Тангор (гет)

— Вы полагаете, это необходимо? — шепнула графиня, пока возвращалась в карету, а Гаэната зычно призывала ее поспешить.

— Да, сударыня, — ответил Ринигер. — Не хочу пугать вас, но случиться может все, что угодно. До Велига отсюда рукой подать, как и до владений того вашего поклонника, который пытался увезти вас. Хитрость не удалась, так почему бы ему не применить силу? В замке вы были недоступны для него, зато в дороге…

Вмиг побледневшая графиня кивнула.

— Да, он мог бы. О нем говорят, что он связался чуть ли не с разбойниками. Правда, откуда ему знать… Хотя при желании можно узнать все, что нужно. А он клялся и покойному господину Лаготту, и мне, что нипочем не отступится.

«Я бы тоже нипочем не отступился, — подумал Ринигер, сгорая душой от ненависти к возможному противнику. — Но похищать против воли, тем более, такую девушку… Правда, этого Фингельда — или как там его — может притягивать вовсе не красота, а приданое графини. Неважно. Пока я рядом с нею, ни один мерзавец не посягнет на нее».

— Не бойтесь ничего, графиня, — сказал Ринигер, постаравшись скрыть свои чувства. — Даже если случится нападение, мы справимся. Поверьте, гвардия его величества не напрасно носит свои мундиры и шпаги.

Из кареты по-прежнему летело пронзительное: «Госпожа Альвева!» Графиня повиновалась этому зову, но перед тем бросила на Ринигера быстрый взгляд. И он понял, что она в самом деле не боится — потому что верит ему, верит в него, просто и горячо. Этот взор темных, блестящих глаз с золотыми искрами придал ему такую силу, которой хватит, чтобы сокрушить любого врага. А таящееся в глубине их беспокойство преисполнило сердце нежности.

Пронзительно заржала Глиэль, словно не желала расставаться с хозяйкой. Сама графиня уже скрылась в карете: Гаэната не позволила ей промедлить ни на миг и так захлопнула дверцу, что кучер подпрыгнул на козлах. Тревожно зашептались служанки внутри, а стражи принялись оглядываться по сторонам. Мысленно отметив все это, Ринигер задумался, что делать.

Ощущение близкой опасности усилилось: теперь все его тело горело так, словно он стоял в пяди от жарко полыхающего костра. Вновь перехватило дыхание, сердце как будто билось в горле, держащие поводья ладони вспотели под перчатками. Ринигера тревожило не столько само возможное нападение, сколько неизвестность. Но кое-какие соображения на этот счет у него имелись.

Еще по пути в замок Бостра Ринигер с товарищами обратили внимание на участок дороги, будто нарочно созданный для засады: поселений поблизости нет, а небольшой фруктовый сад мог бы послужить отличным укрытием как пешим, так и конным врагам. С другой стороны дороги тянулась гряда невысоких, но крутых холмов. До этого участка оставалось не больше двух миль, и те, кому хорошо известны окрестные земли, не могут не знать о нем.

Ринигер мысленно поставил себя на место возможного противника — Фингельда, если он верно запомнил имя. Итак, его имение находится где-то близ Велига. Раз так, ни к чему долго выслеживать свадебный поезд и ехать за ним по пятам. Если уж нападать, то быстро и наверняка. Главное — отбросить охрану, захватить графиню и увезти ее, а богатства никуда не денутся. Дальнейшие события Ринигер плохо представлял себе, но слышал, как действуют некоторые решительные охотники за невестами. Хотя насильственный брак, даже состоявшийся, мог быть расторгнут, для этого требовалась жалоба похищенной, равно как и доказательства похищения. Но жалобы подавались редко: либо жены поневоле смирялись со своей судьбой, либо не имели возможности бороться за свободу.

Мысль о том, что подобная участь может постигнуть Альвеву Бостру, взбесила Ринигера. Впрочем, ее официальная помолвка ничем не лучше. Спасти ее от одного насильника, чтобы отдать другому, — это казалось Ринигеру безумием. Но такие думы не для нынешнего дня и часа. Не позволяя себе погрязнуть в них, он отправил двух товарищей вперед, на разведку.

