Узы крови (джен)

Хогвартс проснулся на следующее утро после первого испытания Турнира Трех Волшебников не под звон колоколов, а под звон тишины. Тяжелой, вязкой тишины, которая легла на замок, как слой пепла после извержения. Воздух в коридорах был холодным, пахнущим сырым камнем, озоном после магических разрядов и чем-то еще — слабым, приторно-сладким запахом крови и заживляющих зелий, который, казалось, пропитал сами стены. Высокие стрельчатые окна, обычно пропускавшие утреннее солнце, были затянуты плотной серой пеленой облаков, и тусклый, болезненный свет едва разгонял мрак в углах, окрашивая гобелены и портреты в унылые, безжизненные тона.

Замок затаил дыхание. Грохот драконьего рева, крики ужаса и боли, треск льда и взрывы пламени все еще стояли в ушах у каждого, кто был на арене. Вчерашняя бойня — а это была именно бойня, а не испытание — оставила глубокий шрам на коллективной душе Хогвартса. Тишина была лишь поверхностью, под которой бурлил хаос — не крикливый и злобный, как раньше, а тихий, испуганный, полный растерянности, вины и запоздалого осознания. Преподаватели сновали по коридорам с мрачными лицами, их голоса в коротких, обрывистых разговорах были приглушены. Студенты передвигались небольшими группами, перешептываясь, бросая испуганные взгляды на гриффиндорскую башню. Атмосфера веселого спортивного состязания испарилась без следа, оставив после себя лишь горький привкус смерти и страха.

* * *

Большой зал утром первого декабря (прошла неделя после испытания, давая время на первые реакции и последствия) был полон, но гул голосов был непривычно тихим, почтительным. Студенты сидели за столами, многие избегали смотреть друг на друга, ковыряясь в тарелках. Воздух был густым от невысказанных вопросов и тяжелых воспоминаний. Гриффиндорский стол больше не был изгоем — теперь он был центром всеобщего, хоть и настороженного, внимания. Когда Гарри и Джайна вошли в зал, окруженные своими верными друзьями — Роном, Гермионой, Невиллом, близнецами, — разговоры стихли. Сотни глаз проводили их до места. Во взглядах больше не было открытой ненависти или насмешки. Был страх. Было удивление. Было неловкое, запоздалое подобие уважения, смешанное с ужасом.

Травля схлынула, как грязная волна после шторма. Значки «Поттер — вонючка» и похабные карикатуры исчезли, словно их никогда и не было. Те, кто еще неделю назад выкрикивал оскорбления, теперь спешили отвести взгляд или быстро забивались в дальний угол. Они видели. Они все видели — кровь, лед, агонию, отчаяние и ту первобытную, страшную силу, что вырвалась из Гарри в последние мгновения. Они видели, как Джайна упала, как Гарри сражался, как они оба балансировали на грани смерти. Это зрелище выжгло из них злорадство, оставив лишь холодный страх и неприятное осознание собственной жестокости. Слизеринский стол все еще бросал косые взгляды, Малфой кривил губы в привычной усмешке, но громких оскорблений больше не было. Даже они понимали, что перешли черту. Хаффлпаффцы, чтившие память о мужестве Седрика (который все еще находился в больничном крыле с тяжелыми ранами, но живой), смотрели на Гарри и Джайну со сложной смесью сочувствия и неловкости. Равенкловцы погрузились в книги, пытаясь найти рациональное объяснение иррациональному ужасу, свидетелями которого стали.

За учительским столом атмосфера была не менее напряженной. Дамблдор сидел во главе, его лицо было спокойным, но глаза за стеклами очков-половинок казались усталыми и полными глубокой тревоги. Он редко отрывал взгляд от Гарри, и в этом взгляде читалось нечто большее, чем просто забота о студенте. МакГонагалл выглядела измотанной, под ее глазами залегли тени, но в ее осанке была новая жесткость. Она явно вела свою войну с Министерством и организаторами. Людо Бэгмен отсутствовал — по слухам, его временно отстранили от ведения Турнира до окончания расследования. Место Барти Крауча-старшего так и оставалось пустым, подпитывая самые мрачные слухи.

— Его сын сознался, — прошептал Рон, наклоняясь к Гарри. Его голос был тихим, но полным возбуждения и ужаса. — Фред и Джордж подслушали разговор авроров у кабинета Дамблдора вчера ночью. Крауч-младший. Под Оборотным зельем Грюма. Весь год. Это он бросил твое имя в Кубок. По приказу… Сам-Знаешь-Кого.

Гарри медленно поднял голову от нетронутой тарелки. Холод внутри него, казалось, замер на мгновение. Крауч. Самозванец. Весь год рядом. Учил их. Направлял его. Подталкивал. Зачем?

— Зачем? — хрипло спросил он, чувствуя, как Узы Крови донесли до него волну ледяного осознания Джайны. Она тоже сложила кусочки головоломки.

— Он сказал… аврорам… что Темный Лорд хотел, чтобы ты прошел Турнир, — голос Гермионы дрожал, она теребила край своей книги. — Чтобы ты… добрался до Кубка в конце. Кубок — это портключ. Он должен был перенести тебя прямо к… Нему. А испытания… они должны были тебя… закалить? Сделать сильнее? Или сломать? Я не знаю… Это ужасно…

Джайна ничего не сказала, но Гарри почувствовал ее холодную ярость через Узы. «Ловушка. Все было ловушкой с самого начала. И мы были пешками. Испытание на арене… Крауч хотел увидеть, на что ты способен. На что способен твой холод. Он провоцировал тебя.» Ее вывод был безжалостным и пугающе логичным.

Снейп за учительским столом поднял голову и посмотрел прямо на них. Его лицо было непроницаемым, но Гарри, чье восприятие обострилось после ритуала и арены, уловил в его взгляде нечто новое. Не ненависть. Не подозрительность. А… сложное, почти неохотное признание? Словно он тоже что-то понял о Гарри в тот день. Возможно, записка о пропаже ингредиентов наконец обрела для него смысл? Он знал о Крауче-младшем? Или только догадывался?

Настоящий Аластор Грюм сидел за столом, выглядя изможденным, но его магический глаз неустанно вращался, сканируя зал. Он мало говорил, но его присутствие ощущалось — аура старого, израненного воина, пережившего предательство. Иногда его взгляд останавливался на Гарри, и в нем читалась мрачная решимость и, возможно, тень вины за то, что его личину использовали для таких темных целей.

