Одно целое (джен)

Вот и настал этот день. День финального испытания. День, когда он должен убить дракона на глазах у всей деревни. Что ж, прекрасно.

Иккинг Хэддок, тот самый герой, которому и предстоит выполнить это задание, с тоской посмотрел на арену. Вот почему он? Почему именно он? Ну не сможет он убить дракона — вот только как сказать об этом народу? Они же не поймут. А то и хуже — посчитают предателем. Ведь до Иккинга еще ни один викинг не отказывался от такого почётного, как считалось, испытания.

И ведь дело даже не в том, что он боится. Нет, точнее боится, конечно (вы вообще драконов видели?), но это было далеко не главной причиной. Дело в том, что Иккинг просто-напросто не сможет это сделать. А не сможет, потому что за последний месяц узнал о драконах гораздо больше, чем до этого за все пятнадцать лет жизни. Потому что именно дракон стал ему другом, заменил семью.

Это, конечно, звучит очень странно, но — правда. Месяц назад Хэддоку во время очередного налета удалось сбить самого загадочного и опасного дракона — ночную фурию. Поначалу предполагалось, что он, как и подобает будущему воину и вообще сыну вождя, убьет его и принесет в доказательство своего подвига сердце дракона. Но в тот момент, когда кинжал был занесен над обездвиженной рептилией, и Иккинг уже был готов нанести удар, что-то пошло не так. Он посмотрел дракону в глаза. В ярко-зеленые, прямо как его собственные, глаза. И не смог прикончить того, в чьих глазах увидел самого себя. Это казалось уже не подвигом, а… просто подлым убийством. Дракон был связан, напуган и совершенно беззащитен. Мальчик не мог заставить себя сделать то, что должен был, и освободил фурию. И ничуть не пожалел об этом, даже несмотря на то, что зверь тут же на него напал. Но не убил — будто бы чувствовал благодарность за спасение.

Время шло. Иккинг ежедневно ходил в лес, где находился Беззубик (так он назвал дракона), приносил ему еду, сделал хвостовой элерон взамен отбитого. Постепенно они сдружились, и фурия даже позволил на себе летать, едва была готова полная амуниция для этого. Это было нарушением всех существующих у викингов законов — но стоило того, поверьте! Чувство свободы, свежий ветер в лицо и шикарный вид с высоты полета дракона — всё это захватывало. Иккинг бы теперь ни на что это не променял.

Но долго так скрываться не удалось. В какой-то момент одна из новобранцев, будущих воинов, Астрид выследила Хэддока, когда тот, как обычно, пошел к Беззубику. Хорошо еще, что удалось всё уладить и объяснить Хофферсон, что не стоит рассказывать об увиденном взрослым. Немалую роль в переговорах сыграл, к слову сказать, и сам дракон. Астрид впоследствии признала, что эти существа и полеты на оных — потрясающие.

Но это было в прошлом. Сейчас предстояла задача куда пострашнее и посложнее, чем приручить дракона. Нужно было объяснить соотечественникам, что драконов не стоит убивать, ведь нападают они на Олух не со зла, а по приказу своей Королевы. И что нужно как-то уладить эту ситуацию, попробовать заключить с драконами мир. Да, это будет непросто…

— Иккинг? — Астрид неслышно подошла сзади, явно понимая, что творится в душе и мыслях мальчика. — Ты уверен в том, что все получится?

Тот лишь грустно покачал головой. Не уверен. Но другого выхода не было. Если не остановить бесконечную войну между людьми и драконами сейчас, то в будущем можно ждать куда более страшных последствий. Нужно было рискнуть — будь что будет. Пути назад всё равно нет.

— Если что-то сорвётся, то… — заговорил Иккинг, поворачиваясь и смотря девочке в глаза. — Нельзя, чтобы они нашли Беззубика. Пожалуйста, если что — позаботься о нём.

— Хорошо, — кивок в ответ. — Но и ты пообещай, что ничего не сорвётся, — в голосе Астрид звучало беспокойство.

Хэддок ничего не успел ответить — его позвали на арену. Что ж, ладно, пора идти.

* * *

Пообещай, что ничего не сорвётся…

Невозможно такое пообещать. Никто ведь не знает, получится ли, удастся ли… Ведь на деле всё куда серьезнее, чем на словах — это не просто выйти перед всеми и сказать, что драконы не опасны. Словам верить сложно. Драконы три сотни лет нападали на них, разрушали деревню, таскали скот и прочие припасы, убивали людей. Нет. Просто слов тут недостаточно. Нужно показать соотечественникам это, доказать собственными действиями то, что с этими «разрушителями, проклятыми рептилиями» можно подружиться.

