Пламя, поглотившее его (джен)

Город, благословленный богом, сотни алых лилий, расцветших на камнях и гербах, дом в два этажа с круглым окном под крышей — ему странно всё знакомо, будто вернулся в родные края после долгого странствия. Он застывает в дверях, не решаясь войти. И обращается в слух.

Женский голос поет колыбельную о наступающей стуже, о долгой и голодной зиме, о тех, кто не вернется назад, — печаль, подобно ядовитому цветку, расцветает в его душе. Он чувствует холод некогда мягких и теплых рук, его отравляет отчаяние, поселившееся в городе. Впереди — грохот, цепи, мрак. Дверь темнеет и тяжелеет на глазах, она растет и простирается до солнца, заслоняя его собой.

Колыбельная обрывается болезненным криком.

Он стучит изо всех сил в запертую и разросшуюся дверь — всё равно что поднять крышку гроба. Тело коченеет, мысли путаются, становятся маленькими, вязкими, как грязца. Он больше не человек: что-то медленно уходит из него, оставляя пустую и бесполезную оболочку.

И прежде чем исчезнуть навсегда, он услышит колыбельную.

* * *

— В кого вы такой непутевый, Бонам?

Мунго медленно открыл глаза и застонал — яркое утро разгоралось за окном. Тело ныло, как при простуде. Где же он успел заболеть? Доктор коснулся лица и охнул: оно болело и распухло, будто его искусали пикси или хорошенько измутузили. И он все вспомнил.

— А ну лежать! — прикрикнула Жанна, и Бонам послушно вернулся в кровать. — Я выхаживала вас три дня не для того, чтобы вы снова себе навредили.

Три дня?! Боже, ему срочно нужно увидеть Верховного Чародея. Вдруг Гринграсс решил перенести свадьбу, и у него будет шанс остановить вспышку!

— Вам не нужно никуда идти, доктор: Белинда Гринграсс вышла замуж и умерла на собственной свадьбе.

Говорили, что с утра мисс Гринграсс нездоровилось — что только не произойдет от волнения! — но на свадьбе она была краше всех. Когда новобрачные обменялись клятвами, невеста упала замертво.

— С неё спали чары. Говорят, она была уродливее гоблина — вся её кожа была в наростах. Глава визжал о том, что у девочки драконья оспа… Но Мракс Морус не поверил ему на слово.

— Я мог бы спасти её…

— Спасти её?! Вы попытались спасти её — за это вас забили до смерти! — Жанна судорожно вздохнула, и что-то мокрое упало на лицо Бонама. — Я… я нашла вас окоченевшим в переулке. Вы были белее снега, а под вашей головой расползалась лужа крови!

Бонам слышал Жанну как сквозь толщу воды, наверное, это действие маковой эссенции: она хорошо снимает боль. «Глупец, эти люди недостойны спасения, побереги свою жизнь!» — он слышал и услышит подобные слова тысячу раз, и всегда у него на них был единый ответ:

— Каждый человек должен жить здоровой и счастливой жизнью, — Жанна коснулась его лба, чувствуя его жар, а Бонам продолжал: — Пьер… Пьер говорил: никогда не отказывай в помощи, никогда не оставляй больного без лечения. Никогда не…

— Сдавайся, доктор.

* * *

Жанна долго кричала, разбила несколько его колб, но помогла ему собраться и проводила до общественного камина — Морус Мракс ждал доктора в своем доме. Напоследок Жанна поцеловала Бонама в лоб и долго смотрела ему в спину, Бонам чувствовал её взгляд — так провожают в бой, отчаянно надеясь увидеть вновь.

Едва переступив порог камина, Бонам вздрогнул — путь ему преградила огромная змея.

— Не бойтесь, доктор, Хель вас не обидит, — Мракс что-то прошипел, и змея уползла с пути. — Располагайтесь в кресле.

Бонама мало занимал кабинет: в своей практике ему доводилось бывать во дворцах монархов, и блеск золота и драгоценных камней оставался для него всего лишь блеском. Вниманием доктора завладел Мракс Морус. У Верховного Чародея было широкое благородное лицо и мудрый темно-синий взгляд. Он носил одежды, достойные плеча короля, но какими бы титулами ни наградили Моруса Мракса люди, судьба оставила на нем свой отпечаток: левый глаз заплыл белым, через него проходил шрам с неровными краями, а кожа лица была испещрена знакомыми Бонаму отметинами. Перед доктором был не баловень судьбы, родившийся с венцом на голове, а человек, переживший и повидавший многое, прежде чем приблизился к одеяниям, отороченным соболем.