Не без трепета он смотрел, как они скрываются за грядой холмов впереди. Рука сама потянулась проверить, легко ли вынимается шпага из ножен. Ринигер заметил, что его движение повторили почти все спутники-мужчины, кроме Угамаля и Эдьера. «Надеюсь, эти двое окажутся благоразумны, если случится драка, — подумал он. — Не хватало мне еще тревожиться за них, а то и спасать. Пусть сами заботятся о себе».

Ринигер велел всем придержать коней, решив дождаться разведчиков. Все звуки вокруг словно исчезли, и лишь глухо подала голос одинокая птица, что скрылась за ближайшим холмом. Не успело эхо ее крика растаять в настороженной тишине, как раздался неспешный цокот копыт. Разведчики возвращались шагом.

— В том саду, за холмами, люди, — сказал Киньяр Гольн. — Десятка два. Снимают урожай, но что-то в них не так. Одеты как крестьяне, а на ногах высокие сапоги, как у всадников. Рядом в траве что-то лежит, и пусть меня Аирандо сожрет, если это лопаты или еще какие орудия.

— Мушкеты? — спросил Ринигер.

— Похоже, что да.

— Коней не видели?

— Нет, но их нетрудно спрятать за деревьями, лишь бы не подали голос не ко времени.

— А на холмах?

— Все чисто, правда, мы не особо приглядывались. Хотя там никому не укрыться.

— Эти люди в саду… они заметили вас?

Разведчики переглянулись, не сдержав вздоха досады.

— Похоже, заметили, — сказал второй, Ранном Дернисс. — Мы ехали тихо и медленно, но один из них вдруг бросил работу и побежал к остальным. Должно быть, оповестил, что мы едем.

— А откуда им знать, что это мы — то есть графиня, — а не кто-то другой? — проговорил Ринигер, будто размышляя вслух. — Может быть, кто-то едет из Велига или другого поселения поблизости.

— Кто бы ни ехал, они заметят сразу — у них оттуда должен быть прекрасный обзор на всю дорогу, начиная от того поворота. Уж герб на дверцах кареты и наши мундиры они разглядят.

Ринигер задумался. По его мнению, силы были примерно равны; кроме того, у них преимущество — они верхом. Пока противники добегут до своих коней, отряд уже промчится мимо, и никакая погоня не настигнет. Да, так оно бы и случилось, не будь с ними тяжелой кареты и столь же тяжелых повозок, они не разгонятся, как верховые лошади. Остается одно: задержать противников схваткой, пока графиня со свитой продолжит путь, — если только впереди не укрыта еще одна засада.

— Превыше всего, — сказал Ринигер, — жизнь графини и прочих женщин. Пусть каждую повозку защищают трое, прочие — к карете. И будьте готовы поддержать, если враги где-то прорвутся. Мы не станем останавливаться и принимать бой, попытаемся проскочить. Так что держите порох и пули наготове. Кодей, — обернулся он к другу, — если меня убьют или ранят, командуйте вы. Надеюсь, что и вы, господа, окажете нам посильную помощь.

Эти слова предназначались стражам графини, которые оставили свои посты у повозок и подъехали к гвардейцам. За всех ответил самый старший по имени Эглон, единственный, кто относился к Ринигеру с уважением, тогда как прочие стражники отнюдь не испытывали восторга перед необходимостью подчиняться мальчишке, пускай и лейтенанту гвардии. Но сейчас не было времени для мелкой неприязни.

— Охотно, господин лейтенант, — ответил Эглон, склонив седеющую голову. — На крайний случай наши кучера тоже вооружены. И вы верно сказали: главное — защитить госпожу графиню.

— Благодарю вас, — ответил Ринигер. — Постараемся сделать все, чтобы кучерам не пришлось бросать вожжи и браться за пистолеты. Теперь возвращайтесь на свои позиции, и выдвигаемся.

Каждую повозку теперь охраняли трое: два стражника и один гвардеец. Еще двоих Ринигер все же оставил в арьергарде. Прочие окружили карету, с которой поравнялись и Угамаль с Эдьером. Королевские посланцы казались всего лишь встревоженными, но не испуганными — должно быть, решили, что здесь, где охраны больше, самое безопасное место.