В этот момент в зал влетела стая сов, неся утреннюю почту. Свежие выпуски «Ежедневного Пророка» упали на столы с глухим стуком. Заголовок на первой полосе кричал: «ТУРНИР ТРЕХ ВОЛШЕБНИКОВ НА ГРАНИ КРАХА! КРОВАВАЯ АРЕНА И ВОПРОСЫ К МИНИСТЕРСТВУ!» Статья Риты Скитер была шедевром манипуляции. Исчезли обвинения в адрес Гарри и Джайны. Теперь она рисовала их трагическими героями, жертвами «преступной халатности» организаторов. Она подробно описывала их раны, их отчаяние, «чудесное спасение» в последний момент благодаря вмешательству Аврората (о причинах вмешательства, конечно, умалчивалось). Весь гнев Скитер был направлен на Министерство, на Бэгмена, на Крауча-старшего (чья репутация рушилась на глазах из-за сына-Пожирателя Смерти) и, косвенно, на Дамблдора, «допустившего» такое в стенах Хогвартса.

— Она переобулась в воздухе, — проворчал Рон, комкая газету. — Теперь мы у нее мученики.

— Это политика, Рон, — вздохнула Гермиона. — Скитер всегда пишет то, что выгодно ей или тем, кто за ней стоит. Сейчас выгодно обвинять Министерство. Это отвлекает внимание от… других проблем.

Политическая буря действительно набирала обороты. МакГонагалл требовала немедленного прекращения Турнира. Делегации Шармбатона и Дурмстранга выражали официальный протест и угрожали отъездом. Попечительский совет Хогвартса раскололся: Люциус Малфой использовал ситуацию для атаки на Дамблдора, требуя его отставки, в то время как Амелия Боунс и другие настаивали на полномасштабном расследовании роли Краучей и возможной коррупции в Министерстве. Фадж отчаянно пытался сохранить лицо, обещая «тщательное разбирательство» и «усиление мер безопасности», но его авторитет трещал по швам.

Хогвартс, как и весь волшебный мир Британии, оказался на пороге серьезных перемен. Кровавая арена стала катализатором, вскрывшим старые раны и новые заговоры. А Гарри и Джайна, сами того не желая, оказались в самом центре этой бури, связанные своим проклятием, своими ранами и знанием, которое могло оказаться еще опаснее драконов.

Гарри сидел за гриффиндорским столом, сгорбившись над тарелкой, к которой так и не притронулся. Мир вокруг казался приглушенным, словно покрытым слоем пыли. Его левая рука, от кисти до плеча, была скрыта под толстой мантией, но он чувствовал тупую, глубокую боль под повязками — черный лед оставил свой след, нервные окончания протестовали против магического заживления, кожа горела и леденела одновременно. Пальцы почти не слушались. Правая рука, обожженная золотым яйцом, была покрыта волдырями, которые лопались от малейшего движения. Ребра трещали при каждом вздохе — подарок от удара хвостом Хвостороги. А швы на щеке стягивали кожу, напоминая о разлетевшихся осколках льда. Физическая боль была фоном. Главным был холод внутри — он не ушел, он затаился глубже, стал плотнее, тяжелее. И шепот пустоты не прекращался, он просто стал тише, вкрадчивее, искушая покоем льда, забвением боли. Ночью он проснулся в холодном поту, с криком на губах — во сне он снова видел голубые глаза, свои глаза, видел ужас на лице Джайны, чувствовал пьянящую мощь разрушения — и обнаружил, что простыни под ним покрыты тонким слоем инея, который быстро таял, оставляя мокрые пятна и липкий страх.

Узы Крови вибрировали на новой частоте. Боль от разрыва ушла, сменившись странной, глубокой пульсацией. Они чувствовали друг друга не так остро, как во время ритуала, но связь стала… плотнее, словно кровь, пролитая ими обоими, спаяла их души намертво. Теперь он ощущал не только ее эмоции, но и отголоски ее физической боли — ноющее плечо, пробитое осколком льда, пульсирующую боль в разбитом колене, фантомный холод в пальцах правой руки, которые она тоже обморозила, вызвав морозные чары.

Джайна рядом с ним выглядела как призрак самой себя. Белые волосы, обычно непокорные, но живые, теперь были тусклыми и безжизненно свисали вдоль бледного лица. Темные круги под глазами стали еще глубже, придавая ей измученный вид. Она сидела неестественно прямо, стараясь не двигать раненым плечом. Правую руку она держала на коленях, пальцы были скрыты под специально наколдованной Гермионой перчаткой, утепленной и пропитанной заживляющим зельем. Но Гарри видел, как она время от времени морщится, как трудно ей дается даже простое движение. Она почти не ела уже неделю, лишь пила воду или слабый чай. Ее взгляд был устремлен в пустоту, но это была не отрешенность — это была напряженная внутренняя работа. Он чувствовал ее мысли через Узы — анализ произошедшего, попытки понять природу его холода, природу их связи, и растущий страх. Страх перед ним. Страх за него. Страх перед собой — перед тем, что она может снова стать катализатором чьего-то падения. Ее ледяные стены были почти непроницаемы, но Узы передавали главное — она была напугана до глубины души.

— Ты как? — его голос прозвучал хрипло, он сам удивился, что смог заговорить. Слова давались с трудом, горло пересохло.

Она медленно повернула голову. Ее синие глаза казались выцветшими, но взгляд был острым, изучающим. Она рассматривала его — шрам на щеке, бледность, тень в глазах.

— Жива, — ответила она тихо, голос был таким же хриплым, безжизненным. — Дышу. Передвигаюсь. А ты?

— Примерно так же, — он попытался выдавить усмешку, но губы не слушались. Получилась гримаса боли. — По крайней мере, больше не слышно криков «обманщик».

Ее губы дрогнули — тень той самой горькой усмешки, которая стала ее визитной карточкой.

— Нет. Теперь нас боятся. Не уверена, что это лучше.

И она была права. Атмосфера вокруг них изменилась кардинально. Ненависть и презрение сменились страхом и болезненным любопытством. Студенты расступались перед ними в коридорах, но теперь в их глазах был не гнев, а опаска. Те, кто видел ледяную бурю Гарри на арене, шептались о «темной магии», о «проклятии Поттеров», о «некромантии» (слово, подхваченное кем-то из слизеринцев и разнесшееся по замку). Те, кто видел, как Джайна одной ледяной волной остановила двух драконов (пусть и ненадолго), называли ее «ледяной ведьмой», «снежной королевой из страшной сказки». Они стали не просто изгоями — они стали чудовищами в глазах многих.

