Восемь шляп (джен)

Эпицентром неприятностей стала яблоня.

Раскидистому зеленому дереву полагалось дарить тень группе аутов, читающих поэмы на тему "Полет бабочки над полевой ромашкой рождает солнечную бурю". Вместо этого растение вдруг с чего-то решило демонстрировать древний физический закон и опадать яблоками.

Плоды — румяные, наливные, крупные, — внесли в ряды аут-лордов и аут-леди некоторую сумятицу. Но не менять же место проведения поэтического конкурса из-за подобной мелочи! Аут-леди раскрыли силовые купола своих летающих кресел, аут-лорды стоически делали вид, что их специально создали яблокоупорными, ба нервничали, и чтение поэм продолжалось.

В гуще яблоневой кроны меж тем разворачивался напряженный диалог:

— У этого дерева слишком жесткие ветки.

— Нет, это у кого-то слишком тощий зад.

— М-м-мр-р-р...

— Убери маньяка, Гита, я же велела тебе оставить его дома.

— Дома Грибо боится, — упрямилась старушка, та, что поменьше. Она ловко набивала спелыми яблочками карманы черного платья. — А здесь я за ним пригляжу.

— Мм-мфр-фр...

— Все равно, убери его от меня. И перестань красть яблоки.

— Я не краду, я собираю. Делаю запас Трав и вообще, пополняю гриб... грыг... гырбарий.

— Гербарий? Травы? Ты отродясь никаких трав, кроме укропа, не знала.

— Эсме, не забывай, это же я вызнала про это местечко. Всё, как я тебе и рассказывала — тут тебе и Травы, и котлы с мокрой шерстёй, и яблочки, и луковки, единороги даже бродят...

Послышалось поскрипывание и сдавленное "мрмрненадоу..."

— Что ты с ним сделала, Эсме?

— Не волнуйся, потом верну. Думаешь, приятно сидеть на подушке, у которой на уме одни неприличности? Зато теперь мне не жестко, и я готова слушать дальше. Так кто из собравшихся внизу единорог?

— Думаю, все, Эсме, — кротко высказалась Гита после долгого размышления. — Они все здесь очень странные люди.

— Они не люди, — авторитетно высказалась Эсме. — И я до сих пор не могу понять, чем они занимаются.

Две почтенные дамы вслушались в декламируемые строки:

— Ромашка беленеет среди бури... — закрыв глаза, вещал молодой — не старше столетия, — аут-лорд.

— Хорошенький какой, — расплылась в улыбке Гита. — ушки остренькие, волосики голубенькие, глазки тигриные...

Грибо ревниво всхрапнул.

— Какая тебе от него в хозяйстве польза? — Завелась Эсме. — Вот скажи, он тебе дымоход починит?

— Так я его не для дымохода беру, — логично возразила Гита. — А для культурного развивательства. Вот прикормлю его крошками, посажу в скворечник — будет внучикам моим театру показывать.

Эсме сурово поджала губы и поерзала, выражая свое возмущение безалаберностью подруги:

— Твое любимое театральное событие, "суету", которая "суёт", детям показывать нельзя.

— А твои, исключительно народные и правдивые сказки про вурдалаков, зомби и изготовление колбасы, думаешь, можно? — нашла весомый довод Гита.

Внизу захлопали. Очень кстати — спор романтики и прагматики как раз зашел в логический тупик.

— По-моему, у них здесь какие-то соревнования, — пробормотала Гита. — Навроде наших ведьмовских Испытаний.

— Отлично, — Эсме хрустнула пальцами, разминая руки. — Какой приз нам вручат?

Дамы в четыре глаза, и Грибо — одним, полузакрытым, внимательно всмотрелись в толпу, выискивая приз.

— По-моему, приз — это вон тот молоденький парнишка, в красном мундире и с красной помадой на лице, — облизнулась Гита.

— Фу, как тебе не стыдно, Гита Ягг! Мужчина в помаде! Я-то думала, тебе мужик для дымохода нужен, а не пчел на него приманивать! И вообще, это Чарли-Чучело, на нем сейчас будут отрабатывать проклятия.

— Да? А такой хорошенький...

Чтобы прекратить споры, Эсме прищурилась, шепнула — и голова Чарли-Чучела взорвалась.

