Больше собственной жизни (гет)

Веки словно налиты свинцом, внутри что-то отчаянно саднит и раскалывается на крохотные части, язык прилип к небу и во рту стоит отвратительный тошнотворный привкус ржавчины. У меня болело абсолютно все, даже те участки тела, о которых ранее я даже не подозревала. Дыхание было хриплым и скрипящим, и самой себе я напоминала рыбу, выброшенную на берег.

«Идти!» — пытаясь разлепить слипшиеся между собой ресницы.

«Идти!» — переворачиваясь на живот и охая от пронзившей тела боли.

«Идти» — дрожащими руками ощупывая лицо и пытаясь понять, почему кожа так противно стянута.

Невозможным образом мне удалось доползти до журчащего в кустах ручейка и в жадности испить его, окуная в него голову. Пальцы мелко подрагивали, и я попыталась убрать налипшие змеями мокрые волосы с лица, когда неосторожно кинула взгляд на свое отражение. По виску стекала уже не алая, а едва розовая капля крови, которая, прокатившись по щеке слилась с залитым кровью подбородком, и теряясь в, уже завивающихся кольцами волосах, катилась по шее, разрисованной десятками таких-же струй. Я в невообразимой панике начала остервенело оттирать собственное лицо руками, которые, о, Мерлин, тоже были все в крови. Ошалелым взглядом я окинула собственное тело и ужаснулась от открывшейся моему взору картины — я вся была в ней, абсолютно вся.

К горлу подкатила тошнота, и я весьма мужественным образом упала в обморок.

* * *

Воздух, который я едва втягивала, пах кровью, потом и слезами; пах болью, пронзающей каждую клетку, пах палёными костями, разорванными сухожилиями и сожжёнными дотла нервами; пах солью и ржавчиной, пах опалёнными ресницами и алыми реками, с молочными, мертвенно бледными берегами.

Мне было очень больно. Больно где-то внутри, снаружи, вокруг абсолютно везде, боль плавила кожу, кислотой разъедая её, сдирая своими обманчиво мягкими пальцами слои плоти и слизывая своим языком выступающие капельки крови. Она гладила своими тёплыми шершавыми ладонями по оголённой спине, и податливая оболочка сходила, сползая отвратительными ошмётками на пол.

Я всхлипнула.

— Тише, — кто-то очень знакомым голосом прошептал, — Не двигайся, я не причиню тебе вреда, — когда я попыталась свернуться в позу эмбриона.

Сознание, медленно, но верно возвращалось ко мне сизыми струйками дыма, и я покрепче зажмурилась, когда перед мысленным взором встали последние несколько дней — ночь на кухне, крепкие утешающие объятия Драко, зареванная Тина, которая за те несколько дней перед полнолунием успела превратиться в свою безликую тень, выцветшие пустые глаза товарищей по несчастью, и надежда — горькая, хлипкая, которая растворялась в мыльной пене, слезах и крови.

Ко лбу прикладывают холодный компресс, и мне становится чуть лучше, но когда, спустя несколько мгновений, в глотку вливают что-то горькое, я протестующе мычу, и голова вновь начинает раскалываться на тысячи мелких осколков.

— Не дергайся, — голос напоминает шипение, — Я же говорил!

«Кто бы ни был этот человек, он явно не любит, когда ему перечат» рассеяно подумала я, постепенно вырываясь из тяжкого оцепенения.

— У вас сломаны ребра, мисс Грейнджер, и осколки пробили легкое — и в ваших интересах лежать смирно и не двигаться, потому что за тот период, пока вы были без сознания, кости успели срастись не правильно и мне придётся вновь ломать их, — мужчина перевел дух, — так же замечены многочисленные ушибы и ссадины, есть подозрения на сотрясение мозга. И постарайтесь на время забыть о правой руке — ваша новая... сущность, — он сглотнул, — отторгает мою магию, и я был вынужден накладывать швы собственноручно.

Мозг слабо улавливал информацию. Я плыла в каком-то мареве и просто наслаждалась приятным баритоном, даже не пытаясь вникнуть в содержимое монолога. Сознание раскачивалось, будто корабль или комната в глазах пьяного в стельку гриффиндорца, и меня мутило. Тошнота подступила к горлу, и я едва успела нагнуться, прежде чем меня вырвало на грязно-серого цвета кафель.

— О, Мерлин, — вновь произнес он, — и за что мне это? Эванско, — бросил он. — Вот вам тазик, жалкое подобие оборотня, — с иронией.