Даже их друзья, верные гриффиндорцы, не могли скрыть своей тревоги. Рон старался держаться бодро, но Гарри ловил его настороженные взгляды на свою левую руку, словно тот ожидал, что она в любой момент снова покроется черным льдом. Гермиона зарылась в книги еще глубже, ее стол был завален фолиантами о редких проклятиях, контроле магии и истории темных искусств. Она пыталась помочь, найти ответы, но ее нервное бормотание о «нестабильных магических ядрах» и «резонансных эффектах кровных уз» только усиливало общее напряжение. Близнецы Уизли пытались разрядить обстановку своими шутками, но даже их юмор стал мрачнее, с нотками висельного сарказма.

Единственным светлым пятном в этой мрачной картине были вести от Седрика. Он все еще был в больничном крыле, его раны заживали медленно, но он был жив и в сознании. Близнецы, первыми навестившие его, вернулись с новостями.

— Седрик просил передать вам обоим, — сказал Фред, его лицо было непривычно серьезным. — Он сказал: «Я видел, что там было. Это был не Турнир, а бойня. Если бы не вы двое, меня бы уже не было. Я ваш должник.»

— Да, — подхватил Джордж. — И он сказал, что поговорил со своими друзьями. Попросил их прекратить эту дурацкую травлю. Сказал, что вы сражались как львы, и что вся эта история с Кубком — явная подстава.

Слова Седрика, переданные друзьями, немного разошлись по Хаффлпаффу, и отношение желто-мантийных студентов действительно смягчилось. Они все еще держались настороженно, но враждебность ушла, сменившись сложным коктейлем из сочувствия, уважения и неловкости. Это не изменило общей картины страха и отчуждения в замке, но дало Гарри крошечную точку опоры.

Он посмотрел на Джайну. Она слышала слова близнецов, но ее лицо осталось непроницаемым. Однако Гарри почувствовал через Узы — слабую, мимолетную вспышку удивления и… чего-то еще. Тени сомнения в ее тотальном цинизме? Осознания, что не все в этом мире предатели? Это было так же неуловимо, как теплое дуновение ветра в ледяной пещере, но оно было. Может быть, Седрик Диггори, сам того не зная, сделал для их хрупкой связи больше, чем все заклинания и ритуалы. Он показал им проблеск нормальной человеческой порядочности посреди этого ада.

Но этот проблеск был слишком слаб, чтобы разогнать тьму. Они все еще были ранены, напуганы и связаны проклятием, которое становилось все более странным и опасным. И шепот внутри Гарри никуда не делся. Он просто ждал.

* * *

После завтрака, который не принес ни насыщения, ни облегчения, их ждал вызов в кабинет директора. Молча, словно две тени, связанные невидимой цепью, они прошли по гулким, опустевшим коридорам Хогвартса. Каждый шаг отдавался болью. Гарри старался не хромать, но простреливающая боль в ребрах заставляла его морщиться. Левая рука, замороженная и онемевшая под толстыми бинтами, висела вдоль тела бесполезным грузом, фантомный холод от нее, казалось, проникал до самых костей. Джайна двигалась медленно, скованно, явно щадя раненое плечо и колено. Правая рука в зачарованной перчатке была стиснута в кулак, костяшки побелели — она боролась с болью от обморожения, которое сама же себе и причинила. Узы Крови между ними вибрировали на низкой, тревожной ноте — эхо агонии разрыва, ледяного безумия и той странной, пугающей близости, что возникла в последние мгновения на арене. Они чувствовали друг друга не как отдельные сущности, а как две части расколотого целого, спаянные кровью и страданием.

Кабинет Дамблдора встретил их привычным теплом камина, тихим тиканьем странных серебряных приборов и мягким светом, льющимся из высокого окна. Но сегодня даже этот островок спокойствия казался пропитанным тревогой. Феникс Фоукс, обычно дремавший на своей жердочке или тихо мурлыкавший, сидел напряженно, его ярко-красные перья были взъерошены, а золотые бусины глаз следили за вошедшими с нескрываемой настороженностью, словно он чувствовал исходящий от них холод и тьму.

Дамблдор стоял у огромного письменного стола, заваленного свитками и книгами. Его спина была прямой, но плечи казались опущенными под невидимым грузом. Когда он обернулся, его лицо было спокойным, но глубокие морщины вокруг глаз стали резче, а обычный добродушный блеск в голубых глазах сменился тяжелой, всепроникающей усталостью.

— Гарри. Мисс Праудмур. Прошу, садитесь, — его голос был тихим, мягким, но лишенным привычной жизнерадостности. Он указал на два высоких кресла перед столом.

Гарри с трудом опустился в кресло, стараясь не показывать боли. Джайна, однако, осталась стоять. Она скрестила руки на груди (насколько позволяло раненое плечо), ее подбородок был упрямо вздернут. Ее синие глаза встретились с взглядом Дамблдора — лед против стали, скрытой под бархатом. Она не доверяла этому могущественному волшебнику, чьи планы и мотивы всегда были скрыты за завесой загадочности. Гарри почувствовал ее недоверие и подозрительность через Узы.

— Мы знаем о Крауче, — начал Гарри, не в силах выносить напряженное молчание. Его голос все еще был хриплым, слабым. — Его сын. Он был Грюмом. Рон сказал… его поймали. Это он… бросил мое имя в Кубок? По приказу Волдеморта?

Дамблдор медленно кивнул, опускаясь в свое кресло. Его длинные пальцы сцепились на столешнице.

— Да, Гарри. К несчастью, это так. Барти Крауч-младший, верный слуга Лорда Волдеморта, бежавший из Азкабана много лет назад и скрываемый своим отцом, действовал под личиной Аластора Грюма с самого начала учебного года. Его задачей было обеспечить твое участие и… победу в Турнире. Точнее, обеспечить твое прибытие к финальному испытанию. Кубок Трех Волшебников должен был стать портключом.

— Портключом? Куда? — выдохнул Гарри, чувствуя, как холодеют кончики пальцев здоровой руки.

— Туда, где Лорд Волдеморт готовится вернуть себе тело и полную силу, — ответил Дамблдор тихо, но его слова повисли в воздухе тяжелым предзнаменованием.

Джайна шагнула ближе к столу, ее голос был резким, несмотря на хрипоту, в нем звенела сталь.

— А два дракона? Это тоже часть его плана? Убить нас на потеху толпе? Или это инициатива его отца? Или ваша? — В ее вопросе звучало прямое обвинение.