Вроде всё так просто — так почему так страшно?

Шаг за шагом — Иккинг вышел на середину огромной арены, взял с подставки щит и кинжал, осмотрелся по сторонам. Столько народу… Ну, так неудивительно: все хотят видеть, как он справится с заданием, хотят видеть незабываемое зрелище. Хэддок невесело хмыкнул. Да, это точно, зрелище получится действительно незабываемым. Только бы, дай Боги, все получилось так, как надо. Пожалуйста.

— Я готов, — всё, пути назад нет. Сигнал был подан, решетка клетки поднята, и из той вырвался дракон. Ужасное чудовище. Что ж, отлично.

И, под внимательными взглядами всех жителей Олуха, ожидающих кровавого боя, Иккинг сделал то, что никто не ожидал. Отбросил оружие и протянул дракону руку, успокаивая того негромкими фразами. Что он творит?! Какой нормальный викинг станет разговаривать с чудовищем? А произнесенные им слова: «Я не такой, как они», вогнали собравшихся в ещё больший ступор, чем действия. Неужели один из них стал предателем, связавшимся с их исконными врагами?..

Увы, дождаться развязки этого странного поступка народу было не суждено (хотя некоторые явно были заинтересованы в действиях этого «ненормального») — со стороны места, где сидел вождь, послышалось громогласное: «Остановите бой!», вслед за которым раздался не менее оглушительный звук удара о металлическую решетку. Это было роковой ошибкой. И без того неконтролируемый дракон, которого Иккинг почти сумел успокоить, взбесился и воспламенился, принимаясь гонять мальчика по арене. План сорвался, пусть Хэддок о нём в данный момент и не думал — сейчас хотя бы в живых умудриться остаться. А со злобным огненным чудовищем за спиной это ой как непросто.

Неизвестно, удалось бы неудачливому укротителю уцелеть, если бы помощь пришла оттуда, откуда её вообще не ждали. Загнанный в угол без возможности выбраться Иккинг краем сознания услышал крики из толпы: «Ночная фурия, ложись!», а буквально в следующую секунду нечто чёрное и молниеносное промелькнуло между ним и чудовищем. Так, секундочку, это же… Беззубик!

Что он здесь делает? Он же не может летать самостоятельно, да и вообще, он должен быть в том овраге в лесу. Неужели… каким-то образом услышал крики с арены (с такого-то расстояния!) и примчался на выручку?! Плохо дело, ой как плохо… Если фурию срочно отсюда не убрать, то он может пострадать вместе с самим Иккингом. Невозможно ведь не заметить, что дракон защищает именно его — это надо быть либо слепым, либо полнейшим идиотом.

— Беззубик, улетай отсюда! — мальчик рванул к другу, уже успевшего загнать своего противника обратно в клетку. Проблемы только умножаются. В какой-то момент где-то внутри, в душе, заскреблась совесть за то, что он не только сам подставляется под народный гнев, но и единственного друга губит. Нет, нельзя это допустить никоим образом, иначе… Ох, даже думать не хочется об этом «иначе»! — Ну же, улетай, здесь опасно!

Бесполезно. Дракон остался на месте, злобно рыча на надвигающихся викингов, всех поголовно вооруженных, и закрывая собой всадника. Мол, не бойся, я тебя спасу. Но ведь Иккингу не надо этого — нужно, чтобы Беззубик немедленно улетел (точнее, убежал) отсюда, или будет катастрофически поздно.

— Нет, стойте! — увы, это «поздно» уже настало. При виде легендарной и загадочной ночной фурии у викингов включились инстинкты охотников, и они пошли на него в атаку. И то, что дракон отбивался изо всех сил, мало помогало, нападающих было в разы больше. А Хэддока быстро отбросили в сторону, держали за руки и не давали подойти к месту боя, так что пришлось с ужасом наблюдать за тем, как Беззубика скрутили веревками, заткнули пасть, чтобы исключить возможность пульнуться плазмой, и придавили к земле.

«Что же я наделал?!» — молнией пронеслось в голове у Иккинга, что старался вырваться из железной хватки держащего его викинга.