Ринигер приказал кучерам ехать так быстро, как только возможно. Окна кареты были мудро зашторены, изнутри не доносилось ни звука. Отбросив ненужные сейчас думы и тревоги, Ринигер повел свой отряд к опасному участку.

У каждого стражника графини имелся при себе мушкет, и оставалось лишь надеяться, что их умение обращаться с оружием не подведет. В своих же товарищах Ринигер был уверен. Он все еще рассчитывал избежать ближнего боя, отбросив врагов огнем. Из седельных кобур у всех гвардейцев торчали рукояти двух тяжелых пистолетов, порох и пули были под рукой. Это казалось более чем достаточным, чтобы отразить самую дерзкую и жестокую атаку.

Справа — холмы, поросшие высокой травой и цветами, слева — обнесенный низкой дощатой изгородью фруктовый сад. Шириной он был с сотню шагов, зато тянулся вдоль дороги, сколько хватало глазу. Среди яблонь и лоз, чьи ветви клонились под тяжестью плодов, в самом деле мелькнули человеческие фигуры. Ринигер мрачно хмыкнул, сгорая от предвкушения: чем бы они там ни занимались, но точно не сбором урожая. Ветер колыхнул деревья, и на солнце отнюдь не мирно блеснула сталь.

Люди в саду бросились к дороге все разом, стреляя из мушкетов на бегу. Ответом им стал не менее яростный огонь по команде Ринигера. Сам он с жестокой радостью заметил, как от его пули свалился один из противников, бежавший впереди. Следом упали еще человек пять, прочие подались назад, к деревьям.

Сквозь грохот пальбы и крики Ринигер услышал один-единственный женский вопль. Это был голос одной из служанок, но тогда ему почудилось, что закричала Альвева Бостра — закричала, взывая к нему о помощи и защите. Он едва не развернул коня — и вовремя понял, насколько это глупо. Он прекрасно видел, что нападающие не стреляли по карете, — значит, женщины не пострадали, разве что перепугались. Ему же следовало подсчитать свои потери.

В перестрелке пострадали четверо людей и две лошади. По счастью, раненые могли пока держаться в седлах — два гвардейца, один стражник и не кто иной, как Эдьер, помощник Угамаля; он, казалось, был ранен тяжелее прочих. Тех же, кто лишился коней, взяли на круп товарищи. Свободные кони, в том числе Глиэль, кобыла графини, метались и фыркали, но мчались вперед вслед за прочими, словно ощущали опасность.

— Там, за деревьями, всадники! — крикнул Кодей, пока перезаряжал оружие.

Ринигер тотчас убедился, что друг прав. Либо противники успели добежать до собственных коней, либо это был новый отряд. Мысленно отдав должное настойчивости врага, Ринигер вновь приказал стрелять.

Залп, а затем еще один, отбросили нападавших. Несколько всадников пустились в погоню, но их подстрелили гвардейцы и стражи в арьергарде. Отряд же продолжал мчаться вперед в клубах горячей пыли, под грохот копыт и колес.

— Аирандо вас сожри, ублюдки, вы угомонитесь когда-нибудь?

Вглядевшись в редеющую стену деревьев слева, Ринигер опять заметил там всадников. Их осталось не больше десятка, и все же они не отставали, словно выискивали подходящую позицию для стрельбы. На миг в голове мелькнуло подозрение. Ринигер обернулся было к товарищам, чтобы предупредить, но его прервали новые выстрелы — на сей раз справа.

В грохоте пальбы утонула дружная брань: как же глупо было попасться в столь простую западню! По склону холма неслись к дороге человек семь с пистолетами в обеих руках. Те из гвардейцев, кто успел перезарядить свое оружие, открыли огонь. Ринигер первым бросился к карете, его ослепило на миг вспышкой, обдуло резким, горячим порывом ветра, лицо и шею обожгло болью. Машинально он заметил, что на его мундир закапала кровь. Выругавшись, он яростно стер ее со щеки. Упали еще двое его товарищей — похоже, под ними подстрелили коней. Тем временем, враги — те из них, кто уцелел, — спустились к дороге, к самой карете.