Дамблдор поднял на нее взгляд. В его глазах не было осуждения, лишь глубокая печаль.

— Решение выставить против вас троих двух драконов было принято Организационным Комитетом под давлением обстоятельств и, как я теперь понимаю, под влиянием мистера Крауча-старшего, который, в свою очередь, вероятно, действовал под заклятием Империус, наложенным его сыном. Это была… чудовищная ошибка. Риск был неоправданно высок. — Он помолчал, его взгляд стал жестче. — Я пытался возражать, но был в меньшинстве. Возможно, мне следовало быть настойчивее.

Джайна фыркнула, не скрывая презрения. «Слишком поздно для сожалений, старик» — пронеслось по Узам.

— Крауч-младший хотел, чтобы я стал сильнее? — спросил Гарри, возвращаясь к предыдущей теме. Холод внутри него отозвался на слова Дамблдора о Волдеморте. — Зачем? И что… что с нами? С Узами? После арены… все по-другому. Я чувствую… холод. Сильнее. И она… мы…

Он запнулся, не зная, как описать то пугающее единение и одновременно растущую пропасть, которую он ощущал.

Дамблдор посмотрел на него поверх очков-половинок, его взгляд стал пронзительным, изучающим. Он смотрел не только на Гарри, но и на Джайну, словно видел невидимую нить, связывающую их.

— Узы Крови, наложенные в момент сильного магического возмущения и скрепленные пролитой кровью… это магия древняя, как сама жизнь и смерть, Гарри. Она питается сильными эмоциями, болью, страхом, но также… и волей, жертвенностью, связью душ. То, что вы пережили на арене — агония разрыва, близость смерти, ваше отчаянное желание защитить друг друга — похоже, перековало эти Узы. Они стали глубже. Сильнее. — Он кивнул на Фоукса, который тихо вскрикнул, расправляя крылья. — Они стали не только цепью, но и проводником. Для вашей магии. Для ваших сущностей.

Он сделал паузу, его взгляд стал серьезным, почти суровым.

— Но в этом и кроется величайшая опасность. Эта связь усиливает не только вашу способность к защите, но и вашу… тьму. Тот холод, Гарри, что ты чувствуешь… он часть тебя, наследие той ночи, когда Волдеморт оставил на тебе свой след. Но Узы, особенно после ритуала и стресса арены, похоже, разбудили его, дали ему выход. И он резонирует с силой мисс Праудмур, с ее собственной магией льда, рождая нечто… новое. Непредсказуемое.

Джайна напряглась так, что Гарри почувствовал ее дрожь через Узы.

— Вы хотите сказать… мы можем стать угрозой? — спросила она глухо. — Что этот… холод… может поглотить его? Как… как это было раньше? С другими?

Ее голос дрогнул на последней фразе, и Гарри снова почувствовал леденящее эхо имени Артаса, не произнесенного, но висевшего в воздухе.

Дамблдор смотрел на них долгим, печальным взглядом.

— Такая опасность существует, — медленно произнес он. — Если вы позволите страху, боли и гневу управлять вами. Если вы не научитесь контролировать эту силу, использовать ее светлую сторону — ту самую волю к защите, что спасла вас на арене. Тьма всегда будет искушать, предлагая легкие пути, обещая силу. Особенно тебя, Гарри. Волдеморт хотел этого. Он хотел, чтобы ты прикоснулся к этой силе, чтобы она начала менять тебя. — Он вздохнул. — Но я верю… я хочу верить, что вы справитесь. Что свет внутри вас окажется сильнее. Что ваша связь, какой бы мучительной она ни была, станет вашим щитом, а не оружием саморазрушения.

Он встал, давая понять, что разговор окончен. Его слова были полны тревоги, но и слабой надежды.

— Волдеморт близко. Гораздо ближе, чем многие думают. Крауч-младший — лишь симптом болезни, поразившей наш мир. Будьте бдительны. Будьте сильными. И… — он посмотрел на них обоих, его взгляд задержался на их перевязанных руках, на незримой связи между ними, — …не отталкивайте друг друга. Возможно, именно в этой вынужденной близости кроется ключ к вашему выживанию. И не только вашему.

Когда они вышли из кабинета, тяжелая дверь за ними закрылась, оставляя их наедине с мрачными предзнаменованиями и нерешенными вопросами. Они посмотрели друг на друга. Страх и недоверие все еще стояли между ними стеной. Но теперь к ним примешивалось и нечто иное — осознание общей опасности, общей судьбы и той хрупкой, опасной силы, что родилась из их боли. Дамблдор не дал им ответов. Он лишь подтвердил их худшие опасения и возложил на их плечи непосильный груз ответственности. Они должны были научиться контролировать то, чего не понимали, бороться с тьмой внутри и снаружи, и при этом — не уничтожить друг друга. Задача казалась невыполнимой.

* * *

Когда они вышли из кабинета Дамблдора, погруженные в свои мрачные мысли, тяжелая тишина коридора была нарушена громким, неравномерным стуком. Из-за угла, тяжело опираясь на посох, к ним приближался Аластор Грюм. Настоящий Грюм. Его деревянная нога отбивала по каменному полу тревожный ритм, лицо, изрезанное шрамами, было бледным и осунувшимся, а обычный, здоровый глаз лихорадочно бегал по сторонам, словно ожидая нападения из-за каждой колонны. Магический глаз, однако, вращался с пугающей интенсивностью, останавливаясь то на Гарри, то на Джайне, сканируя их ауры, их раны, их невидимую связь. Его движения были резкими, дерганными — следствие долгих месяцев заточения в собственном сундуке под действием Империуса и, вероятно, истощающих зелий. Он выглядел как загнанный, израненный волк, только что вырвавшийся из капкана, но все еще чующий запах охотников.

Он остановился прямо перед ними, преграждая путь. Его единственный глаз впился в Гарри, потом в Джайну.

— Поттер. Праудмур, — прорычал он. Голос был хриплым, скрипучим от долгого молчания или криков, но в нем не было той холодной, змеиной расчетливости, что была у Крауча-младшего. Только глубокая усталость, горечь и застарелая ярость. — Я… — он сглотнул, словно слова давались ему с трудом, — …я должен был найти вас. Сказать. Мне жаль. Этот ублюдок… Пожиратель… он носил мое лицо. Он использовал мое имя, мою репутацию… чтобы втравить вас в эту… кровавую яму. Чтобы почти убить вас.