— Прошу вас, не надо! — то ли сил от осознания всей неутешительной ситуации прибавилось, то ли викинга оглушило громким криком мальчишки, но тот вывернулся из крепких рук. Но добежать до друга не успел. В руках у Стоика-вождя ярко сверкнул на солнце меч, а в следующий миг голова фурии была отделена от конвульсивно дернувшегося тела и покатилась по земле. Прямиком навстречу всаднику.

Тот застыл статуей имени себя же, не в силах поверить увиденному. Глаза явно обманывают своего владельца. Нет, не может быть так, чтобы его друг и брат, единственный, настоящий, заменивший и семью, и вообще всю деревню, погиб. На глазах у Иккинга, которого защищал несколько минут назад. Нет…

— Что ты наделал?.. — голос предательски сорвался, не в силах произнести ещё хоть слово, а в зелёных глазах появились слёзы. Было невозможно поверить в происходящее. Как же теперь жить без того, с кем жизнь и душа (да, именно так) Иккинга были связаны крепчайшими узами. Казалось, что… хотя почему «казалось»? Здесь и сейчас погиб не один, а двое. Дракон и его наездник. Без друга жизни нет и быть не может.

— Что я наделал?! — взгляд медленно переместился в сторону Стоика. Уже не отца. Убийцы. — Это ты что наделал?! Ты связался с этими проклятыми тварями! Они разрушали Олух, убивали нас… а ты!..

Вождь продолжал бушевать и ругаться, но Иккинг не слушал и не слышал его. Смысл? И так понятно, о чем идет речь: он предатель. Его убьют или изгонят навсегда. Что ж, ничего нового, это было вполне ожидаемо.

Почему-то во время этой громкой и гневной тирады слезы внезапно пропали, а в расколотой на части душе поселилось, вдобавок к горечи утраты от смерти Беззубика, какое-то… безразличие, что ли, к происходящему. А ещё — ненависть. Огромная ненависть, возникшая глубоко внутри и постепенно заполняющая его всего.

Они, эти люди, убивали его всю жизнь. Насмешками, издёвками, оскорблениями и полным равнодушием к маленькому ребенку, который рос без внимания со стороны взрослых и без хотя бы маленькой капельки душевного тепла и заботы. Они всегда говорили, что из «ходячей рыбьей кости» ничего путного не выйдет. Что он не викинг, «сын вождя не может быть таким дохляком и рохлей». Они не верили в него, считали неудачником. Отлично, любимые соотечественники, большое вам за это спасибо.

Хэддок мрачно усмехнулся, глядя Стоику в глаза. Я понял тебя, папочка. Не волнуйся, больше я не доставлю вам хлопот.

— Ты предал свою семью и будешь изгнан… — на этом моменте Иккинг поднялся с пропитанной драконьей кровью земли и поднял руку, перебивая разбушевавшегося родителя. В толпе послышался изумленный ропот, но мальчик не обратил на это внимание.

— Семью, значит? — это уже не тот Иккинг «рыбья кость», которого олуховцы знали пятнадцать лет. У того Иккинга и в помине не было такого взгляда: полного ненависти и буквально вымораживающего до костей. И голоса, полного неприкрытого презрения к своим же соотечественникам, тоже не было. Люди застыли на местах — этот новый Иккинг пугал пострашнее дракона. — Семью? А где была эта самая семья, когда меня фенрировых пятнадцать лет унижали и убивали морально? — теперь в голосе отчетливо слышалась горькая насмешка пополам с отвращением. — Где была эта семья, когда я рос в абсолютном одиночестве, и никто даже не подумал поинтересоваться, как мне вообще живется? Где была эта семья, папочка, — он выделил это слово особенно четко, — скажи мне? Ты, лично ты, хоть раз это спросил? Ты никогда, никогда не обращал на меня внимания, на своего родного сына! Никогда не слушал меня! Да тебе просто плевать на то, что я есть! И о какой, к Хель, семье ты говоришь сейчас?!

Говорил Иккинг хоть и с чистейшей ненавистью в голосе, но негромко и даже, можно сказать, спокойно. И слышали его абсолютно все, так как на арене стояла непривычная для подобного места тишина. Ох, было бы гораздо лучше, если бы он кричал, злился, проявлял хоть какие-то мало-мальские эмоции, но нет. Ровный чёткий голос, ледяной и прямой, направленный точно в глаза Стоика, взгляд — это действительно пугало. Это было настолько нетипично для того мальчишки, который жил вместе с ними столько лет и которого многие жители даже не замечали. Если бы викинги знали основы психологии, то поняли бы, что спокойствие в данной ситуации — это очень и очень плохой знак. Но они не знали… и все равно выглядели напуганными. Что же будет?