Их возглавлял высокий плечистый мужчина, одетый в дорогое коричневое сукно. Ринигер вскинул пистолет и выстрелил в голову предводителю, но кремень замка осекся. Вынужденный придержать лошадей кучер кареты взялся за собственное оружие — и тотчас упал, сраженный пулей. Один из нападавших ловко вскочил на козлы и остановил карету, хотя кони дергались и неистово ржали. Прежде чем подоспели гвардейцы, рослый предводитель уже рванул дверцу. Испуганные женские голоса внутри сменились истошными криками.

Упали замертво еще двое врагов, третьего заколол шпагой Кодей. Гаэната в карете бранилась, как наемник, и, похоже, грудью встала на защиту госпожи. Послышался звук удара, визг горничных, и предводитель выволок из кареты графиню Бостру. В этот самый миг Ринигер едва не врезался на всем скаку в передок кареты; перезарядить пистолеты он не успел, поэтому схватился за шпагу. Сидящий на козлах бросил поводья и взялся за собственное оружие, но тотчас упал на землю, пораженный клинком в грудь.

Едва взглянув на него, Ринигер посмотрел в глаза предводителю.

— Напрасно, сударь, — сказал он, с трудом переведя дух. — Оставьте даму, вам все равно не уйти.

Эти слова заставили предводителя мрачно оглядеться. Ринигер был прав: из всех нападавших в живых осталось человек пять-шесть. Передышка позволила всем в отряде вновь зарядить оружие, и на похитителей смотрело два десятка пистолетных и мушкетных стволов. Однако предводитель не дрогнул, по-прежнему держа графиню перед собой, словно щит.

— А лучше бы вам позволить мне уйти, — отозвался он; из-за длинного шрама, сбегающего с левого виска на щеку, казалось, что он все время насмешливо щурится. — Мне и этой даме. Вы отдадите мне повозки, а сами езжайте, куда вам угодно. Не стану же я задерживать посланцев короля.

Ответом на эти слова был дружный смех. Ринигер и сам присоединился к товарищам, хотя положение было не из забавных.

— Вы уже нас задержали, господин Фингельд, — бросила графиня, не оборачиваясь. — И вы за это ответите — так, как отвечают за подобные преступления.

На удивление, она вовсе не казалась испуганной, даже очутившись в руках похитителя. Лицо ее застыло, превратившись в маску дворянской гордости, но взор был устремлен на Ринигера. Она по-прежнему верила ему — верила, что он спасет ее. Кровь его вскипела в жилах, едва не оглушив его, и он понял, что сейчас сделает.

— Когда я захочу узнать ваше мнение, сударыня, я вас спрошу, — рявкнул тем временем Фингельд, сверкая глазами. — Собственно, мне нет до него дела. Я поклялся, что женюсь на вас, — и я женюсь, сегодня же…

— И вскоре останетесь без головы за нарушение королевского приказа, — в тон ему закончил Ринигер. — У его величества свои планы на госпожу графиню. Поэтому оставьте ее и убирайтесь. Пока можете, — прибавил он, прищурившись.

Этого Фингельд не стерпел.

— Ты еще будешь грозить мне, щенок? — прорычал он, багровый от ярости. — Дубье стоеросовое! Сейчас я — хозяин положения. Если кто-нибудь из вас посмеет шевельнуть хотя бы пальцем, я сверну девке шею. Пусть лучше титул не достанется никому, чем достанется не мне.

Он стиснул пальцами шею графини — пока не слишком сильно. Из кареты вновь послышалась брань Гаэнаты, но в голосе ее сквозило отчаяние. Сам Ринигер готов был слететь с седла и придушить мерзавца собственными руками. Но, во-первых, ему не тягаться силой с Фингельдом, а во-вторых, тот двадцать раз успеет выполнить свою угрозу. Нечеловеческим усилием поборов ярость, Ринигер придал лицу и голосу самое насмешливое выражение, какое только мог.

— И вы сами отнимете у себя все, чем желали завладеть, — сказал он, не сводя глаз с лица врага. — И даже больше. В тот миг, когда вы убьете графиню, вас расстреляют на месте. Так что весьма глупо с вашей стороны…

— Глупо? — взревел Фингельд. — По-твоему, я — глупец?

— Вы сами изволили сказать это, — улыбнулся Ринигер, хотя руки его взмокли в перчатках, а кровь мчалась по жилам, точно бешеный конь. — Я же прибавлю от себя, что вы трус и подлец, а ваши манеры отвратительны. Как видите, госпожа Гаэната, — крикнул он в сторону кареты, — все познается в сравнении.