— Я ждал вашего прихода три дня назад — неслыханная дерзость, чтобы Верховный Чародей ждал. Сейчас я понимаю, с чем была связана эта задержка.

Отеки и синяки не покинули доктора, а накладывать косметические чары Бонам не видел смысла: он стоял на ногах, а синяки сойдут к исходу недели.

— Мистер Гринграсс долго лебезил передо мной, распинаясь, что выбранный мною доктор не смог вылечить его дочь. А хуже всего — разрешил проведение свадьбы, ведь наследница не представляет опасности для других. На свадьбе были лучшие представители волшебной аристократии.

В горле Мунго пересохло, неожиданно ему стало трудно говорить то, в чем он был уверен:

— Я узнал в болезни его дочери натуральную оспу и просил отменить свадьбу…

Мракс царственно поднял руку и понизил свой голос до едва различимого шепота:

— Тише, господин доктор: у стен есть уши. Это была драконья оспа.

Доктору не нужно было изучать округлые шрамы на лице Чародея, чтобы быть уверенным — перед ним следы перенесенной натуральной оспы.⁽¹⁾

— Вы знаете правду.

Морус Мракс обернулся к огню, отблески пламени заплясали на его лице, он прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания:

— Полсотни лет назад между волшебниками и маглами не было границ: маглы свободно заходили в волшебные дома, оставляя после себя пепелище. Болезни маглов уродовали нас и заставляли умирать в мучениях, ни один лекарь не мог вылечить хворь грязнокровок.

Оспа была милостива к маглам: оставляла позорное клеймо, но щадила. Для волшебников исход был один — дорога к предкам. Очень скоро маглы открыли тайну черной смерти и с легкой руки отправляли в волшебные поселения больных. Голденфилд, Коттинги, Воронья Пустошь — кто вспомнит о них? На месте шумных кварталов, полных волшебников и магических существ, осталось пепелище.

— Нам нечему учиться у дикарей, вооруженных огнем и мечами, — они умеют только разрушать. И что бы ни утверждали те сумасшедшие у позорного столба, я уверен: наши миры должны быть отделены друг от друга.

Если волшебники узнают, что болезнь пришла от маглов, они ринутся в бой. Спасенные от пламени Инквизиции погибнут, а с ними погибнет и волшебное знание, ведь не будет тех, кто сможет передать красоту колдовства. Вымрет магия, оставив после себя череду фокусников, выступающих на потеху маглам.

— Посмотрите на мое лицо, мистер Мунго. Я поддержу любое решение, если вы сможете остановить кошмар.

* * *

Бонам помнил каждого своего пациента, но их он запомнил на всю жизнь. Порой он отчаянно желал забыть, спятить и провести остатки дней на берегу клокочущего моря, но не мог.

Всё началось в Уилтшире: осень, болезнь, его первые победы и поражения. Ласковый ветер приносил медовый запах с широко раскинувшихся полей, а в кроне желтеющих деревьев шелестели любопытные лукотрусы. Ничуть не таясь, существа следовали за доктором вплоть до ворот поместья Малфоев. Дом был богато украшен лепниной: на фасаде раскинули крылья гордые грифоны, по колоннам сбегали саламандры, а царственные гиппогрифы хранили покой парадной лестницы. Зайдя внутрь, Бонам поразился: насколько обветшало выглядело поместье! Вместо пола был сделан настил из досок, в коридорах гулял ветер, крыша протекала во время дождей — на стенах желтели потеки, — зато в поместье была галерея с движущимися портретами, куда его с гордостью проводил мистер Малфой. Приосанившись, хозяин заговорил о славных представителях семьи Малфой, которые служили на благо волшебного мира, но тело мистера Малфоя было сковано, а большие темные глаза неотрывно следили за реакциями доктора. Его речь имела знакомый Мунго акцент — он так же говорил, приехав однажды из Франции на первую работу в Англии.

— Это всё замечательно, — раздраженно перебил хозяина доктор, устав слушать про трудности ремонта дома после пятидесяти лет простоя — нынешние владельцы поместья долго жили во Франции до получения наследства. — Только я должен осмотреть ваших дочерей, мистер Малфой.

