Тангор (гет)

Весть принесла всезнающая Гильда Бирн. Едва окончился утренний туалет ее величества, при котором присутствовали все фрейлины, шпионка Тангора решила, что благоприятный момент настал. Изобразив на лице маску подлинной невинности, Гильда громко обратилась к Эдит:

— Неужели это правда? То, что ваш брат уличен в измене?

Тишина, которую до сих пор нарушали только шорох платьев, цокот каблуков и звяканье украшений, тотчас сменилась бурей возгласов — изумленных, испуганных, недоверчивых. Еще сидящая за туалетным столом королева едва не выпустила из руки пуховку. Сама же Эдит вспыхнула от гнева, но сумела ответить, хотя в голосе ее наряду с возмущением слышался страх:

— О чем вы говорите? В какой измене?

— Разве никто не слышал? — Гильда обвела комнату притворно удивленным взглядом, заодно успев посмотреться в высокое тройное зеркало туалетного стола. — Весь дворец кипит с раннего утра. Прибыл гонец от генерала Синнарда, он сейчас у его величества вместе с его светлостью канцлером. Государь страшно разгневан, как бы не дошло до смертного приговора… Что с вами, графиня Бостра, вам дурно?

Как ни в чем не бывало Гильда обернулась к Альвеве, которая в самом деле покачнулась и выронила шелковый веер королевы. На помощь графине пришла оказавшаяся рядом Эльда Бриллона и подхватила ее под руку. А Гильда продолжила:

— Так вот, гонец сообщил, что захватили какого-то лазутчика, который рассказал, что лейтенант Роскатт сговорился с мятежниками Коинта и передавал им военные планы. Поэтому наши войска до сих пор не взяли город. Генерал приказал доставить обоих к его величеству — и Роскатта, и лазутчика. Думаю, — с улыбкой прибавила Гильда, — у государя довольно мудрости, чтобы разобраться…

— Замолчите! — сурово бросила Готнис, нахмурив брови, и поглядела сперва на королеву, потом на Эдит. — Можете сплетничать сколько угодно, Бирн, но не клевещите попусту. Любой, кто знает лейтенанта Роскатта, скажет, что это неправда.

— Разумеется, неправда, — произнесла королева, одним взглядом усмирив аханья и шепотки. — Такой честный молодой человек не может быть изменником.

— Как будет угодно вашему величеству. — Гильда низко присела, в уголках ее накрашенных губ пряталась довольная улыбка. — И все же гонец правда прибыл. И рассказал то, что я сейчас говорю. В большой и малой приемной уже не протолкнуться, новости на вес алмазов…

Закончить Гильда не успела. Послышался тихий, будто жалобный, стон, и Альвева Бостра упала на ковер без чувств, словно подстреленная. Девушки с криками бросились к ней, сняли с головы чепец, расстегнули платье, кто-то убежал за душистой водой, чтобы растереть графине виски и ладони. Наконец, королева прекратила суету, велев уложить графиню на диван.

— Вы сказали слишком много, Гильда, — заметила королева, — или слишком мало. Любопытство всегда было вашим пороком, но сейчас оно оправдано. Мне тоже было бы любопытно узнать подробности этого дела, тем более, что его величество сейчас лучше не тревожить. Ступайте в королевскую приемную, все, — быть может, вам посчастливится разузнать что-нибудь. Готнис, останься. И вы, Эдит, тоже.

Фрейлины разошлись — кто стремительно унесся за новостями, кто явно медлил. Некоторые перешептывались, глядя то на Эдит, то на бесчувственную Альвеву. Гильда перехватила их взгляды и многозначительно кивнула. Не успела последняя из вышедших закрыть за собой дверь, как графиня на диване пошевелилась и открыла глаза.

— Ваше величество… — чуть слышно прошептала она, почти прорыдала. — Эдит…

— Вы плохо владеете собой, графиня, — сказала королева, качнув головой. — Хотя давно должны были понять, в каком змеином гнезде вы обитаете. Кто знает, как объяснят ваш обморок некоторые злые языки.

— Я… — Альвева поняла и залилась краской до корней волос. — Я не… Мы не…

Королева глядела на нее с участием, и под этим взглядом графиня закрыла лицо руками.

