Эстетика абсурда (джен)

По коридору, сломя голову, будто в столовой остался последний пирожок, несся физрук Шастун Антон Андреевич. При входе на второй этаж учитель-каланча лишь чудом не зацепил своей макушкой дверной косяк. Наблюдавшие это пятиклашки, словно в замедленной съёмки, с замиранием сердца смотрели, как кончики волос опасно коснулись деревянной перекладины, а голова ровно вошла в проход. Русые кудри развевались от быстрого бега, а на лице застыло такое выражение, будто Шастун собирался, как минимум, сражаться один с целым отрядом разъярённых математиков и был решительно настроен победить. Неизменный ярко-красный спортивный костюм, словно окрас ядовитых жуков, своим вызывающим цветом предупреждал об опасности, а свисток на шее перекрутился и подскакивал при ходьбе, ударяясь о спину. Но учитель, погруженный в собственные мысли, не обращал на это внимание. Ученики, видя такое хмурое и грозное лицо, обычно, самого веселого и доброго преподавателя, мгновенно расступались, пропуская мужчину. Они знали, что в таком настроении учителя лучше не трогать. Утихомирить разгневанного физрука мог только директор или заскакивавший по тем или иным делам пару раз в год педиатр, водивший дружбу сразу с обоими.

Деревянную дверь с гордой надписью «директор» и незаделанной дырой, которую пробил — если бы Антон не видел собственными глазами, то ни за чтобы не поверил — Сергей Есенин, физрук открыл буквально с ноги. Точнее проделал не сам Есенин, а его гипсовый бюст и не без помощи учеников. Ну тяжёлый был поэт, не удержали, с кем не бывает. Они в конце концов подростки, а не грузчики. Антон предупреждал Арса, что либо людей нанимать, либо самим, а то додумался десятиклассников припахать. Да и кого: Димку с Серёжкой. Нет, они парни сильные и помочь всегда готовы, особенно, если с уроков забирают, но в этот раз исход был ожидаем. Гипсовая голова, под тихий визг учительницы литературы, пробила деревянную поверхность, просунув любопытную рожу прямо в кабинет директора, при этом продолжая лыбиться, как ни в чем не бывало. В отличие от учеников наглый поэт угрызений совести явно не испытывал. А вот виноватые десятиклассники — зрелище редкое и не для слабонервных. У Антона, их классного руководителя, к счастью, нервов и так больше не было.

— Арс, какого… — Шаст замер на пороге, захлопнув рот, глухо щелкнув зубами, когда друг зажмурился и сжал пальцами виски.

— На полтона тише, голова раскалывается. Никакого мата. И дверь прикрой.

«А смысл?» — подумал Шастун, мельком глянув через дыру на бегавших детей, но дверь все же закрыл. Окинул друга сочувствующим взглядом, глубоко вздохнул, успокаиваясь, и плюхнулся прямо на край длинного стола, стоявшего вдоль всего кабинета, проигнорировав стулья. Снова бросил взгляд на брюнета, откинувшегося на спинку своего кресла и прикрывшего глаза, и коротко посмотрел на Альберта, будто ища моральной поддержки. Антон открыл было рот, но закрыл, не издав ни звука. Поправил свисток, не зная, куда деть руки, и принялся рассматривать его, будто впервые видел это инновационное приспособление.

Арсения Сергеевича — доброго, отзывчивого, честного, но опасного, если разозлить, директора, Антон знал ещё просто Арсом. Они учились в одной школе, вместе ходили на волейбол, баскетбол, пару раз на шахматы, совершенно не беря во внимание небольшую разницу в возрасте. Не перестали общаться даже после выпускного Попова, продолжая периодически переписываться, делясь происходящим в жизни. В одной из таких бесед, узнав, что Антон ищет работу, Арс предложил место в школе. Шастун радостно согласился, тогда ещё не осознавая, что добровольно сдался в рабство школе. С тех пор Сеня, как иногда дразнил друга Шаст, превратился в Арсения Сергеевича. И директор Попов, носивший черный строгий костюм, выглаженную кипельно-белую рубашку, галстук и, выглядевший так, словно сошел с обложки журнала, был полной противоположностью Арса, с которым Антон до сих свободными вечерами гонял чаи или смотрел футбол под колу и чипсы.