Теперь Фингельд побелел от ярости, не в силах даже ответить. Он выпустил горло графини, перехватив ее за плечи, правой же рукой зашарил на поясе в поисках оружия.

— О, я счастлив, что вы верно поняли меня, — продолжил Ринигер, глядя на него. — Да, я бросаю вам вызов и предлагаю здесь и сейчас свести счеты.

— Думаешь, я — дурак, чтобы принять его? — осклабился Фингельд, который уже нащупал эфес шпаги на поясе — другого оружия у него не было. — Как только я отпущу девку, ты прикажешь своим стрелять.

— Охотно приказал бы, — ответил Ринигер, — но предпочту разобраться с вами лично. Если же вам посчастливится убить меня, здесь еще десяток благородных дворян, любой из которых с радостью завершит мое дело. Никаких других гарантий вы, мерзавец, прикрывшийся женщиной, от нас не получите.

Во время этой беседы уцелевшие люди Фингельда, позабытые хозяином, медленно подходили друг к другу, сбиваясь в кучу. Никто из них не пытался напасть — за ними следили не только внимательные глаза, но и дула мушкетов и пистолетов. Фингельд молчал, видимо, понимая, что прорваться ему все равно не удастся, даже если он со своей звериной силой перебьет половину противников.

— Что ж, — проговорил он наконец, — это ничем не лучше расстрела. Хотя нет, лучше. — Он широко улыбнулся. — По крайней мере, сперва прикончу одного-двух наглых юнцов.

— Сделайте одолжение, — сказал в ответ Ринигер, спешился и оглянулся на Кодея: — Если что, вы — следующий.

Тот кивнул с ободряющей улыбкой: мол, сам знаешь, что следующий не понадобится. Ринигер же не был столь уверен и, пока обходил нетерпеливо фыркающих лошадей упряжки, приглядывался к противнику.

Судя по сложению Фингельда, он в самом деле был силен — совсем как Дерлийк, давний противник Ринигера, тяжело ранивший его в грудь на дуэли четыре месяца тому назад. Зато полученный урок был надежно усвоен: подобных противников нужно переиграть. Ринигер уже понял, что Фингельд хитер, зато вспыльчив и гневлив. В бою он станет полагаться на силу и яростный натиск, но потом они обернутся против него. Так что, если удастся выжить в первые пять секунд боя, можно будет поверить в победу.

Всадники и пешие встали полукругом у выбранного места — участка слева между садом и дорогой. Здесь не было ни ухабов, ни ям, а скошенная трава не могла помешать противникам свободно перемещаться. Те, кто пострадал в недавнем бою, занялись наконец своими ранами — не слишком тяжелыми. Только Эдьер лишился чувств, и пришлось перенести его в карету, несмотря на недовольство Гаэнаты. Убитого кучера завернули в плащ и положили на повозку, чтобы потом похоронить на ближайшем кладбище: не зарывать же верного слугу, павшего в бою, в чистом поле, как собаку.

Фингельд не стал снимать дублет, как и отстегивать пояс с пустыми ножнами. Ринигер был иного мнения, хотя мундир нисколько не стеснял его. Но дыра в одежде — это не дыра в шкуре, которая заживет, а лишние деньги не валяются на дороге.

Графиня Бостра, как ни отговаривала ее Гаэната, пожелала тоже смотреть. Она стояла чуть поодаль, окруженная стражей, и не сводила глаз с Ринигера. Он улыбнулся ей и отсалютовал шпагой, мысленно восхищаясь тем, как мужественно она держится: ни криков, ни жалоб, ни тщетных просьб. Под ее пристальным взглядом, полным тревоги и надежды, совсем не верилось в возможную скорую гибель.

Фингельд первым бросился в атаку. Более рослый, более сильный, он вовсю использовал свои преимущества, к тому же нападал с разных углов. Ринигер увернулся от двух ударов, отразил еще два. В следующий миг шпага противника задела его по шее, где едва перестала кровоточить недавняя рана от пули. С болью пришла ярость — и помогла избежать нового удара, которым Фингельд чуть не проткнул его насквозь. Вместо этого шпага скрежетнула по пряжке пояса и на миг застряла там. Ринигер тотчас ударил, его клинок скользнул по ключице противника.