— Я люблю его, ваше величество… — прошептала Альвева и уронила руки. — Вам я не боюсь говорить это. Эдит и так знает, а госпожа Готнис не выдаст. Но что теперь будет, ваше величество? — Она беспомощно оглядела всех. — Это же не может быть правдой.

— Про измену — разумеется, нет, — сказала Готнис, скривив сухие губы. — Если лейтенант Роскатт и виновен в чем, так это в верности его и ее величествам. Есть при дворе человек, весьма могущественный, которому эти качества не по нраву.

— Ты права, — кивнула королева. — Это месть могущественного человека — месть за письмо, за Ивиммона и за сорванный заговор.

— Это месть за отказ… — едва слышно прошептала Эдит.

Королева и Готнис изумленно уставились на нее, Альвева приподнялась с дивана. Глубоко вздохнув, словно коря себя за долгое молчание, Эдит ответила на безмолвный вопрос:

— Простите, ваше величество… Простите, Альвева… Я не могла сказать сразу. Быть может, это прозвучит невероятно, но… Тангор просил моей руки — сперва у Ринигера, потом у меня самой. Как вы понимаете, мы оба ему отказали. Он сулил нам все, что только можно вообразить, даже предлагал брату вашу руку, Альвева, но мы не пожелали такого унижения…

— Что? — Альвева распрямилась, точно пружина, уронив пару подушек, слезы ее тотчас высохли на щеках. — Значит, всего этого могло не быть? Все могло разрешиться так легко, если бы вы согласились, Эдит…

У Эдит задрожали губы. С очередным тяжким вздохом она опустила глаза, теребя в пальцах платок. В тот же миг Альвева порывисто вскочила с дивана и обняла ее.

— О, простите меня, умоляю… Я не должна была этого говорить. Конечно, вы не могли согласиться, это было бы ужасно. Такое чудовище в мужьях — худшая участь для любой женщины. И Ринигер не мог согласиться, потому что он…

— Почему, Эдит? — прервала королева, которая наряду с Готнис сохраняла хотя бы внешнюю невозмутимость, в отличие от обеих девушек. — Что ему нужно от вас? Какую изощренную игру он опять затеял?

— Не знаю, ваше величество. — Эдит высвободилась из объятий Альвевы, утерла слезы разодранным платком. — Вы сами знаете, что мне нечем привлечь его. Если это не какая-нибудь интрига, которую вы упомянули, я осмелюсь предположить, что он… влюблен в меня, как бы нелепо это ни звучало. — Эдит умолкла, устремив отчаянный взор на королеву. — Помогите нам, ваше величество! Во имя Создателя, я не знаю, как быть!

— Я понимаю, что вы имеете в виду, Эдит, — медленно ответила королева, — и не отступлюсь от своего слова. Но если вы надеетесь, что я смогу повлиять на решение его величества, то напрасно. Таков был мой покойный свекор, король Вигмаред, и таков же мой супруг — нетерпим к любой измене, даже к подозрениям. Вспомните, что было недавно со мной. Если я осмелюсь просить за вашего брата, Эдит, король разгневается, и станет лишь хуже.

— Но, может быть, — робко заметила Альвева, — все не так страшно, как сказала Гильда. Может быть, он сумеет оправдаться, ведь он невиновен…

Эдит в ответ обняла ее за плечи, Готнис нахмурилась пуще прежнего, а королева печально качнула головой.

— Увы, графиня, — сказала она. — Там, где действует Тангор, оправданий нет. Я уверена, он все хорошо подготовил — и показания свидетелей, и нужные улики. Но не будем терять надежды, подождем новостей. Вы, Эдит, напрасно молчали так долго, зато, хвала Создателю, теперь мы все знаем. И теперь мы с вами втроем — союзники в борьбе против Тангора, а Готнис — наш страж. Вместе, — глаза королевы сверкнули, на губах мелькнула улыбка, не сулящая Тангору ничего доброго, — мы сумеем одолеть нашего врага.

— Только будьте осторожны, ваше величество, — заметила Готнис с подлинной материнской заботой. — Не подвергайте себя напрасной опасности, чтобы вас тоже не сочли соучастницей. Он способен и на такое. А разгневанный государь верит сейчас каждому его слову. Не стоит нам спешить.

Альвева и Эдит молча склонили головы, хотя во взоре каждой девушки читалось недюжинное беспокойство. Лица обеих были белы от страха и тревоги, но в плотно сжатых губах угадывались решимость и жажда действовать. Королева взглянула на них с одобрением и улыбнулась, желая приободрить.