Гарри удивленно посмотрел на старого аврора. Извинения? От Грозного Глаза Грюма?

— Сэр, вы не виноваты, — сказал он тихо, чувствуя себя неловко. — Это были не вы. Крауч… он обманул всех.

Грюм издал звук, похожий на рычание или кашель. Его магический глаз дернулся, фокусируясь на левой, перевязанной руке Гарри.

— Не имеет значения! — рявкнул он, но в голосе не было злости, скорее, самобичевание. — Постоянная бдительность! Я всегда учил этому! А сам попался, как щенок! Слишком расслабился… слишком доверился… Дамблдору, его защите… А этот выродок пытал меня… держал в том проклятом сундуке… месяцами… пока вы… — он снова посмотрел на их раны, на бледные лица, — …вы платили цену за мою ошибку.

Его взгляд задержался на Джайне, на ее напряженной позе, на скрытом болью плече.

— Я видел запись с арены, — проговорил он глухо. — То, что случилось… разрыв… и потом… этот лед, Поттер. — Его магический глаз замер, уставившись на Гарри с пугающей интенсивностью. — Это не шутки. Это не школьное заклинание. Это тьма. Древняя. Холодная. Она в тебе. Я видел такое раньше… у тех, кто служил Ему. И она… она растет. Быстро. Слишком быстро.

Гарри почувствовал, как холодок пробежал по спине. Грюм видел. Он понял.

— Я… я пытаюсь контролировать, — прошептал Гарри, чувствуя, как щеки заливает краска стыда и страха.

Джайна шагнула вперед, ее синие глаза встретились с магическим глазом Грюма без страха, но с ледяной настороженностью.

— Мы справимся, Аврор, — сказала она ровно, хотя Гарри почувствовал через Узы ее внутреннюю дрожь. — Мы знаем об опасности.

Грюм хмыкнул, его взгляд снова метнулся между ними.

— Знаете? Хорошо, если так. Но знать — мало. Нужно бороться. Каждый день. Каждую минуту. Потому что эта дрянь… она не отступит. Она будет ждать момента слабости. И она будет использовать вашу связь против вас. — Он тяжело оперся на посох. — Докажите, что справитесь. Не мне. Себе. Потому что враги не ждут. Они уже здесь. Крауч-младший — только начало. Будет хуже. Гораздо хуже.

Он резко развернулся и заковылял прочь по коридору, его деревянная нога отстукивала мрачный, предупреждающий ритм. Стук его посоха эхом отдавался в пустом коридоре, как метроном, отсчитывающий время до следующей катастрофы.

Гарри и Джайна остались стоять, глядя ему вслед. Слова Грюма, грубые, прямые, лишенные дамблдоровской витиеватости, ударили по ним с новой силой. Он не предлагал утешения или надежды. Он просто констатировал факт: они в смертельной опасности, тьма внутри Гарри реальна и растет, и их ждет только борьба.

Они переглянулись. Стена между ними никуда не делась. Но в их взглядах появилось новое, мрачное понимание. Они были не просто жертвами. Они были солдатами на передовой войны, о которой еще не подозревал почти никто. И их проклятая связь была их полем боя.

* * *

Возвращение в гриффиндорскую гостиную было похоже на возвращение в окоп после боя. Тепло камина, мягкий свет, знакомые лица друзей — все это казалось нереальным, призрачным на фоне пережитого ужаса и мрачных предзнаменований. Воздух здесь был чище, чем в холодных коридорах, но Гарри все равно чувствовал ледяное дыхание пустоты за своей спиной.

Он тяжело опустился в глубокое кресло у огня, чувствуя, как ноет каждая мышца, каждая кость. Левая рука безвольно повисла вдоль тела, холод под повязкой ощущался как чужеродный имплант. Шепот внутри не умолкал, он стал тише, вкрадчивее, словно змея, обвившаяся вокруг его сердца: «Они смотрят. Жалеют тебя. Боятся. Слабак. Ты мог бы заставить их уважать тебя… одним движением…» Гарри стиснул зубы, впиваясь ногтями здоровой руки в подлокотник кресла, отгоняя голос. Но онемение в пальцах левой руки усилилось, напоминая о том, как близко он был к грани.

Джайна не села. Она подошла к высокому окну, выходившему на заснеженный внутренний двор Хогвартса. За прошедшую неделю зима полностью вступила в свои права, укутав замок белым саваном. Она стояла спиной к комнате, глядя на падающие снежинки, ее силуэт на фоне серого неба казался хрупким, почти неземным. Правая рука в перчатке была плотно прижата к боку, но Гарри видел едва заметную дрожь в ее плечах. Он чувствовал ее через Узы — глухую, изматывающую усталость, которая была глубже физической. Это была усталость души, израненной потерями, предательствами и теперь — страхом. Страхом перед ним. Страхом перед собой. Страхом перед сном. Он знал, что она почти не спит — ночи были наполнены кошмарами, где смешивались рев драконов, треск ее собственного льда и его глаза, горящие мертвенно-голубым огнем. Во сне она снова и снова видела Артаса, но теперь у него было лицо Гарри.

Рон, Гермиона, Фред и Джордж сидели на диване и креслах вокруг, стараясь вести себя как обычно, но напряжение висело в воздухе.

— Ну что, полегче? — осторожно спросил Рон, нарушая тишину. Он старался не смотреть на перевязанную руку Гарри. — Травля вроде прекратилась. Совсем. Даже Малфой сегодня молчал как рыба. Говорят, он теперь тебя, Гарри, побаивается. Рассказывал своим, что ты на арене выглядел… ну… страшно. Как демон какой-то.

Гарри мрачно усмехнулся.

— Отличный комплимент.

— Может, и не комплимент, — пожал плечами Рон. — Но лучше уж так, чем как раньше. Теперь они все вас боятся. И ее тоже, — он кивнул в сторону Джайны у окна.

Гермиона отложила книгу, которую читала — толстый том с обтрепанной обложкой «Тайны темнейших искусств». Ее лицо было бледным, под глазами залегли тени — она тоже плохо спала, пытаясь найти ответы.

— Я… я нашла еще кое-что про Узы Крови, — сказала она тихо, ее голос дрожал от волнения и страха. — В очень старых текстах. Говорится, что сильный эмоциональный шок, особенно связанный с болью и близостью смерти, может… трансформировать их. Углубить связь. Сделать ее… симбиотической. Но это… это крайне опасно. Узы начинают питаться не только болью, но и самой жизненной силой, магией… особенно если одна из сторон… нестабильна. Или если есть внешний источник… темной энергии. — Она посмотрела на Гарри с нескрываемой тревогой. — Если потерять контроль над эмоциями, над магией… связь может… поглотить одного из вас. Или обоих. Превратить во что-то… иное.