Тот мгновенно отпрянул, тяжело дыша, и рванул свободной рукой ворот дублета. Прежде чем Фингельд успел отдышаться, Ринигер пошел на него. Схватка продлилась несколько секунд и вновь закончилась вынужденной передышкой, а оба противника разжились новыми царапинами. Лицо Фингельда сделалось малиновым. Он полностью сбросил верхнюю одежду, могучая грудь его ходила ходуном, точно бока загнанной лошади. Он начал третью атаку, явно намереваясь как можно скорее покончить с противником.

Ринигер улыбнулся уголком рта, хотя ему было не до смеха. Он сам устал не меньше, по лицу катился пот, горло пылало от жажды. Но он не растрачивал силы понапрасну, тогда как Фингельд перешел на рубящие удары. Достигни хоть один из них цели — и все кончено. Впрочем, пока эти яростные усилия были тщетны.

— Похоже, вы утомлены, сударь, — бросил Ринигер, отбив один за другим четыре удара, каждый из которых мог бы рассечь его до пояса. — В вашем возрасте…

Фингельд, которому было от силы тридцать два года, прервал его свирепым ревом и шквалом ударов. Каждый замах был медленнее предыдущего, но он и не подумал сменить тактику. Ринигер улыбнулся открыто. Теперь он мог в любую секунду покончить с противником, и все свидетели дуэли видели это не хуже него. И голова, и сердце сделались пусты, их наполнила чистая, неистовая жажда победы. Задыхающийся, побагровевший Фингельд делал ошибку за ошибкой, что вызывало довольные шепотки у гвардейцев.

Графиня Бостра за все время поединка не издала ни звука. Ринигер заставлял себя не смотреть в ее сторону. Впервые в жизни он сражался на глазах у женщины, послужившей причиной дуэли. И это ощущение вдохнуло в него новые силы, которых он, казалось, не знал в себе никогда.

Молнией он подлетел под смертоносный клинок, готовый опуститься ему на голову. Сила замаха увлекла Фингельда вперед. Распрямиться же он не успел — шпага Ринигера пронзила ему горло.

Фингельд повалился ничком, угодив животом на эфес собственной шпаги. Жесткая трава под ним вмиг сделалась красной. К нему бросились двое слуг, перевернули на спину, пока он бился в судорогах, взрывая пятками землю и вытаращив в небо поблекшие, невидящие уже глаза. Слуги принялись останавливать кровь, а Ринигер, тяжело дыша и опираясь на шпагу, глядел на них с мрачной усмешкой. Он знал, что раны в горло не всегда бывают смертельными. Но эта — будет. Слишком хорошо он отточил свое умение, свой излюбленный удар, чтобы дать противнику возможность выжить.

— Все кончено, — произнес Ринигер, глядя на слуг Фингельда. — Забирайте своего хозяина и уезжайте. Надеюсь, вам хватит ума не мстить за него. Иначе король всерьез займется вашим разбойничьим гнездом.

Слуги поднялись, вытирая окровавленные руки и поглядывая на своего господина, безжизненно замершего на земле. Их товарищи подвели уцелевших лошадей, на одну из которых взгромоздили труп, прикрыв сброшенным дублетом и плащом. Оброненную шпагу слуги вложили в ножны хозяина. По-прежнему не говоря ни слова, они медленно направились — кто верхом, кто пешком — в обход сада, ведя в поводу лошадь с покойником.

— Неужели оно того стоило? — заметил им вслед Овьетт, чье безрассудство не заходило дальше игорного стола.

— Поделом ему, — бросил Кодей не без самодовольства. — Будет знать, как переходить дорогу гвардии его величества.

— Фингельд всегда был таким, — сказал Эглон. — Если вобьет что себе в голову, так не отступит, пока не получит. Уж больно мечтал он о графском титуле и о богатстве — свое-то давно спустил. — Он посмотрел на Ринигера с явно возросшим уважением. — Ловко вы его, господин лейтенант. Я уж думал, этот медведь вас одним ударом прихлопнет, как муху.