— Мудро, — кивнула она на слова Готнис и обернулась к девушкам: — Итак, мы ждем, наблюдаем и думаем. Вас же обеих прошу быть сдержаннее — сами понимаете, что на вас сейчас устремлены глаза всех его шпионов. И не теряйте надежды, даже если вам покажется, что случилось самое страшное. Теперь оставим этот разговор. Идемте к его высочеству.

Вчетвером они покинули комнаты королевы, куда тотчас вошли служанки для обычной уборки. Готнис чуть задержалась, чтобы дать им указания. Королева же шла, поглядывая на своих юных спутниц и с горечью вспоминая недавние свои слова. Ибо многое она говорила лишь для того, чтобы утешить сестру и возлюбленную Ринигера Роскатта и не дать им утонуть в море отчаяния.

Точно так же, как и они, королева Эстриль не знала, что делать. И, в отличие от них, понимала, что надежды нет.

Измены Легард не простит. Особенно теперь.

* * *

За окнами почти неделю лил дождь. Утро не отличалось от дня, а день — от вечера. Точно так же не отличались друг от друга новости, которые ежедневно доставлялись в королевский дворец. Все — кроме той, что взорвала и переполошила очередное унылое утро.

До сих пор подавление мятежей шло с переменным успехом. Людские пожары в Апалау и Ниссиле удалось погасить вовремя, обойдясь почти без крови. Севон сложил оружие, хотя смутьяны успели бежать и теперь открыто разбойничали по всей округе. Казалось, они уже позабыли, против чего бунтовали, и занялись обычными грабежами и убийствами. К тому же они перерезали дороги к обоим портам и не щадили никого, даже обычных почтовых гонцов. Как заметил однажды Тангор, люди, способные убить ради сапог и лошади, хуже любых мятежников.

Но мотивы разбойников были понятны. Тогда как бунт по-прежнему казался бессмысленным.

Король особо наказывал своим войскам брать главарей живыми. Несколько раз это удалось, хотя пленники мало что могли рассказать. Даже на особых допросах они заявляли, корчась от боли, что не знают ничего — даже того, кто отдавал им приказы. Один лишь раз в чьих-то бессвязных воплях промелькнуло имя Берресвильда, обедневшего дворянина и одного из главарей севонских мятежников. Но он был неуловим, как и его шайки, что свирепствовали на дорогах к Фаррейгу и Эгламиду. Отправлять же людей на его поиски было все равно, что ловить руками морского вьюна. Особенно теперь, когда осада Коинта затянулась и каждый день приходили вести о крупных потерях.

Одно лишь слово «измена», произнесенное в то утро гонцом от Синнарда, заставило короля встрепенуться. Измученный бессонницей, неведением и медленно растущим в душе отчаянием, он жаждал малейшего проблеска, одной-единственной капельки ясности. На бледных лицах советников, проводивших вместе с королем минувший день и встретивших новый, промелькнуло изумление, они переглянулись, но пока промолчали. Тангор же, не выказывающий ничем своей усталости, остался невозмутим.

Когда прозвучало имя виновного в измене, тишина рухнула, точно огромный кусок скалы в море.

— Не может быть! — только и смог произнести король.

Советники приняли это за дозволение высказаться, что и поспешили сделать.

— Ваше величество правы, — заметил один. — Роскатт может быть сколько угодно задирой и дуэлянтом, но это всего лишь молодое озорство, свойственное в той или иной мере всем юношам. Он всегда был на хорошем счету в гвардии, ваше величество пожаловали его офицерским чином — не задаром же? В честности его и преданности нельзя сомневаться.

— Отчего же? — возразил другой, чей племянник полгода назад погиб на дуэли от руки Роскатта. — И честность, и преданность легко покупаются за золото. А этот юноша отнюдь не богат. Вот и не устоял перед искушением, не думая о последствиях. Тем более, исходя из того, что мне о нем известно, — говоривший скривился, — он вообще не отличается дальновидностью.

Эти слова вызвали едва заметную улыбку на губах Тангора. Король на него не смотрел; пока советники спорили, высказываясь за и против Роскатта, он погрузился в собственные думы. Столь тяжки были они, что король не сразу сообразил тщательнее расспросить гонца. Вместо него это сделал канцлер.