Ошарашенный не меньше подданных вождь круглыми глазами смотрел на Иккинга. Он и представить не мог, что тот может вести себя так… странно пугающе. Немного отойдя от первого шока, мужчина думал было что-то ответить, но Иккинг не дал ему такой возможности, снова заговорив.

— Верно. Ни о какой. Ибо ты только что, — быстрый кивок в сторону мертвого дракона, — убил мою настоящую семью. Да, этот, как ты выразился, монстр заменил мне и тебя, и всех их, — народ вокруг недоуменно переглянулся меж собой, начиная подозревать, что младший Хэддок просто-напросто лишился рассудка. Он ведь всегда странным был… — Удивительно, да? Дракон заменил мне семью, стал настоящим другом, подарил мне то, чего я был лишен с рождения — тепло и поддержку. А ты — его убил!

Одно быстрое движение — и в руке у Иккинга сверкнуло тонкое лезвие кинжала, того самого, которым в своё время он не смог убить дракона. Ничего, сейчас всё исправится. Если уж этому небольшому оружию суждено пролить чью-то кровь, то самое время. Разговоры окончены, время вышло.

— Знаешь, что я скажу тебе? Я тебя ненавижу, — прямо чуть ли не прорычал мальчик, сужая глаза, как зверь. — Ты убийца и некудышний отец. Хотя о чем это я… Ты мне никто, ясно? Я отрекаюсь от рода и больше не хочу ничего слышать о тебе, как и видеть тебя!

И, прежде чем Стоик успел осознать сказанное и хоть как-то отреагировать, Иккинг отвернулся от него, посмотрел на обезглавленную фурию и, прошептав что-то вроде: «Я иду к тебе, брат», ловко и как можно глубже перерезал сам себе горло острейшим лезвием. Кровь густым фонтанчиком хлынула из насквозь перерезанных сонных артерий, мгновенно заливая одежду, а тело мальчика стало падать на дракона.

— Иккинг! — опомнившись, вождь бросился к сыну, успев того поймать на лету, и сразу же понял, что поздно что-либо делать. Иккинг был мёртв — такую рану нельзя было залечить, даже будь время на это. Рана была действительно страшной: кровь всё еще текла фонтанчиком, хоть и меньшим, чем до этого, горло повреждено почти до середины. Смерть наступила мгновенно.

Помертвевшие, ныне тускло-зелёные, глаза были широко раскрыты и смотрели в небо, вытекшая кровь покрывала погибшего более, чем полностью, а на губах навек застыла горькая усмешка. Жуткое зрелище, верно? Люди, помаленьку отходя от шока, стали подходить было ближе к мертвым, но Стоик молчаливым жестом велел всем идти по домам. Те неохотно, но подчинились, опасаясь попасть под горячую руку своего предводителя. А сам он так и остался сидеть на окровавленной земле, держа на руках тело Иккинга — до мужчины понемногу начало доходить всё то, что тот говорил.

Где была эта семья, когда меня унижали и морально убивали?!

Однако… Было страшно и стыдно признавать даже самому себе, но — это было правдой. Стоик всегда считал, что его сын растет вполне счастливо и нормально, как и все дети Олуха. Считал, что он вполне способен разобраться с проблемами, если таковые находились, самостоятельно. Но… Оказывается, это было не так. И вот что мешало хоть разок обратить внимание на это? Старший Хэддок был вождём, а эта должность отнимала кучу времени и сил, была слишком ответственной, чтобы отвлекаться на мелочи.

Иккинг рос в одиночестве. У него не было друзей. Он не мог жить так, как жили другие дети. Почему, почему это стало понятным только сейчас, когда стало слишком поздно? Аргх… Вождь едва поборол желание побиться головой о камень. Он совершил слишком много ошибок в прошлом касаемо его сына — и сейчас расплатился за них сполна. Расплатился жизнью единственного, кто был у него, кого он должен был оберегать и любить.

Ты никогда не слушал меня!

