Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

Северус очень старался заснуть. Обычно ему удавалось — как засыпать по команде, так и просыпаться по заказу, без всякого Темпуса. Обычно, но не сегодня. Слишком много эмоций принес сегодняшний день, слишком близко была Лили. Они касались друг друга руками, она дышала прямо над ухом, её тепло проникало сквозь локоть, сквозь предплечье, текло через сердце и ухало куда-то в живот. Запах прогретой озерной воды от её волос хранил в глубине нотку мандариновой цедры. Наэлектризованное тело подводило его: никак не желало спать в таких условиях.

Северус всегда считал неоспоримым примат духа над материей. Бренная оболочка должна была обслуживать интеллектуальные и магические запросы и не предъявлять претензий. Быть подспорьем, инструментом, средством — для работы мысли и полёта фантазии. Что ж делать, если сама по себе мысль не способна существовать в этом несовершенном мире, вынуждая даже призраков обзаводиться квазиматерией.

Как правило, инструмент был послушен и неприхотлив: редко мёрз, ещё реже болел (отчасти — с лилиной же помощью), ему хватало пяти-шести часов сна для поддержания работоспособности, а о хлебе насущном он терпеливо мог не напоминать увлекшемуся хозяину часами, если не днями. И вот теперь этот инструмент, это подспорье, его собственное тело подводило его, предавало, насмехалось над ним!

Оно напоминало Северусу, что он — не только мозг, не только разум, а и всё остальное, неделимое, неотчуждаемое, как он и ответил когда-то Лили — в благословенные, цельные ещё времена. Это остальное по-звериному жадно желало жить, длиться, продолжать себя в бесконечном круговороте бытия. Оно ворочалось внутри разбуженным барсом, ворчало, пружинило лапы, готовилось к прыжку…

Потому что ничем иным оно же не могло быть, ведь правда? Не мог же он сам, Северус, человек воли, homo sapiens magicus, пасть так низко, чтобы хотеть… вот этого всего. Ещё и пачкать этими недостойными желаниями образ Лили. Это всё зверь, животная сущность, анимагическая форма, не иначе! А значит — к ногтю её, пусть знает, кто в этом теле хозяин, кто тут, в конце концов, венец эволюции!

Венец эволюции втыкал ногти в ладони, болью отгоняя непрошеные образы, повторял в голове им самим выведенную классификацию зелий, до слёз жмурил глаза — и не спал.

В какой-то момент он услышал, что дыхание Лили изменилось: стало ровнее, глубже, размереннее, и понял, что совершенно и безнадёжно опоздал. Лили заснула. Ушла в неразгаданный и туманный мир сновидений одна, без него, не дождавшись, пока он тут навоюется со своими звериными инстинктами. Он снова всё испортил, неудачник по жизни, придурок, последний флоббер-червь!

От того, чтобы завыть и с досады стукнуть себя по колену, его удержало только нежелание тревожить Лили. Осознанно она спит или просто — она же не виновата, что он такой долбоеб! Поэтому он взвыл беззвучно, одним напряжением горла, минуя связки. Сморгнул злые колючие слёзы, уткнулся носом в мандариновое озеро слева и… сам не заметил, как вырубился. Просто так, без всякого смысла.

Когда её окружило привычное уже, ожидаемое ничто, Лили поставила галочку напротив умозрительной, посетившей её недавно гипотезы: если ничто — это и в самом деле бардо, как Сев вычитал в той книжке, то есть — состояние между, состояние ни-то-ни-сё, то почему бы ему не возникать не только на пороге жизни и смерти или сна и яви, но и в качестве границы одного сновиденного субъекта с другим? Ведь когда она была во снах собой — пусть и странной, и нелогично, с её нынешней точки зрения, действующей, то пожирающий мысли туман выползал только, если она выходила за неписанные, но явно существующие границы локаций сна. А когда ей доводилось смотреть изнутри «проводника», то он непременно возникал и в начале, и в конце. Так было в муторной сцене с постаревшим, выгоревшим Севом, так, наверняка, должно было быть и во сне, ставшем бенефисом неоперившегося Тёмного Лорда. Просто она этого не запомнила, вывалившись в осознание с середины.

Теперь, пройдя путь с самого начала, она утвердилась в этом, поставив вышеупомянутую галочку. Значит, дело таки в «проводнике», точнее — в его наличии. Почему сам «проводник», этот докучливый неизвестный Поттер, тоже ощутимо отдавал вибрациями бардо, постоянно мешая сосредоточиться, оставалось пока неясным, ну да не всё сразу.

Думать посреди вязкого, сковывающего ничего было, хоть и не совсем невозможно, как в первые разы, с непривычки, всё же очень тяжело, а искать там Сева — и вовсе нереально. Поэтому Лили вздохнула с облегчением, продравшись сквозь туманное марево и оказавшись в знакомом каменном зале. Поттер традиционно мешал, но теперь она была уже к этому готова, быстренько выскользнув из него, как бабочка из опостылевшего кокона. Сразу стало значительно легче, предметы обрели четкость, звук — объём, а мысли — ясность.