Гонец оказался смышленым, на вопросы отвечал толково, передав все подробности случившегося: и о проваленной ночной вылазке, и о лазутчике Гемеллов, и об уликах, и о допросе, учиненном генералом Роскатту. Упомянул он и о том, как горячо защищал обвиняемого капитан Гиверн.

— Он так и заявил, ваше величество: мол, лейтенант Роскатт слишком честен, чтобы предать. Возможно, генерал прислушался к нему и поэтому не отдал приказа о немедленном расстреле. К тому же у него довольно других забот, кроме расследования. В письме Гемелла упомянуты некоторые важные сведения о положении мятежников в Коинте, и их нужно проверить.

Король медленно кивнул. Пока гонец говорил, он воспылал было гневом на Синнарда, который зачем-то затянул дело вместо того, чтобы просто казнить изменника. Но гнев вскоре ушел, вернее, переместился на другого человека. В предательство Роскатта мало верилось — да, не таков его нрав. И все-таки жизнь непредсказуема, а в душах людей порой вспыхивают такие страсти, которые приводят к совершенно необъяснимым поступкам.

Был и еще один повод. Подобно своему покойному отцу, Легард Фрейгодин предпочитал дознаваться до причин измены. Взглянуть в глаза уличенному врагу, вырвать у него ответ — любыми способами, а потом уже карать, невзирая даже на раскаяние и мольбы о милосердии. Иного быть не могло, ибо измена, как ее ни назови, остается изменой. И заслуживает самого жестокого наказания.

— Хорошо, — прервал король гонца, вновь подавив в груди гнев — время для него настанет. — Что сделано, то сделано. Генерал Синнард поступил верно, предоставив изменника моему суду. Передайте ему, что я благодарю его за бдительность и верю всей душой, что с мятежниками Коинта вскоре будет покончено. Как только отдохнете и вы сами, и ваш конь, возвращайтесь к генералу.

Гонец, поклонившись, вышел, а король обернулся к Тангору. На сей раз он заметил тонкую, едва уловимую улыбку канцлера, но истолковал ее по-своему.

— Как я понимаю, — сказал король, — гонец опередил преступников всего на несколько часов. Тангор, распорядитесь, чтобы их доставили в Лаутар, и как только они окажутся там, известите меня. Я желаю лично допросить Роскатта. А гемелловским наемником пусть займутся палачи.

— Слушаюсь, ваше величество, — ответил Тангор. — Мне думается, дело это запутанное, хотя выглядит простым. Справедливость и милосердие…

— Милосердие? — прервал король, вскочив с кресла и топнув ногой. — Изменникам не видать моего милосердия! Что до справедливости, то они ее получат сполна — в той мере, в какой заслужат.

Канцлер молча поклонился, скрыв новую улыбку. На этот раз — торжествующую.

* * *

Башня Лаутар, отстоящая от дворца на расстоянии двадцатиминутного пути верхом, способна была вызвать трепет в самом отважном сердце. Казалось, вокруг нее и там, куда падает ее тень, нет жизни — не светит солнце, не пролетают птицы, не пробивается сквозь булыжники мостовой редкая трава, и даже воздух холоден, точно зимой. Жилых домов поблизости не было, а горожане шептались, что днем и особенно по ночам сквозь каменные стены слышатся жуткие вопли и признания в самых страшных преступлениях. Порой говорили и о призраках невинно осужденных, что бродят вокруг Лаутара глухой полночью, тщетно отыскивая покой и отмщение.

Все это было пустыми слухами. Ни один звук не долетал сквозь толстые, потемневшие стены башни-тюрьмы. Но, безмолвная и безжизненная снаружи, она полнилась внутри самой кипучей деятельностью, точно лавка преуспевающего торговца или банкира. Хотя в правление короля Легарда работы у палачей и тюремщиков стало поменьше, чем при жизни его отца, канцлер Тангор заботливо следил за тем, чтобы они получали свое жалованье не напрасно. И чтобы отрабатывали его на совесть.

Узнав, что оба преступника доставлены в Лаутар, король поспешил туда. Помимо стражи, его сопровождал Тангор — он поехал, как всегда, не дожидаясь ни приглашения, ни приказа. Король же хоть и хранил угрюмое молчание, но был благодарен ему — тоже как всегда. С Тангором рядом можно было не бояться, что мужество и твердость уступят ненужному сейчас мягкосердечию.