— Мы знаем, Гермиона, — голос Джайны прозвучал от окна, тихий, но твердый, как лед. Она не обернулась. — Это уже почти случилось. Там. На арене.

В комнате повисла тяжелая тишина. Даже близнецы перестали переглядываться. Все понимали, о чем она говорит — о том моменте, когда Гарри едва не поддался ледяному безумию.

— Но вы справились! — попытался подбодрить их Фред, хотя его голос звучал неуверенно. — Вы выжили! И Седрик всем рассказывает, как вы его спасли! Теперь вы герои! Настоящие!

Джайна медленно повернулась от окна. Ее лицо было непроницаемой маской, но в глазах плескалась такая горечь, что у Гарри заныло сердце.

— Герои, — повторила она тихо, и в ее голосе прозвучала бездна усталости и цинизма. — Герои не истекают кровью на потеху толпе, Уизли. Герои не борются с тьмой внутри себя каждую секунду. Герои не боятся заснуть, потому что знают, какие кошмары их ждут. Мы не герои. Мы… — она запнулась, ища слово, — …выжившие. Пока.

Она посмотрела на Гарри, и их взгляды встретились. Стена между ними была все еще там, но в этот момент он увидел в ее глазах не страх перед ним, а отражение своей собственной боли, своего собственного страха. Они были в одной лодке, посреди ледяного океана, и берега не было видно.

Тишина снова окутала гостиную, тяжелая и гнетущая. Огонь в камине трещал, но не мог разогнать холод, поселившийся в их душах.

* * *

Позже вечером, когда Рон и Гермиона ушли готовиться к занятиям (Гермиона была полна решимости найти способ помочь, даже если Гарри и Джайна пока не были готовы это принять), а близнецы отправились испытывать новые шутихи в пустом коридоре, в гостиной воцарилась тишина. Только треск дров в камине нарушал ее. Гарри сидел в кресле, глядя на огонь, но видя перед собой всполохи драконьего пламени и треск черного льда. Джайна все так же стояла у окна, глядя на заснеженный двор, где лунный свет серебрил сугробы.

Они не разговаривали. Слова казались ненужными, бессильными перед лицом того, что они пережили и что чувствовали через Узы — смесь боли, страха, усталости и этой странной, пугающей связи, которая стала одновременно глубже и опаснее. Он чувствовал ее настороженность, ее возведенные стены. Она чувствовала его борьбу с холодом, его отчаяние. Молчание было безопаснее.

Но именно в этой тишине до них донесся отдаленный смех и обрывки разговоров из коридора — старшекурсники обсуждали предстоящее событие, которое казалось Гарри чем-то из другой жизни.

— Я слышал… — начал он неуверенно, нарушая тишину. Голос прозвучал непривычно громко. — Говорят… скоро Святочный Бал.

Джайна медленно повернулась от окна. В ее глазах отразился лунный свет, делая их похожими на осколки льда.

— Бал? — переспросила она. В ее голосе не было удивления, скорее, недоумение. — Танцы? Музыка? После… всего этого? Кажется неуместным.

Гарри пожал плечами, поморщившись от боли в ребрах.

— Это традиция Турнира. Всегда так было. — Он отвел взгляд, чувствуя, как щеки начинают гореть. — И… чемпионы открывают бал. Первым танцем.

Он не смотрел на нее, но почувствовал, как она напряглась. Танцевать. Вместе. На глазах у всего замка. В пределах двух метров. Мысль была одновременно абсурдной и… пугающей. Это означало близость. Не ту вынужденную, спаянную болью и страхом, а другую — публичную, ритуальную, почти интимную.

Джайна издала звук, похожий на короткий, горький смешок.

— Танцевать? Мы? Поттер, ты серьезно? Во-первых, я не танцую вальсы в школьных залах. Во-вторых… — она сделала паузу, и Узы донесли ее истинную мысль, полную сарказма и самозащиты, — …я бы предпочла снова встретиться с Хвосторгой, чем танцевать с тобой перед всеми этими… зрителями.

Ее слова были колкими, как всегда, но Гарри уловил в них нечто большее. Не просто отказ, а страх. Страх перед близостью, перед тем, что танец заставит их снова почувствовать эту опасную связь слишком остро, слишком публично.

— Думаю, у нас нет выбора, — сказал он тихо, глядя на свои перевязанные руки. — Мы чемпионы. Связанные чемпионы. Нам придется.

Она снова отвернулась к окну. Долгое молчание. Потом она произнесла, голос был тихим, почти безразличным:

— Что ж. По крайней мере, это будет еще одно шоу для них. — Но сквозь ее ледяную стену до Гарри донесся слабый, едва уловимый отголосок другой мысли, неожиданной, почти запретной: «Может быть… на один вечер… можно будет забыть о драконах… об Артасе… о льде… Просто… танец?.. Нет. Глупости.»

Он не стал ничего отвечать. Мысль о бале, о музыке, о танцах казалась нелепой, почти кощунственной на фоне их ран, их страхов, их проклятия. Но где-то глубоко внутри, под слоем льда и боли, шевельнулось что-то еще. Слабый, дрожащий огонек надежды на… нормальность? Хотя бы на иллюзию нормальности. На один вечер. Возможно.

Но потом он вспомнил шепот пустоты, вспомнил голубой лед в своих глазах, вспомнил ужас на ее лице. И огонек погас, оставив после себя лишь холодный пепел. Бал будет еще одним испытанием. Возможно, более коварным, чем драконы.

* * *

Дни после первого испытания тянулись серой, монотонной чередой, похожей на затяжной зимний туман. Занятия казались бессмысленными, разговоры — пустыми. Хогвартс все еще приходил в себя, переваривая ужас увиденного. Гарри и Джайна старались как можно меньше бывать на людях, но даже гриффиндорская гостиная, несмотря на сочувствие друзей, начинала давить своей теснотой, своими молчаливыми взглядами, в которых смешивались жалость, страх и неловкое любопытство.

После обеда, не в силах больше выносить эту атмосферу, они вышли во двор. Морозный воздух обжигал легкие, снег хрустел под ногами с приятной резкостью. Холод снаружи, как ни странно, немного усмирял лед внутри Гарри, отвлекал от навязчивого шепота пустоты. Джайна шла рядом, закутавшись в мантию, ее бледное лицо казалось почти прозрачным на фоне белого снега. Она смотрела вдаль, туда, где за заснеженными деревьями смутно угадывались очертания пустой арены и разобранного шатра чемпионов — немые свидетели их недавнего кошмара.