Да, это тоже одна из крупнейших ошибок во взаимоотношениях Хэддоков. Не слушал. А нужно было. Иккинг, сейчас Стоик это осознал очень чётко, давно пытался что-то ему сообщить, явно что-то важное. Но нет, ему же надо было отмахнуться, не слушать, сослаться на занятость… Да и сейчас тоже. Нужно было выслушать сына насчет этого дракона. Иккинг сказал, что подружился с ним. Да, звучит абсурдно, нереально, но всё же. Если бы его выслушали, решили, что делать дальше, то, может быть, всё сложилось иначе, повернулось в лучшую сторону. Но увы.

Ненавижу тебя!

Мало было и без того расшатанных отношений в семье, так еще и это… Он всё разрушил своими поспешными действиями, своими руками фактически убил родного сына. Чудесно, Фенрир его задери! Иккинг мёртв — и умер с ненавистью в сердце к отцу своему и народу своему, от которых добровольно отрекся перед смертью. Теперь даже невозможно извиниться, покаяться в совершенном. Мертвым извинения не нужны, уже не нужны.

Казалось, будто бы гора упала на сломленного духом вождя острова Олух. Упала и окончательно раздавила. Слезы хлынули из глаз, давным-давно невидимая совесть проснулась и больно начала кусаться где-то внутри в душе. К Хель стойкость настоящего викинга, гордость лидера, должного подавать пример людям — нет этого ничего больше. Есть только безутешный отец, потерявший своего ребенка в такую страшную минуту и осознавший всё то, что должен был заметить уже давно.

— Прости меня, Иккинг… — крепко прижимая к себе окровавленный труп, шептал Стоик. — Прости за всё.

* * *

На следующий день со стороны деревушки по направлению к лесу — ведь именно там по-настоящему и жили погибшие друзья — двигалась похоронная процессия. Участвовали в ней абсолютно все жители Олуха, включая даже малышей — настолько их впечатлила вчерашняя сцена на арене. Забылось даже то, что Иккинга многие не замечали при жизни, а кто-то над ним и вовсе издевался, а Беззубика вообще считали, как и его сородичей, врагом. Проводить в последний путь погибших они были обязаны.

Устроить место погребения, вопреки всем традициям викингов, решили вдалеке от деревни, под сводами старого леса, так как Стоик категорически воспротивился сожжению тел на драккаре. «Пусть они и после смерти будут рядом в том виде, в каком умерли», — сказал вождь, и никто не стал спорить. Себе дороже.

В глубокую яму бережно опустили сначала дракона и его отрубленную голову, не снимая с него седла и прочей амуниции, а рядом положили Иккинга и вложили ему в руки окровавленный кинжал, над головой — шлем, как требовал обычай. Да, Хэддок не успел вступить в ряды викингов-воинов, пройти положенные испытания, но это ничего сейчас не значило.

Перед тем, как могила была закопана, по рядам викингов сначала негромко, но постепенно набирая обороты, пролетели слова традиционной похоронной песни. Люди пели, и у многих на лицах блестели следы слез, ведь как бы то ни было, а смерть — это всегда очень невеселое событие.

— Прощай, Иккинг Хэддок Третий, — стоя на коленях перед могилой и смотря вниз, проговорил Стоик. — И ты, ночная фурия, тоже. Не знаю, как мой сын сумел с тобой подружиться, но — береги его и в посмертии, — на этих словах голос дрогнул, и вождь, встав, дал знак закапывать яму. — Простите меня.

С закопкой справились быстро, установили сверху средней величины камень в высеченным на нем знаком семьи Хэддоков — и народ начал расходиться, лишь сам вождь остался, как и вчера, в полном одиночестве. Хотя нет, не в полном.

— Ты знала? — обратился мужчина к стоящей неподалеку Хофферсон. Та тоже не спешила уходить и была как-то нетипично задумчива. Будто бы тоже лишилась чего-то важного — что, впрочем, было не так далеко от правды.

— Знала, — отозвалась после недолгого молчания Астрид, поворачиваясь к собеседнику. В глазах девочки Стоик заметил тот же лёд, что и вчера в глазах Иккинга. — Да, я знала. Иккинг пытался вам всё рассказать, но вы же его не слушали! Вы виноваты в том, что случилось. И я, как и он, не прощу этого, — Хофферсон развернулась и быстрым шагом исчезла в лесу, оставив Стоика снова мучиться с совестью и размышлять, что же он еще упустил. А то, что он что-то упустил, было понятно.