Урсарат, начальник тюрьмы, лично встретил высоких гостей, согнувшись в поклоне чуть ли не пополам, и проводил в лучшую комнату — свой собственный кабинет. Хотя здесь стояла дорогая мебель темного дерева, беленые стены украшали старинные драпировки, а на окнах не было решеток, комната все равно производила гнетущее впечатление. Огромный шкаф во всю стену, запертый на два висячих замка, несомненно, хранил сведения о сотнях и тысячах преступлений — и еще сколько их осталось незанесенными в печальные анналы Лаутара.

На почти пустом столе Урсарата, рядом с канделябром в шесть свечей и закрытой чернильницей лежали улики — оба письма и кольцо. Письма заставили короля поморщиться, но он поборол возмущение, придержав его до поры до времени, и молча подал бумаги Тангору. Тот воздержался от каких-либо замечаний, лишь сочувственно улыбнулся. Кольцо же, в котором король узнал один из фамильных перстней жены, вызвало жгучую горечь и гнев. Эстриль умела быть благодарной и щедро вознаградила Роскатта за помощь — а он сделал ее дар условным знаком для своих гнусных союзников!

Сидя в обитом кожей кресле, король постукивал пальцами по твердому подлокотнику и размышлял. Гемелловский наемник не вызывал у него интереса, с ним все ясно. Но как и зачем мог изменить юноша, столь успешно начавший службу при дворе, показавший себя преданным и храбрым солдатом? Чем больше король думал об этом, тем сильнее терзал его гнев, тем дальше уплывали мысли о честности и верности Ринигера Роскатта, и тем прочнее становилось убеждение: он виновен.

Часы на стене отбили четверть. Тангор, сидящий на простом стуле рядом с королем, положил прочитанные письма обратно на стол. При этом он сделал движение, словно желал отряхнуть руки, затем прислушался.

— Идут, ваше величество, — сказал он.

Король молча кивнул, заставив себя не теребить рукава, но выпрямился в кресле, словно на троне. Так случилось, что стул, на котором сидел Тангор, был выше кресла, и королю почудилось, что возвышающаяся над ним фигура, затянутая в темно-красное, заполняет всю комнату, будто кровавый призрак смерти.

Наваждение пропало, когда в коридоре послышались ровные шаги и звон цепей. Двое стражников с мушкетами, одетые в серые суконные дублеты без всякого шитья, ввели в кабинет Роскатта. Он был без мундира, в поношенном колете поверх рубашки, кандалы на руках и ногах заставляли его сутулиться и превращали каждый шаг в нечеловеческое усилие. Пальцы его и челюсти были крепко сжаты, словно он терпел боль, лицо бледное — от страха, как показалось сперва. Но когда Роскатт остановился по знаку стражей и отдал учтивый поклон, взгляд его поразил короля. Ибо в нем светилась надежда.

На что он надеется — на милосердие?

Поневоле король ощутил жалость. Он знал от гонца, что Роскатт ранен в бою, и видел это по его походке и движениям. В тот же миг вновь ожили в памяти слова из обоих писем, что лежали на столе, и жалость сгорела в пламени гнева. «Такой юный — и такое лицемерие! Нет, уж лучше сразу задушить этот росток, пока он не вырос в нечто более опасное».

Вслед за стражниками и арестованным вошел сам Урсарат, дабы послужить свидетелем допроса, но без секретаря. На этом настоял Тангор — без ведома короля. Впрочем, ему сейчас не было дела до бумажной волокиты.

— Мне все известно, Роскатт, — заговорил король, глядя в глаза арестованному. — Что вы имеете сказать?

— Только одно, ваше величество, — ответил юноша. — Я невиновен.

Несмотря на бледность, тяжесть кандалов и боль от ран, он держался спокойно. Голос его звучал ровно, взгляд не бегал, а в глубине потемневших, запавших глаз по-прежнему таилась надежда — надежда на королевское милосердие.

Вот теперь король дал волю и гневу, и возмущению.

— Значит, невиновны? — сказал он, стиснув пальцами подлокотники, и подался вперед. — А что вы скажете на это? — Он кивнул на стол, где лежали улики.

— То же, что я сказал генералу Синнарду и прочим офицерам, — без промедления ответил Роскатт. — Что письмо это подделано, а кольцо украдено у меня.

