Fiction (джен)

I'm gonna leave my body

Я собираюсь покинуть своё тело,

Moving up to higher ground

Вознёсшись к небесам.

I'm gonna lose my mind.

Я собираюсь сойти с ума.

Florence + the Machine

Leave My Body

21 марта 1989 года.

Прошло уже столько времени с первого "урока", что Руфь почти не боится. Не боится, и беспрекословно выполняет приказ: берёт из рук отца лезвие и режет себе запястья и ладони, тихо шипя от боли. Она не спрашивает, зачем это нужно, лишь молча подчиняется своему богу, пока тот оглаживает руками её плечи. Руфь не останавливается, сосредотачивается на ранах и даже не замечает, что беззвучно плачет в объятьях Аластара.

Окровавленное лезвие выпадает из рук.

Руфи не всё равно, что с ней будет, но сопротивляться нет сил. Руки отца слишком холодные, но лезвие, касание которого девушка чувствует на своей обнажённой спине, кажется абсолютно ледяным. Руфь хватается за плечи Аластара, словно пытаясь не сойти с ума от пронизывающей насквозь боли.

Время перестаёт существовать.

Высохшие слёзы неприятно стягивают кожу. Руфь закрывает лицо руками, ещё сильнее размазывая кровь, сочащуюся из ран. Она устала молить своего бога о прощении, но слишком устала, чтобы сопротивляться.

Аластар крепко сжимает её запястья, заставляя показать лицо. Руфь пытается открыть глаза, желая посмотреть на своего палача, но ресницы слиплись, оставляя девушку в темноте. Хватка становится крепче, и порезы на руках начинают болеть с новой силой, отчего Руфь почти тонет в истерике. Отец что-то шепчет ей, но она не слышит, захлёбываясь слезами.

Раны под лопатками ноют сильнее, и любое движение превращается в пытку. Когда Аластар сжимает ладонью её шею, Руфи хочется покинуть своё тело, ей действительно хочется умереть и ничего не чувствовать, но она знает, что такой милости точно не будет. Её бог жесток и несправедлив.

Руфь предпочла бы сойти с ума, но она всё ещё жива и даже понимает всё, что сейчас происходит, но как бы она не любила своего мучителя, это слишком. Она кричит, но не зовёт на помощь, она ни о чём не просит, но всё же надеется на спасение.

Глаза будто горят от слёз, а спина — Господи, это слишком невыносимо — две раны не перестают кровоточить, отчего хочется выгнуться посильнее, причинив ещё больше боли, оглушающей пульсом в висках. И когда всего этого кажется достаточно, чтобы умереть, пытка прекращается.

Её бог никогда не устанет ломать её.

К рассвету Руфи удаётся уснуть, невзирая на крики – она уже перестаёт различать, кому они принадлежат; ей, или той темноволосой девчонке. Ей всё равно, даже если, уснув, она больше не проснётся. Так проще и лучше. Но спустя пару часов она вновь просыпается, содрогаясь от бессмысленных рыданий, умоляя кого-то пощадить её.

В дверь настойчиво стучат. Придётся подняться и открыть.

Окровавленная простынь прилипла к коже, и, отдирая от себя эти тряпки, Руфь чувствует, как раны вновь начинают кровоточить. Едва поднявшись с кровати из-за боли в спине, девушка направляется в ванную, не переставая удивляться настойчивости гостя, всё ещё продолжающего стучать в несчастную дверь. Наскоро умывшись, стерев с лица и рук подсохшую кровь и натянув на себя первую попавшуюся под руку майку, Руфь, наконец, преодолевает расстояние от ванной до прихожей, после чего впускает пришедшего Бальтазара внутрь.

— Обязательно так долбиться?

— Из-за тебя я на два урока опоздал, — невозмутимо возражает парень.

— Брось, словно тебе не всё равно, — устало усмехнувшись, отвечает Руфь. — К тому же, я всё равно сегодня никуда не пойду.

— Я вижу, — задумчиво произносит Бальтазар, рассматривая девушку, — интересный дизайн.

Серая растянутая майка, больше похожая на тряпку, прилипла к телу Руфи, пропитавшись кровью, но сама девушка либо не замечала этого, либо не считала чем-то из ряда вон выходящим. Присмотревшись, Бальтазар замечает и небольшие раны на руках и ключицах, но это явно не всё. Оуэлл неловко прикрывает свежую ссадину на плече ладонью, словно надеясь, что друг не заметит этого или воспримет всё, как должное.