В груди все так же продолжало болеть, и я до крови закусила губу, что бы ни расплакаться. Некоторое время стояла тишина, нарушаемая лишь редким тиканьем настенных часов. По виску медленно скатилась капля пота и, но даже она утекла куда-то за шиворот, в висящие сосульками волосы.

— Сейчас я принесу вам обезболивающее и сонное зелье, — сухо произнес мужчина, — Постарайтесь потерпеть.

Я откинулась на твердую кушетку и перевела дух. Во рту стоял привкус желчи, меня всю разламывало на куски, а голова была чугунной и неподъемной. Я попыталась разглядеть комнату и понять, нахожусь ли я в главном доме, но тщетно — лежа я видела лишь обшарпанный потолок с потрескавшейся местами штукатуркой, которая, будто гнойные прыщики нарушала гладкость чистого девичьего лица.

— Не пытайтесь сесть, — зло прошипел мужчина, который в моих глазах почему-то виделся одним большим вытянутым черным пятном. В следующую минуту, я почувствовала, как под мою голову протиснули ледяную ладонь и чуть наклонили её (голову), одновременно пихая железную ложку, пахнувшую вербеной — одного из составляющих обезболивающего зелья [1]. — Ну же, глотайте быстрей, у меня нет времени столько возиться с Вами.

— Кто вы?.. — только удалось прохрипеть мне, — Я вас не вижу...

— О, мне почему-то казалось, что вы, в отличие от несравненного мистера Поттера, вашего лучшего друга, не страдаете близорукостью, — с хорошо скрываемым беспокойством, — Похоже повреждения более серьезные, чем я ожидал, — почти шёпотом, — А так вы меня видите?..

Первым в поле зрения показался нос — большой, крючковатый и выдающийся, чуть позже темные маслянисто черные глаза, бескровные, сжатые в тонкую линию губы, и большая вертикальная складка меж густых бровей. Прошло несколько мгновений, что я вглядывалась в это лицо, прежде чем удивлённо прошептать:

— Профессор Снейп?..

И погрузиться в темноту.

* * *

Была глубокая черная ночь. Я заозиралась по сторонам, пытаясь понять, где нахожусь, но воздух был до боли знакомым, почти привычным, и ели, обступающие меня кольцом, тоже. Свежо и сладко пахнет можжевельник [2]... из кустов которого на меня медленно надвигается огромная тень. Я вглядывалась в темноту, и, тень, попав на лунную полоску света, оказалась огромным мощным темно-рыжим волком.

Мне понадобилось несколько минут на то, что бы понять, что это... этот волк и есть я.

«Проклятье! Я... я что, рыжая?» [3] стоит заметить, что меня обуревали весьма девичьи вопросы, но мне казалось диким называть это незнакомое доселе животное «я». Мне казалось, что я сойду с ума — и плевать на то, что я уже приняла совою новую ипостась и свыклась с ней — лишь от того осознания, что внутри этой массы, груды мышц и сухожилий бьется мое сердце.

Вздрогнув, я обернулась на звук хрустнувшей позади меня ветки. С другого края поляны из тени выступила болезненно светлая, слепящая, будто сотканная из лунного света, фигура другой волчицы. Сейчас мне не понадобилось и мгновения, что бы определить — это была Тина. Я бросила взгляд на рыжую волчицу, которая медленно шла по краю между голой, залитой лунным светом поляной, и спасительной полутенью, бросаемой кустами жимолости и смородины.

Подозревала ли я о том, что произойдет дальше? Нет, нет и ещё раз нет.

Если честно, я была абсолютно не готова к тому, что произойдет дальше — волчица, не решающаяся выйти на свет, оскалила клыки, блеснувшие в темноте стальными кинжалами, и бросилась на соперницу.

Это в нормальной жизни мы были подругами, которые гуляли по вечерам, смеялись и утешали друг друга, не раз поддерживали, подставляя крепкое дружеское плечо — и все это было там, далеко, в доме, а не в диком лесу. Здесь же мы были врагами, претендентками на место в стае, и ничего не было у нас общего, кроме дикого желания пустить кровь и разорвать кого-нибудь в клочья.

В тот момент она не была человеком.