«Вы не похожи на них», — прошептал мистер Малфой и повел доктора за собой. О чем были эти слова, Мунго было не сложно догадаться: Малфои стремились вернуться в высшее общество. Детская располагалась в большой комнате с выходом на поля, она была с любовью обставлена: кто-то разрисовал стены и потолок стройными фигурками фей. Кровати стояли вплотную друг к другу, игрушки лежали вперемешку с нотными листами и учебниками. Единственное, что не было предано хаосу, — фарфоровая фигурка белокурой танцовщицы в пышном платье, украшенном бутонами роз. Она стояла в шкафу, и было видно, что с ней обращались с особой осторожностью. С удивлением Мунго обнаружил среди книг работу Везалия, и мистер Малфой пояснил:

— Это книга Мадлен, она сейчас учится последний год в Шармбатоне, — улыбнувшись, он убрал книгу на верхнюю полку шкафа. — А вот и маленькие чаровницы.

С золотых полей, радостно крича, неслись шесть девочек не старше десяти лет. Они были очаровательны: недолгое лето подарило им смуглый загар, ветер растрепал светлые косы, а белые платья окрасили дикие травы. Они ворвались в детскую и наполнили её шумом и задорными песнями. Бонам не успел охнуть, как на его голову надели венок из полевых цветов. Мистер Малфой посадил на колени плачущую девочку, отер кровь с её руки и подул, приговаривая, что ко свадьбе всё обязательно заживет.

— Père! Смотри! — закричала одна шаловница.

В плетеной корзинке алел букет из маков. Если пробежать искрящийся ручей, пролезть через ограду, то увидишь поляну маков, в них уснули феи, поэтому сорвать можно не каждый цветок. Будь острожен, Пьер: у каменной ограды живут вредные гномы — это они укусили Клэр за руку. Но ничего: скоро Мадлен приедет на каникулы, а с ней придет Ал, уж они-то проучат гномов!

Мунго отвернулся в сторону. Когда-то он сам плакал из-за вредных пикси, искусавших его лицо, а Пьер медленно водил палочкой и гладил его по темным кудрям. Повеяло холодом, зашуршала синяя штора окна, будто кто-то еще зашел внутрь и притаился.

— Сударыни, — чаровницы затихли, — позвольте мне осмотреть вас.

Он не давал себе поблажек: наколдовал ширму и рассматривал каждый дюйм кожи. Лишь однажды Мунго обернулся на мистера Малфоя: тот застыл, как изваяние, и, кажется, забыл, как дышать. Малфои одними из первых пригласили доктора, не дожидаясь приказа от Верховного Чародея, и Мунго мог только гадать, какие мысли сейчас бродили в голове главы.

Бабах! Они вздрогнули — порыв ветра открыл окно, штора взлетела, как смеркут. Раздался звон — танцовщица упала на пол, разбившись вдребезги. «Не волнуйтесь, — мистер Малфой попытался улыбнуться дочерям, но у него дрожали губы. — Я починю её». Отвлекшись, Мунго чуть не упустил её вновь — пятнышки, размером не больше просяного зернышка, расположились на грудной клетке, внутренней поверхности бедер — лицо и зев были чистыми.

— Была ли лихорадка?

— Да, с утра Офелия себя плохо чувствовала, я дал ей зелья из аптеки Принца, — лицо мистера Малфоя побелело, глухо он спросил: — Это ведь оно?

Кто-то другой, шут в маске мессии, вложил ответ в уста Бонама:

— Это драконья оспа.

Ветер ворвался вновь, поднял вверх листы, закружил в хороводе огненные лепестки и завыл, пугая девочек. Не сразу мистер Малфой и Бонам справились с окном — погода будто смеялась над ними.

— Что… что теперь с ними будет? — Малфой схватил Бонама за руку, и отчаяние, плескающееся в душе отца, накрывало доктора, как огромная смертоносная волна. — Я сделаю всё, только вылечите их.

У Мунго Бонама, доктора и волшебника, не было ответа.

* * *

В этот же день его вызвали к себе Блэки — они подавали пример, как нужно слушаться власть. Едва войдя внутрь, Мунго поразился, насколько темно и затхло было в доме — темные шторы закрыли собой все окна. На столах белели вазы, заполненные аккуратными каллами, почему-то Мунго знал, что их четное число. Неужели он опоздал?