— И пламенеющим тайфуном крыла ея рванутся ввысь, — продолжал остроухий аут-лорд.

Ба переглянулись и на всякий случай оттащили тело гвардейца в кусты.

— Так, теперь у нас будут Испытания по сглазу, — радостно потерла ладошки Эсме Ветровоск.

Расположившиеся под яблоней ценители поэзии почувствовали неладное, когда над ними сгустилась туча и разродилась миллионом мелких москитов. Однако этикет Райского сада неумолим — декламация продолжилась, правда, под постоянные аплодисменты, выполняемые одной рукой по собственным щекам, открытым рукам и ... ай! Прочим частям тела.

Бабах!

Сорвавшаяся с ветки кругленькая старушка элегантно упала на ближайшего аут-лорда, подскочила, отряхнулась и, мило улыбаясь, принялась ползать на коленях, собирая рассыпавшиеся яблоки.

— Я звиняюсь, — проворковала она, мимоходом выпихнув из летающего шара ближайшую аут-леди. Остроухого чтеца, впавшего в культурный шок, она запихнула себе под ноги, и бодренько взлетела к вершине яблони.

— Ты угонщица, Гита Ягг! Мало того, что воровка, так и угонщица! Теперь-то я поняла, куда запропастилась моя старая садовая тачка, ослик старика Квадроцыпа и тот летающий домик, который чуть нас не раздавил по пути в Орлею.

— Не ворчи, Эсме, — отмахнулась румяная старушенция. — Поехали, единорогов половим. Или еще кого, коли попадется... Мне в хозяйстве всякая живность сгодится. Села?

— Села. Полетели, отсюда, Гита, — велела матушка Ветровоск. — Я догадалась, что здесь происходит — эльфов конфент...

— Шабаш? — Отважилась уточнить нянюшка Ягг.

— Конфент, — строго поправила Эсме. — Конфент пополам с рекостьрукцией. Тьфу, эльфийские пакости...

— Удобно ли тебе на моей новой метелке, Эсме?

— Это не метелка, это шар.

— Конечно, Эсме.

— Но я все равно буду звать его метелкой. Чего ты мешкаешь, Гита?

— Не разобралась, где тут разгон...

— Будешь пленного эльфа у себя дома обыскивать, а при мне шарить у него под одежонкой не смей!..

— Ой, да не ревнуй...

— Что-о?!

— Я говорю — хочешь яблочка?

— Нет. Терпеть не могу сладкое.

— Эй, робяты, — бодро окликнула нянюшка Ягг примолкших поэтов. — Где тут у вас лук растет, или хренок какой? Не выращиваете, нет? Жалко, жалко... Ну, не поминайте лихом...

Дерево опустело, но тишина под его раскидистой кроной продлилась. Она тянулась и тянулась, ведь высокородным обитателям Цетагандийского Райского сада предстояло нелегкое испытание: они должны были признать, что действительно видели двух старых леди в черных платьях, сшитых чуть ли не до изобретения колеса. Кто первым признается, что его благородные восемь чувств — включая те, что ввела в геном аутов Императрица Лизбет, — были осквернены видом и... мр-мр-мр... прикосновением к лодыжке их драного, вонючего, одноухого котообразного создания с зашкаливающими показателями животного магнетизма?

Время шло. Яблочки падали. Бабочки порхали с ромашки на клевер, не ведая, что трепетание их крыльев поднимает бури за много-много парсеков от этой реальности.

— Прошу прощения, — смущенно откашлялся один из поэтов, тот, кому похищенный странными дамочками остроухий чтец не дал и слова сказать. — Могу ли я начать декламацию? Спасибо. Итак, экспромт. Я назвал его "Видение в Саду". Однажды, угорая летом, явился призрак из полей; и с луком, выделив секретом, за ним погнался Гименей...

С тех пор в Райском саду не устраивали поэтических конкурсов.

Под яблонями.

На полянах, в специально одичавших зарослях, на берегу пруда — сколько угодно. А вот устроить конкурс под яблонями стало считаться плохой приметой...

Хотя вообще-то аутам не свойственны суеверия. Просто они еще не достигли идеала — создание такого черепа, чтоб яблоки от него сами отскакивали...

Вот лет через пятьсот...