— Чем тебя стул не устроил? — устало вздохнул директор. — Что случилось?

— В каком смысле? — оторвался от рассматривания свистка мужчина.

— Сопли на носу повисли! — воскликнул Арсений, от возмущения даже хлопнув ладонью по столу так, что даже Альберт испуганно забился под декоративную водоросль. Но директор тут же поморщился и поспешил вернуться в состояние медузы, подчиняющейся воле течения. — Не придуривайся. Что за нездоровую активность проявляет твой класс. Весь год сидели тише воды ниже травы, а теперь что? Выплёскивают скопившуюся энергию? Тараканов в ящик стола запихнули, спасибо, что резиновых, регулярно прогуливают, в кабинете закрылись и урок сорвали, крысу свою опять притащили. Мне продолжать?

Несмотря на расслабленную позу Попов продолжал прожигать преподавателя острым взглядом, под которым Антон стушевался и сосредоточил внимание на свистке, чувствуя себя провинившимся подростком. Хотя с учётом его поведения в последнее время и совершенных промахов, он и вправду смахивал на неразумного подростка.

Когда-то пять лет назад Арсений буквально спихнул на друга классное руководство. Антон предполагал, что будет сложно, ловя на себе сочувствующие взгляды коллег, но он даже не представлял насколько. Получив два объединенных класса, соперничавших на протяжении четырех лет, физрук готов был рвать на голове волосы, и так выпадавшие от стресса. Он стойко продержался целую четверть, прежде чем вломился в кабинет друга, где долго и громко возмущался, перемешивая жалобы с матом, а потом на коленях умолял спасти его «от этих баранов». Но Сеня, как начал называть друга Антон, пытаясь отомстить за подлянку, был хитрым, расчётливым и всегда добивался своего. Шасту порой казалось, что школа — театр абсурда, а они все — актеры, играющие роли, предоставленные директором. Эта мысль и настораживала, и восхищала одновременно.

Так под покровительством Антона и оказалось двадцать пять неугомонных подростков, и друзья не разлей вода Дима и Сережа, чьи розыгрыши заставляли оставшиеся на голове волосы шевелиться, а неприятности с топором поджидали их на каждом углу, проверяя на прочность не только ребят, но и Антона заодно. Физруку пришлось проявить нечеловеческие усилия, чтобы уследить за своим классом и не сойти с ума. Ему удалось всего за несколько месяцев сплотить ребят и научить работать вместе. Это ему, правда, потом аукнулось. Уличить детей в списывании, если один за всех и все за одного, было практически невозможно. А когда дело доходило до проказ, которые они устраивали с завидной регулярностью, чтоб учителям жизнь медом не казалась, педагоги без раздумий спешили к Антону. Только ему удавалось раскусить своих детенышей, наставить их на путь истинный и спасти школу от возможного разрушения.

Сережа с Димой оказывались главными затейниками и инициаторами, а дружный класс с удовольствием соглашался на любые, даже самые сумасшедшие авантюры. Но несмотря на это Шастун своих детей любил. Да, за эти годы он успел привязаться к ним, а они к нему. Антон хоть и был взрослым, любовь к приключениям не растерял и был не прочь иногда повеселиться. Частенько потакал шуткам учеников и даже сам порой подкидывал идей. Отношения у него с классом как-то сами собой стали настолько доверительными, что дети со своими проблемами сначала бежали не к родителям, а к Антону. Это и льстило, и пугало одновременно, потому что накладывало определенную ответственность. Шастун честно боялся потерять их доверие.

Каждый день Антон шел в школу, как на поле боя, готовый к абсолютно любому развитию событий. Физрук вообще считал, что прежде, чем давать человеку классное руководство, нужно заставить его пройти курс молодого бойца. Потому что, взяв на себя роль классного руководителя, Шастун научился заключать сделки с демонами, по одному только взгляду определять: расстроен ребенок или готовит очередную пакость, оказывать первую медицинскую помощь, готовить, петь и танцевать. Успел побывать психологом, адвокатом, судьей, инженером, феей, клоуном и даже охотником. У физрука, как у сторожевого пса, коим он ощущал себя чаще, чем хотелось бы, развилось шестое чувство, потому что он одним местом чуял, где его любимые детишки зарывают собаку. К счастью, в метафорическом смысле, ибо животных дети любили.