И со всей враз обрушившейся ясностью она поняла, что Сева искать не придётся: его тут нет. Вообще нет, нигде. На всякий случай она позвала его — вслух и мысленно, но он не откликнулся на её зов. Она ощущала лишь пустоту в том месте, где обычно зарождался ментальный ответ. Хоть бы он, идя по её следу, не потерялся, не пропал в клубящемся, жадно-равнодушном бардо по дороге! О последнем, а значит, и об исходящих от него опасностях и способах борьбы с ними, ничего не было в пособии по онейромантии, составители которого, видимо, и представить себе не могли, что можно не просто проследовать пАрой в осознанный сон, а ещё и в вещий, показывающий странное-неправдоподобное будущее-прошлое, да ещё и чужими глазами!

Лили уже было совсем собралась проснуться, наплевав на все эксперименты, единственно для того, чтобы убедиться: с Севом всё в порядке. Но сначала зачем-то заглянула через очки в глаза Поттера, откуда только что выбралась сама. Ожидала ли она увидеть там, в глубине, Сева? Вряд ли, это был, скорее, отчаянный, интуитивный жест. Никакого Сева за стеклами очков конечно же не было, зато…

В первый момент ей почудилось, что она смотрит в зеркало — так похожи были зеленые миндалевидные глаза напротив на её собственные. Потом взгляд её метнулся по всклокоченным тёмным волосам, пригладить которые, казалось, не способна никакая щётка. По упрямому подбородку, характерной линии скул… Если бы не глаза, она готова была поклясться, что перед ней не неведомый новый Поттер, а печально, но хорошо знакомый. Тот самый…

Вихрем взметнулись припорошенные пылью воспоминания: зареванный малыш в деревянной кроватке, налитые слезами крыжовины глаз… Сын Лили-из-сна и Поттера-под-лестницей, мальчик с сопливым носом и дурацким именем, Гарри Поттер, её сын.

Потрясение было столь сильным, что на миг она ослепла и оглохла безо всякого бардо. «Мама-мама-мамочка, — шептала она про себя. — Мой сын — почти мой ровесник. Мой сын — кидающий Сектумсемпру. Мой сын — ученик Сева… Похожий на Поттера, как две капли воды… Как хорошо, как же здорово, что Сева здесь нет!..»

Желание немедленно покинуть сон откатилось, уступив место желанию как можно скорее разведать всю эту катавасию. Быстро, очень быстро. Но разведать, узнать, понять. Почему сын убитой Лили и убитого Поттера запросто общается с Томом Реддлом? Почему этому Тому здесь от силы шестнадцать лет? Откуда взялось это дурацкое имя Гарри?.. Хотя это ладно, это подождёт. Что это за дневник, дракклы его возьми?!

- Том? Том Реддл? — неуверенно позвал тем временем мальчик с её глазами полупрозрачного Волдеморта, и Лили вся обратилась в слух.

Вскоре она получила ответ на, по крайней мере, один из своих вопросов. «Полвека был заключён в дневнике» — сказал Реддл, указывая на него призрачным пальцем. Полвека, значит. Полсотни лет. Как джинн в бутылке, точнее — воспоминание о джинне.

Она попыталась вычислить, который здесь сейчас год, взяв за точку отсчёта найденную в тетради Флитвика дату рождения Тома Марволо. Получила 1992-й, отняла от него примерный возраст внезапно обнаружившегося родственника, поняла, что замуж выскочила и осчастливила Поттера наследником едва ли не сразу после выпускного бала. Огорчилась, расстроилась, решила, что в огорчении нет никакого смысла, стала вслушиваться дальше.

Одновременно пробираясь вдоль неровной от лепнины стены к валяющемуся дневнику. На всякий случай — держась подальше от всё менее прозрачного Волдеморта. По дороге узнала, что бледная змея, впечатлившая её в прошлый раз — не кто иной, как василиск, король гадов. Она его представляла не так, и гравюры в старинных книгах были полностью с ней согласны. «Солнца ему здесь не хватает, что ли?» — вспомнила она проросший бесцветными перьями в темном углу кухни прошлогодний лук.

Её новоявленный отпрыск и вечно-юный Тёмный лорд препирались из-за палочки, когда Лили добралась до подножия огромной статуи, где лежал дневник. На душе становилось всё гаже, мысли снова путались — должно быть, от волнения и таких ошеломляющих новостей, решила она. Но только она, преодолевая накатившую дурноту, наклонилась к нему поближе, чтобы как следует рассмотреть эту «бутылку джинна», как ничто выскочило на неё, как собака из-за угла, готовое уволочь её с собой в безвременье. В последнюю секунду вспомнив, что умеет летать, она отпрянула по воздуху — так быстро, как никогда бы не смогла ногами. Только это и уберегло её от того, чтобы покинуть сон — принудительно и раньше срока.

