: Лиммена не собиралась делиться любовником, и он мысленно поблагодарил ее за это, ведь все равно сейчас ни на что не был способен, а позориться не хотелось.

На следующее утро Аданэй выдвинулся в обратный путь. Аззира провожать супруга не вышла, да он и не ждал: заполучил царевну в жены, и пока что это все, что от нее требовалось.

Дорога в Эртину заняла меньше времени, чем в Нарриан. Теперь воины сетовали на то, что остановок слишком мало и они слишком короткие. Ниррас, как и в прошлый раз, пресекал ропот.

Месяц Тааммиз близился к концу, когда Аданэй — теперь уже муж царевны — въехал в столицу и в тот же день явился к Лиммене. Увидев любовника, царица вскрикнула от радости, хотя, несомненно, ей доложили о его возвращении.

За месяц разлуки женщина еще сильнее исхудала, осунулась, скулы и подбородок заострились, а кожа посерела. Лиммена нетвердой походкой двинулась к Аданэю, но он ее опередил: сам приблизился и сжал в объятьях. Она зашептала:

— Как же я скучала, любимый! С ума сходила! Вернулся наконец!

Не давая ему ничего сказать, она прильнула к его губам, а потом забросала ревнивыми вопросами об Аззире. Аданэй заверил, что царевну едва запомнил, она его ничуть не впечатлила и не привлекла. И даже не соврал.

Лиммена успокоилась, а спустя неделю представила его на совете как нового писаря. Аданэй встретил неприязненные и надменные взгляды, но они его не беспокоили. Очень скоро он сам войдет в совет, и тогда вельможам так или иначе придется с ним считаться.