Несмотря на то, что сам Антон часто ругался и отчитывал учеников, другим учителям делать этого не позволял. Арсений сравнивал его с тигрицей, которая была готова перегрызть глотку за свое потомство. Сам директор, в кабинете которого и происходило большее количество стычек, старался не вмешиваться. Себе дороже. Покричат друг на друга, перепугают всех ворон в округе и перестанут, а потраченные нервы ему никто не вернёт. С учительницей химии физрук вообще ссорился как по расписанию: раз в две недели. И дело было даже не в его учениках, к которым она придиралась. Отсюда и пошли слухи, что женщина пытается добиться внимания молодого и красивого преподавателя. К счастью Антона, слухи оставались слухами и ничего общего с реальностью не имели.

Своих подопечных физрук тоже успел изучить вдоль и поперек. Он знал, что отличница Оксана относится к учебе чересчур ответственно, игнорируя отдых, о котором ей нужно напоминать. Историк недолюбливает хорошистку Катю, поэтому с ним можно и нужно ругаться, чтобы тот даже не думал занижать оценки. Дима только прикидывается, а на самом деле очень умный, ответственный и с начальной школы влюблен в Катю. Так же как и она в него, но оба слишком нерешительны. Сережа не любит, боится сдавать кровь из пальца, поэтому его нужно буквально довести за ручку до кабинета и желательно постоять рядом, в качестве моральной поддержки, только он сам в этом никогда не признается. Стас — гуманитарий до кончиков волос, вечно спрятанных под кепкой, которую он отказывался снимать даже в классе. Уроки математики — пытка не только для него, но и преподавательницы.

Впрочем, это все, кто остались у Антона после девятого. На самом деле в десятом было шесть человек, но Ира болела так часто, что черты ее лица успевали стираться из памяти Антона. Она приходила на несколько недель в каждой четверти, получала достаточное для аттестации количество оценок и с чистой совестью уходила на больничный. В конце года ее уже даже не ждали. Но и таким составом ученики умудрялись развлекаться по полной, выворачивая здание наизнанку и прибавляя классному руководителю с директором седых волос. Правда, в этом году ребята немного присмирели. Ничего такого грандиозного, после чего пришлось бы восстанавливать школу.

Физрука это напрягало. Он был уверен, что они хотят его смерти, не иначе. Когда подходил конец первой четверти, а его дети всего лишь регулярно опаздывали на первые уроки, иногда прогуливали физкультуру, Антон ждал, что скоро прогремит первый взрыв. Он знал, что это затишье перед бурей. Физрук глаз с учеников не спускал, пытаясь предугадать, откуда поступит удар. Но прошли осенние каникулы, за ними зимние.

Начал беспокоиться Арсений Сергеевич. Сидя в кабинете, он даже не мог сосредоточиться на документах, до боли в ушах вслушиваясь в тишину за дверью, ожидая услышать грохот разваливающихся стен, ругань преподавателей, нечеловеческие крики, заставляющий кровь стыть в жилах. Но ничего такого не происходило. Единственные грандиозные события, которые устроил десятый класс: случайно пущенный в свободный полет из окна второго этажа стул, да историк, запертый в кабинете.

Но Арсений с Антоном работали в школе. И не один год. Уж кому, а им было известно, что за все в этой жизни надо платить. В том числе и за спокойствие. Под ложечкой неприятно сосало, не позволяя расслабляться и терять бдительность.