— Нет, вы пришли вовремя, — с парадной лестницы спустился красавец, облаченный в дорогую траурную мантию, он усмехнулся и презрительно произнес: — Наш малыш Алькор настолько везуч, что болеет драконьей оспой во второй раз!

— Я могу увидеть больного?

— Конечно! Он у себя, вас проводит эльф. Маменька запрещает мне близко приближаться к двери, но вы обязательно расскажите мне: верно ли, что кожа его почернела, будто кровь его стала грязной?

Мунго едва удержал себя, чтобы не спустить самовлюбленного юнца с лестницы. О, он бы посмотрел, как исказится в рыдании это жестокое и прекрасное лицо. Стоило только Мунго пройти мимо портретов, как изображенных господ и дам охватывало настолько яркое презрение, что доктор всерьез подозревал, что у них разболелись зубы, — не может же фамилия, не входящая в список чистокровных, так неблагоприятно влиять на внешний вид! Домовой эльф долго отпирал дверь больного: сменил несколько ключей и бормотал пароли под нос. Наконец, цепи зазвенели, и дверь, ужасно скрипя, открылась.

— Передайте своим хозяевам, — тяжело было говорить, когда гнев бушевал в груди, но Мунго держал себя в руках, — что они держат в комнате больного человека, а не преступника. Замков не должно быть к моему приходу.

Эльф вылупил слеповатые глазки и, не ожидая от себя подобной дерзости, пробормотал:

— Разве мерзкому маглу нужно будет тревожить благороднейшее и прекрасное чистокровное семейство еще раз? Хозяйка пригласила утром гробовщика, мерзкий магл лишь подачка.

— Будьте так любезны, передайте им мои слова.

Он услышал болезненное рваное дыхание — пациент дрожал в кровати, а напротив него висели завешенные белым зеркала и стоял высокий, больше подходящий силачу с ярмарки, гроб.

— Презренный червяк! — заверещал домовик, напрочь забыв о строгом запрете приближаться к больному. — Хозяева накажут Тилли!

— Не накажут, мистер Тилли, — всё стоит внизу. Будьте так добры, оставьте меня с пациентом.

Дышать стало легче. Это было непрофессионально, но он отвлекся на изображение орла, гордо расправившего свои крылья, на акварель с Шармбатоном и странно знакомым пейзажем — широкие золотые поля под ласковым голубым небом. Отчего-то ему казалось, что здесь обязательно есть тайник, где спрятаны дорогие сердцу вещи — то, чего не следовало показывать авторитарной семье.

Его пациент был плох — краше только в гроб кладут. Черная кожа, о которой со злобной радостью рассказывал наследник, была не чем иным, как многочисленными кровоизлияниями, подобную картину Бонам встречал звездной ночью у маленьких детей, застывших в позе легавой собаки. Но это было не оно: подбородок юноши прижимался к груди, а ноги сгибались и разгибались в коленном суставе.

Будь дело в черной коже, Мунго смог бы ограничиться мазями — однажды он и лечил так, решив, что перед ним другое заболевание, ведь не было пустул. А оспа хохотала ему в ответ и, будто лишенная внимания женщина, меняла платья, обличья. Познакомьтесь, доктор: variola nigra, или черная оспа, и она не носит украшения из бусин, лишь черные шелковые платья и алые рубины.⁽²⁾ Роковая женщина, знакомство с которой погубит вас за считанные часы.

«Сдавайся!» — завыл ветер, уснувший в печной трубе. Щелкнул замок саквояжа, звякнули склянки, Мунго отмерил двойную дозу кровоостанавливающего зелья и приступил к работе.

* * *

Чернеет небо, тени поглощают комнату, а юноша мечется в страшном, болезненном сне. Когда в углах рта появляется россыпь алых рубинов, Мунго вливает все свои запасы зельев и шлет домовика в аптеку.

Ночь долгая, темная и беззвездная.

1) Перенесшие натуральную оспу имеют на коже рубцы (оспины) в месте язв или теряют зрение.

Вернуться к тексту

2) У натуральной оспы несколько форм, одна из тяжелых — variola nigra. Образуются обширные кровоизлияния на коже, слизистых, во внутренних органах. Это редкая, но одна из самых летальных форм оспы. Примечательно, что характерных высыпаний на коже нет.

Вернуться к тексту