— Спасибо на добром слове, — ответил Ринигер, чувствуя, что на плечи ему будто упала прибрежная скала. — Помогите раненым, поймайте коней, и отправляемся. И без того задержались.

Он шел к своему коню, набросив на плечи мундир и едва успев обтереть шпагу от крови. Ноги сделались тяжелыми, но он двигался бодро, дабы не уронить лицо — и перед товарищами, и перед стражниками графини, и особенно перед нею самой. Пока раненые заканчивали перевязки и, морщась, уверяли товарищей, что могут держаться в седлах, Гаэната громогласно сетовала, что королевский посланник «занял в карете госпожи Альвевы все место».

Ринигер не осмелился подойти к графине — она сделала это сама. Ее прическа растрепалась во время борьбы с Фингельдом, и наряд слегка измялся, но она выглядела необычайно счастливой. Вновь Ринигер ощутил, как в первую встречу с нею, что слова застряли у него в горле. Радость разлилась по жилам, смывая прочь усталость и боль от ран.

— Это было великолепно, сударь, — тихо произнесла графиня, согревая его теплом своего взгляда и улыбки. — Знаете, я ничуть не боялась — ни за себя, ни за вас. Я просто была уверена, что вы победите. Только, прошу вас, — прибавила она, неверно истолковав его молчание, — не говорите, что вы всего лишь исполняли свой долг…

— Никогда прежде, — ответил Ринигер, чувствуя, что краснеет, — исполнение долга не было для меня столь радостным, сударыня. Я всей душой ненавижу мерзавцев, способных чинить насилие над дамами. А те, кто смеет угрожать вам, вообще недостойны жить. Так что Фингельд получил по заслугам.

— Вы ранены, — с участием заметила графиня и протянула руку, словно желая коснуться его шеи и щеки.

Ринигер вновь вспыхнул и усилием воли заставил себя отступить, как бы ни жаждал он этого прикосновения.

— Не тревожьтесь, это пустяки. — Он сам провел рукой по лицу и по шее. — Кровь почти не течет. Сейчас перевяжу, и поедем.

— Вы не станете возражать, если я вновь присоединюсь к вам? — спросила графиня. — Ведь в карете лежит раненый господин Эдьер, а мои горничные не умеют ездить верхом. Да и моя бедняжка Глиэль… слышите, как она бьется? Я не смогу оставить ее.

— Ваша воля, сударыня, — ответил Ринигер, но не сдержал улыбку. — Надеюсь, больше нам не встретится никаких препятствий.

— Даже если встретятся, — подхватила она, — я знаю, что все мы в надежных руках.

Гаэнату решение графини отнюдь не восхитило, но она ограничилась ворчанием себе под нос. Ринигер же заметил, что во взгляде почтенной дамы поубавилось враждебности.

— Так я прощен, сударыня? — сказал он ей с тенью легчайшей усмешки. — Как и мои ужасные манеры?

— Вы много о себе мните, сударь, — процедила в ответ Гаэната. — Не забывайтесь, и тогда — возможно — я подумаю, не простить ли вас. А если по совести, прощать не стоит. Как вы могли допустить, чтобы этот негодяй схватил мою пташку? Она, бедная, перепугалась до смерти.

— Я бы так не сказал. Ваша госпожа — храбрая девушка; видимо, благодаря вашему воспитанию.

— Она из дома Бостра, сударь, — заявила Гаэната, тем самым давая понять, что беседа окончена, и заодно напоминая Ринигеру о необходимости знать свое место.

Но знать его он не желал. Как не мог и найти.

Следующие часы и дни путешествия сделались для него неземным блаженством — и при том жесточайшей пыткой. Все вопросы и сомнения остались позади, теперь он твердо знал, что любит Альвеву Бостру всей душой. И она сама… Он видел, как преображается ее лицо, стоит ей взглянуть на него, как теплеет ее голос, когда она обращается к нему. Они не открылись друг другу ни единым словом, и в этом не было нужды, ибо сердца их говорили безмолвно. Не раз и не два Ринигер готов был нарушить свое молчание, и вновь его останавливала роковая мысль: она — невеста Тангора.