И вот настал день икс. В их мирную и привычную жизнь неожиданно прилетел огромный булыжник в лице новой математички. Внезапное увольнение прошлой преподавательницы пошатнуло спокойствие школы, а приход новой и вовсе перевернул все с ног на голову. За выделенные две недели удалось найти только Елену Сергеевну, педагога старой советской закалки, со стажем и чутка тронутую головой. Даже химичка, гордо носившая звание сумасшедшей, крутила пальцем у виска, упоминая математичку. У них в школе была ещё одна преподавательница математики, но она категорически отказалась брать десятый класс, наслышанная об их подвигах. И Антона так возмутили ее слова относительно его детей, что если бы не Арсений, Шастун бы ее за скобки вынес и квадратный корень извлек. Сделали из его учеников монстров, а они всего лишь дети. Очень дружные, изобретательные и оригинальные. Ничего криминального за годы учебы они не натворили.

Поначалу все было хорошо. Никто на Елену Сергеевну не жаловался, она тоже казалась вполне вменяемой. Пока Антон в конце месяца не заглянул в электронный журнал. Было уже около полуночи, когда Шастун открыл табель успеваемости. У преподавателя на лице эмоции сменялись, как у ребенка, нашедшего на компьютере родителя совсем не мультик. Удивление, недоверие, недоумение, шок.

Перезагрузка страницы ни к чему не привела, обозначая, что ошибки быть не может. Рука автоматически потянулась к телефону и нажала на нужный контакт, пока глаза ошалело продолжали пялиться на стаю красных лебедей, заполонивших клеточки. Физрук был, мягко говоря, ошарашен. Как так вышло, что за месяц у детей по математике не было никаких оценок кроме двоек?! Почему подобное варварство так долго оставалось незамеченным и безнаказанным?! Вопросы один за другим проскакивали в голове. Внутри медленно закипала злость. Противные гудки из динамика только усугубляли состояние. Антона совершенно не волновало позднее время и то, что Арсений мог спать. Он собирался прояснить ситуацию сию же минуту, поэтому, если директор не ответит, то Шастун нагло завалится к нему среди ночи в квартиру, как бюст Есенина, и потребует объяснений. К счастью, жили они в одном доме и подъезде, только на разных этажах, поэтому Антону ничего не стоило воплотить свою угрозу в жизнь. Но ни в ту ночь, ни на следующий день, ни через месяц ситуация не изменилась.

— Антон, в чем дело? Что происходит? — смягчился Арсений, обеспокоенно глянув на друга.

Шастун не ответил. Бросил на директора хмурый взгляд и сцепил руки в замок, пытаясь совладать с эмоциями. Зная Попова, Антон был уверен, тот уже и так все понял, но гордость не позволяла рассказать другу о позорной ошибке, которую он совершил.

Арсений шумно вздохнул, тяжело поднялся из кресла и пристроился рядом с Антоном на столе так, что они соприкоснулись плечами. Оглушительный звонок ударил по барабанным перепонкам, и мгновение в ушах стоял неразборчивый гул, создаваемый толпами учеников, словно дикари, бросившихся по своим классам. Антон запоздало подумал, что у него сейчас тоже урок. Но эту мысль быстро унес водоворот других, более важных, чем ученики без присмотра. Даже тот факт, что толпа неуправляемых пятиклассников может разнести спортзал — святая святых — на щепочки, оторвать кольца и вырвать с гвоздями шведские стенки, почему-то не пугала. Арсений тоже вспомнил про детей, потому что поспешил дотянуться до телефона и отправить кому-то сообщение, видимо, классной руководительнице. Шастуна сейчас это мало волновало. Его съедало чувство вины. Оно жгло изнутри, разъедало, словно кислота. Ему нужен был совет. Он понимал это. Но не так просто заставить собственную гордость заткнуться.

Арсений продолжал сидеть рядом и молчать, не требуя ответа. Антон был благодарен за это. Ему нужно было время, чтобы собраться. В любом случае, идти больше не к кому. Только с Поповым Шастун позволял себе сбрасывать маску энергичного весельчака, делиться проблемами, откровенничать и просить помощи. Антон доверял Арсению больше, чем самому себе, и мог, не кривя душой, называть лучшим другом. У Попова по отношению к нему была точно такая же позиция, и они оба знали об этом.

Пользуясь временем, которое друг дал на некую моральную подготовку и обдумывание ситуации, Антон доверчиво облокотился на подставленное плечо и вернулся в воспоминания недельной давности. Именно в тот злосчастный день все пошло по одному месту.