Она была волком. Глухо рычащим и щелкающим клыками при звуках лисьего лая, она была истинным волком. Животным, которое, не рассуждая, не задумываясь, вслепую, движимое темным инстинктом боролось за право на существование. Волчица кинулась на белесую соперницу и в мгновение сбила её с ног, вцепляясь острыми, как бритва клыками в мощную шею. Тина жалобно взвизгнула, и этот, раздирающий душу вопль пронесся эхом по поляне. Ей было больно, очень больно, от сжимающих её тело железных тисков и она взбрыкнулась и вырвалась из стальной хватки. Тина подняла кверху губы, оскалила белые клыки и сделала первый выпад, который оказался бы смертельным, если бы рыжая волчица вовремя не уклонилась.

Из рваной раны на шее Белой сочилась кровь, шерсть вокруг напиталась ею и стала бурой, поблескивающей в лучах луны. Тень — я решила называть темно-рыжую волчицу так, — ощетинилась, вздыбила шерсть и клокотание, что прежде таилось в ее голосе, превратилось в злобное рычание.

Схватка продолжалась ещё некоторое время, пока Белая, окончательно не обессилев, пропустила пару крепких жалящих ударов в грудь и повалилась на бок, отчаянно хрипя и поскуливая. И на это можно было бы закончить — она приняла её главенство и преклонилась перед более сильным оборотнем. На этом нужно было закончить.

Но мне этого оказалось мало. Я разрывала её когтями на части, вгрызалась в глотку и убивала её, а Тина ничего не могла сделать, даже помешать мне, потому что я была выше её.

Почему-то, когда я открыла глаза, я не задавалась вопросом — почему я очнулась? Почему выжила? Почему все-таки открыла глаза, когда уже настроилась умирать?.. Если честно — даже сейчас, спустя столько лет я не могу найти ответ на этот вопрос, возможно, мне было просто не до этого, возможно я просто забыла об этом, упрятала в дальний уголок сознания, но потом, ночью, все же спросила себя об этом.

Тина Армстронг была самым чистым и светлым человеком на земле, которого мне когда-либо приходилось встречать, она вся была будто соткнута из лунного света и глаза у неё были чистого, ничем не замутненного цвета неба, такого, каким оно бывает лишь в детстве.

Рычание постепенно затихло в моей глотке и сменилось жалобным скулящим воем. Я убила Тину Армстронг.

Я убила собственное детство.

* * *

Жадно глотая ртом воздух, я испуганно открыла глаза. За окном стояла глубокая темная ночь, точна такая же, лунная, как у меня во сне. Меня трясло, простыни прилипли к телу, и я никак не могла понять, что же произошло.

Когда до меня, наконец, дошло, у меня случилась истерика. Да, это сейчас, с высоты своего «опыта» я с иронией и легкой ностальгией вспоминаю лопающиеся мензурки, летящие во все стороны осколки, зелья, превратившиеся в одну большую и разноцветную лужу — как же, я ведь стала убийцей. И абсолютно сухие собственные глаза, больные и воспаленные, уже тогда отливающие легким безумием, с точкой-зрачком, будто спрятавшимся внутри тела и не желающим показываться наружу.

Когда раздающийся из моей комнаты шум разбудил Снейпа, я успела расколотить окно, превратить в груду щепок кровать и разбить маленькое зеркало, висевшее на стене, из которого на меня больными глазами смотрело отражение, которое я не узнавала, а сейчас медленно раскачивалась из стороны в сторону и рвала на себе волосы, — я до сих пор помню валяющиеся на сером кафеле оборванные пряди, которые отливали почему-то кровью, а может быть это было мое безумное воображение...

Кажется профессор пытался привести меня в чувство, хлопал по щекам, обливал водой, обругивал с головы до ног, говорил что-то о МакГонаголл и о том, что я провалила экзамены, но я продолжала безучастно раскачиваться, рвать на себе волосы и что-то горячо шептать, и я уже не помню, что именно. А потом он сделал невероятное — поцеловал меня.

И когда он отдалился от меня, я истерично расхохоталась, а позже, наконец, расплакалась.

_____________________________________________________________

[1] — Гугл сказал мне, что в обезболивающим зелье одним из главных компонентов является вербена. Возможно он ошибается:D

[2] — А в старом палисаднике темно,

Свежо и сладко пахнет можжевельник...

И. Бунин

Вся растительность согласована с Википедией.

[3] — Лишь из-за того, что в трейлере к рассказу Гермиона представлена рыжим оборотнем.

Если честно — автором в каждой части планировалось лишь по десять глав. Но что-то меня разнесло.