Они не разговаривали. Тишина между ними была привычной, но сегодня она была менее враждебной, наполненной общей усталостью и тенью того странного понимания, что зародилось после разговора с Дамблдором и Грюмом. Они оба знали, что стоят перед лицом чего-то большего, чем Турнир, большего, чем их проклятие.

Они не сразу заметили две фигуры, приближающиеся к ним по заснеженной тропинке. Флёр Делакур и Виктор Крам. Они шли вместе, что само по себе было необычно. Флёр, закутанная в элегантную голубую мантию и серебристый шарф, выглядела напряженной, ее обычная неземная красота была тронута тенью пережитого. Крам, как всегда, был мрачен и неразговорчив, но в его суровом лице не было враждебности.

Они остановились в нескольких шагах от Гарри и Джайны. Возникла неловкая пауза. Первой заговорила Флёр, ее голос, обычно мелодичный, слегка дрожал, а французский акцент стал заметнее.

— Поттер. Мадемуазель Праудмур, — она теребила край своего шарфа, избегая прямого взгляда. — Мы… Виктор и я… мы ‘отели сказать… То, что произошло на арене… Это было… — она с трудом подобрала слово, — …épouvantable. Ужасно. И… incroyable. Невероятно.

Гарри удивленно поднял брови. Он ожидал чего угодно — холодного безразличия, может быть, даже злорадства — но не этого. Джайна повернула голову, ее синие глаза настороженно изучали Флёр, потом Крама.

— Мы не выбирали сражаться с двумя драконами, Делакур, — сказала она тихо, ее голос был ровным, но хриплым от усталости и недоверия.

— Мы знаем, — неожиданно басовито произнес Крам, делая шаг вперед. Его темные глаза серьезно смотрели на них. — Мы видели. Это была не честная битва. Это была подстава. Ловушка. И вы… вы вышли из нее. Живыми. — Он кивнул в сторону больничного крыла. — И Диггори… он тоже жив. Благодаря вам.

Флёр решительно шагнула ближе, ее взгляд наконец встретился с их взглядами, и в нем не было и следа вейловского очарования — только искреннее потрясение и что-то похожее на уважение.

— Я… я боялась за вас, — призналась она тише. — Когда вас… разорвало… эта боль… Я видела ваши лица. А потом… лед… кровь… Я думала, вы не выживете. Но вы выжили. Вы сражались… вместе. — Она посмотрела прямо на Джайну. — Ты… ты очень сильная. Твоя магия… она другая. Не такая, как у нас. Но она… мощная. Как у воина. Я… я ошибалась насчет тебя.

Джайна замерла. Гарри почувствовал через Узы ее шок, смешанный с глубоко укоренившимся цинизмом. «Сильная? Или просто сломанная настолько, что уже не боюсь боли? Она жалеет меня? Или боится?» Но слова Флёр, ее искренность, пробили крошечную брешь в ее ледяной броне. Она медленно кивнула, ее ответ был сдержанным, но уже не враждебным.

— Спасибо, Делакур. Мы… делали то, что должны были. Чтобы выжить.

Крам перевел взгляд на Гарри. Его лицо оставалось суровым, но в глубине темных глаз мелькнул огонек понимания. Он видел не только Мальчика-Который-Выжил, не только соперника. Он видел того, кто столкнулся с тьмой и едва не поддался ей.

— Ты бился, Поттер, — сказал он глухо. — Не как мальчишка. Как солдат. Я видел твой… холод. Это опасно. Но ты устоял. — Он неожиданно протянул свою большую, мозолистую руку. — Уважаю.

Гарри, после секундного замешательства, пожал ее. Рукопожатие было крепким, твердым. В нем не было враждебности, не было снисхождения. Только признание. Признание того, что они оба прошли через ад, пусть и разный.

Флёр и Крам кивнули им еще раз и, не говоря больше ни слова, развернулись и пошли обратно к замку, оставив Гарри и Джайну одних посреди заснеженного двора.

Тишина, опустившаяся на них, была другой. Гарри посмотрел на Джайну. Ее лицо было все таким же бледным и непроницаемым, но он почувствовал через Узы — слабую, едва заметную рябь на поверхности ее ледяного озера. Удивление. Смущение. И крошечную, почти неуловимую искру… тепла? Не к нему. К самой ситуации. Осознание того, что даже в этом враждебном мире, даже среди соперников, можно найти неожиданное понимание, неожиданное уважение.

«Они не враги» — подумал Гарри, и на этот раз он почти был уверен, что ее молчание означает согласие.

Это не изменило их положения. Это не отменило проклятия, не убрало холод, не разрушило стену между ними. Но это был еще один крошечный просвет в окружающей их тьме. Доказательство того, что они не абсолютно одни в своей борьбе.

* * *

Прошло еще несколько дней. Физические раны медленно затягивались под неусыпным контролем мадам Помфри, но шрамы внутренние оставались открытыми, кровоточащими. Гарри все чаще ловил себя на том, что прислушивается к шепоту пустоты, а контроль над холодом давался все труднее, особенно ночью. Джайна почти перестала разговаривать, погрузившись в мрачное молчание, ее ледяные стены стали выше и толще, чем когда-либо. Но Узы Крови никуда не делись. Они гудели между ними постоянно, теперь уже не только болью или страхом, но и этой странной, пугающей глубиной, открывшейся после ритуала и арены.

Именно Джайна нарушила молчание. Она нашла Гарри в библиотеке, где он безуспешно пытался сосредоточиться на домашнем задании по Трансфигурации. Ее лицо было решительным, но под решимостью скрывалась плохо замаскированная тревога.

— Нам нужно поговорить, Поттер. Не здесь.

Они оказались в том самом заброшенном классе на седьмом этаже, где когда-то пытались тренироваться. Пыль лежала толстым слоем, разбитое астрономическое оборудование загораживало окна, создавая гнетущий полумрак. Гермиона, которую Джайна попросила присутствовать («На всякий случай», — бросила она коротко), стояла у двери, сжимая в руках палочку и толстый справочник по Защитным Чарам. Ее лицо было бледным от беспокойства.

Джайна встала посреди комнаты, повернувшись к Гарри. Ее раненое плечо все еще было перевязано, движения были скованными. Правая рука в перчатке была сжата в кулак.