Помотав головой, она постаралась привести мысли в порядок, а заодно и слух — бубнеж на заднем плане оставался приглушенным, хоть и различимым. Как же долго и нудно они болтают, всё никак не переходя к сути!

Лили чуть приблизилась к ним, услышав разговоры про дневник, обрывки которых так заинтересовали её в прошлый раз. В голове моментально стало проясняться, звук словно подкрутили ручкой настройки радиоприёмника.

Таааак, это уже любопытно! Снова пару ярдов назад — по воздуху на всякий случай, и снова к горлу подкатило, а «радиоприёмник» стал сбиваться на белый шум. Обратно — и всё почти в норме. Ещё ярд — и в норме совсем.

Выходит, помехи исходят не только от Поттера («мой сын!» — панически стукнуло в голове), но и от этой штуки, хищного дневника с замашками вампира. Об этих замашках как раз рассказывал за её спиной Волдеморт, упоминая некую Джинни, ставшую по недомыслию его жертвой. Должно быть, это та девочка, слегка похожая на неё.

Лили подлетела к ней и убедилась, что девочка на полу — точно не она, что та и правда значительно младше, и что ей очень и очень плохо. «Живая и неживая, — подумала Лили. — Этот жуткий дневник на самом деле качает силы из неё в Тома Реддла! Какой кошмар!..»

Откровением для неё стала и история Хагрида, безжалостно подставленного и оболганного. «Дамблдор мог догадаться!» — повторила она про себя слова Реддла. — Так если он догадался, что ты врешь, как сивый мерин, то почему не отстоял своего ученика, у которого на лице написано, что он не способен причинить вред даже садовому гному?! Как он мог оставить всё, как есть?!»

Но её возмущение отошло на второй план при словах будущего Волдеморта о том, что вместо убийства грязнокровок, занимавшего его ранее («Бедняга Франк!» — горестно подумала Лили), он сосредоточил свои усилия на Гарри.

«Зачем?! На что ему сдался тринадцатилетний пацан? Почему вообще он знает, как его зовут?.. Почему, для чего он пришёл в мой дом той ночью?! Неужели…» — мысль, слишком кощунственная, чтобы её додумывать, повисла в воздухе. Одно дело — предполагать, что могущественный Тёмный волшебник пришёл по твою душу, а другое — пытаться осознать, что он хотел запустить убивающим проклятием в краснощекого годовалого младенца! «Он не просто псих! Он… он!.. — искала и не находила слов Лили. — Маньяк! Вот он кто!»

Речь пошла о шраме и о победе над Темным лордом. Молниеобразный шрам в полутьме Лили, скорее, угадала, чем разглядела, а над второй частью задумалась. Что значит «победил»? Как? Вот тогда, в год? Когда, видимо, и получил заклятием по лбу, после того, как от него же лишился матери и отца? Не вылезая из кроватки?

Вопрос этот волновал, по всей видимости, и Реддла, принявшегося выспрашивать у Поттера подробности. Лили навострила уши и с недоумением услышала о своей жертве. Как это могло помочь? Каким образом то, что она умерла на минуту раньше ребёнка, могло дать ему какую-то невероятную защиту? И снова они о змеином языке… Разве есть такой? Разве его можно выучить?

Но размышления её были прерваны самым грубым образом. Волдеморт подошел к стене — той, возле которой стояла она, и зашипел. Натурально зашипел, как перекипевшая через край кастрюля. Несмотря на то, что он никак не мог её видеть — это Лили помнила по прошлому опыту — ей стало не по себе, когда он уставился в стену прямо рядом с тем местом, где она стояла. Когда же камень статуи позади неё треснул, заскрипел и пришёл в движение, открывая гигантский каменный рот, она, совершенно против воли, скакнула в сторону — просто от неожиданности, рефлекторно.

Как раз в ту сторону, где лежал проклятущий дневник.

«Так вот ты какой, змеиный царь!» — успела промчаться мысль, когда её, как в воронку, затягивало в бесконечное и бессмысленное бардо.

Первым делом, открыв глаза и увидев над собой брезентовый скошенный полог, она подскочила на локте и проверила, как там Сев. Тот мирно сопел с трогательно-недовольным выражением и по-детски надутыми губами. Лицо его было повернуто к ней, и она чудом не разбудила его, подорвавшись.

Успокоившись на его счёт, Лили хотела было хорошенько обмозговать всё увиденное, но день на воздухе, обилие солнца и воды, поздний отбой и насыщенное впечатлениями сновидение сыграли свою роль, и она как-то нечаянно заснула, проспав и всё утро, и добрую часть дня.