Что сделал бы канцлер, если бы узнал о том, что невеста, обещанная ему королем, влюблена в другого? Ринигер понимал, что его самого ждала бы тогда скорая и позорная смерть на эшафоте, а несчастную графиню — лишение титула, имущества и не менее позорная ссылка, которая еще страшнее смерти. Кроме того, гнев и месть Тангора падут на всех родичей «преступников» — а значит, на Эдит.

Такого Ринигер не мог допустить. Оставалось одно — похоронить любовь глубоко в груди, надеясь, что пепел времени загасит душевный жар. «Не загасит, — шептал упрямый голос в голове. — Ты знаешь, что это на всю жизнь. И если так, то эта самая жизнь окажется весьма недолгой».

В отчаянии Ринигер готов был проклясть свою службу и свой долг. Лучше бы ему никогда не ездить в замок Бостра и не встречаться с графиней! И что — или кто — надоумил короля послать за невестой для Тангора именно его? Неужели не ясно было с самого начала, что молодой человек и молодая девушка неизбежно станут соблазном друг для друга?

И он боролся с соблазном, как мог. Но стоило ему прикоснуться к графине — подсадить в седло или помочь спешиться, — как все тело его охватывал жар, кровь вскипала, и не было иного желания, кроме как стиснуть ее в объятиях и не отпускать долго-долго. Он замечал, как трепещут ее пальцы под его, как неохотно высвобождается она из его рук. И тогда он мечтал, чтобы весь Урбнисс ушел под воду, и остались только они двое — он и Альвева.

Разумеется, друзья не могли не заметить его душевных мук. То и дело раздавались шутки — так, чтобы графиня не слышала, — насчет того, что Ринигер вздумал соперничать в любви с самим канцлером. На такое оставалось лишь отшучиваться или отвечать беззлобной бранью. Всякий раз Ринигер говорил себе: «Впредь буду осторожнее» — и всякий раз это ему не удавалось. Сам он считал, что все видят его насквозь, хотя у отряда хватало иных забот.

Некоторым раненым требовалась помощь лекаря, которого отыскали в ближайшем городе, Ниссиле. Там же похоронили погибшего кучера, и там же пришлось оставить тяжело раненого Эдьера: у него началась лихорадка, и продолжать путешествие он не мог. Угамаль недовольно морщился, отсчитывая лекарю деньги за содержание больного, прочие раненые получили нужные лекарства и без особых неудобств отправились в путь. Всем хотелось как можно скорее очутиться в Паридоре — всем, кроме Ринигера и графини.

Лишь однажды, когда погода испортилась и хлынул дождь, графине пришлось вернуться на свое место в карете — обычно она предпочитала ехать верхом. Они с Ринигером поневоле сделались осторожны во взглядах и жестах, зато с радостью вели беседы: он рассказывал ей о королевском дворе, ей же особо не о чем было говорить, кроме как о себе. О будущем супруге она не спросила ни разу.

Еще в то утро в замке Бостра Ринигер заподозрил, что графиня тяготится выпавшими на ее долю богатством и титулом. Теперь же, выслушав ее подробный рассказ, он убедился в этом. Она стала наследницей три года тому назад — с тех пор, как умер ее двоюродный брат, болезненный мальчик, проживший всего пятнадцать лет. После этого на нее посыпались, словно жестокий град, брачные предложения. Порой доходило и до поединков, но Лаготт, опекун, неизменно отказывал всем. Почему он сам не отыскал ей мужа, графиня не знала точно, хотя предполагала. «Он любил меня, как не каждый отец любит родную дочь, — говорила она. — Быть может, он надеялся устроить мне брак по любви — или хотя бы по склонности. Знаю одно: господин Лаготт ни за что не стал бы неволить меня».

«Будь я проклят, почему мы с вами не повстречались раньше?» — только и мог ответить мысленно Ринигер, а вслух — и вовсе ничего. Перенестись на месяц или два назад, и все могло обернуться иначе. Впрочем, неизвестно, как отнесся бы покойный Лаготт к его сватовству. Как неизвестно и то, полюбил бы он графиню, если бы встретился с нею при иных обстоятельствах.

Отчасти Ринигер начал понимать убитого им Фингельда: ради такой женщины, как Альвева Бостра — даже без титула и приданого, — можно пойти на любое безумство. И он сам готов был пойти.

Только не знал, как и куда.