— Узы изменились, — начала она без предисловий. Голос был ровным, почти механическим, но Гарри чувствовал через связь ее внутреннюю дрожь. — Дамблдор прав. Это больше не просто цепь. Это… канал. После ритуала… и того, что было на арене… я почувствовала это. Твою волю, когда ты держал щит. И моя магия… отозвалась. Я хочу понять, как это работает. И как это контролировать. Прежде чем оно начнет контролировать нас.

Гарри кивнул, хотя сердце упало. Лед внутри него зашевелился, протестуя. Шепот стал громче: «Не надо. Она боится тебя. Она хочет запереть твою силу. Не позволяй ей…» Он с силой отогнал голос.

— Что… что ты хочешь сделать?

— Я попробую передать немного силы через Узы, — сказала она, и ее голос чуть дрогнул. — Не атакующее заклинание. Что-то простое. Исцеляющее. На твою руку. — Она кивнула на его левую, все еще замороженную руку. — Просто чтобы… почувствовать поток. Понять механизм.

Она подняла здоровую левую руку. Пальцы засветились мягким, золотистым светом — не ее привычным ледяным, а теплым, как свет Надежды в ее родном мире. Магия была слабой, дрожащей, но чистой.

— Сосредоточься на связи, Гарри. Не сопротивляйся. Просто… прими.

Она закрыла глаза, губы беззвучно зашевелились, произнося слова на незнакомом языке. Гарри почувствовал, как Узы Крови натянулись, завибрировали. Теплая, слабая волна энергии потекла по ним от нее к нему. Она коснулась его замороженной руки, и на мгновение боль отступила, сменившись приятным покалыванием. Он удивленно посмотрел на свою руку — иней на бинтах начал таять. Это работало.

А потом все рухнуло.

Выражение лица Джайны исказилось ужасом. Ее глаза распахнулись, но зрачки расширились, заполнив всю радужку чернотой. Золотистый свет в ее руке погас, сменившись вспышкой ледяного, мертвенно-голубого пламени — того самого, что он видел в своих кошмарах. Через Узы хлынул неконтролируемый поток — не исцеляющая сила, а ее глубинный, первобытный ужас, ее незаживающая травма.

Гарри захлебнулся этим потоком. Перед его глазами встали видения, наложенные на пыльный класс: Ледяная Корона, уходящая в заснеженное небо; трон из черного льда; и фигура на нем — Артас. Но он смотрел глазами Джайны, он слышал его голос, искаженный эхом и холодом, шепчущий не Гарри, а ей: «Ты снова потерпела неудачу, Джайна. Ты не спасла меня. Ты не спасешь и его. Он станет мной. Ты сама сделаешь его мной. Твоя близость — это проклятие…»

— НЕТ! — Джайна закричала, отшатываясь назад. Ледяное пламя вырвалось из ее руки неконтроруемым потоком, ударив по стенам, по столам. Воздух в классе мгновенно замерз, температура упала ниже нуля. Пыль на полу превратилась в лед, окна покрылись толстой коркой инея.

Гарри отбросило взрывной волной холода. Он ударился о стену, боль в ребрах вспыхнула с новой силой. Но хуже было другое. Ее ужас, ее отчаяние, переданные через Узы с удесятеренной силой, ударили по его собственному льду. Тот взревел в ответ, вырываясь из-под контроля. Черный иней мгновенно покрыл его левую руку, пополз по груди, к сердцу. Дыхание перехватило, мир перед глазами начал меркнуть, затягиваясь голубой дымкой. Шепот бездны превратился в триумфальный хохот.

— Джайна, прекрати! Гарри! — Гермиона, отброшенная к двери ледяной волной, подняла палочку, ее голос дрожал от ужаса. — Фините Инкантатем!

Заклинание ударило в центр ледяной бури, но лишь слегка ослабило ее. Джайна рухнула на колени, сотрясаясь от рыданий, ее правая рука в перчатке беспомощно сжимала и разжимала кулак. Перчатка треснула от мороза, обнажая почерневшие, обмороженные пальцы. Кровь из старых ран смешалась со свежей, капая на ледяной пол.

Гарри задыхался, чувствуя, как холод подбирается к сердцу. Он видел перед собой ее лицо — искаженное ужасом и болью. Он видел отражение Артаса в ее глазах. И он понял — она права. Их связь, их близость пробуждала тьму.

Но он не мог сдаться. Не мог позволить этому победить. Он дополз до нее на четвереньках, превозмогая боль и ледяные оковы. Его здоровая рука нашла ее запястье — ледяное, дрожащее.

— Джайна… — прохрипел он, его собственный голос был почти неузнаваем из-за холода. — Это… не ты. Это… воспоминания. Страх. Не он.

Он посмотрел ей в глаза, пытаясь пробиться сквозь пелену ужаса.

— И я… я не он. Слышишь? Я буду бороться.

Он послал через Узы не силу, не тепло — у него их почти не осталось. Он послал свою волю. Упрямую, отчаянную волю к жизни. К тому, чтобы остаться собой.

Ледяная буря в классе начала стихать. Голубое пламя в глазах Джайны погасло, оставив после себя лишь пустоту и слезы, которые тут же замерзали на щеках. Черный иней на теле Гарри перестал расти, но холод остался, глубоко внутри.

Она посмотрела на него — на его лицо, тронутое инеем, на его глаза, где зеленый цвет отчаянно боролся с голубым.

— Я… я не могу… — прошептала она, ее голос был сломан. — Каждый раз… когда я пытаюсь… помочь… прикоснуться… он возвращается. Через тебя. Через Узы. Мы… мы опасны друг для друга, Гарри.

Гермиона подбежала к ним, ее лицо было белым, как полотно.

— Она права, Гарри! Вам нельзя этого делать! Этот эксперимент… он чуть не убил вас обоих! Узы слишком нестабильны! Эта связь… она может вас уничтожить!

Джайна попыталась отстраниться, вырвать руку, но Гарри удержал ее. Его хватка была слабой, но упрямой.

— Нет, — сказал он, глядя ей в глаза. — Мы найдем способ. Мы должны. Иначе… иначе они победят. Тот, кто это сделал. И тот, кто ждет меня в конце пути.

Она не ответила. Лишь смотрела на него своими опустошенными глазами. Но ее пальцы, холодные и дрожащие, едва заметно сжали его руку в ответ. Это не было доверием. Это не было надеждой. Это было лишь признанием — они в этом вместе. До самого конца. Каким бы он ни был.