— Украдено? — усмехнулся король. — Так-то вы дорожите даром ее величества?

Бледные щеки Роскатта вспыхнули, глаза сверкнули.

— Когда кругом летят пули, ядра и искры валани, сыплется земля и гибнут твои товарищи, становится не до колец, — не без яда бросил он. — Да, я заметил пропажу, но решил, что потерял его во время обстрела. Как мог я заподозрить в воровстве кого-то из солдат вашего величества?

— Пусть так, — нахмурился король, уловив в словах Роскатта упрек. — Откуда же тогда этому наемнику… как там его?

— Эрлиф, ваше величество, — подсказал Тангор.

— Да. Откуда ему знать о том, что ее величество подарила вам кольцо? Или вы похвалялись этим перед всем Урбниссом?

Юноша побагровел так, словно вся кровь, что осталась в его теле, прилила к лицу. Ногти его скользнули по цепям, но он тяжело выдохнул и сумел сдержаться.

— Я не знаю, ваше величество, — сказал он, чуть помедлив. — Видимо, ему сообщили об этом, когда передали украденное кольцо и образец моей руки. Тот, чье оружие — клевета, искусно им владеет. Мне же нечем оправдаться, кроме клятвы в самой искренней моей преданности вашему величеству…

— Вот как. — Король откинулся на спинку кресла, сцепив руки перед собой. — Значит, вы утверждаете, что вас оклеветали?

— Разве я — первая жертва клеветника, ваше величество? — заявил Роскатт и гордо вскинул голову. — Вспомните, как на вашу супругу, королеву, возвели недавно напраслину — и, заметьте, тоже письмом! Ваш враг, государь, действует одинаково…

— Мой враг? — перебил король, весьма удивленный. — Не юлите, Роскатт. Вы пытаетесь увести дело в сторону. Что же это за враг у меня, которому выгодно клеветать на вас? А вы сами — кому вы можете мешать?

Роскатт не сразу нашелся с ответом. Он крепко прикусил губу и впервые отвел взгляд. Со стороны могло показаться, что он придумывает нужный ответ — или же не может ответить по некоей причине.

— Боюсь, вы мне не поверите, ваше величество, — медленно произнес он, не поднимая головы. — Скажу лишь, что вашим врагам было бы выгодно устранить тех, кто вам предан. — Здесь он выпрямился и вновь взглянул королю в глаза. — Даже таких незначительных, как я.

— Вы что-то скрываете, — сказал король после задумчивого молчания. — Напрасно. Признаюсь, я надеялся, что вы сумеете привести доказательства своей невиновности. Пока же я слышу только пустые и громкие слова. Посему оставьте запирательства, Роскатт, и расскажите все — и о ваших сообщниках, и о том, как вы поддерживали связь с ними, и сколько, — голос короля повысился, — они заплатили вам, и сколько обещали еще заплатить! — Не выдержав, он вскочил с места. — Хвост Аирандо, в письмах все сказано! Ты предал своего короля ради горсти золота!

Стиснув зубы, Роскатт шагнул вперед, цепи громыхнули по полу. Стражники тотчас схватили его за локти, но он и не подумал вырываться. Вместо этого он застыл на месте, словно окаменев.

— И зачем мне это, ваше величество? — сказал он с горечью. — Зачем мне было, если я правда изменник, рисковать жизнью на поле боя и под стенами Коинта? Зачем мне было спасать жизнь товарищам, если проще было бы оставить их на муки и смерть? Зачем мне было проливать и свою, и чужую кровь за ваше величество? И зачем было первым говорить своему капитану о том, что в нашей армии есть предатель?

— Чтобы отвести от себя подозрения, — жестко заметил Тангор.

Слова его были подобны топору палача, что опустился на шею осужденного. Он поднялся с места и встал рядом с королем.

— Ваше величество, — продолжил он, — это напрасная трата времени. Позвольте мне взять в руки следствие. Не пройдет и дня, самое большое — двух, и преступник расскажет все.

Король посмотрел на него и вздрогнул. Отчего-то ему вспомнился другой допрос и другой преступник — и то, что произошло с этим преступником.

— Вы помните, Тангор, — хмуро заговорил он, — чем ваше следствие закончилось в прошлый раз?