— Не смотри на меня так, — слегка запнувшись, бормочет Руфь, прислоняясь спиной к дверному косяку, тут же шикнув от боли.

— Что случилось? — спрашивает Бальт совершенно несвойственным ему слишком серьёзным тоном.

— Аластар, – отвечает девушка, — он мой отец, и…

— Подожди, это тот, который…

— Да, — Руфь обрывает друга, не желая продолжать разговор.

Сейчас она слишком напоминает Бальтазару сестру: казалось бы, то же бледное осунувшееся лицо и ставшие почти регулярными синяки под обесцвеченными глазами, слишком худое тело, порой даже волосы длиной до плеч казались парню рыжими – а у Анны, его сестры, они были ярко-красными. И Анна, его дорогая любимая сестрёнка, мертва.

— Мне нужна помощь, Бальтазар.

— Я заметил, — беззлобно огрызается парень.

Руфь отводит взгляд в сторону, ничего не отвечая – девушка чувствует, что просто не сможет. В глазах темнеет, и ноги подкашиваются, но она сильнее вжимается в стену, пачкая ту кровью. Оуэлл медленно сползает на пол, закрывая руками лицо. Ей нужна помощь, но она абсолютно не понимает, что нужно делать.

Бальтазар садится рядом с ней и шепчет что-то, почти уткнувшись ей в шею, опаляя кожу горячим сбивчивым дыханием. Он цепляется за плечи Руфи, заставляя открыть глаза.

— У меня была сестра, Анна. Восемь месяцев назад её изуродованное тело нашли в гнилом подвале, — парень вдыхает глубже, — и я точно не хочу, чтобы этот монстр продолжал жить. Я увезу тебя отсюда, я помогу сменить имя, но я прошу…

— Я знаю, — Руфь, наконец, открывает глаза, — должно быть, твоя сестра хотела бы этого. Ты сможешь подготовить всё, что нужно, сегодня?

— Я постараюсь. Если что, Дин поможет. У него отец-коп, — поясняет Бальтазар, поднимаясь.

Больше ничего не говоря, светловолосый покидает дом Руфи, всё ещё глядящей ему вслед. Если она действительно хочет сделать это, следует начать хоть какую-никакую подготовку.

Прежде следует перевязать раны, которые не столько болят, сколько кровоточат. И следует хоть как-то собраться с мыслями, потому что в голове Руфи сейчас сплошная каша из того, что нужно сделать. Кажется, в пыточной всё ещё находится та девчонка, и, если она сможет уйти, Руфь её поможет.

Ещё никогда Руфь не готовилась к чему-либо так тщательно: перевязав раны и переодевшись, она убирается во всём доме с целью найти всё, что могло в будущем послужить уликами против неё. В конце концов, Руфь часто "помогала" отцу, против своей воли становясь палачом для точно таких же детей и подростков, как и она сама. Но сегодня она в последний раз возьмёт в руки оружие, и лишь для того, чтобы остановить своего отца.

Аластар почти застаёт её "на горячем"; как раз тогда, когда Руфь разрезает верёвки на запястьях Мэгги. Девочка в ужасе вновь забивается в угол, а Оуэлл-старший поднимает свою дочь за шкирку, словно шкодливого кота. И Руфь вонзает ему меж рёбер нож с такой же силой, с какой вчера сжимала руками его рубашку. Девушка продолжает наносить удары, пока не осознаёт, что Аластар уже мёртв. Мэгги Мастерс теперь боится её.

— Уходи, немедленно, — произносит Руфь, прерывисто дыша, ?— и никому ни слова, иначе найду и лично прирежу. Чего стоишь?

Девчонка кивает и молча выбегает, не оглядываясь. Она свободна. А Руфи предстоит бежать.

* * *

14 октября 1994 года.

— Ну же, "Флоренс", — почти насмехается Милтон, — соглашайтесь.

— Иначе?..

— Вы и ваш друг Бальтазар Моро сядете за убийство, разумеется. А за работу вам будут хорошо платить.

Обычно безэмоциональная доктор Остин с силой сжимает авторучку так, что та ломается в её руках.

На лице Михаила Милтона девушка замечает едва заметную ухмылку — признак полной уверенности в том, что сама Остин неминуемо даст своё согласие на то, чтобы стать личным психологом этого мужчины. В качестве его жены. От этой мысли Флоренс передёргивает.

— Не волнуйтесь, вам не придётся спать со мной, — словно угадав её мысли, вполне серьёзно отвечает Михаил. — У вас есть минута, чтобы дать ответ.

— Да. Я согласна.