— О, не тревожьтесь, ваше величество. — Тангор и бровью не повел, но одарил короля любезнейшей улыбкой. — На сей раз я приму нужные меры. В камере будет дневать и ночевать стражник, чтобы этот изменник ничего с собой не сделал. Вряд ли дело затянется: сегодня или завтра он подпишет признание.

— Я ничего не подпишу! — воскликнул Роскатт, и стражи вновь удержали его. — Делайте со мной что угодно, я не стану сознаваться в том, чего не совершал! Я невиновен! Лучше сразу рубите мне голову, ваше величество, но не позорьте!

Тангор презрительно сощурился, глядя на него. Король же ответил:

— Вы уже сами опозорили себя, Роскатт. — И сделал стражам знак увести его.

Эхо шагов громыхало в коридоре. Король тяжело опустился в кресло, махнул безмолвному Урсарату, чтобы тот вышел. Начальник тюрьмы повиновался тотчас — ему было не привыкать к подобным сценам.

— Вы думаете, Тангор, он правда виновен? — тихо спросил король, сам не зная, почему.

— Разумеется, — был ответ. — Я не верю ни единому его слову — и давно не верю честным глазам, слишком честным. Не тревожьтесь, ваше величество, стены Лаутара творят чудеса. Говорят, они способны возвращать разум в самые горячие головы и выпускать на волю самые невероятные тайны.

Король уловил намек.

— Пока не надо, — еще тише сказал он, словно умоляюще.

— Что вы, ваше величество, зачем? — улыбнулся Тангор. — В этом нет нужды, он все расскажет без всякого пристрастия. Пожалуй, насчет сегодня я поспешил. Пусть хорошенько подумает, если есть, чем. А завтра мы с ним побеседуем и, надеюсь, придем к согласию.

— Надеюсь, — со вздохом повторил король. — Хотя знаете, Тангор, мне до сих пор не верится. Так хочется, чтобы все это оказалось неправдой и клеветой! Горько знать, что тебе воздают злом за добро, обманом за доверие, изменой за милости. И что за врага имел в виду Роскатт?

— Мы выясним, ваше величество, — сказал Тангор, словно задернул тяжелую занавесь. — Полагаю, с Эрлифом, наемником, можно не церемониться?

— Да, конечно, он уже обречен на смерть, так что ни к чему его щадить. Вытрясите из него всю правду. Устройте им очную ставку и тщательно записывайте показания, до мельчайших подробностей. И обо всем докладывайте мне, Тангор, в любое время.

Не без облегчения король удалился, направившись к дожидающейся его во дворе страже. Урсарат почтительно проводил его, а сам вернулся к Тангору, который ждал его в кабинете, задумчиво разглядывая шкаф с документами. Начальник тюрьмы невольно содрогнулся всем своим тщедушным телом: о многих делах, что хранились в этом шкафу, канцлер знал гораздо больше, чем говорилось в самих бумагах.

— Государь уехал, ваша светлость, — доложил Урсарат, переводя дух. — Что насчет допроса арестованных?

— Допрос будет завтра, — сказал Тангор. — Эрлиф из Коинта пусть остается там, где его поместили. Ринигера Роскатта заключите в подземную тюрьму, на самый нижний уровень. Никаких удобств, никаких визитов; если кто-то будет добиваться свиданий с ним, сразу сообщайте мне.

— А ваше распоряжение насчет стражников в камере…

— Не завидую этим стражникам, — позволил себе скупую ухмылку Тангор. — Ничего, они потерпят ради двойного жалованья за все дни, которые им придется там провести. И пусть не смеют вести разговоры с арестованным. Впрочем, если ему вздумается болтать, пусть слушают и запоминают, но не отвечают. Станет предлагать деньги — не верьте, у него ни гроша за душой. Если же слишком разболтается, оставляйте без пищи.

— Вашей светлости угодно, чтобы юноша умер в тюрьме? — уточнил Урсарат. — Там и здоровый недолго протянет, а уж раненый…

— Нет, он нужен живым — пока, — сказал Тангор. — Судя по его виду и по его дерзости, он ранен не слишком тяжело. Вам я поручаю лично следить за его состоянием, вы отвечаете за это головой. Если ему станет хуже, зовите лекаря. Но пусть сидит в подземной тюрьме. Возможно, это заставит его быстрее поумнеть.

Тангор говорил так, будто сам же сомневался в своих словах. Но в душе его не было сомнений. Его партия близится к завершению, фигуры на своих местах. Два или три хода — и он победил.